Сибирская кровь

Всего в сказках посадских Верхоленского острога десять семей во главе с купцами – Иваном Багатыревым, Романом Зуевым, Григорием Козловым, Дмитрием Мичуриным[72], Дмитрием Молевым, Михаилом Незговоровым, Афанасием Соловьевым, Леонтием Тюменцовым, Фомой Уваровским и Иваном Черепановым, и двадцать восемь «некупеческих» посадских семей под фамилиями Безродные, Быковы, Высоцкие, Дорофеевы, Захаровы, Козловы (две семьи), Коркины, Куницыны, Лазаревы, Малцовы (две семьи), Никитины, Пихтины, Поповы (три семьи), Савиновы, Селивановы, Смертины, Созоновы, Тюменцовы, Уваровские (четыре семьи), Чирковы и Шишкины.

Надо знать, что в тот период полагалось считать купцами не только торговых людей, но и городовых докторов, аптекарей и лекарей, судовых промышленников, а также ремесленных мастеров, и за купечеством закреплялись предпочтительные права на занятие торгово-промысловой деятельностью с обязанностью по уплате подушной подати в сорок алтын в год. Однако, судя по тому, что в третьей верхоленской ревизии купцы выделены из общего списка посадских (в отличие, например, от ревизии г. Иркутска), они были «чистыми» купцами – торговыми людьми.

Сказке Ивана Черепанова отведен двусторонний лист27, и его семья по очереди перечисления – десятая среди всех посадских и вторая из купеческих, после Ивана Багатырева. На дату ревизии Ивану – семьдесят один год (теперь понятно, что он 1690 или 1691 года рождения[73], и в метрике о его смерти в 1778 году возраст завышен всего-то на один-два года). Его жене Мавре, дочери казака Тимофея Тюменцова, – пятьдесят девять лет[74], сыновьям Григорию, Ивану большому и Ивану малому – соответственно тридцать семь лет, двадцать четыре и двадцать два года, а двум дочерям с одинаковыми именами Матрона – тридцать четыре года и тридцать лет. Но они уже не в отчем доме, а отданы в Верхоленском остроге взамужество. Первая стала женой обывателя Андрея Падерина, вторая – купца Якова Дорофеева.

Далее перечислены: жена моего шестижды прадеда Григория Анисия в возрасте тридцати пяти лет – она дочь верхоленского казака Ивана Нечаевского – и дети Зиновий, четырнадцати лет, Иван – одиннадцати, Настасья – десяти и Анна – девяти лет. Понятно, что Анисия – моя шестижды прабабушка, а ее отец Иван Нечаевский – мой семижды прадед. И я уже знал, что через тринадцать лет, в 1775 году, сестра моего пятижды прадеда Ивана Григорьевича Анастасия выйдет замуж за иркутского цехового Федора Летосторонцева, а младшая сестра Анна – еще через три года – за канцеляриста Верхоленского комиссарства Василия Петрова, он же – Шеметов[75].

У Ивана большого – жена Марфа, двадцати пяти лет, из семьи верхоленского казака Ивана Кистенева, и семилетняя дочь Евдокия, которая в 1778 году станет женой мещанина Ивана Уваровского.

У Ивана малого – жена Матрона, двадцати лет, и детей пока нет. Сказано, что Матрона – дочь крестьянина Бирюльской слободы Якова Попова, но позже выяснится неверность этой записи. На самом деле, отец Матроны – бирюльский крестьянин Яков Дмитриевич Силин[76]. Как я установил впоследствии, Иван малой и Матрона – тоже мои шестижды прадед и прабабушка, ведь их трижды правнучка Любовь Черепанова (эта ее фамилия – и по происхождению, и по мужу) стала в 1900 году мамой моего деда Георгия Матвеевича.

Перечень семьи Черепановых в ревизию хотя и оформлялся от имени купца Ивана Черепанова, но «велением отца своего его сын Григорий Черепанов руку приложил»[77]. И он в той ревизии «руку приложил» также к сказкам десяти других посадских семей. Что это означает? Может, мой шестижды прадед в Верхоленском остроге был одним из немногих грамотных или занимал какой-то общественный пост, обладал высоким доверием. Еще не знаю.

В том же архивном деле я нашел важную информацию, прежде не достающую для верного оформления веток общего фамильного древа Черепановых. Причем нашел почти случайно и далеко за основной ревизской сказкой в одном из дополнений к ней и после дополнений к сказкам г. Иркутска и нескольких острогов. В нем: «1763 году ноября 1 дня в силе Ея императорского величества из иркуцкого магистрата указу в Верхоленску у земских дел верхоленской посацкий Иван Федоров сын Черепанов сказкой объявил на самой истинне без всякой утайки, что у нижеписанных детей моих после поданных сказок имеюца вновь рожденныя их дети. А имянно: у Григорея вновь рожденой сын Никифор, 5 мес., у Ивана вновь рожденой же сын Василей, 9 мес., у Ивана же вновь рожденой сын Козма, год. К подлинной сказке велением отца своего Ивана Черепанова сын Григорей Черепанов руку приложил»28.

После определения, из каких семей происходили у Ивана Федоровича Черепанова и его сыновей их жены, и кому были отданы замуж две его дочери Матроны, мне стало важным выяснить о тех семьях по материалам второй и третьей ревизий больше подробностей. Но каждый раз в поиске разбросанных в четырех объемных архивных делах (с № 1056 по № 1059) интересных мне верхоленских фамилий – а они приведены более чем на двухстах заполненных непривычными подчерками страницах – терялась масса времени и часть сведений периодически пропускалась. И тогда для полноты сбора информации я потратил пару недель, но составил систематизированный посемейный список жителей Верхоленского острога 1722–1763 годов. В его основе – перечень изменений к первой ревизской переписи населения и итоги двух последующих переписей с учетом дополнений 1763 года. Фамилии в нем собраны для удобства изучения родословных воедино в алфавитном порядке с указанием сословий, родственных связей и перечислением членов каждой отдельной семьи по аналогии с порядком составления исповедных росписей, но в хронологии рождения детей вне зависимости от их пола, с обозначением наиболее вероятных годов рождения, дополнительных сведений из материалов ревизий.

Полагаю, что такие сведения являются источником изучения истории возникновения некоторых фамилий. Скажем, в третьей ревизии приведены друг за другом Александр Аревьев сын Козмин и Яким Аревьев сын Толмачев. Во второй ревизии они также расположены рядом, но с отчествами Ярофеевы, причем у Толмачева указано: «Яким Ярофеев сын, он же Толмачев». По всей вероятности, они – братья. Однако Яким был переводчиком, и его прежняя фамилия Козмина преобразовалась в Толмачева.

В составленный мною список попали в подавляющем большинстве те, кто жил в Верхоленском остроге весь период или только часть периода 1722–1763 годов, – все мужчины, облагавшиеся подушным оброком, и члены их семей. Не вошли же в него некоторые выданные до 1762 года взамужество вне Верхоленска дочери[78], чиновники, ясашные[79], церковнослужители и те, кто прибыл в Верхоленск и убыл из него по любым причинам, включая смерть, между второй и третьей ревизиями (в отдельных случаях – прибывшие и убывшие между первой и второй ревизиями, по казакам – все убывшие до третьей ревизии), не оставив после себя сыновей. Также нет в списке их жен (вдов) и дочерей.

Всего же перечень состоит из одной тысячи восьмисот восьми человек (без двойного учета дочерей по родительским семьям и в семьях мужей), представляющих сто двадцать девять фамилий. Из них одна тысяча двести восемьдесят пять человек восьмидесяти трех фамилий – это те, кто числился по сказкам третьей ревизии и дополнениям к ним как постоянные жители Верхоленского острога в конце 1763 года. Но, повторю, в ревизские сказки попали не все, и население тогдашнего Верхоленска, конечно, было несколько большим. Правда, с одним уточнением: к Верхоленскому острогу весь XVIII век относились также ближайшие деревни вверх и вниз по течению реки Лены и все деревни на ее притоке Куленге.

Этот список действительно здорово помог в моем исследовании, и, уверен, посодействует другим исследователям верхоленских родословных с помощью своеобразного моста в виде составленных мною таблиц метрических записей 1773–1800 годов. Ведь по нему удается прослеживать родственную связь от жителей Верхоленского острога и других верхнеленских поселений начала XIX века с их предками 1722–1763 годов и наоборот.

Наверняка в список вкрались неточности, за которые заранее прошу меня извинить. Но каждый исследователь самостоятельно может сверить правильность записей с оригинальными архивными документами, для чего я привожу полистовый перечень таких источников в отношении всех охваченных им семей.

Итак, в перечне изменений после первой ревизии, в сказках второй и третьей ревизий Тимофей Тюменцов – отец моей семижды прабабушки Мавры Тимофеевны и, значит, мой восьмижды прадед – вообще не упоминается. Значит, он либо оставался к первой ревизии казаком, либо умер еще перед ней, до 1722 года. Но в тех же сказках говорится о Зиновии Тимофеевиче Тюменцове, имевшем на дату второй ревизии возраст в сорок семь лет[80], и его брате Дмитрии, сорока трех лет. Наверняка Мавра – их сестра.

Согласно третьей ревизии, Зиновий ушел из жизни в 1749 году, а Дмитрий – в 1758 году. У Зиновия остались сыновья Козьма и Семен (служил в Нерчинске), взявшие себе в жены дочь верхоленского подьяка Андрея Падерина[81] и дочь илимского казака Ивана Мишарина. У Зиновия были также дочери Матрена и Дария, вышедшие замуж за верхоленского разночинца Ефима Кистенева и крестьянина Тутурской волости Никифора Рудых, и еще незамужняя Екатерина. У Дмитрия – сыновья Афанасий (взят в рекруты), Игнатий, женившийся на дочери тутурского крестьянина Григория Тихонова, Иван, тоже взявший в жены дочь тутурского жителя, священника Анцыфера Шастина, и холостые Василий с Алексеем, а также дочери Маремьяна и Федора, вышедшие замуж за верхоленских посадских Демида Незговорова и Федора Уваровского, и пока что незамужние Параскева с Домной.

В сказке третьей ревизии по родительской семье Анисии Ивановны, жены моего шестижды прадеда Григория, говорится об ее отце – разночинце Иване Нечаевском, шестидесяти трех лет, и его жене, стоит полагать, моей семижды прабабушке Пелагее Ивановне. Она – «взятая того же острогу казачья дочь Козловых», пятидесяти лет. Но нельзя исключать, что ее возраст приведен не на текущую, а на предыдущую ревизию, и она родилась не в 1712 году, а около 1695 года. Ведь здесь же возраст дочерей Ивана Нечаевского указан явно по состоянию не на 1762, а на 1745 год: всего лишь девятнадцать лет Анисии, которая «взамужество выдана … за верхоленского посацкого Григория Черепанова», и семнадцать – Вассе, жене верхоленского разночинца Григория Шергина.

И в целом верхоленские ревизские сказки грешат несостыковками в приведенных возрастах замужних дочерей[82]. Судя по всему, четкие инструкции до глав семейств не доводились, и кемто они указывались на дату предыдущей ревизии, кемто – на текущую, кемто – на дату замужества дочек. К примеру, в сказку по третьей ревизии верхоленской семьи Абатуровых во главе с семидесятипятилетней вдовой Устиньей включены ее четверо вышедших замуж дочерей с указанием их возраста в восемнадцать–двадцать лет, а из сказок же их мужей следует, что им в 1762 году было уже от двадцати семи лет до сорока одного года. Кстати, Капитолина – одна из дочерей Устиньи Абатуровой (сама Устинья из семьи казака Алексея Толмачева) – вышла замуж за копииста Верхоленской приказной избы Андрея Степановича Падерина (тестя Козьмы Зиновьевича Тюменцова) и стала моей шестижды прабабушкой по линии Евдокии Васильевны, матери моего прадеда Матвея Данииловича Черепанова.

Какой именно казак Иван Козлов являлся отцом моей семижды прабабушки Пелагеи и, значит, моим восьмижды прадедом, мне с точностью выяснить не удалось. Однако, скорее всего, им был тот, кто перечислен в деле № 1057 под пунктом 3485 как умерший между первой и второй ревизиями разночинец. Наверняка в момент замужества своей дочери он считался еще казаком, но, как это широко практиковалось, получил земельный надел под Верхоленском и занимался его обработкой (по тогдашним правилам приводимых в остроге сословий, после отставки со службы числился разночинцем).

В той же сказке семьи Ивана Нечаевского говорится о двух его сыновьях – Иване, отданном в 1749 году в рекруты, и Федоре, а в подразделе казаков приведен, наверное, еще один его сын и тоже Иван – «казак Иванов сын Нечаевской» – и перечислены дети этого казака – Иван Иванович Нечаевский, бывший при прежней ревизии из казаков в возрасте пяти лет и поверстанный в Иркутск («по г. Иркутску в службе действительно служит»), и Никита Иванович, трех лет на период проведения предыдущей ревизии, направленный «для определения после в Иркутской канцелярии в казачью службу».

В дополнении к этой ревизской сказке сообщается о смерти Ивана Саввича Нечаевского 3 октября 1763 года. Отчество умершего раскрывает имя его отца – Саввы. Значит, Савва (Савелий) Нечаевский, как и Тимофей Тюменцов и Иван Козлов, – среди моих «неединофамильных» восьмижды прадедов.

В ревизских сказках по семьям Кистеневых, откуда происходила жена Ивана большого Марфа Ивановна, ее имя вообще не упоминается. Но указывается Иван, отданный в рекруты еще перед второй ревизией, и его жена Александра, дочь иркутского казака Гаврилы Бушкарева. Вероятно, они и были родителями Марфы. У них – три сына. Это – Петр, женившийся на дочери верхоленского казака Ивана Пуляевского, отданный в рекруты Мамонт и еще холостой Игнатий.

В сказке третьей ревизии говорится об Андрее Андреевиче Падерине, зяте Ивана Федоровича Черепанова, как о бывшем разночинце Илимского ведомства Братского острога. Его жена – Матрена Ивановна, тридцати пяти лет, «взятая Верхоленскому острогу посадская дочь Черепановых». У супружеской четы родились дети Дарья и Анисим.

Из материалов второй и третьей ревизий выясняется, что отец и брат купца Якова Дорофеева, второго зятя Ивана Федоровича Черепанова, были определены по Верхоленску в посадские в 1723 году и умерли до второй ревизии. А его жена – «Матрона Иванова дочь тридцати лет взята у верхоленского купца Ивана Черепанова». К третьей ревизии у Якова и Матроны четверо детей – сын Федор и дочери Марина, Анна и полугодовая Стефанида, которая в июне 1763 года умирает.

Здесь же я увидел, что вдовой разночинца Якова Толмачева из Верхоленского острога, имевшего в год проведения предыдущей ревизии возраст в пятьдесят три года, была восьмидесятилетняя Пелагея Федоровна, которая «взятая была из того же острогу посадская дочь Черепановых». Наверняка Пелагея – сестра Ивана Федоровича и, значит, моя двоюродная семижды прабабушка. Детьми Якова Толмачева и, вероятно, Пелагеи были названы уже имевшие свои семьи Антип и Остафий, а также младший Яков, которого в 1758 году отдали в рекруты. Позже выяснится, что Остафий был дважды прадедом Евдокии Васильевны, матери моего прадеда Матвея Данииловича Черепанова. Значит, Остафий Толмачев – мой шестижды прадед.

Вот только меня смутил указанный в сказке возраст Пелагеи. Если она в 1762 году действительно достигла восьмидесяти лет, то была рождена около 1682 года и оказалась на десяток лет старше своего мужа, а самый младший из их детей появился на свет, когда ей было под пятьдесят пять, что довольно странно. Скорее всего, Пелагея Федоровна родилась около 1692 года, а ревизор не потрудился уточнить ее возраст[83]. Не удивительно, ведь он для организаторов третьей ревизии в отношении женщин не имел весомого значения и мог приводиться произвольно.

В сказках третьей ревизии Манзурской слободы (всего там ревизоры насчитали тридцать семь разночинцев и четыреста шесть крестьян мужского пола), Бирюльской слободы вместе с Качинской деревней (тридцать один разночинец и семьсот шестьдесят шесть крестьян мужского пола)[84] и Киренского монастыря при Ангинской вотчине (с учетом дополнений к сказкам, двести семьдесят мужчин и двести девяносто пять женщин)29 нашлась лишь одна запись о Черепановых. В ней говорится, что у Якова Дмитриевича Силина и его жены Степаниды Васильевны, происходящей из семьи крестьянина Бирюльской слободы Василия Высоких, «дочь Матрена восемнадцати лет выдана взамужество Верхоленского острога за посадского Ивана Черепанова»30. Она и есть жена Ивана малого. На дату проведения третьей ревизии у Якова и Степаниды был еще годовалый сын Алексей и дочери Лукерья с Вассой.

Таким образом, из ревизских сказок удалось узнать несколько фамилий моих верхнеленских родственников, но, главное, имена и годы рождения всех живших в середине XVIII века в Верхоленском остроге Черепановых и их жен. Однако когда и откуда пришли в верховья Лены их предки, оставалось загадкой. Перед изложением установленных мною обстоятельств и моих версий приведу наиболее важные для настоящего исследования фрагменты истории «Верхоленского Брацкого острожка на велицей реке Лене».

Глава 4

Из древней истории Верхоленска

Тридцатые и сороковые годы XVII века в Сибири были временем активного освоения русскими служилыми людьми земель на реках ленского бассейна. Делалось это с основной целью – сбора ясака с местного населения для пополнения государственной казны. Такое приведение под «высокую государеву руку», конечно, вызывало недовольство, вплоть до яростного вооруженного сопротивления коренных жителей, и заставляло передовые казачьи отряды закрепляться на новых землях строительством особых защитных сооружений – острогов. Ими, по заведенной выходцами с европейского русского Севера традиции, именовались поселения, вокруг которых возводился палисад – изгородь из свай (бревен, поставленных вертикально, один конец которых углублялся в землю, а другой, верхний, заострялся). Внутри палисада, в детинце, размещались воеводский или приказной дом, канцелярия или съезжая изба, амбар для ясашной казны, государевы погреба и амбары для хранения пороха, свинца, амуниции и хлебных припасов, непременно – часовня или церковь. Некоторые поселения имели двойные остроги, когда второй из них возводился вокруг палисада. Жилые дома для казаков, ремесленного и другого городского люда ставились за острожными стенами, образуя посад. Там же находились торжище и ремесленные слободы31.

После основания енисейскими казаками в 1630–1632 годах Илимского, Братского, Тутурского, Усть-Кутского и Ленского (Якутского) острогов русские землеискатели довольно быстро добрались до северо-запада и северо-востока ленского бассейна, обосновавшись на Алдане, Вилюе, Индигирке, Колыме, Олекме, Яне[85]. Но южное направление оставалось еще слабо изведанным. Это главным образом объясняется тем, что сегодня звучит довольно странно – маршруты к среднему течению реки Лены и северным окраинам Сибири оказались для русских первопроходцев доступнее южного пути. Ведь большинство из них были все теми же енисейцами либо поморами и использовали соответственно Ленский волок[86] и северный морской путь. Да и земли на севере были малолюдны, и поэтому полагалось, что местные жители разрозненны, не имеют признаков государственности и не будут оказывать опасного сопротивления русской экспансии. Южнее же жили воинствующие племена тунгусов (эвенков) и бурят.

Однако новое направление влекло, особенно когда пошли слухи о множестве там серебра. К слову, имеется свидетельство, что впервые об этом серебре узнали в 1638 году казаки Бутальского острожка[87], что был сооружен вблизи нынешнего алданского поселка Белькачи, куда по иронии судьбы ровно через три столетия переехал из-под Верхоленска мой дед Георгий Матвеевич Черепанов. Тех казаков привел из Томска в Якутск и далее – на Алдан атаман Дмитрий Копылов. И эвенкийский шаман Томконей поведал ему и о наиболее удобном пути к Охотскому морю – через хребет Джугджур, и о большой реке на юге под названием Чиркол, в низовьях которой, в землях нанайцев, есть «серебряная гора» (речь шла о реке Амур и горе Оджал)32.

По одной версии, именно ради поиска богатых месторождений серебряной руды и был, по распоряжению якутского воеводы, направлен в 1641 году из Усть-Кута вверх по Лене пятидесятник[88] Мартын Васильев с казаками. Однако из-за мелководья и наступивших суровых холодов отряд, немного ни дойдя до впадения реки Куленги в Лену, был вынужден там зазимовать. Для чего и поставил острожок в десять печатных сажень[89] длиною и в девять шириною, укрепил его рвом и надолбами33.

По другой версии, целью отряда Мартына Васильева изначально была постройка острога против устья Куленги для сбора дани с местного населения. Но, опять же, он был неожиданно остановлен мелководьем и сильными заморозками, случившимися 30 сентября 1641 года, и чуть поодаль от искомого места за две недели был построен острог с башнями и избами для казаков. Эта версия подтверждается поданной 11 сентября 7154 года от сотворения мира (1645 года от рождества Христова[90]) через Сибирский приказ челобитной двадцати пяти служивших в Верхоленском остроге березовских, енисейских и тобольских казаков «Царю государю и великому князю Михаилу Федоровичю всеа Русии»: «В прошлом, государь, во 149 г.[91] маия в 30 день посланы мы, холопи твои, с усть Куты на твою государеву службу в верх по Лене реке во усть Куленги реки с пятидесятником с Мартыном Васильевым 50 человек и велено нам, холопем твоим, по твоему государеву указу и по наказной памяте стольников и воевод Петра Петровича Головина[92], Матвея Богдановича Глебова, дьяка Еуфимья Филатова, в верх Лены реки на усть Куленги поставить острог и, поставя острог, збирать твой государев ясак с тынгусов с розных родов, которые иноземцы тынгусы и братцкие люди тебе, государю, непокорны были и ясаку с себя преж сего не давывали, и поставя острог, и велено нам жить Верхоленском в Братцком острошке до перемены и на остроге караул караулить и аманатов беречь и всякие твои государевы зделья делать. И как, государь, мы, холопи твои, пошли с усть Куты в верх по Лене реке с хлебными запасы и с аманатом братцким в досщенниках и на Лене реке замелели, досщениками итти невозможно, и пятидесятник Мартын Васильев велел делать струги новые, в чем бы мошно поднятца, и мы, холопи твои, зделали четырнатцать стругов великою нужею и топоренка приломали, и что было взято с собою у нас, холопей твоих, предена для ради сетишек рыбные ловли, из тово предена поделали бечевы и пошли в верх Лены, не дошед до усть Куленги версты за 4, и почал быть путь поздной. Изобрав место, где быть острогу, и почали делать острог на спех днем и ночью, потому что стала осень, и острог и башни и избы в остроге поставили и около острогу чеснок побили и надолобы двойные и твой государев ясак собрали на 150 г. с тынгусов с розных родов и с брацких людей»34.

В следующей, поданной 5 апреля 7154 (1646) года, челобитной казаков Верхоленского Брацкого острожка говорилось о том, какие людские потери они понесли ради сбора дани. И в ней содержалась просьба увеличить контингент острога: «По твоему государеву указу и по наказной памяти твоих государевых воевод Василья Никитича Пушкина[93] с товарыщи посыланы, государь были мы холопи твои, да с нами ж из гулящих[94] из охочих людей, на твоих государевых изменников и непослушников на брацких людей, которые преж сего были под твоею государевою царьскою рукою и ясак с себя платили, и после того, изменя тебе государю, и ясаку с себя платить не учали, и выманя нашу братью из острошку к себе в улусы, а иных, которые посланы для ясашного збору, на смерть побивали, и под Верхнеленьской острожек в один год трожды войною приходили, и что было у нас служилых людей конишек и скотишку, и то все в те приходы без остатку отогнали. И божиею, государь, милостию и твоим государевым счастьем в нынешнем походе мы холопи твои тех твоих государевых изменников войною дву родов икирежей и сипугаев войною смирили, и ясаку на тебя государя 13 сороков и аманатов взяли… И в том твоем государеве в Брацком Верхнеленьском острошке за безлюдством быть от них невозможно, только де твоими государевыми ратными людьми и войною и впредь их ничем не смирить. Милосердый государь царь и великий князь Михайло Федоровичь всеа Русии, пожалуй нас холопей своих, вели, государь, на тех своих государевых изменников и непослушников послать с нами своих государевых служилых и из охочих из гулящих людей, чтоб тех твоих государевых изменников и непослушников, которые тебе государю чинятца непослушны, войною умирить и под твою государеву царьскую высокую руку привесть и укрепить, и от такова их непостоянного воровства и измены унять. И пожалуй, государь, нас холопей своих, вели, государь, впредь в том в Верхнеленьском Брацком острошке своих государевых служилых людей устроить против Красноярского острогу 200 человек конных, и те кони мошно взять у тех же непослушных брацких людей войною. И пожалуй, государь, нас холопей своих, вели на тех служилых людей с Москвы своего государева оружья прислать 200 карабинов да 200 пансырев да на пеших охочих людей 300 мушкетов, потому, что государь, брацкие мужики воинские многие конные, бывают на боях в куяках и в наручах и в шишаках, а мы, государь, холопи твои людишка неодежные, пансырей у нас нет и с своих худых пищаленок их брацких куяков не пробиваем, а у ково есть у нас нарочитые пищали, те их и побивают, а ис худых ничево им не учинить. А тот, государь, Верхнеленьской острожек тебе праведному государю впредь годен, и как твои государевы немалые служилые люди человек з 200 в нем будет, и тех твоих государевых непослушников брацких мужиков войною смирить и под твоею государевою высокою рукою укрепить мошно»35.