Под сенью эпохи и другие игры в первом лице

Папа рассказывал маме, что Коля – сирота, вырос в детдоме, никого у него нет, живёт скверно и безденежно, кочует от одной любовницы к другой, но всё как-то не ладится, жалкий он какой-то, жалуется, что любовницы его бьют.

– Но какой поэт! Какой поэт! – заключал папа со своим смехом, который всегда некстати глотал все папины сообщения, и мы с мамой убеждали его не смеяться во время рассказов, но совершенно бесполезно: папа сердился и нам же от него доставалось.

Как-то мама заметила, что Коля выглядит ухоженным – видимо, хорошая попалась женщина. Из их разговоров я решила, что именно папа, будучи в командировке в Вологде, нашёл Колю и привёл к нам в дом. Папины рассказы не мирили меня с Колей Рубцовым. Со смехом и удивлением папа комментировал маме впечатление, которое я производила на бедного Колю, непонятно, кем гордясь более – мной или же Колей. Похоже, что оба мы стоили друг друга в тот момент, потому что папа вспоминал наши отношения долгие годы.

Однажды они поспорили между собой, достаточно ли я уже взрослая (в свои тринадцать лет), чтобы быть влюбленной, разумеется, в одноклассника. Коля настаивал, что да, конечно же и разумеется.

– Могу с тобой поспорить! – кричал папа в своей безапелляционной манере. – Что её это не интересует!

–Я с тобой спорю! – с жаром старался перекричать тщедушный, не умеющий кричать, Коля. – Давай спросим у неё самой!

Они так раскричались у меня под носом, двое взрослых людей, находящихся для меня совершенно в другом измерении (странно, как я из своего измерения расслышала их крики), – что едва не наскакивали друг на друга, и ей-богу, этот спор затянулся, и оба требовали от меня ответа.

– Ну, давайте укусите друг друга и разойдитесь, – снизошла я до разговора с ними в свойственной подросткам саркастической манере, чувствуя себя в абсолютной безопасности, ибо отвечать не собиралась, одновременно отмечая, что чужой и малосимпатичный человек оказался прозорливее моего собственного папы.

– Видишь, нет! – победно кричал папа.

– Вот теперь я уверен, что да! – победно возражал тщедушный Коля.

Когда вечером мама возвращалась с работы, папа восторженно сообщал ей:

– Ты знаешь, что Коля сказал мне сегодня? Что, когда наша пигалица вырастет, он на ней женится!

Непонятно, чем я могла привлечь Колю, ведь для меня он был инопланетянином, как и мои родители, несмотря на то, что все мы жили в одной квартире. Изо всех них только наш фокстерьер Тёпа находилась в плане моего измерения.

Однажды ночью меня разбудило прикосновение чужой руки под одеялом. Странно, но я помню, как до прикосновения рука осторожно подсунулась под одеяло – видимо, я проснулась на мгновение раньше. Я села на постели в мгновение ока, словно не спала, и сказала внятно, голосом отнюдь не сонным:

– Что вам нужно? – и увидела в темноте сидящего на корточках у кровати Колю.

– Я ошибся, – шёпотом ответил Коля, поднимаясь. – Я ошибся.

Уснула я так же внезапно, едва поняв, что Коля уходит. Утром я слышала в полусне, как в коридоре Коля рассказывает папе о своём ночном происшествии, а папа его успокаивает.

– Нет, нет, Валя, ты не понимаешь, это ужасно, – страдал Коля. – Что она может подумать? Это же девочка. Нет, я больше не могу у вас оставаться.

Но папа не позволил недоразумению разрушить содружество добрых людей и великих поэтов.

– Aвдотья! – призвал папа, входя ко мне в комнату и вволакивая за собой Колю. – Мы тут вчера того… перебрали водочки… и Николя был не в себе. Он очень раскаивается. Рубцов, молви же слово.

Коля рядом с ним потерянно кивал.

– Бес… попутал, – чуть не плача, весь сморщился Коля.

– Авдотья, простишь ли? – спросил папа.

Несмотря на шутейство, разговор шёл всерьёз. Вернее сказать, разговор шёл настолько серьёзный, что только папино шутейство и делало его возможным.

– В доме мы больше пить не станем, – принял папа добавочные меры. Я согласно буркнула. Атмосфера моментально разрядилась, и воцарилась прежняя безмятежность.

Вечером папа пересказал историю маме, и оба, поразмыслив немного, сошлись, что Коля – редкая нелепица, и попадать в истории – его дар, и возможно, лучше ему уехать, но на самом деле всё не так страшно. Мама была ещё одной редкой птицей в особи творцов.

Ненормальность творческих натур утомляет и меня, но рядом с ними я чувствую себя дома и расстроенно наблюдаю, как агрессивно реагируют на него люди: мне обидно за Мандельштама, за Колю, за своего мужа… Так же, как и они, я теряюсь перед зломыслием.

Уезжая в Вологду в последний раз, Коля выглядел более ухоженным, чем всегда, и говорил с папой о ждущих его проектах. Новый шарф не обвивался одиноко вокруг голой шеи, а был заправлен аккуратно под воротник пальто, когда он прощался в проёме входной двери.

«… И ты уж думал про билет

на поезд,

что уедет ночью.

Но вдруг сказал:

– Мне грустно очень,

И уезжать желанья нет…

…Ах, милый,

Не прервётся нить.

Присели, помолчав немного,

вставай,

зовёт тебя дорога.

Ведь встретимся –

чего грустить?»

Меж знакомых папиных строк, как в кино, идут один за другим кадры семейной хроники. Коля был близок папе и понятен близостью особи, при которой братья одинаково ленятся или наслаждаются шумом ночной травы.

Вскоре после этого пришло известие из Вологды о Колиной смерти. Помню недоумение, воцарившееся в нашей квартире. Родители долго разговаривали в большой комнате.

– Бредовая смерть, – слышала я голос папы. – Любовница задушила его своим чулком. – И оба долго молчали, качая головами, с выражением растерянности от неожиданной и никчёмной смерти безобидного и несчастного Коли.

После смерти Коли очень быстро организовали его первую столичную книгу. Папа сильно негодовал. Наша маленькая квартира, полная разговоров, вибрировала от папиного гнева:

– Какие сволочи! Сколько раз он приезжал сюда, чтобы пробить книжку, сколько лет обходили его стороной, отдавали его очередь другим! Вот, умер!.. Его друзья из Вологды и Москвы собрались и пошли в издательство хлопотать за издание его книги. Теперь у него есть друзья в Москве. А ведь когда он приехал к нам первый раз, у него здесь никого не было, никто его не знал. А ведь и тогда он уже был большим поэтом! И никто не ценил!.. А теперь, ты послушай, – взывал он к маме, – везде и все говорят, что он гениальный поэт, наравне с Есениным! На Руси надо умереть, чтобы тебя оценили, – заканчивал он, махая рукой.

Через некоторое время дома появилось московское издание сборника Коли Рубцова – светло-салатовая толстенькая книжка приятного полуквадратного формата со спокойной обложкой.

Через несколько лет в коридоре филфака МГУ я увидела этот сборник в руках у новой студентки нашей лаборатории. Как если бы я вдруг увидела знакомого и не удержалась:

– Тебе нравится Рубцов? – спросила я её. Несмотря на юношескую неприязнь, Коля остался мне близким человеком, частью родительского дома. Она прижала книгу к груди, как будто я собиралась её отнять, и настороженно ответила:

– Это мой любимый поэт.

В её неожиданной замкнутости я почувствовала почти враждебность. Она смотрела мне в лицо безо всякого расположения и добавила почти вызывающе:

– Это очень большой поэт.

Передо мной стояло живое «широкое признание». Я подумала о несопоставимости этой любви и Коли, которого я помнила. Коли, который до сих пор жил в нашей квартире в разговорах родителей. Я только миролюбиво кивнула. К тому времени я уже хорошо знала, насколько может быть невзрачен воплощённый гений, и научилась это принимать. Это знание определило мои будущие пристрастия.

9. Лариса Пастушкова

Мама купила мне розовое трикотажное платьице, редкое в советской текстильной продукции, из которого я в несколько месяцев выросла. Но пока я его носила, оно замечательно озаряло меня в глазах знакомых.

Однажды летом мы с папой зашли в редакцию к знакомому художнику Иосифу Игину. У нас дома стояла его книга шаржей на Михаила Светлова.

Он рисовал копии через подсветку: какой-то заключённый в полосатой одежде, – я наблюдала, пока он раз пять копировал рисунок в поисках лучшего варианта, копировал до моего появления и после продолжал копировать:

– Нет, это не то.

– А теперь слишком запутанно.

– Неуравновешенно.

А затем он сказал папе:

– Какая французская девочка! В розовом платьице.

И нарисовал мой портрет чёрным фломастером.

– Посмотришь потом и скажешь: «Неужели я была такой?» – А ведь была!

Портрет с подписью Игина хранится в родительском доме.

На мне было надето то же розовое платьице, когда Лариса Пастушкова впервые появилась у нас дома, в конце мая, в день своего рождения.

«Какая девочка!» – подумала Лариса, пока я не раскрыла рта. Но ознакомившись с моими манерами, согласилась, что эфемерности во мне маловато.

Это было моё первое столкновение с имиджем и с тем, как его виртуозно творили, в данном случае, Лара.

Весело-разноцветная, с двумя хвостиками по обеим сторонам головы, в мини юбочке и гольфах, похожая на картинку из журнала мод, улыбаясь во весь рот, полный больших белых зубов, Лара, из маминой сибирской родни, вошла в мою комнату – и в нашу жизнь.

Один из зубов имел тёмный ободок, – потом я узнала, что его вставили взамен вышибленного на катке.

Она была старше меня на десять лет и для меня представляла мир взрослых, но при этом входила и в мой мир, в отличие от родителей. Все мои друзья знали Лару-художницу, и она прекрасно ориентировалась среди них (в отличие от папы, который в своей рассеянности так никогда и не постиг, кто из моих друзей есть кто).

– К кому? К Никите? Ну, иди, – разрешала Лара в отъезд родителей, оставаясь со мной за старшую.

– Шамов приехал? Пойдёте все вечером? Ну, не долго.

– Витя звонил, просил перезвонить.

В доме сразу появилась красивая одежда: замшевые пиджачки, полосатые юбочки, разноцветные гольфы, бархатные брючки, утеплённые сарафаны – всё из редких текстур и сложных комбинаций, полный набор вариаций по моде 70-х годов, каких мне и не снилось иметь – часто красивее, чем в модных журналах. Судя по обилию вещей, они составляли общий гардероб в той студенческой коммуне, где обитала Лара, пошитый ею самой и подружками.

– Вот, поносите, – говорила она нам с мамой, привозя новую партию красивой одежды.

Лара обладала абсолютным чувством цветовой комбинации. Её вязаные узорные свитера, кухонные расписные доски, настенные коврики, ремни и цветные рисунки прерывали мне дыхание от восхищения. Лара наводнила наш дом красивыми вещами, сделанными ею самой и друзьями-студентами.

Ларино умение создавать красоту лежало в недоступной мне и непостижимой плоскости. Всё, к чему она ни прикасалась, преображалось в красоту. Она углядывала на рынках грязную мешковину, которая после стирки превращалась в ткань интересной фактуры и в изумительную полосочку.

– Лара, как у тебя получается всё так красиво? – не понимала я.

– Просто я делаю, как мне нравится, – пожимала плечами Лара.

Моему разумению было не под силу таковое объяснение. Так же не под силу оно оказывается теперь моим студентам, когда они, не выдержав конкуренции со мной, спрашивают:

– Как вы знаете, что надо сделать именно так?

– Я это вижу, – отвечаю я, не в силах найти лучшего объяснения. И вспоминаю Лару. Её творческое начало било ключом, преобразовывая всё вокруг. Ларино шитьё отдавало фантастикой. Она кроила на глаз, избегая кривых линий, и вещь сидела как влитая.

– Мы тут бьёмся над усовершенствованием выкроек, – говорили ей подружки из Дома моделей, – а ты режешь на глазок, и твои вещи сидят лучше, чем наши!

Всё совершенное в шитье я узнала от Лары, хотя часто её учение шло вразрез с традиционным:

– Никаких выточек на животе.

– Курточка не должна быть большего размера, чем блузка.

– Избегай кривых линий в выкройке.

– Комбинируй в преобладающей гамме.

– Разглаживай швы в процессе шитья.

Ларин талант бушевал, как бомба, возле моих дремлющих подростковых сил. Малейшее неуважение с моей стороны к процессу созидания возмущало Лару: нетерпение и лень не имели места в работе.

– А можно я не буду здесь разрезать? – спрашивала я. – Так получится быстрее.

– Ты хочешь быстрее отделаться или хочешь иметь красивую вещь? Выбирай! – жестоко ответствовала Лара.

Вернувшись однажды после несколькодневного отсутствия и обнаружив, что блузка, фасон которой она придумала в своё отсутствие из белошвейной ткани, грубо испорчена мной в спешке и неумении, Лариса схватилась за голову:

– Зачем ты её взялась шить?! Я же сказала, что вернусь и сделаю! Просто из дому нельзя выйти – всё испортят! – и бескомпромиссно подытожила: – Ис-пор-че-на вещь!

Лара шила маме модные платья для работы, укороченные, насколько мама соглашалась, и удлинённые миди, летние пальто макси, перелицовывала демисезонные, перешивала шубы, шила плащевые курточки из разноцветных кусочков, вязала под цвет шапки и шарфы, ткала сумки.

– Нет, я не могу так некрасиво ходить, – говорила она, оглядывая меня и опять берясь украшать мою внешность, меняла мне шапку или шарф.

К нам домой приходили Ларины подружки, художницы-дизайнеры, все с интересной внешностью, любопытно одетые и словно наперебой создающие красивые вещи. Ларины друзья с ювелирного отделения сделали маме удивительные сканевые перстни из осколков малахита и лунного камня, которые до сих пор я демонстрирую своим студентам, как завидный образец творческого потенциала.

– Ох, как хорошо всё на тебе скомбинировано! – хвалила Лара, принимая гостью. – Даже ремешочек на часиках под цвет!

Другая очень интересная подружка, высокая и худая, заматывала волосы на затылке, как балерины, обнажая красиво носатый профиль, и заправляла брюки в высокие сапоги на каблуках.

– Собственные несовершенства превращаем в достоинства! – сообщала мне Лара свой следующий лозунг.

К защите диплома Лара шила другой своей подружке светло-бежевое платье под цвет её кожи и красно-рыжих волос.

– Для неё очень живописное сочетание, – поясняла мне Лара.

Красивые, специально выбранные пуговицы, Лара забраковала и решила обтянуть их той же тканью.

– Детали крайне важны, – поучала она меня. – Ведь она дизайнер! На экзамене будут смотреть на всё – и как она выглядит, до мелочей. Это очень важно.

Все эти девушки были взрослыми и несли ореол заразительно-молодой и загадочной для меня жизни. Их мир был яркий, редкостный, талантливый, интригующий, притягательный.

Впервые я услышала Эдит Пиаф и Вертинского, когда Лара принесла любимые пластинки из студенческого общежития.

Лара распевала по-французски за Эдит Пиаф и повторяла текст за Вертинским, дирижируя себе руками и кружа по нашей маленькой квартире в банном халате и с полотенцем на голове. И запыхавшись тянуть за ними звуки, восхищённо переводила дух:

– Несравненная певица!.. Какая необузданность таланта!

– Ты прислушайся к Вертинскому! Какой гениальный стиль!..

– Лучше всех шьют художники, – замечаю я сегодня своим студентам. – Помимо дизайна они обладают чувством линии в выкройке.

Рисунок Лары был на удивление самостоятельным. В свои 24 года Лара утрировала ракурсы и сознательно придавала академическому рисунку творческую индивидуальность. Такую смелость и уверенность в себе я наблюдала впервые, в студенческом рисунке нарушение канона было мне внове.

В цветном рисунке и живописи Лара модифицировала натуру таким образом, что оставалось только то, что Лара акцентировала, и в таком цветовом сочетании, какое вызывало её удовольствие. Если натура не вмещалась в лист, Лара склоняла модели голову и сгибала ей руку, увязывая изменения в общий ритм. Для меня все эти чудодействия были непривычными и выглядели богоподобными.

– Рисуй, как хочешь, – говорила мне Лара. – Хочешь научиться рисовать – просто всё время рисуй.

Она брала меня с собой на выставки, в студенческое общежитие, на подготовительные курсы по рисунку, где с подружками они готовились поступать в Строгановку.

– Да зачем она мне на самом деле, – в итоге скажет Лара через несколько лет, так и не сумев поступить и решив вернуться домой в Барнаул. – Я уже художник.

Лара водила меня на снимаемую с подружками квартиру, где они перебивались случайными заработками дизайна открыток, и я впервые видела обстановку того творческого жилья, где мебель сводилась к брошенному на пол матрацу, а домашнее питание состояло из одного кофе и сигарет. Недаром Ларе нравилось временами жить у нас на кухне. Лара ходила со мной в издательство, когда я не решалась представить свою обложку, и толкая меня по коридору в сторону отдела, говорила:

– Мало ли что тебе скажет редактор, главное – у тебя всё прекрасно сделано!

Лара возила меня с собой в Дом творчества художников, где в комнатах её друзей велись разговоры, а в мастерских Лара печатала литографии и учила меня делать офорты. С тех посещений у меня остался маленький собственный офорт, где Лара сидела на чемодане в окружении ворон. Тема офорта перекликалась с темой только что законченного мной рассказа «Отъезд». Прочитав его, Лара повела головой и сказала:

– Действительно, проклятый город.

Через несколько лет она уедет, как мой герой, из Москвы, которая, несмотря на чрезмерный Ларин талант и её мощную натуру, ничего не захотела ей дать – ни образования, ни работы, ни признания, ни семьи.

Моя родина настолько изобилует талантами, насколько невниманием к ним. Нужно иметь совсем не творческую бронекожу, чтобы выдержать столь убийственное равнодушие к себе и благу нации.

«Научить нельзя, можно научиться», – улыбчиво повторял мне художник Брюлин Иосиф Николаевич. «Можно научиться».

Ларин талант в начале моей жизни оказался для меня великой школой. Вся та лёгкость и разнообразие моей сегодняшней работы, так восхищающие моих студентов и моих клиентов, разбужены были Лариным даром и атмосферой необузданного таланта её творческой среды.

10. «Мастер И Маргарита»

Это было время, когда впервые опубликовали книгой «Мастера и Маргариту» Булгакова, и по вечерам папа, «лёжа на боку», читал его нам с мамой вслух в журнальном варианте из домашней библиотеки на двойной родительской тахте, занимающей всю комнату.

Позднее роман пополнил стопку моих настольных книг. Это единственное произведение в библиотеке моей памяти, с которым я познакомилась в озвученном виде (не считая детской литературы первых лет жизни). До сих пор, перечитывая роман, я слышу папины интонации.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.