Зачерствевшие рассказы

Михаил Павлович

Зачерствевшие рассказы

Как правильно есть людей

Рассказ, 18+

И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.

Фридрих Ницше, «По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего»

1. Рождение

Сложно сказать наверняка, как должно происходить рождение Бога, но точно не так. Как факт само Его появление на свет в качестве Бога было абсолютно неочевидно. Дело даже не в том, что Его нынешнее существование неочевидно для других, а скорее в том (и это никому не придет в голову), что приподнятый указательный палец с зассанной простыни может быть ознаменованием его рождения.

Как бы то ни было, сегодня Он стал Богом прежде всего для себя – Богом палаты Овощей. Богом, у которого были конкретные намерения относительно своего будущего.

2. Она

Примерно семь лет назад – да-да, прошло около семи лет – Он видел Ее в последний раз. Ему тогда показалось, что был ноябрь, но это уже неважно. Она зашла в палату, и Он почувствовал, что сегодня Она выглядит необыкновенно хорошо. Его мозг мог бы придумать миллион причин, с которыми это могло быть связано, но не стал этого делать. Мозг лишь напомнил, что Она для него теперь значит. И тут же легкий восторг сменился обрывками воспоминаний, пришли невыносимая злоба и такая же невыносимая боль. Цветок. Точно цветок, нарисованный дерьмом, – Его мозг быстро подобрал сравнение, и всё сразу встало на свои места.

Она, как всегда, даже не подошла к нему, не сказала ни слова, не задержала на нем взгляда, со стороны могло бы показаться, что в палате Она одна. Просто прошла к окну, просто открыла сумочку, просто достала из нее телефон. Всё это Он видел тускло, размыто – периферическое зрение не позволяло всё хорошо рассмотреть. Но Он знал, что всё происходит именно так. Набор номера, непродолжительное ожидание, и вот на звонок отреагировали.

– Мам, я только что снова говорила с Его доктором. Прогноз тот же. Он навсегда останется Овощем.

Молчание.

– Не знаю, доктор сам не понимает, почему Он до сих пор жив. Сказал, что внутренние органы давно должны были отказать, но почему-то этого не случилось.

Молчание.

– От чего Его отключить, мам? Он не подсоединен к аппарату искусственного поддержания жизни. Мам, ну ты вообще о чем?

Молчание.

– Мам, мне весь мир не мил, когда я о нем вспоминаю. Конечно, я осознаю, что Он теперь просто груда мяса и костей, но мне всё равно неприятно с этим жить.

Молчание.

– Мам, ты можешь мне просто помочь? Можешь? Можешь что-нибудь придумать? Я уже так устала от этого.

Молчание.

– Ладно. Целую. Позвоню вечером из дома.

Телефон – в сумочку, поворот, удаляющийся стук каблуков. Жалости от того, что Он не успел ее четко рассмотреть, когда Она уходила, не было: вернется еще. Но Она больше не приходила.

-–

Примерно так же незадолго до их последней встречи Овощ узнал, что Она сделала аборт. Она так же разгуливала по Его палате, общаясь по телефону с мамой, так же была в палате одна, так же существовала в другой реальности.

– Да, мама, всё прошло хорошо. Да ты права, я же еще молода.

Молчание.

– Нет-нет, доктор сказал, что у меня еще будут дети.

– Нет, даже времени не потеряла, сделала прямо у него в больнице.

Молчание.

– Он? Доктор сказал, что без изменений.

– Целую. Наберу завтра.

Он просто не мог себе представить такой расклад – у него больше нет ребенка, наверное, это была… наверное, это был… Наверное, наверное, слишком много «наверное». В нем кипели злоба и боль. Только ночью Он смог немного успокоиться, и тогда-то мозг подсказал Ему одно из решений – поговорить с общим Богом. С тем общим Богом, с которым разговаривают все, с тем, который, говорят, может действительно помочь. И Овощ с Ним заговорил, заговорил мысленно. Он начал кротко и боязливо, поскольку это была его первая беседа с Ним, ему казалось, что именно такая манера разговора с общим Богом – самая верная. Он просил: «Господи, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, уничтожь эту суку, уничтожь, уничтожь ее как можно болезненнее». Овощ в красках представлял способы ее уничтожения, самые желанные для него. Всё больше времени уходило на беззвучные разговоры, на яркие образы, но с ней всё было в порядке. Где-то два-три раза в месяц Она приходила к нему в полном здравии… вернее, не так: Она заходила в палату во время визитов к его лечащему врачу, чтобы узнать положение дел у Овоща. Приходила, видимо, с надеждой услышать, что с ним всё плохо и скоро всё закончится.

Прошло примерно два месяца. Что-то определенно шло не так. Тогда Он начал общаться с общим Богом по-другому: сначала чуть смелее, на равных, потом более настойчиво, дерзко, оспаривая те аргументы, которые, возможно, приводил ему общий Бог, заходясь в безмолвном крике. Но с ней так ничего не происходило. Не срабатывало. И тогда до него дошло: общий Бог – это добро, а то, что Он просит, явно не вписывается в это понятие. Так что с самого начала нечего было связывать свои планы с общим Богом.

Тупик. Опять бессилие, опять злоба, опять боль. Как? Должен же быть какой-то способ? Помощи от общего Бога ждать нечего, но что-то же должно помочь. Время! И мозг подкинул ему еще одну идею, которая показалась настолько очевидной, что Он удивился, как она раньше не пришла ему в голову раньше.

3. Там далеко

Её мама помогла. У него появлялась мысль, что это, скорее всего, нормальное поведение матери: сделать жизнь своего ребёнка легче. Но только ему абсолютно не нравилось, что инструментом этого процесса стал Он. Но о его предпочтениях никто не думал.

Если вы примерно представляете, где находится сердце страны, то наверняка вы задумывались, что где-то должна быть и ее жопа.

И мама всё разузнала, мама выяснила и проверила: жопа действительно существует, и – что немаловажно! – в ней есть муниципальный хоспис для Овощей. Очень далеко от дочери, да и вообще от людей. А что, хороший вариант для них: с глаз долой – из сердца вон.

Когда его перевозили, Он практически первый раз за полгода увидел солнце и даже почувствовал на себе его чуть заметное тепло. А еще Он видел небо и падающие снежинки – недолго, но видел. Недолго – это маленький миг между тем моментом, как носилки с ним вынесли из дверей клиники, и тем, как их погрузили в машину.

Всю двухдневную дорогу до хосписа Он смаковал это воспоминание. А когда они прибыли на место, уже не было ни солнца, ни неба, ни снежинок, только ночь, тусклые лампы, обшарпанные потолки.

4. Они

Конечно, Он знал, что его нельзя назвать симпатичным, и даже понимал, что это еще мягко сказано. Тот, кто говорил при нем, что презентабельная внешность не имеет никакого значения, сразу становился в его глазах лжецом. Сам же Он всегда превозносил красоту – красота решает многое: этому его научило детство. Детство, проведенное в наблюдениях, как из детского дома забирают в семьи именно симпатичных детей. Симпатичных, а не его.

Эх, детство-детство. Он часто вспоминал, как ему всего в нем не хватало, буквально всего. А еще Он хорошо помнил, как внезапно это детство для него закончилось. Это случилось, когда ему исполнилось шесть: ему сказали, что он вырос, а значит, должен заниматься работой, как все взрослые. И тогда кухня, уборка, наказания, унижения стали не просто периодическим явлением в его жизни, а нормой. Для человека из нормальной семьи подобное может выглядеть страшно, но Он просто не знал, что может быть по-другому.

Маленький, толстенький, страшненький, Он знал в свои шесть, что весь мир не на его стороне. И хотя Он прощал этому миру многое, единственное, чего Он не мог простить, – отсутствие в себе силы. Не только той, которая заключается в мышцах, но в первую очередь той, с помощью которой можно управлять людьми, заставлять их делать то, что ему хочется.

Драка – всегда не драка, а избиение. Отношение взрослых – не сострадание, а постоянное унижение. Но Он всё анализировал, вырабатывая свою систему жизненных ценностей и принципов. И когда Он в первый раз поднял камень на обидчика – камень, который когда-то сделал из обезьяны человека, это ему помогло: мальчик старше года на три упал, превратившись в того жалкого ребенка, который жил в нем. Вывод пришел сам собой: дело не в силе, а в том, как она приложена.

Делая выводы, Он взрослел. И стал в детдоме серым кардиналом: манипулировал, направлял, управлял. Свой первый капитал Он сколотил еще там – наживой и обманом. Деньги Он как раз считал той силой, которую не дал ему мир. Больше денег – больше силы.

Человек? Человек как личность для него не значил ровным счетом ничего. Никогда Он не пытался понять, что было нужно кому-то рядом с ним. Человек просто выполнял то, что требовал Он, а если тот не справлялся, заменял другим, а этого выбрасывал – попросту «съедал». Человеку, который вырос с таким жизненным опытом, сложно объяснить, что мир при желании может выглядеть иначе.

Встретились они на закрытой вечеринке. Он заметил Ее сразу. Невозможно было не заметить такую красоту. Два завода (не самых маленьких), порт, две роскошные квартиры в центре города, яхта – всё это сегодня подошло к ней знакомиться. И у этого всего имелись довольно низенькая и неказистая фигурка, животик, страшненькое лицо с неприглядной бородкой, залысины и харизма. О, харизма точно была.

Его сильно удивило, что роман у них начался практически сразу. Он возил её куда только мог. Ему казалось, что им вместе очень хорошо: Он отпустил свои детские страхи и впустил её в своё сердце. Они очень быстро официально оформили отношения. Он сделал всё, чтобы угодить ей: остров, сто двадцать приглашенных на свадьбу гостей – всё, как хотела она. Он смотрел на это и был безумно рад, как же Он был тогда рад.

Спустя несколько месяцев Она сказала, что у них будет ребенок. Он всегда очень хотел ребёнка, очень. Знал, что ребёнок получит над ним безграничную власть, а Он будет его безгранично баловать. Они втроём, только они втроём. И хотя Он хотел преемника, больше это не имело для него значения. Он станет отцом, и ребёнок будет знать, какое место он занимает в его жизни.

Он захотел отметить эту новость вдвоем. Столик в лучшем ресторане, лучшие места и только они.

-–

Боль, невыносимая, непроходящая головная боль. Иногда мозг просто отключался, а когда запускался, какие-то несвязанные обрывки воспоминаний полностью заполняли голову шумом. Связанно мыслить не получалось: сознание то приходило, то уходило. Он не понимал, что с ним такое.

В первые дни в его палате постоянно что-то происходило, кто-то приходил и уходил, какие-то люди что-то обсуждали и выясняли. Когда Он был в сознании, его мозг фиксировал обрывки информации, собирая всё в логическую цепочку.

Понимание пришло со временем: тело его больше не слушалось, он вспомнил, что все-таки с ним произошло.

Банально, как же всё это было банально и нелепо: её бывший, пьяный её бывший, не оценивший мои силы, лежит на полу с разбитым лицом. Её бывший, бьющий меня по голове бутылкой, когда я повернулся к ней. Друг её бывшего – директор ресторана, я лежу в его кабинете, но никто не вызывает скорую, потому что все боятся полиции. Но я очень долго не прихожу в себя, и тогда они наконец-то решаются обратиться за помощью. Машина едет целый час и в результате привозит не в то отделение, потом другая скорая и еще много-много потерянного времени.

Мозг узнал еще кое-что новое для себя: в результате удара по голове кровь распределяется по поверхности головного мозга и проникает между мозговыми оболочками, образуя кровоподтеки. Кровоподтеки, которые – если вовремя не принять меры – могут привести к инсульту, а инсульт хорошим никогда не заканчивается.

Голова была переполнена болью и вопросами. Почему Она так поступила с ним? Почему не сразу, почему тянула? Я в коме? Разве кома – это когда так? Почему я всех слышу и вижу? Почему не могу управлять телом? А когда, когда смогу? Почему?! За что?!

5. Становление

В Там далеко Он уже давно привык к смраду в палате, к отношению ненавидящего Овощей персоналу, к собственному бессилию и бессмысленности своего существования. Там далеко стало его домом. В Там далеко его мозг уже давно научился справляться со своей же болью и работал хорошо. Но всё это было не нужно этому миру: кому нужен мозг Овоща из палаты Овощей. И это равнодушие было взаимным: мир тоже перестал его интересовать. Тот мир, который был ему небезразличен, уже не существовал. Уже не осталось радостных воспоминаний, восторгов и переживаний: Он приказал мозгу стереть их, и мозг послушался, оставив совсем немного чувств к этому миру: злобу и гнев.

Идея, которую когда-то давно подкинул ему мозг, превратилась в семя. Он нежно и заботливо взращивал его внутри себя, кормил своей злобой и укутывал в своё бессилие. И семя взошло, рождая собственного Бога – Бога, закупоренного в обездвиженном сосуде.

Однажды к ним приехали стажеры из института. Группа остановилась напротив его кровати, лечащий врач что-то коротко им сказал и направился дальше. Но один из будущих молодых врачей остановился около Овоща и спросил, не допускает ли лечащий врач мысли, что у пациента, возможно, синдром запертого человека. Иначе как можно объяснить, что глаза больного, хотя и недвижимы, но открыты? Неплохо было бы, продолжал молодой человек, изучить пациента с помощью постоянного обследования на МРТ и с помощью чего-то там еще.

Надежда родилась, надежда расправила крылья. Что это? Он первый раз слышал о таком диагнозе. А вдруг сейчас решится его судьба? Вдруг людей в таком состоянии можно вернуть к жизни? Но надежда рухнула еще быстрее, чем успела взлететь: ведущий врач дал понять, что считает бессмысленным проводить дорогостоящее исследование. Случай неинтересный, а грантов на такие мероприятия не так много. И группа перешла к следующей кровати.

Он думал, что его уже ничего не удивит. Но эта ситуация его поразила, и поразила не ощущением нового разочарования и бессилия – к этому Он привык, удивило, что после произошедшего Он почувствовал странное желание, до этой поры ему незнакомое: ему вдруг захотелось мяса, свежего сырого мяса.

Эта жажда начала Его менять. Раньше Он только и делал, что кормил росток Бога мечтами, как бы осуществляя свою месть тем, кто считал случившееся просто стечением обстоятельств: месть ей, её маме, её бывшему, врачу. Кормил мечтами, как бы Он организовал их смерть. Теперь мечты были о том, как Он их всех съел бы – до последнего кусочка. Он не мог проверить, но у него было стойкое ощущение, что эти мечты даже вызывают сильное слюноотделение. Результат не заставил себя ждать: росток начал развиваться быстрее, а Он наполнялся непонятной ему энергией. Он показывал ростку образы, нарисованные красным, продуманные до мелочей, и смаковал каждую сцену.

И росток вырос, Бог обрел силу, Бог наделил Его силой, Он и стал Богом. Семь лет. Семь лет неподвижной жизни и вдруг тело начало его слушаться.

Вы хоть раз ели человека? Он – нет. Ему казалось, что в первый раз всё идет не так, абсолютно не так, как Он задумал, совершенно не это Он обсуждал с ростком. Планомерно и методично, всё должно было быть планомерно и методично, но в реальности это произошло спонтанно и вразрез с его планом.

Их обнаружили на следующий день, когда привезли продукты в хоспис, и, скорее всего, это зрелище навсегда изменило всех, кто стал свидетелем: Овощи спокойно лежали в своих палатах, ожидая кормежки, а вокруг были разбросаны человеческие останки, обглоданные кости, в клочья разорванная одежда персонала и кровь, много-много крови вокруг.

Паника, суета, непонимание царили в тот день в хосписе. Они постоянно прибывали, они бегали, они ограждали, они кричали. И никто не обращал внимания на то, что одна из кроватей пуста. А тем временем бывший владелец опустевшей кровати сидел в заснеженном поле, ловил кожей солнечные лучи, разглядывал падающие снежинки и размышлял.

6. Дорога

Страшно. Ему было страшно. Но страшно не за них, а за себя. – Даже не из-за того, что Он может очень быстро потерять обретенную свободу, а от того, что Он увидел в зеркале холла: истощенного старика с запавшими безжизненными глазами. Как могло произойти, что за семь лет прошла вся его жизнь? Как случилось, что его жизнь прошла? А сколько осталось? А успеет ли? Успеет ли добиться цели? Успеет ли Он сделать то, о чем очень-очень давно просил общего Бога?

Он шел долго, прячась, шел там, где не ходят люди, но цель не становилась ближе. «Как успеть сделать всё задуманное, – крутилось в его голове, – когда это требует так много времени, которого у него нет?» Не сможет. Решение пришло. Сложным долгим путем, но всё же пришло: человек – это сосуд, такой же сосуд, каким раньше был Он. А значит, можно поместить в сосуд частицу себя – и тогда Он уже не будет жить в одном теле, в теле старика. Надо пробовать! А это означало выйти к людям.

Он встретил ее на рассвете на обочине проселочной дороги. Вернее, даже не встретил, а обнаружил. Она сидела на старой покрышке и тихо плакала. По ее внешнему виду можно было предположить, что это проститутка, избитая проститутка, вчерашние планы которой не оправдались – и всё пошло наперекосяк. Но её история была ему безразлична, как и она сама, ему нужно было попробовать.

Она оглянулась: за ней стоял человек, облаченный в грязную больничную пижаму, несмотря на середину декабря.

– Привет.

Он переживал, сможет ли вообще говорить спустя годы. Но всё получилось: его голос не просто зазвучал – он зазвучал невозмутимо, даже успокаивающе.

В ответ она засмеялась. Видно было, что губы девушки кровоточат, но это её не сильно-то волновало. Это был истерический смех, причина которого он. Что может быть абсурднее ее нынешнего состояния? Наверное, только измученный старик в грязной и рваной пижаме на обочине проселочной дороги в декабре.

– Как ты? – спросила она, отсмеявшись, и Он почувствовал, что она сразу признала в нем своего.

– Странно, но я привыкаю, – что Он мог ещё ответить.

– К чему же? – Она улыбалась.

– К тому, каково это – быть Богом, – спокойно ответил Он.

Её смех прекратился, только когда Он прикоснулся к её руке. Ему не требовалось разрешения на вмешательство. Он ощутил в сосуде то, что раньше было душой: это был её остаток – истерзанной горем, болью и злобой. Остаток совсем крошечный, но тем не менее Он ощущал силу, с которой это подобие души держалось за свое хранилище. Ему пришлось постараться, чтобы изгнать остаток души из ее сосуда, а когда это удалось, Он заполнил его частицей себя.

Когда Он уходил от неё, на её лице не было даже намека на улыбку. А где-то ближе к закату Он внезапно испытал сильное наслаждение и такой же сильный прилив сил. Он понимал природу этих ощущений: его утренняя знакомая нашла своих ночных обидчиков, и сейчас ее трапеза была в разгаре.

7. Возвращение

Начало весны. Город, город его прежнего. На него никто не обращал внимания: люди давно перестали обращать внимания друг на друга, а тем более на таких, как он сейчас – заросший, истощенный, облаченный в отрепье. Он поневоле вспомнил, что в своей прежней жизни смотрел сквозь людей, которые выглядели так, как Он сейчас.

Найти Ее в этом городе спустя столько лет не составило труда: Он просто пришел к дому, который некогда был их общим, в ожидании чуда: вдруг Она осталась здесь жить? И чудо произошло.

Утром Он увидел Её, выходящую с двумя красивыми малышами из подъезда, где они раньше жили вместе. «Вместе», «раньше» – для него эти слова уже ничего не значили.

Попасть в подъезд было немного сложно, но ему это все же удалось. Стоя на пожарной лестнице, Он ждал ее возвращения.

…На этот раз всё прошло так, как Он планировал. Когда-то ему хотелось, чтобы Она долго мучилась, испытывала невероятную боль, а сейчас это не имело для него никакого значения: Он просто поглощал свою еду. Мучить пищу нет никакого смысла, Он наслаждался процессом насыщения, правда, всё же стараясь немного растянуть удовольствие. Сидя перед ней, Он медленно пережевывал плоть ее ног. Наслаждение! Наслаждение, к которому Он так долго шел.

Должен ли человек быть счастливым? Несомненно. Может ли Он испытывать состояние счастья от поглощения себе подобных? Не уверен. Но Бог наверняка может. И сейчас Бог был счастлив.

Он кинул взгляд на семейную фотографию – счастливые родители с двумя очаровательными малышами – и задумался. Возможно, даже замечтался. А когда Он вышел из состояния забытья, то понял, что растянуть удовольствие уже не получится: сосуд был разбит, души в нем давно уже не было: Она была мертва – стала только грудой мяса и костей. Эта груда, когда-то разговаривая с матерью, называла его Он.

На улицу Он вышел уже в образе Бога – и тогда его все заметили. Всеобщее внимание обратилось на Него: невозможно было не почувствовать ужас, который Он излучал, ужас, который сковывал и мог обратить в бегство любого. Он бесцельно куда-то шел, но на его пути больше не встречались люди: навстречу попадались лишь сосуды и мясо.

Можно ли остановить Бога? Вряд ли! Борьба с ним похожа на попытку смять бетонную стену хрупкими человеческими пальцами. В какой-то момент ему этого стало мало, и тогда Он даровал возможность его сосудам передавать этот дар другим истерзанным клочкам душ. Он ввел лишь одно ограничение: только взрослые.

…Но в его мире взрослеют очень рано.

Сосуды были им, а Он – ими. Он наслаждался, когда они съели Её мать, врачей и обслугу клиники, всех, кто был в клубе, где это случилось, всех в городе, в котором всё произошло. Через несколько месяцев ученые почему-то назовут это эпидемией – смертельной, от которой не существует ни лечения, ни спасения. Эпидемией, которая вскоре поглотит весь мир.

8. Вот и всё

Было время, когда Он ощущал миллионы смертей, испытывая при этом миллионы наслаждений одновременно, но это время заканчивалось. В мире оставалось всё меньше мяса и всё меньше сосудов.

Бывает так: вы играете в игру, придумывая для нее свои правила; но, когда игра подходит к концу, приходит осознание, что придуманные вами правила неправильны. То же произошло и с ним. Его никто так и не остановил. А Он этого подсознательно ждал, даже был уверен в этом. Ведь если существуют души, которые Он изгонял из сосудов, то где-то есть и они – общие боги, которые наполняют их душами. Но никто так и не пришел, общие боги не явились. И когда умолкли последние крики пожираемых,  остался только один Бог с миллионом сосудов. А еще дети. Дети, которых Он воспитает.

Вероятно, всё могло быть по-другому, если бы с ним изначально были добрее. Вероятно. Но теперь это уже неважно.

Вот и всё.

Два детских велосипеда

Рассказ, 18+

«Прежде чем прийти в равновесие, чаши весов должны колебаться».

Теодор Драйзер

Один

Сегодня его погода. Серые облака затянули небосвод так, что на нем не было даже крошечного просвета. Находясь в постоянном движении, облака, перетекая друг в друга, вели завораживающий танец ветра и водяного пара. Ангелы, рай, ад – это для других, его богом теперь стало Равновесие. Всё в мире должно быть уравновешено, верил он, как облака, воплощающие баланс между жарой и будущей прохладой. Он мог бы часами наблюдать облачные метаморфозы, но сейчас нельзя себе это позволить.

Он захлопнул багажник, сел за руль и еще раз взглянул на небо. Сегодня его погода. Еще один из списка. Он практически в конце пути.

Два

Четыре года назад.

Жена старалась держаться, но не вынесла свалившегося на них, и однажды вечером он нашёл её навсегда заснувшей в кровавой ванне. Взяв её за руку, он просидел рядом всю ночь. Когда первые лучи солнца заиграли на мокром кафельном полу, он пришел в себя. Поднялся, переоделся в сухое и чистое. Но на заправке понял, что на ногах у него мокрые домашние тапочки, и это его развеселило.

У всех кто любит рыбачить обычно в багажнике есть дополнительная канистра на случай когда едешь рыбачить далеко от дома. Он наполнил свою под завязку.

Вернувшись домой, он омыл тело жены и перенес его на кровать. Затем собрал сумку и просто сидел, глядя на неё, пока темнота полностью не захватила пустой дом. Теперь он совсем один.

Выходя из спальни, он в последний раз насладился мертвой красотой жены в отблесках разгорающегося пламени. Сев в машину, он некоторое время наблюдал, как огонь расширяет свои владения и дом наполняется ярким светом. Застегивая ремень безопасности, скользнул взглядом по газону и двум детским сгоревшим велосипедам. Завёл двигатель, и машина тронулась. Огонь проводит ее к девочкам.