Мастер третьего ранга

Иван все слушал, стараясь, ни слова не упустить и собирал с магнита стружку. И про якорь он уже догадался, и чего так ополчился призрак на родню. По сути, поделом им, но работу выполнить он обязан. Контракт есть контракт. И пришла ему на ум странная, и опасная идея.

– Дед, а давай договоримся? – ложа магнит в карман предложил мастер.

– Ты мне эту песню третий день поешь. Опять сейчас буянить будешь? Так я сегодня сильный, я тебя насквозь проморожу, ежели начнешь чудить. Сказал же, раз судьба такая нипочем от них не отстану, и точка!

– Да мне по большому счету на них плевать. Неприятные люди. Просто заказ есть заказ. Взял, не могу не отработать. А уговор у нас с тобой будет таков: если я якорь твой найду, и кровь твоей родни пролью, то ты пойдешь ко мне на службу. Якорь твой я себе заберу, а с ним и тебя.

– Кровь прольешь? – тут же забеспокоился дух, и мастер увидел, что говорить и на самом деле хотеть призрак может разные вещи. – Поубивать их чель собрался? – он прищурился и засветился ярче.

– Все будут живы и относительно здоровы. Слово мастера! Ну, так как? Твое слово полтергейст?

– Слово, значит, даешь? – задумался он. – Ваше слово дорогого стоит. Тогда будет, по–твоему. – Решился дух. – Клянусь!

– Ну, вот и ладушки, – улыбнулся Иван. – А теперь дедуль, иди и похулигань на славу. Посиди на дорожку, так сказать. Завтра ты уедешь со мной.

***

Рано утром, под слепящими лучами солнца Иван собирался в путь. Сдавать заказ. Он проверял крепление переноски Фомы, рылся в сумках, короче готовил железного коня в долгий путь.

Подмастерье, которому он поведал о том, как все решил, смотрел своему наставнику в широкую спину, думая, на–кой им вредный полтергейст, и не выйдет ли эта затея боком. Братство ликвидирует духов, как и прочую нечисть, но вот таскать с собой старого психа уже перебор.

Грузный, ревущий, будто дракон мотоцикл обогнул бетонные холмы, развалины былой, ушедшей в небытие цивилизации. Клином прошел сквозь убранные поля. Пропылил мимо ряда, собранных из хлама ветряных водокачек, наполнявших поилки для скота и вскоре остановился аккурат у крыльца дома заказчиков.

Парня Иван оставил следить за мотоциклом, чтобы дети работающих в поле батраков, не расковыряли чего и не трогали ленивого филина, а сам нацепил на пояс ножны с огромным тесаком «кукри» и поднялся на порог хозяйских хором.

Вся семья встретила мастера в обитой дубом столовой. Там был хамоватый, обрюзгший от попоек, с мешками под глазами, сын деда. Оплывшая жиром с обвисшими, бульдожьими щеками, и вечно зажеванным между ягодиц потным платьем, сыновья жена. Также, своим присутствием собрание почтила, младшая дочурка деда: наглая, нимфоманка, с засаленными черными кудрями, масляными, свинячьими глазками, и своим кисло–броженым душком.

В этот раз она смотрела на охотника без интереса и тупо напивалась, присосавшись к бутылке дешевого пойла.

При виде этой семейки Ивана всегда коробило, и невольно тянуло скривить грубое иссеченное шрамами лицо. Но он сдерживал себя, как мог, придерживаясь делового вида и тона.

Родичи старика тут же набросились с обвинениями, буквально не давая раскрыть рта. Дед похулиганил на славу. У его дочурки среди сальных волос, явственно проступила седина. Да и остальные выглядели не лучше.

Иван стоически выслушал все, что о нем думают, где советуют побывать, а также мнение о своей родне, которой никогда не знал. Он помолчал, оглядел всех, и с неизменно деловым видом, объявил, что контракт почти выполнен, и потребовал плату на стол.

– Почти, это не выполнен! – возразил глава семейства, положив руку на кошель. – Ты не представляешь, что тут сегодня ночью было! От нас уже бегут батраки! За что я должен платить, скажи на милость? – брызгал он слюной, окатывая Ивана волнами перегара пополам с чесноком.

– Осталась самая малость, – спокойным тоном вещал Иван. – Вы слышали про якоря?

– Слышали, – надменно отозвалась жена хозяина гордо подняв заплывший подбородок вверх, мол, мы из графьев, и не такое знаем холоп.

– Так вот, я выяснил, к чему привязан ваш старик. Якорь здесь, в доме. Эту вещь я должен забрать и уничтожить. И дух вас больше не побеспокоит.

– И за это я тебе буду платить? – вцепившись в деньги, взвился хозяин. – Да мы сами найдем и уничтожим. Ты, мастер, нам тогда на что?

– Тогда не смею вам мешать! Ищите хоть до новых веников. У вас впереди столько чудесных ночей. – Иван саркастично ухмыльнулся и собрался уходить.

Страх переборол жадность. Все трое почти в один голос остановили мастера.

– Стой! Хорошо, будь, по–твоему, вымогатель. – Хозяин бросил мешочек с деньгами Ивану. – Забирай якорь и выметайся!

– Еще один нюанс. Я заберу якорь и то, что под ним.

– Да так ты можешь весь дом оттяпать, с землей и батраками, –икнув возразила сестрица и откинула жирные кудри со лба.

– Земля и дом, и батраки ваши мне нафиг не нужны. Это самая малость, которая уместится в карман.

– Да и пес с тобой, забирай! – нервно бросил хозяин.

– Слово даешь? – уточнил Иван. – Я думаю, ты знаешь, что значит слово, данное члену братства?

– З–знаю, – неуверенно проблеял побледневший хозяин, но тут же взял себя в руки. – Если это малость, то забирай. Даю слово оно твое!

– Ты слово дал, – недобро ухмыльнулся Иван и выхватил из ножен свой тесак.

Подмастерье задремал сидя на мотоцикле, когда в доме вдруг раздался истошный крик, а через мгновенье на крыльцо вышел наставник, сунул свой тесак в ножны и спокойной походкой направился к нему.

Вслед выбежала вся семейка. Бабы причитали, плеская руками, а хозяин, держась за окровавленную руку, взвывал, проклиная Ивана, Братство и покойного отца. Иван, не слушая проклятий и причитаний, спокойно сел на мотоцикл и стал прогревать движок.

Грохот мотоцикла перекрыл вопли хозяев, превратив их в немое кино. Из–за плеча парень увидел, как мастер раскрыл ладонь, в которой оказался окровавленный палец. На нем, сверкая рубином, блестел золотой перстенек.

Иван стянул с него перстень, а сам палец покрутил в руке и бросил хозяйскому псу.

Надев перстень на левый безымянный палец, он поддал газу, крикнул: «Ну что дед, погнали?» и рванул мотоцикл вперед.

Позади, таяли крики, мимо уха просвистела пара пуль. Но угнаться за мотоциклом нескольким здоровым лбам из охраны хутора, было не дано.

Пес понюхал палец, скривил морду, фыркнул и припустил вслед за пыльной взвесью, что оставлял за собой мчащийся в сторону степей тяжелый мотоцикл

2. Кукловод.

В полдень путешественники остановились у небольшой речушки, что отделяла выгоревшую, пыльную степь, от густого темного леса.

По эту сторону, из деревьев были лишь растущие чахлыми пучками дикие груши, искореженные яблоньки, терновые и боярышниковые кусты, а на глинистом берегу конкурирующие с низкими камышами заросли ивняка.

А вот по другую сторону, над серебристыми водами, разметались длинные плети старых ив, в полуденном безветрии, замерли кривые ветви могучих дубов. Из тенистых глубин дубовой рощи раздавалось, заливистое щебетанье птиц. Эхом звучал призывный крик одинокой кукушки, и раскатистое тарахтение дятла, что сливалось в затяжную барабанную дробь.

– Кукушка–кукушка… – начал, было, подмастерье, но получив подзатыльник умолк.

Иван по роду службы был очень суеверен. Сам знать свою судьбу не хотел и другим не советовал. Обращаясь к глупой птице, которая на тебя плевать хотела, и глотку драла потому, что просто орать невтерпеж, можно было накликать на себя беду.

Мало ли кто в момент счета эту дуру спугнуть может, а судьба возьмет да поймает тебя за язык. Слово, оно ж не воробей, вылетит и кирпичом по башке вернуться может.

Они закатили тяжелый мотоцикл в тень густого куста боярышника. В планах было сделать длительный привал.

До этого было еще несколько вынужденных остановок, виной которых стал увязавшийся за ними пес нанимателей. Он как раз прошел мимо охотников на нечисть заплетающейся от усталости походкой, и спустился по берегу к воде, чтобы утолить жажду после длительного забега.

Огромный, угольно черный, будто безлунная ночь, пес жадно лакал чистую холодную воду, не обращая внимания ни на что вокруг. Его ничуть не пугали мягкие прикосновения едва заметных теней, крики носящихся над водой стрижей, и то, что кто–то гладит его грубую шерсть.

Он так сильно хотел пить, что в тот момент существовали лишь вода, его жажда и гулко стучащее сердце в широкой часто вздымающейся груди.

Мастер поначалу гнал мотоцикл, пытаясь от него оторваться, но топливо на дороге не валяется, и он остановился. Вместе с подмастерьем они кричали, замахивались, улюлюкали, старались прогнать, как могли. Но пес просто сел на дорогу и пытливо на них смотрел. Он не боялся ничего, и не собирался, никуда уходить.

После еще несколько раз хотели от него оторваться, но как только сбавляли скорость, замечали, что он упрямо плетется позади.

Ивану стало жалко дурного пса, он решил делать остановки, чтобы тот от бега не околел. Жалостливость подмастерья вылилась в предложение его пристрелить, мол, все равно от усталости издохнет. После чего по выражению лица наставника он понял, что лучше было помолчать.

Так спустя несколько остановок охотники добрались до намеченного на маршруте привала. Солнце вошло в зенит и дальше ехать в жару по пыльной, накатанной караванами дороге не хотелось, и не моглось.

Конечно, можно было переехать реку и поискать дорогу через лес, но Ивану этот лес решительно не нравился. По ощущениям, за рекой было гиблое место. А ощущениям опытный охотник на монстров привык доверять больше чем глазам и здравому смыслу. Безопаснее объехать этот лес по степи, чем искать в тех буреломах приключения на свой седалищный нерв.

Юра снял с мотоцикла вещи и устроился в тени. Жаркий полуденный воздух пропах горькими травами настолько, что горечь пижмы и полыни чувствовалась даже во рту. Марево, нависшее над степью, примешивало к горьким ароматам трав, запахи пыли и пересохшей прели. Было невыносимо душно. Даже тень боярышника не спасала от жары. И тем соблазнительнее казался плеск воды, неумолимо тянущий искупаться. Но он и не двинулся с места. Подмастерье зажевал длинную травинку и воззрился на ограждающие реку, заросли ивняка.

Иван, завинчивая мятую алюминиевую флягу с горячей водой, заметил, как заалели щеки ученика. На лбу парнишки выступили крупные капли пота, а глаза стали как у смотрящего на сметану кота. Он проследил за взглядом парнишки. Средоточием его волнения были редкие ивняки.

– Кто там? Русалки? – с усмешкой спросил у раскрасневшегося парня Иван.

– Нет, – смутился тот еще больше и опустил глаза. – Побережки.

– Красивые?

– Угу, – потупился Юра, нервно перекусив травинку.

– Да не стесняйся ты так. Воспламенишься. Ты лучше им сыграй, они это любят. Только не забывайся. Это не русалки конечно, но кто их знает. К воде не ногой. Береженого Бог бережет.

Парнишка совладал с собой и достал из рюкзака свирель. Поднялся мягкий, ветерок, покачнувший степные травы, к пению насекомых и повсеместному стрекотанию кузнечиков прибавилась тихая печальная мелодия, которую Юра недавно сочинил.

Обнаженные девы игриво выбрались из ивняков и в различных позах расселись на глинистом берегу.

Сердце Юры застучало быстрее и перехватило дух. Налились кровью и заалели уши, но он не сбился, и старательно выводил ноту за нотой для этих соблазнительных бестий.

Их было три. Все абсолютно нагие, не считая пышных венков из цветов и душистых трав на головах. У дев была атласная, поблескивающая на солнце капельками воды бледно розовая кожа. Длинные волосы цвета спелой пшеницы, разметались по узким плечам и только у одной они скрывали грудь.

Словно прочитав мысли парня, плавным движением рук, она откинула их за плечи, тем самым обнажив красивую, спелую грудь, с призывно торчащими алыми сосками.

Юра сбился. Побережки до этого игриво улыбавшиеся, постреливая в парня серо–голубыми глазами, звонко расхохотались.

Неимоверным усилием воли он взял себя в руки, отвел взгляд, сосредоточился на мелодии, и заиграл снова, но теперь с чувством. Он стал играть не для них, а для себя.

Играл о своей прошлой, полной боли и лишений жизни, о первой несчастной, жестоко оборванной подонками любви. О вселенском горе, которое он с большим трудом пережил. Но оно его так и не покинуло, навсегда оставшись ржавым гвоздем в измучанном, юном сердце.

Парень, играя, ушел в себя, перестал замечать прекрасных дев, и из свирели полилась трогающая до глубины души, горькая печаль.

Перед остановившимися глазами предстал образ худенькой, огненно–рыжей девчонки в лохмотьях, которую он так искренне любил.

Иван, полной грудью вдыхая запах горькой полыни, украдкой стер выступившую, скупую слезу.

Мастер узнал судьбу подмастерья лишь после того как его выкупил, отдав последние деньги и вытащив парня из петли, когда того хотели вздернуть за воровство и попытку убийства. Он интуитивно понимал, о чем эта песня.

Мастер настроился, посмотрел «иным взглядом» на ивняки и увидел печальных, тихо плачущих побережек. Бестии, дети стихий, духи природы, так прониклись мелодией, что не могли не почувствовать Юрины переживания, льющиеся из самодельной свирели.

Девы были прекрасны в своей печали. Умиление, грусть и слезы, причудливо смешались на красивых лицах прибрежных духов, придав глазам оттенки чистой, ледяной воды.

Вдоволь напившийся пес, оказался среди них, что было невероятно. Ох, не прост, был этот зверь. Собаки чувствуют нечисть, и бегут, словно от огня, а этот не только чувствовал, но даже видел. Мало того, позволял им себя гладить.

Вся дурашливость и соблазнительность побережек под влиянием мелодии сошла на–нет. Девы скрыли золотыми волосами груди, сняли с голов венки. Глаза были полны слез, и печален рассеянный взгляд. Внимая музыке, они присмирели, окружив большого, черного кобеля. Девы нежно гладили его изящными ручками, запуская тонкие пальчики в грубую шерсть. Самая красивая из них обняла пса, положив опечаленное личико на холку, да так и замерла, обо всем на свете позабыв.

Юра закончил играть, и отложил свирель в сухую траву. На нее тут же прыгнул кузнечик, и будто в благодарность за мелодию протяжно застрекотал.

Побережки смотря на парнишку блестящими влагой глазами, отпустили пса, поднялись, подхватив свои венки и отойдя от берега, сложили их у куста колючего чертополоха. Они слегка поклонились и отступили назад.

Юра растерянно оглянулся на наставника. Иван подал ему немой знак, мол, пойди, подбери. Он с опаской подошел к чертополоху и, подняв венки, не поворачивая к ним спины, спешно попятился назад. Девы слегка повеселев ему искренне улыбнулись.

– Поблагодари дурень, – чуть слышно шепнул ему Иван.

– Благодарю, прекрасные девы! – несколько переигрывая, и не понимая зачем, произнес Юра.

Побережки взялись за руки и вскоре скрылись за зарослями ивняка.

– Вань, зачем нам эти веники? – обратился он, к наставнику взвешивая рукой душистые венки.

– Говорю же дурень. Эти венки настоящий клад. Они сплетены из самых редких, целебных и магических трав. Из них можно сделать амулеты и зелья, которые ты никогда не купишь и не найдешь. А травники, целители и колдуны у нас их с руками оторвут. Но мы их показывать и продавать не будем ни за что. За некоторые из этих трав и повесить могут.

– Во как! – удивился Юра. – И за что ж такой подарочек?

– За песню. Побережки, как и большинство стихийных сущностей эмпаты, им бесполезно лгать, они видят человека насквозь. Они воспринимают его чувства и потаенные желания, которые могут обратить человеку во вред, а могут навязать и свои.

Ты сам того не понимая излил им душу, вот они и отплатили тебе за все добром. –пояснил наставник. –Так что этот клад ты честно заработал. Да, –он подмигнул подмастерью. –Еще один приятный бонус. Теперь ты можешь без опаски купаться на этом участке реки, и ни одна тварь не посмеет тебя тронуть.

– Ура! – вскричал парень и стал спешно снимать запыленную одежду, но потом вдруг остановился с застрявшей в штанине ногой. – А они меня там в воде не это… ну того… ну ты понял?

– Не ссы напарник, их там уже нет. Там никого и ничего нет.

Юра доснимал одежду и довольный побежал к реке.

– А может и есть, кто знает, – посмеиваясь, сказал мастер глядя как, разбрызгивая воду, ухает и вопит в реке его протеже.

Пес тем временем устроился в тени высокой полыни и принялся усердно чесаться, гоняя блох. Иван подошел к нему и крепко задумался, что с этим волкодавом делать. Пес тут же перестал чесаться, сел, и преданно воззрился на него.

– Ну, брат, и что с тобой делать? Я так понимаю, ты от нас теперь не отцепишься? – заговорил он с псом, поглаживая его массивную, мускулистую голову. – И пес ты вижу не простой. – Пес в ответ гавкнул, да так басисто, будто грянул гром. – Так, ну–ка стоять. Сидеть. Лежать. Голос.

Огромный беспородный пес выполнил все команды и снова стал буравить Ивана, желтыми глазами.

– Молодец! Отдыхай, сил набирайся. Чуть погодя есть будем.

Пес облизнулся, громко чавкнув, и лег, на прежнее место.

Иван сел в тень у мотоцикла и стал крутить дедов перстень на пальце. Бросив взгляд на резво плещущегося в реке парня, и удостоверившись, что его никто не «этого того» как тот опасался, решил поговорить со стариком.

– Дед, ты как, сам появишься, или мне каждый раз придется творить ритуал? – спросил мастер у кольца.

Тут же будто бы ледяной ветер задул, под мокрую от пота рубаху.

– Сам, – ответил очень тихий голос, словно его донес издалека жаркий ветерок.

Поскольку Иван еще был в режиме «иного взгляда» то разглядел проступивший перед ним, едва видимый, сгорбленный силуэт.

Дед сидел в позе лотоса и пытался рукой гладить траву, но та беспрепятственно проходила сухощавую ладонь насквозь.

– Дед, что это за пес, твой что ли? По крайней мере, он такой же упрямый.

– Ты старшим то не хами! Не дорос еще, – заскрипел призрак. – Может я терь у тя и на службе, но всыплю льда за шиворот, коли бушь старшим хамить!

– Не пугай, пуганый уже. Ты давай не выпендривайся, полтергейст. Чай не враги. Ты мне не раб, а помощник. А не устраивает, ты скажи, где тебя оставить, я оставлю.

– Ладно, ты не серчай. Это я по привычке, потому шо у меня раньше велосопеда не было, – старчески покряхтывая засмеялся он. – А теперя, вон цельный мотоцикл. Да и с вами веселей, нежели в катакомбах, или с родственничками окаянными. Ты гля, Иван, какие девахи из–за кустов за мальцом подглядуют. Во бестыжия. Ух, какие! – заинтересованно шамкнул призрак.

– То не девахи, а побережки.

– Суръезно? Так вот они какия! Ты гляди и все при них! А они как бабы, как, – не унимался дух, – не пробовал? – Он все косился на обнаженные фигуры, прячущиеся в ивняке, да так засмотрелся, что если б было чем, то пустил бы слюну.

– Дед, ну ты даешь! – заржал Иван. – Ты давай не отвлекайся. Пес спрашиваю твой? И что за зверь, откуда взялся?

– Ну не могу. Говорю глазам, не смотри, а они супротив воли смотрют. Ей богу, ща окосею. Пес–пес, а чевой пес говоришь? Гля, какая у ней! Ух, ну прям как орех, так и просится на грех!

– Так, короче, дуй обратно в кольцо! – озлился Иван.

– Не ну чего ты сразу психуешь? Да мой это пес. Люблю я этого кудлатого. Он из всех единственный кто меня любил. А взялся, откуда. Так кто его знает. После грозы поле у меня загорелось. Так вот когда мы его с батраками тушили, я его щенком среди пепла нашел. А как он там очутился, бес его знает.

– Интересно девки пляшут, – задумался Иван и тоже засмотрелся на маячащую из ивняков розовую попку одной из побережек, потом плюнул и перевел взгляд на старика, который ехидно заулыбался. – И давно это было?

– Да почитай лет за пятнадцать, до того, как эти душегубы меня придушили.

– Тебя уже десять лет, в физическом плане нет. Дед, собаки столько не живут, – почесал маковку мастер, и они с дедом оба уставились на пса.

Пес, лежа в траве, покусывал переднюю лапу, гоняя доставучую блоху, и искоса поглядывал на них.

Черная блестящая шерсть, без единой подпалины иного цвета, бугрящиеся оконтуренные мышцы, широкая грудь, белые зубы, без присущей стареющим собакам желтизны. Пес мало походил на двадцати пяти летнюю развалюху, которой по всем законам природы должен был быть. Он выглядел как здоровый трехлеток, не старше. Очень странным был этот пес.

– Так чейто, не собака вовсе? – удивился дед.

– Да вроде бы пес как пес, только больно большой. Ты как его назвал?

– Ну, после грозы нашел, так Громом и прозвал. Хотел угольком, за цвет, но цуцик он был крупный, ясен пень, что кобель вырастет здоровый, так вышло б не солидно. Так чего с псом то? Чего с ним не так?

– Да не знаю. Что–то на краю сознания крутится, вроде как из легенд, а вспомнить не могу. Он по характеру как?

– Пес как пес. Лает, ямы роет, косточки грызет, спокойный, ну а залезет на подворье чужой, так он и штаны подлатает. Простой как две копейки кобель.

– Тогда мы твоего волкодава оставляем. Придется, что–то думать, не будет же он все время за мотоциклом бегать. Ты извини, но мне уже трудно с тобой разговаривать, мне приходится тратить силы и напрягаться, чтобы днем тебя видеть. Поэтому я отдохну, – скривился Иван, потирая наливающиеся тупой болью виски.

– Хорошо. Только ты это, в кольцо не загоняй. Я с девицами познакомлюсо схожу. Ладные такие, грех мимо пройти, – лукаво улыбался дед, косясь в сторону берега реки.

– Без проблем. Только ученика моего не пугай, – отмахнулся мастер и, выходя из состояния иного взгляда, лег в пахнущую горечью и прелью сухую траву.

Слушая, как над ухом стрекочет кузнечик, и, почесывая небритую щеку, он вдыхал полной грудью насыщенный аромат разгоряченных зноем трав, пытаясь расслабиться и задремать, как вдруг, почувствовал всплеск энергии, и то, как резко похолодел перстень.

– Вань, чего это так плескануло? – послышался встревоженный возглас подмастерья от реки.

– Не обращай внимания! – не поднимаясь и не открывая глаз, крикнул Иван в ответ. – Это дед шалит.

– Дуры, бесстыжия, – бубнил на грани слышимости, обиженный скрипучий голос. – Я к ним со всей душой, а они по морде. Стервы!

Иван решил не реагировать и не комментировать позорное фиаско, престарелого полтергейста–ловеласа, сладко зазевал и медленно покатился в черноту глубокого сна.

***

В темный густой лес, сквозь плотные лапы елей почти не проникал солнечный свет. Не смотря на лето в промоинах, еще лежал смерзшийся в плотные куски грязный снег. Это было обычным делом в районе отступающих ледников.

В иных местах, по сию пору никак не могли растаять грязные, ледяные валуны, что за последние годы потеряли в объеме лишь с десяток сантиметров. Даже сквозь мягкий ковер из рыжих еловых иголок, ссыпавшихся с сохнущих ветвей, чувствовался хруст хрупкого льда и промерзшей земли.

Мастер Братства замер, под одной из развесистых елей, опустив уставшую руку. Огромный тесак, похожий на увеличенный до размеров меча, мачете, вонзился острием в мягкую почву, и замер, достигнув, притаившегося под ней льда.

Широкая спина была напряжена. Охотник на тварей весь обратился вслух.

Позади, зашуршала еловая подстилка. Кто–то наступил на сухую ветвь.

Мастер резко развернулся. Вслед за вырванным из почвы рубилом, в набегающую, сутулую фигуру полетели рыжие, еловые иглы. Со звоном и искрами сомкнулись клинки, и чучело отпрыгнуло назад.

Переступивши с ноги на ногу, враг вновь ринулся в атаку, нацелив оружие охотнику в грудь. Снова лязг металла, и клинки костомахи отлетели вверх. Оттолкнув их, мастер, продолжил движение рубилом вниз, чтобы разрубить чучело пополам, но лишь мазнул острием, по кости одной из ног.

Костомах, словно кузнечик, резво отскочил, сменил траекторию движения, и вновь ринулся на мужчину, целя клинки, на сей раз в живот.

Мастер, сместился, развернулся на правой ноге, так что враг проскочил мимо его оборачивающейся спины, и, вложив в инерцию дополнительную силу, закончив полный оборот, нанес в спину костомахе сокрушающий удар. Рубило с треском прошло сквозь врага сверху вниз, наискосок и, на излете, прочертив в почве полосу, замерло вновь.

В густую тень еловых лап, полетели фрагменты вражеского тела. Снова наступила мертвая тишина.

Ноги едва держали, а широкая грудная клетка быстро раздувалась и опадала. Мужчина пытался выровнять дыхание, призвать в помощь усталому телу, скрытый внутренний резерв. Он понимал, что впереди остался последний, решающий бой.

Ощущая, как восстанавливаются растраченные силы, в ожидании новых нападений, он беглым взглядом окинул место битвы с врагом.

Вокруг россыпью белели осколки костей. Несколько разбитых пожелтевших черепов откатились в густую, еловую тень, а у ног мастера лежали раздробленные на части скелеты коими и являлись костомахи.