Мастер третьего ранга

Так они за разговором прикончили гуся, и пару кружек пива. Тимофей вдруг расщедрился и через сорок минут, снежная королева подавала на стол тушеного аспида, сыр, вино и фрукты. Получив по серебрушке чаевых от Ивана и Тимофея она, продолжая уклоняться от хамья, отправилась в направлении кухни.

Закончилось пиво, за ним вино и аспид, что оказался отменно приготовленным, закончился тоже. Захмелевший Иван, исподтишка выуживал у нового знакомого, который захмелел куда сильней его самого, информацию о самоубийцах и сошедших с ума бедолагах, когда в зале началась возня, и корчмарь стал прикрикивать на посетителей.

Один из перебравших мужиков, схватил подавальщицу за платье и под дружный гогот сотоварищей пытался усадить себе на колени.

– Да что ты упираешься? Что, мордой не вышел? – скалился он, пялясь на ее выпирающую грудь.

По залу разнесся звонкий хлопок пощечины. Подавальщица вырвала из потных, заскорузлых рук свое платье, не успела отбежать, как снова ее подол, попал в крепкий захват.

– Ты че курва, – возопил бугай, держась за полыхающее огнем от крепкой пощечины лицо. – Озверела? Я те щас покажу, подстилка корчмарская как подобает себя вести с настоящим мужчиной!

Тимофей фыркнул, вскочил, пошатнулся и сжал кулаки. Вскочил и Иван.

– Эй, ты, «настоящий мужчина», – опередив знакомца крикнул Мастер. – Да–да, ты, хамло немытое. Отпусти девушку. Пока я не научил тебя, как подобает себя вести с женщинами.

– Пшла вон сука! – оттолкнул хам подавальщицу и встал из–за стола.

Тут же загремели падающие и отодвигающиеся лавки. Вскочили почти все посетители, кроме одного, что продолжал мерно кушать скрытый тенью подпоры, будто ничего и не происходило.

– Ты кто такой, чтобы меня, – он ударил себя в грудь кулаком. – Меня Валеру Дантиста учить? Ты чмо, паршивое. Я те ща башку оторву и в рот нассу утырок! Все? Все слышали? Этот козел первый на меня наехал.

Большинство вяло замычало, поддакивая брызжущему слюной бугаю. Иван саркастически хмыкнул на этот монолог и сплюнул на пол в сторону разъяряющегося хама. Девушка, о которой все резко позабыли, но столпотворением перекрыли путь к кухне, попятилась в сторону столика Ивана. Он пропустил ее, и она побледневшая и дрожащая спряталась за спину Тимофея.

– Да плевал я с высокой колокольни, как там тебя, кусок дерьма величают. Дерьмо оно и в Африке дерьмо, – нагло ответил мастер.

– Ну, сука, я вырву твою печень и сожру. Отвечаю! – просипел сквозь черные зубы бугай.

– Так чего ты тут языком своим поганым пол метешь, трепло? Вот он я. Иди и возьми. – Иван шагнул вперед и с ухмылкой развел руки.

– Пацаны, вали козла, – взревел Дантист и стартанул быком на Ивана.

Стоящий рядом дубовый табурет, поддетый носком ботинка, взмыл в воздух и с ускорением направился в свирепое лицо бугая. Тот не успел прикрыться, на весь зал раздался треск надкостницы и ломающихся зубов. Взвыв, он сделал несколько шагов назад, и, схватившись за разбитый рот, завалился на пол.

Дантист скулил, визжал, вертясь волчком на полу, зажимая разбитый рот из которого потоком хлестала кровь. Над ним сгрудились его бойцы, такие же квадратные, лысые шкафы. Они пытались его поднять.

Иван тем временем сместился ближе к центру зала, в сторону от Тимофея и девушки. Следовало завязать внимание ублюдков на себе. Отвести подальше от нового знакомого, а в идеале вовсе вытеснить на улицу, где больше места, и вариантов действий.

– Офтаньте, – визжал захлебываясь Дантист. – Увейте фваль! – махнул он измазанной кровью рукой в сторону Ивана и продолжил выть.

Взревев словно медведи, трое раскидали в стороны столы и выхватили ножи. Четвертый замешкался, оставаясь у скулящего Дантиста. Действовали они бестолково, потому как при первом же рывке столкнулись плечами и стали мешать друг другу.

Двое ринулись на мастера, выставив ножи и расходясь в стороны. Иван еще сместился в сторону, увернувшись от первого удара. Нож второго шкафа едва не достиг цели, но запястье его попало в крепкий захват, ушло в сторону, на шею скользнула ладонь, и придала телу разгон. В следующий миг, мир для бандита расцвел снопами искр, красных пятен, и погрузился во тьму.

Пока он сползал по столбу–подпорке, увешанным вязанками чеснока и лука, его промахнувшийся собрат повторил попытку насадить Ивана на длинное лезвие ножа. Снова мастер смог уловить врага за запястье и довернув руку так, чтобы она выровнялась, с силой нанес удар раскрытой ладонью в локтевой сустав. С противным хрустом, сустав вывернулся в обратную сторону, нож зазвенел, покатившись по деревянному полу, и шкаф с криком рухнул на колени, где и был отправлен ударом ноги в глубокий нокаут.

Третий не стал идти в лоб, а пошел полукругом, сжимая в руке поблескивающий обоюдоострый клинок. Иван тоже выхватил свой кукри. Сближаясь, бандит делал секущие и колющие движения, вовремя отпрыгивая, уходя от захватов и ответного удара.

Иван же ушел в оборону пытаясь поймать врага на выпаде. Круг посетителей расступился к стенам. Танец продолжался. Иван, сосредоточившись на враге, упустил из вида то, что сместился спиной в опасную близость к Дантисту и четвертому бойцу.

Враг пошел в атаку, но слишком потянулся, чтобы достать Ивана и недостаточно быстро отпрыгнул, что позволило мастеру рассечь на нем плотную конопляную рубаху.

На груди бугая выступила кровь. Он злобно зарычал и сделал быстрый обманный выпад. Иван взмахнул ножом, но болезненный удар ногой по кисти заставил выронить клинок.

Бандит не выставляя руки, пошел на Ивана. Увернулся от метущегося кулака, боднул его лысой головой, едва не разбив переносицу и схватив за шею, попытался насадить на свой кинжал.

Спина мастера полностью открылась, чем не мог не воспользоваться четвертый бандит. Он встал и, держа нож, наготове предвкушал, как сейчас вонзит его тому под ребра. И пока Иван боролся с противником, что оказался в разы сильней его, отталкивая клинок от своего живота, бандит с косой ухмылкой направился к цели.

Скрытый тенью, мерно кушающий посетитель, который делал вид, будто ничего не происходило, наколол вилкой последний кусочек мяса, положил его в рот, и когда бандит шел мимо него, чтобы нанести подлый удар в спину мастера, выставил ногу. Споткнувшийся бандит ойкнул и растянулся на полу.

Посетитель смел на вилку кусочком хлеба остатки тушеных овощей, взглянул на лежащее у его стола тело, из–под которого показалась багровая лужица, и неспешно отправил хлеб с овощами в рот. Уж очень вкусной была еда, а может от того, что несколько дней в пути почти не ел, он принялся вытирать тарелку кусочком хлеба.

Дантист, справившись с болью, не заметил, что случилось с последним его дружком. Когда он отнял окровавленные руки от лица трое из его сотоварищей лежали на полу, а с лучшим его бойцом, в центре зала боролся оскорбивший его наглец.

С трудом Ивану все–таки удалось вывернуть кисть противника, чтобы тот выронил кинжал. Клинок воткнулся в пол. Иван нанес удар коленом в живот бандита, но оно натолкнулось на стену напряженного пресса, а в ответ снова прилетел удар головой. Иван пошатнулся, отступил назад, пропустил новый ощутимый удар в челюсть и следующий под дых. Следующий мелся ему в висок, но мастер поднырнул под руку, нанес ответный в лицо бандита, нашел в себе силы подпрыгнуть, и смел противника ударом ноги в грудь.

Видя, как упал последний боец, Дантист, пустив кровавые пузыри сквозь вдрызг разбитые губы выхватил из–за пазухи пистолет, и, направив на Ивана, потянул курок.

Кто–то вскрикнул «пистолет». Раздался оглушающий грохот выстрела. Посетитель положил рядом с тарелкой испустивший сизый дымок пистолет, и стал дальше дотирать соус с тарелки, а после отправил кусок хлеба в рот, и мерно задвигал челюстью. Дантист, лежал на полу с развороченным от выстрела лицом, а в повисшей тишине, отчетливо слышалось, только то, как громко чавкает странный посетитель.

Лишь, когда Иван увидел в руке Дантиста оружие, он понял, что только что стал должником. Люд возбужденно зашумел, вставали на места столы и лавки. Мастер, утирая с лица кровь, направился к незнакомцу, лицо которого скрывал глубокий капюшон куртки из кожи аспида.

– Все руки вверх! – закричал один из ворвавшихся в зал вооруженных дружинников. – Оставаться на местах! Кто стрелял?

Незнакомец поднял руку, обозначив себя, и взял кружку с вином.

– Руки за голову! И вздумай только потянуться за пистолетом. Башку отстрелю.

– Секундочку! – пророкотал незнакомец, послышались шумные глотки, после кружка стукнула о стол, и он, наконец, заложил руки за голову.

Он встал из–за стола, сыто икнул, повернулся к дружинникам, и молча ждал их дальнейших действий.

– Постойте мужики! Он ни при чем, – начал было Иван.

– А кто при чем? Ты кто такой? Давай тоже руки за голову.

– Да погодите вы, – сказал Иван и сделал то, чего очень не хотел: показал клеймо мастера.

– Тогда, господин мастер, потрудитесь объяснить, что произошло? На лицо два трупа, и трое избитых. На нечисть они не больно то похожи. Клеймо, не дает вам права убивать и калечить людей!

– Это самая, что ни на есть настоящая нечисть, – блеснув глазами из–под капюшона рыкнул незнакомец, все так же держа руки за головой, поскольку на него смотрели несколько стволов винтовок. – Во внутреннем кармане моей куртки посмотрите.

– Стас, – мотнул головой молодому бойцу дружинник – Глянь–ка, что там у него.

Парень осторожно подошел к незнакомцу, откинул полу куртки и вытащил из кармана кожаный сверток. Он случайно взглянул под капюшон, вздрогнул и отскочил от незнакомца словно ошпаренный. Вернувшись, отдал старшему патруля сверток, и что–то шепнул. Он слегка склонился, тоже взглянул на лицо под капюшоном и задумчиво почесал маковку.

–Интересные, однако, дела, – бормотал он, разворачивая сверток, в котором оказались бумаги. – О–хо–хо! Вот дела! – продолжил дружинник, рассматривая листки документов и посматривая на копошащихся, приходящих в себя бойцов Дантиста.

Единственное что рассмотрел на бумагах со своей стороны Иван, это проступившие сквозь бумагу синие печати.

– Вяжите этих, – указал дружинник на бандитов. – Повесить незамедлительно. Трупы бросьте свиньям, – приказал он своим бойцам. – Благодарю! – Он вернул бумаги опустившему руки незнакомцу. – Соответствующую бумагу заберете завтра. И вам, господин Мастер, тоже спасибо! – поблагодарил старший и пошел вслед за своими дружинниками что выводили и выносили бандитов из корчмы.

Иван подошел к незнакомцу, что отвернулся, провожая взглядом брыкающихся бандитов.

– Что там, в бумагах, если не секрет? – не удержался от любопытства он.

– Не секрет, – ответил незнакомец, и, не поворачиваясь, сунул бумаги Ивану.

На потертых листках были портреты Дантиста и его подручных, а ниже описания и рекомендация.

«Валерий Дурнов. Кличка Дантист. Фактически доказаны неоднократные бандитские нападения, ограбления, пытки, убийства, каннибализм, серия изнасилований особо жестоким способом, неоднократно приведшим к смерти. Вина доказана. Обвиняемый приговорен к смерти заочно.

В случае обнаружения данной личности сообщить в полицейское управление Солеварска.

Разрешается приведение приговора на месте поимки. Желательны доказательства: официально заверенный документ, либо палец. Это гарантирует вам вознаграждение.

Заверено. Главный прокурор Александров. А.А. Судья Фомичева. С.И. Печать».

В остальных листовках было примерно то же самое. На всю пятерку.

– Твари, – сказал Иван возвращая листовки. – Знал бы, не игрался. Кончал бы сразу.

– И лишил меня заработка, – хмыкнул незнакомец.

– Вижу ты тоже охотник. Да и вообще ты мне жизнь спас. Так что у меня перед тобой крупный должок.

– Не заморачивайся, – хлопнул он Ивана по плечу. – Сегодня я тебе помог, завтра глядишь кто–нибудь тоже спасет мою шкуру. Земля круглая и все возвращается сторицей.

– Друг, не откажи, выпей, поужинай со мной. Дай хоть так отблагодарю.

– Я бы и рад. Да не будешь ты со мной пить, мастер, – вздохнул незнакомец и поднял голову настолько, чтобы Иван рассмотрел его лицо.

Из тени капюшона на Ивана смотрела иссеченная застарелыми шрамами, поблескивающая глазами собачья морда.

Незнакомец был кинокефалом, псеглавцем, или как их называли в простонародье: кином.

Те, кто искал быстрой смерти, и вовсе называли их шакалами. Правда, это было последнее, что они успевали сказать.

Их народ пришел словно из–ниоткуда, вслед за отступающим ледником. Были они умелыми воинами, что без особых усилий могли истребить, или же подчинить выживающее из последних сил человечество. Но вместо этого они заняли несколько долин, и стали жить обособленно, не вмешиваясь в дела человечества.

Со временем, люди перестали бояться кинов, наладили торговлю, но псеглавцы, все так же жили, не допуская их на свои территории. Позже, образующиеся маленькие государства стали нанимать небольшие гвардии из их числа, а особо богатые купцы могли нанимать их себе в телохранители. И не было более верных своему хозяину воинов, чем кины.

Ледник отступал все дальше на новый север, менялся климат, просохли, зазеленели обжитые племенами псеглавцев земли, и стали соблазнять плодородной почвой да сказочными богатствами разрастающиеся человеческие государства. Начались трения, мелкие конфликты, которые со временем, нарастающим снежным комом вылились в первую после катастрофы масштабную войну. Попытку вытеснить псеглавцев с их земель.

Дым пожарищ и погребальных костров затмил солнечный свет, но жгли отнюдь не воинов с собачьими головами. Горели горы человеческих тел. Эта война была короткой, кровопролитной, и проиграна людьми подчистую. Но вместо того чтобы на правах победителей занять человеческие города и взять узды правления, кины просто отступили в свои земли, и стали еще реже контактировать с людьми, а их изгои рассеялись по всем глухим местам, обживая территории, отдаленные от княжеств и городов.

После войны их народ возненавидели. Ведь никто не помнил, что люди первыми напали на них, а помнили то, что кины защищая себя, и свою землю убивали их дедов и отцов. Но памятуя первую войну новой эры, побаивались открыто задевать даже изгоев. Ведь даже вне племен, они оставались верны своему народу и традициям, а их собратья могли незамедлительно выступить в их защиту.

Человечество было не готово к новой войне. Это понимали все, но со временем, появились мифы и устоявшиеся заблуждения про их варварские набеги на человеческие поселения. Про безмерную жестокость, похищения людей, и превращение их в рабов.

Иван был знаком и с изгоями, и с племенами, потому знал, что это ересь. Провокации тех, кто боится и ненавидит существ сильней себя, и тех, кто соскучился по большой войне. А, поди, переубеди теперь народ, что кроме нас людей, никто больше людей в рабство не покупает и не продает.

Кинам не нужны не люди, не их земли. Они не видели и не видят в человечестве врагов. И у них, и у нас одни враги. Нечисть и твари.

– От чего же, брат охотник, – искренне улыбнулся Иван, – Я не расист. Проходи к нам за стол. А я пойду, закажу угощений.

13. Любовь до гроба.

Серым полотном стелилась у ног туманная пелена и рвалась клочьями об прибитую дождем к земле траву. Иван стер с лица, струи стекающие с мокрых волос. Тяжело дыша, не смея, ступить далее и шага он, снова посмотрел в спину своей мучительницы.

Она часто посещала его и без того тревожные сны, превращая их в настоящий кошмар. Первая жертва его жадности и высокого самомнения, Надя была олицетворением его совести, укором за его ошибки, что сполна воздавала ему за все грехи и готовила к предстоящим мукам ада.

Девушка, облаченная в изорванный когтями свирепых монстров кожаный доспех одетый поверх залитого кровью мастерского камзола, стояла к нему спиной, на берегу реки. На самом краю осыпающегося клочка тверди, подмытого мутными водами бурного, паводкового потока.

Позади, в тумане, среди кривых деревьев и колючих кустов, слышался злобный рык и голодный вой, идущих по кровавым следам тварей, который повторялся, раз за разом в каждом сне. Этот эпизод его жизни Иван знал наизусть. Сейчас с треском подломится одно из основательно подгнивших деревьев, и в падении теряя остатки отслоившейся коры, рухнет на покрытую свалявшейся шерстью серую спину. Между чудовищами начнется грызня, которая должна была дать ему фору.

Так и случилось, но мастер на это даже не обратил внимания. Этот сон он помнил в деталях до доли секунд, а главное знал, что появление в нем окровавленной женской фигуры не сулил ничего, кроме новых мук.

Иван понимал, что просто нужно досмотреть сон до конца, а после благополучно проснуться, но не мог ступить и шага. Ноги онемели, они, будто пустили корни в раскисшую глину и не пускали вперед. Его сковал страх, страх того, какую пытку она выберет для него на этот раз.

Хотя на этот раз сон был иным, он не бежал, не харкал кровью, не был изорван когтями, не исцарапан шипами колючих кустов. Он лишь весь промок от дождя и, смотрел напарнице в спину, в который раз стирая стекающие по лицу капли дождя.

Иван взял себя в руки, сжал кулаки, и направился к напарнице, за новой порцией пыток. Он встал рядом на обрывистом берегу, опустил плечи и обреченно вздохнул.

Он смотрел на покосившийся, старый причал, который то и дело захлестывали волны, на привязанную к нему лодку, в которую сквозь щели уже прилично натекло воды, и боялся поднять глаза. Боялся увидеть новые, кошмарные детали ее увечий. А они каждый раз были разными. Знакомыми, поскольку Иван на своем долгом веку повидал много изувеченных тварями тел, но от того не менее пугающими. Пугающими потому, что они были на лице той, которую он, когда–то безумно любил. Любил и погубил. Погубил в тот самый момент, когда с легкостью взял заказ на заведомо опасную охоту. Погубил тогда, когда упустил ее из виду в густых зарослях и более не смог найти.

Он рыскал в тумане в ее поисках, слышал ее зов, но стремительно теряя силы, брел все время не туда.

Но он не помнил, как в полуобморочном состоянии добрел до лодки, как отчалил. Плыл ли он сам, или его просто унесло течение, Иван тоже не помнил. Сути это не меняло. Он струсил. Он предал. Он выменял свое жалкое существование взамен на любовь. Он купил свою жизнь ценой ее смерти.

– Ваня, – мягко позвала напарница.

Иван не ответил, он зажмурился, и судорожно выдохнув, внутренне сжался в комок.

– Ванечка.

Стиснув зубы до скрипа, от чего на широкой челюсти вздулись и заиграли желваки, он открыл глаза и готовый ко всему, что угодно посмотрел на нее.

Вместо ожидаемого испуга, Иван растерялся от удивления. Лицо Нади было свежим и чистым. Никаких увечий, гнили, торчащих костей и рваных ран. Надя улыбалась. Она просто улыбалась.

– Плыви, – сказала она качнув головой в сторону качающейся на волнах лодки.

– Но… – он не знал, что ответить, впервые она его отпускала. – Наденька, плывем со мной? – Справившись с собой, позвал Иван, протягивая ей дрожащую руку.

– Нет, – покачала она головой, и улыбка Нади стала грустной. – Прощай!

– Надя, – Иван рванулся к ней, но натолкнулся на прозрачную стену. – Надя!

– Уходи. Тебя ждут. Плыви.

Иван оскользнулся, и едва не свалившись в реку, съехал по склону на причал. Он рванулся обратно, к ней, и опять натолкнулся на невидимое препятствие, которое оттеснило его к лодке.

– Плыви, – повторила она.

Она его отпускала, но от того не становилось легче. Теперь, смотря на ее печальную улыбку, он чувствовал себя еще гаже, чем всегда, когда вспоминал о своем предательстве. Иван был опустошен. Под прощальным взором ее глаз хотелось покончить со всем этим. Шагнуть в реку и одним вдохом набрать полные легкие воды.

Ноги будто повинуясь чужой воле ступили с перекошенного причала в лодку. Он отвязал веревку, взял весла и стал усиленно грести. С каждым гребком берег неправдоподобно быстро отдалялся, а Иван все никак не мог оторвать глаз от ее лица, пока берег полностью не заволокло туманом.

Он потерялся в этом густом молоке. Из рук исчезли весла, исчезла лодка. Мастер подался вперед и наткнулся на препятствие. Скрипнуло. Это была калитка. Отворив ее, он прошел вперед. Белое марево исчезло, растворилось, будто и не было его.

Был теплый, солнечный день, Иван очутился посреди маленького дворика паромщика Потапа. Первое на что наткнулся взгляд: на скуластенькое личико Марьи. Мастер вспомнил его неожиданно отчетливо. В продолжение этого сна она вновь кушала спелое, сочное яблоко, покачивая стройной ножкой. Черные волосы ласково развевал легкий ветерок, а за ее спиной, у избы, раскинулся калиновый куст, на котором безмятежно чирикал и чистил перышки воробей.

Тихий, ласковый ветерок, будто сорвался с цепи. Стал порывистым и злым. Калина качнулась и точно когтями заскрежетала ветвями по стеклу маленького окошка. Волосы Марьи разметались по лицу. Выскользнуло из руки надкушенное яблоко и покатилось Ивану под ноги. Испуганный воробей пустился в крик, стал биться о темное стекло. На стекле блеснули алые капельки крови. А после, при новом ударе о стекло он и вовсе свернул себе шейку. Его скорчившееся тельце, разметав крылышки, упало Марье на белоснежный подол и задрожало.

Под безжалостными порывами ветра заскрипела старая яблоня над головой. Уносились вдаль сорванные листья, осыпались красные яблоки, исчезая в стремительно жухнущей траве. Солнце скрылось за черной тучей. Небо заволокла угрожающе темная мгла. Марья, сложив руки лодочкой, подобрала замершее птичье тельце, и в ее ладони хлынул настоящий багровый поток. Веером сквозь ее пальцы он пролился на подол, и на белом сарафане распустились алые цветы.

– Ваня, – позвала она, протянув мастеру наполненные кровью ладони. – Ваня, что делать? Ваня помоги!

Ветер сорвал с ее лица спутавшуюся вуаль волос. Но вместо тонких бровей и карих глаз, скрытых в тени трепетных ресниц, аккуратного, чуть вздернутого носика, и алых, чувственных губ, Иван увидел ужасную кровавую маску. Сплошное багровое месиво венчала огромная, рваная рана, оголившая белизну кости. Тонкая шея была изувечена, а горло изорвано в клочки.

***

Крича имя Марьи, Иван очнулся и с сумасшедше стучащим сердцем вскочил на ноги. На него с непонимающими лицами смотрели завтракающие Юра, и псеглавец Болдырь, который тоже заночевал в маленькой избушке знахарки. Они замерли с ложками у ртов, но Юра, привыкший к внезапным вскрикам мастера во сне, тут же отправил кашу в рот и со словами «А дальше» перевел внимание Болдыря на себя.

– Мне страсть как не хотелось ввязываться. Но сектанты эти даже огнестрела не признававшие, не смогли бы отбиться от банды. Достал я винтовку, а оптика у меня отличнейшая, еще до катастрофы сделана была. Короче, пока они поняли, что их отстреливают, будто в тире, уже четверо Матушку обнимали, да кровушкой потчевали. – Порыкивая отвечал кинокефал, искоса посматривая за безмолвно выходящим из избы Иваном.

Сон выветрился окончательно, но сердце не унималось, тяжело было на душе. Иван решил, что все же перепил с непривычки. Он окунул голову в стоящую у дома бочку с водой, вынул, тряхнул ею и окунул снова. Стало намного легче, но тяжесть в груди лишь притихла. Покидать Ивана совсем, она не собиралась.

Утерев воду рукавом, он направился к мотоциклу. Гром, в своей люльке, к которой казалось, уже прирос задницей, ибо нипочем не хотел ее покидать, привстал и завертел хвостом. Весь его вид выражал, что он готов ехать, пес поскуливал и с надеждой смотрел на Ивана.

– Погоди дружище, – потрепал Иван пса по холке. – Дела закончу, тогда накатаешься вдоволь.

Умный пес, понял, что ехать хозяин пока никуда не собирается тут же сник, и улегся. Обижено он смотрел на то, как Иван копается в багажнике.

Мастер извлек радиостанцию, и принялся жать тангету вызова.

– Просвирин–Просвирин, ответь, – повторял Иван и прислушивался к треску радиопомех. – Безродный вызывает Просвирина. Просвирин ответь.

Рация упорно молчала, но он вызывал вновь и вновь, пока наконец не раздался детский голосок.

– Пашута, Паш, как слышишь?

– Дядя Ваня, – обрадовался малец. – Дядя Ваня, плохо слышу. Очень плохо. Сплошные помехи.

Треск и писк забивал голос ребенка, и то, что он ему отвечал, Иван не столько слышал, сколько додумывал сам.

– Где дядька твой?

– В кузнице, дядь Вань. Сейчас, сейчас сбегаю.

– Жду.

– Привет теска! – спустя несколько минут пробился сквозь треск бодрый задорный голос. – Не уж–то коляска сломалась и костерить сейчас начнешь?

– Привет Иван! Твою коляску, поди, поломай. Ее даже пули не берут. Знал бы, кирасу заказал вместо нее.

– Знал бы, припрятал бы такой металл, да что уж терь. Зато зверюка твой терь как в броневозе, – хохотнул кузнец. – Не уж то соскучиться по нам успел? Аль не по нам?