Назад в Эрдберрот

Самое интересное, что я действительно такие все истории многократно слышала. И вот иду я по ним, перебираю все «счастливые» концы. Зато какое разнообразие! Почему-то представилось сердце мое, такое все в шрамиках заживших. Есть ли там живое место-то хоть?

Глава 10

Как ни крути, наконец все точки были поставлены, оставалось только пережить это и успокоиться. Я не собиралась тупо просиживать в слезах, ожидая успокоения. У меня были старые проверенные способы оздоровления.

В ближайшие после описанных событий дни, бродя в тоскливом настроении вдоль Яузы, я наткнулась на «пьяный» столик. Полуразрушенный, обгоревший с одной стороны, он стоял, почти до столешницы утопая в разнотравье. Когда-то за ним было удобно собираться компанией, но такие компании и превратили его в то, что он из себя теперь представлял. Сейчас, конечно, за ним тоже собирались, он находился недалеко от речки на небольшой поляне в окружении деревьев. Невдалеке тянулась тропинка параллельно Яузе, но столик был почти скрыт от проходивших по ней людей зарослями кустарника. Я сама удивляюсь, как на него наткнулась.

Поблизости располагалось большое кострище. Среди потухших, влажных от росы углей валялись сломанные и оплавленные пластиковые стаканчики, шкурки от бананов, битые бутылки. Вокруг стола тоже была раскидана всякая дрянь.

«Живописненько», – подумала я. По-моему, я нашла отличное место для казни своей любви. Если бы этот «участок отдыха» был облагорожен и очищен, у меня рука бы не поднялась проводить тут экзекуцию, которую я запланировала. Так что самое оно.

На следующий день после работы я собрала в рюкзак необходимые для казни причиндалы и отправилась на дело. В рюкзаке лежала та самая огромная чашка для кофе, которую я когда-то с таким теплом покупала и дарила Лё. Также я сунула туда какую-то его майку, которую он умудрился оставить у меня. Потом – зажигалку, важный элемент. И главное орудие: молоток с довольно тяжелым бойком. По дороге я заскочила в магазин и пополнила содержимое рюкзака парой банок «Лёвенброй», чтобы обмыть в итоге это предприятие, отметить начало новой жизни.

По пути на речку небо посерело, и начал накрапывать мелкий унылый дождик. Мне это было только на руку: может, людей отпугнет. Да и вообще, хорошая примета. Я шла к столику и почти молилась, чтобы там и в округе никого не обнаружить. Как ни странно, эта грязная полянка тем не менее привлекала народ, алкашей или подростков, не важно. Мне очень хотелось, чтобы сегодня там оказалось пусто. Переносить мероприятие я, конечно, бы не стала, нашла бы другое место, но больно уж там казалось удобно и, главное, мерзко и паршиво, что было как нельзя кстати. Поэтому на дождь я возлагала особые надежды. Укрыться там было негде, навеса над старым столиком даже в лучшие его времена не существовало.

К моему облегчению, место пустовало. У меня даже слегка поднялось настроение. Я перелезла через кусты, подошла к столику и, смахнув с него парочку недавно возникших стаканчиков, огляделась. Казалось, за время моего отсутствия местечко еще больше загадили.

Я принялась поочередно вытаскивать инструментарий из рюкзака. Получился своеобразный натюрморт, который я даже сфотографировала на память: две банки пива, огромная чашка с нарисованными кофейными зернами, скомканная майка, массивный молоток, зажигалка и раззявленный рюкзак. Затем я вскрыла одно пиво, сделала глоток и переставила обе банки на какой-то пенек поодаль, чтобы не разлить в процессе, туда же ушел и рюкзак. Еще раз оглядевшись, дабы удостовериться, что поблизости нет людей, я включила на телефоне на полную громкость один из старых альбомов «Tanzwut», где побольше волынок, и приступила к «казни».

Сначала я подожгла майку, подцепив ее какой-то палкой. В воздухе было сыро, и сверху падала морось, поэтому огонь долго не хотел заходиться. Я мысленно посетовала, что не догадалась взять жидкость для розжига. С другой стороны, тогда бы майка сгорела слишком быстро. Наконец мне все-таки удалось ее поджечь, и я воткнула палку с горящей тряпкой в щербину между досками стола. Получилось торжественно. После этого я занялась чашкой.

Взяв в руку молоток, я с чувством хрястнула по посудине. Чашка со смачным звуком развалилась на несколько крупных кусков. Что-то приговаривая себе под нос, я начала долбить по осколкам. В этот момент боковым зрением я уловила движение на тропинке и в просвете между кустами увидела округлившиеся глаза молодых парня и девушки, которые, проходя мимо, с ужасом взирали на происходящее. Я отхлебнула еще пива и продолжила. Мне уже было все равно, что они подумают, процесс нельзя было останавливать, я вошла в раж. Я с остервенением махала молотком, кроша осколки в мелкую керамическую пыль.

Парочка особого любопытства не проявила. Напротив, ребята, кажется, поскорее пробежали мимо. Хотя в принципе их можно понять. Факел, торчащий из стола, безумная женщина с молотком в руках, музыкальное сопровождение соответствующее. Спасибо, что полицию не вызвали.

Некоторые крупные осколки отлетали на траву, я поднимала их и добивала. Майка почти дотлела. Убедившись, что живого ничего от вещей Лёни не осталось, я отложила молоток и стала допивать пиво. Мне было жарко, внутри бурлила энергия, настроение стало почти отличным. Увлеченная своим делом, я и не заметила, как прошел дождь. Тучи немного расступились, и один тоненький лучик упал прямиком на мой маньячный столик. Символично.

Допив банку, я бросила ее в кострище к остальному мусору. «Грязнее уже не будет», – подумала я в ответ на маленький укол совести, смахнула какой-то веткой останки жертв со стола, спрятала обратно в рюкзак вторую банку, молоток и зажигалку и отправилась восвояси. Поминки состоялись, даже пива мне уже больше не хотелось. Начался процесс излечения души.

Через неделю я удобрила почву, в которой уже зародилось исцеление и успокоение. Мы с подругой отправились в боулинг. Так шикарно, как в тот раз, я, наверное, никогда ни до того, ни после не играла. Я выбивала страйки один за другим. Думаю, все потому, что каждый раз перед броском я представляла, как целюсь в какую-то часть Лё, и вроде даже шипела что-то сквозь зубы вроде: «А вот сейчас получи по шее», или «А теперь тебе прилетит в голову», или «А ну-ка я дам тебе в зубы!». Рука ни разу не дрогнула. Хоть и расстались мы тихо-мирно, очень сильная боль внутри меня рвалась наружу, и я наконец позволила ей выйти.

* * *

Конечно, такого, чтобы все как рукой сняло, не произошло. Поныло еще сердечко какое-то время. Но я улетела отдыхать в чудесное место на море. По возвращении купила велосипед. А еще через несколько месяцев завела кота.

Познакомились мы с ним в интернете. Наконец-то я там кого-то нормального нашла! Правда, кота, но тем не менее. Вообще, я очень хотела взять котенка с улицы, подобрать какого-нибудь несчастного. Но если раньше такие бедолаги мне встречались, то когда искать стала целенаправленно, они куда-то попрятались. Тогда я обратилась в кошачий приют. Нашла на специальном форуме серенького котейку с донельзя хитрой мордочкой и созвонилась с куратором. Котика спасли из подвала вместе с братишками и мамой-кошкой. Я ездила за ним через всю Москву, как будто специально из самой дальней точки Северо-Востока в самую дальнюю точку Юго-Запада. С «Бабушкинской» в «Ясенево». Всю обратную дорогу он пищал и толкался в переноске, был напуган и недоволен. Но когда я вошла в квартиру, села на корточки и открыла переноску, он на полусогнутых лапках выполз на ковер в прихожей и тут же обнял мою коленку и замурчал. Наверное, понял, что это его дом.

В приюте его назвали Алекс, но я решила его обозвать по-своему. Только имена к нему почему-то никакие не привязывались. Я перепробовала и Мураша, и Гаррета, и какие-то другие более кошачьи, и Алекса в конце концов. Но в итоге он стал зваться просто Кот.

Он быстро вытянулся в длинного стройного подростка с таким же длинным и тонким хвостом. И так же быстро он освоился и стал наглым. А еще невероятно ласковым, приставучим и смешным. И особенным: он был абсолютно равнодушен к коробкам и до безумия боялся шуршащих пакетов.

Загадка с пакетами разгадывалась легко. Еще мелким он пару раз, играя с таким пакетом, нечаянно продевал голову в ручку и, удирая от шуршащего за спиной чудовища, в ужасе носился по квартире, сшибая все вокруг. С огромным трудом мне удавалось его поймать, такой скорости я еще не видела. После этого все пакеты с ручками были изолированы, или же у них были отрезаны ручки. А у Кота выработалась стойкая неприязнь к этим замечательным кошачьим игрушкам. Зато теперь шуршащий пакетик используется как средство предупреждения, если Кот, к примеру, собирается сделать что-то нехорошее и хулиганское, а надо сказать, он собирается так поступить довольно часто.

Еще одна особенность Кота в том, что он очень лояльно относится к воде. В ванной он, правда, не плавает, но под струйку из крана лезет. А еще он очень любит топить (или мыть, я так и не поняла) свои игрушки в миске с водой, и, кстати, не только игрушки. Например, я один раз засекла, как он спрыгивает с письменного стола с моими наручными часами в зубах и несет их к миске. Часы и другие подходящие для утопления вещи теперь прячутся в недоступные места.

И периодически ему обязательно надо на ручки. Вот тут требуется бросить все дела или отставить тарелку с едой и пустить кота на коленки, чтобы он потоптался, а потом полез выше, на плечо, к лицу. Он долго будет сидеть рядом и бодаться, трогать плечо лапкой и тихонечко и жалостливо произносить свое «мя», пока ты так не сделаешь. Потом заберется, куда планировал, громко помурчит, а затем вдруг внезапно, словно ему резко ты надоела, Кот спрыгнет и уйдет по своим делам.

Глава 11

В пространных описаниях своей разнесчастной любви я совсем забыла упомянуть о новой работе, куда я устроилась после шестилетнего пребывания в нашем крошечном болотце со странностями. Не скажу, чтобы на новом месте было что-то выдающееся и заслуживающее особого внимания. Народу было довольно много, и если у кого-то и имелись странности, они не так бросались в глаза. То есть концентрация чудаковатых людей казалась намного слабее из-за большого количества персонала и просторности офиса.

Правда, в самом начале именно меня и посчитали за странную. Точнее, так решила одна из коллег, с которой, впрочем, мы потом сдружились. Я имею такую привычку, как составлять список продуктов, если планирую поход в магазин. И так как эти продукты приходили мне в голову иногда в течение рабочего дня, то я брала из стопки бумажный квадратик и записывала все, чтобы не забыть. Бумажонку я потом складывала и засовывала в карман джинсов. Моя будущая подруга с любопытством наблюдала за мной, как за новенькой, и мои махинации с бумажкой почему-то у нее вызвали какие-то странные мысли. Ей представилось, что я чуть ли не ведьма, которая записывает что-то вроде заклинаний или проклятий, когда мне что-то не нравится. Она в ту пору была беременна, и я прощаю ей тот бред, что роился у нее в голове насчет меня. Тем более, потом еще выяснилось, что она не видела, как я засовываю их в карман. Она думала, что я пишу, сразу комкаю и выбрасываю. Ну, в подобных действиях и впрямь, наверное, могло быть что-то настораживающее.

Может, я кому-то еще показалась странноватой, больше мне в этом никто не признался. А в общем, ничего тут такого нет. Не зря существует выражение: «Каждый из нас – чей-то странный коллега по работе». Обожаю эту фразу.

Зато была у нас барышня по имени Маша Стручкова, не столько странная, сколько раздражающая. Причем раздражала она, честное слово, не только меня. Это была очень высокая и худая, стриженная под каре блондинка. Перемещаясь по нашему кабинету, она ручки всегда держала перед собой согнутыми в локтях и со свешенными ладонями. И от этого ее руки напоминали лапки крыс, которые шли в воду за дудочкой Нильса в мультфильме «Заколдованный мальчик». Поэтому иногда за глаза мы ее так и называли, Крыса. Она, в общем-то, была неплохая. И я даже допускаю мысль, что если бы мы встретились где-то вне офиса, то могли бы подружиться. Но вот во время трудового процесса она бесила, работать с ней было некомфортно, а еще очень нервировали ее дурацкие словечки, которые она сама выдумывала и постоянно произносила умильным полудетским голоском. А если учесть, что барышне перевалило за сорок и ростом она была выше меня на голову, то выглядело это как-то не очень. В самом начале, когда она к нам только пришла, она называла сама себя Лапуля, причем говорила о себе в третьем лице. Например, Лапуля пойдет на обед, Лапуля хочет покурить. Мы просто тихо ржали, но одна из наших девиц, с которой «Лапуля» умудрилась подружиться, не выдержала и сказала ей, чтобы больше она это слово не слышала. К нашему удивлению, Стручкова послушалась. Но у нее был целый арсенал других замечательных слов. Когда она складывала куда-то документы, она называла это «гнéздить» с ударением на первый слог. А если, напротив, разбирала документы, то это звучало так:

– Копóшу кучку! – с ударением на второй слог.

Еще она любила часто употреблять омерзительное слово «печалька». Но все-таки в основном свои глупые фразочки и словечки Маша придумывала сама, заведомо зная, что они неправильные. Так она своеобразно кокетничала. И, конечно, ни в какое сравнение это не шло с перлами моей бывшей главной бухгалтерши Ани Собакиной с предыдущего места работы. Среди оговорочек той я специально записала такие как «пневмоническая машинка», это вместо «пневматической», которую мы продавали. Потом, по ее словам, она как-то после вечеринки подвозила до дома подвыпившую «нерентабельную» сестру. Надеюсь, вы поняли, что она имела в виду «нетранспортабельную». А однажды ляпнула, что ничего не меняется в доме Обломовых. «Лапуля» Стручкова все-таки этим не страдала.

Тем не менее бывали и забавные ситуации, связанные с ней. Как-то в очередной раз мы с коллегами из нашего кабинета, и со Стручковой в том числе, пришли в небольшую офисную кухню-столовую на обед. У нас там имелось четыре обеденных стола, кофемашина, две микроволновки, тостер и аж два холодильника. Кухня была светлая за счет двух огромных окон, располагавшихся рядом. Под каждым из них находилась батарея отопления.

На одной из батарей сушилась какая-то темная тряпка, похожая на панталоны. Я пригляделась и обмерла. Действительно, панталоны.

– Надо же! Кажется, это труселя сушатся! – воскликнул кто-то из девчонок, привлекая внимание коллектива.

– А это мои утеплительные трусы, – объяснила, немного смутившись, «Лапуля». – Я протекла, поэтому постирала их и повесила сушиться. У нас-то батарея только у главного бухгалтера в кабинете, я как-то постеснялась к ней туда их повесить.

То есть к главному бухгалтеру в кабинет – стыдно, а в кухне, в которой постоянно толчется народ из двух организаций – нашей и материнской, причем большей частью мужчины, не стыдно. Кто-то из девчонок прыснул, кто-то сделал круглые глаза и покачал головой, одна выдавила «ну ты даешь». Развеселившись таким образом, мы поели и вскоре ушли.

Через какое-то время, зайдя снова в кухню, чтобы налить чайку, я застала там секретаршу и ее подругу, начальницу одного из отделов.

– Нин, – обратилась ко мне секретарша, славившаяся любовью к сплетням и обсуждению всех и вся. – Ты представляешь, кто-то сюда трусы повесил! Вообще с ума посходили!

– А, да, я знаю, – ответила я. – Это Стручковой, она их постирала.

Я тоже не против иногда посплетничать, особенно когда дело касается «Лапули». Секретарша с подругой прокомментировали ситуацию на том языке, который я не могу, к сожалению, употребить в книге.

– Слушай, Нин, скажи ей, чтобы убрала их на фиг, – попросила она меня, когда я с чашкой чая отправилась на выход. – Ну позорище же, мальчишки сюда приходят, а тут эти панталоны!

– Хорошо, Свет, я скажу, – весело ответила я и отправилась в кабинет. Там я намекнула «Лапуле», что ее трусы вызывают всеобщий интерес и лучше бы ей их спрятать. Дождавшись, когда кухня опустеет, она сбегала и забрала свои панталоны. Бедная Стручкова сама уже была не рада, и ей не хотелось, чтобы кто-то видел, что это она их забирает. Она не ожидала, что я такая болтушка.

Еще у нее была одна привычка, над которой тоже укатывались все, кто про это знал. У нас периодически устраивались некие подобия корпоративов по небольшим торжественным поводам. К этому не относилось празднование Нового года или годовщины компании. В такие даты праздник проводили совместно с головной организацией по полной программе, с выездами в ресторан или с заплывом на пароме в теплое время. А чьи-то дни рождения, 8 марта и 23 февраля мы отмечали относительно тесным коллективом нашей фирмы в той самой кухне. Столы сдвигались, вытаскивались дополнительные стулья, в общем, места нам всем хватало. В качестве угощения чаще всего были осетинские пироги или пицца, различная мясная и сырная нарезка, овощи и фрукты. К нарезке прилагался хлеб.

И вот мы стали замечать, как каждый раз в процессе любых посиделок наша «Лапуля» накладывает так невзначай себе на тарелку крысиными лапками по нескольку бутербродов или кусочков пиццы, сидит для приличия некоторое время, затем встает и удаляется. Часть наших коллег такое тоже практиковали, но это только в том случае, если им требовалось срочное присутствие на рабочем месте, а кушать хочется. Они обычно брали что-то вкусненькое и уходили с концами. Стручкова же минут через десять возвращалась в кухню, садилась как ни в чем не бывало обратно за стол и подключалась к празднованию. Потом через какое-то время она повторяла манипуляции с накладыванием на тарелку и дальнейшим вынесением бутербродов из кухни, и так могло происходить за одни посиделки несколько раз. Особенно это бесило, когда праздник был общий, на который скидывались все из своего кармана. Кто-то из девчонок нашего кабинета в один из таких дней даже заглянул тайком к ней в тумбочку. Одна из полок была буквально набита едой, которую Крыса успела натаскать с общего стола. Из тумбочки разило колбасой и пиццей.

И как часто у меня бывает, ассоциативно выползло на свет далекое воспоминание. Там, правда, не колбасой пахло, а жареной курицей. Дело было в Египте, много лет назад. Мы с подругой Леной и ее будущим мужем Игорем поехали отдыхать. Они взяли номер на двоих, я одноместный. Общались в основном втроем, вполне хорошо проводили время. Он был нормальным, общительным человеком, с чувством юмора, но… Не буду называть его жадным, назову экономным или, как еще говорят, домовитым.

В то время в Египте еще не была распространена система «все включено». Мало того, в том отеле были только завтраки и ужины. Обедать приходилось где-нибудь за пределами территории или за отдельную плату в их ресторане. Мы с подругой обходились без обедов, на жаре есть не очень хотелось. А вот друг ее был плотного телосложения, и, чтобы поддерживать себя в такой замечательной форме, питаться ему требовалось побольше.

Конечно, как и во многих подобных местах, выносить еду за пределы ресторана не разрешалось, но всегда смотрели сквозь пальцы, если кто-то выходил с яблочком или, там, банан в сумочку сунул. Но мужа моей подруги это бы не спасло, поэтому он придумал следующий хитрый способ. У него с собой был светлый легкий пиджак в мелкую клеточку, в котором он теперь всегда ходил на ужин. А во внутренний карман этого пиджака он не поленился и вшил полиэтиленовый пакет! Во время ужина он складывал в этот защитный карман что-нибудь из мясных блюд. Ну не гуляш, конечно, в подливке, а что-то цельным куском, например, куриную ножку или отбивную. В общем, запасался на обед. Ленка каждый раз закатывала глаза и говорила ему, что он ее позорит, он пропускал все мимо ушей.

Как-то нам после ужина пришлось подойти к стойке администрации отеля, чтобы решить какой-то вопрос. Там очередь была. Пока ее отстояли, подруга стала вся красная от стыда, потому что от будущего мужа несло жареной курицей, наверное, на весь вестибюль, так как именно курицу в этот раз он засунул в свой специальный карманчик. Мы и стыдили его, и смеялись одновременно, ведь это ж еще додуматься надо!

И вот когда открыли Лапулину тумбочку и оттуда ударил в нос запах колбасы и пиццы, я сразу вспомнила этого Игоря с его потайным карманом. Как бы они с Машей друг другу подошли. Идеальная жена была бы. И стыдить бы его не стала, и сама себе такой же карман бы вшила, наверное. Ей так ни разу никто ничего и не высказал, просто втихаря все посмеивались и рассказывали друг другу историю про жадную коллегу.

Вот, собственно, и все, что было примечательного и забавного на моей новой работе, по крайней мере, из того, что открывалось моим глазам.

Глава 12

Как обычно, в последнее время садилась я перед компьютером, и сразу появлялась такая пустота в голове, в том месте, где раньше витало много интересных идей. Кот ходил по столу, намеренно задевая лапами клавиатуру. Может, дать ему волю, пусть что-нибудь напишет. И будет почти как в песне «Крематория»: «Покажу его критикам, из нервнобольных, вдруг искусством кто назовет». Правда, там про абстрактное художество, а вот у меня будет эдакий непонятный рассказ. Я даже не против указать Кота как соавтора. Очень даже красиво будет выглядеть надпись, Нинка и Кот. Я даже не против варианта «Кот и Нинка».

Кот, почуяв неладное, моментально улегся между клавиатурой и монитором, отвернул морду и дал мне понять, что в его голове в том же месте, где и у меня, такая же пустота. И ради моей славы ему совершенно неинтересно задевать кнопки.

Уши, правда, отвел назад, прислушиваясь к моим движениям в надежде, что я сейчас брошу эти глупости, которые я называю литературные потуги, и призову его что-нибудь замутить. Например, подставлю ногу в очень плотном шерстяном носке грубой вязки, в которую можно безболезненно для хозяйки вцепиться четырьмя когтистыми лапами и даже погрызть.

Я уже почти сдалась. Играть с котом намного интереснее, чем выдавливать из себя слова. Еще можно растопырить пятерню у него над головой. Он будет смотреть, не мигая, затем отрывисто мявкнет и ринется в бой, чтобы вцепиться в шею руки.

Кот встал на четыре лапы, изогнул, потягиваясь, спинку и загородил собой экран. Я попыталась вслепую что-то в это время еще настрочить, быстрые движения пальцев показались ему очень заманчивыми, и он прыгнул на клавиатуру. Я осторожно сняла его, усадила на колени и взглянула на экран.

«Эрдбееррот», – написали мы с котом. Точнее, написали Нинка и Кот.

– Эрдбееррот… – Я прочитала это вслух. Звучное слово. Будто название какого-то города из сказки. И вроде знакомое.

Я стерла сказочное название Эрдберрот с экрана и выключила компьютер. Тандем Нинка и Кот творить решительно не хотел. Кот ритмично топтался у меня на коленях, периодически наступая в какую-то очень щекотную точку, терпеть это было невозможно, я взяла его под мышки, поцеловала в нос и опустила на ковер. Он тут же налетел на ногу в шерстяном носке, совершая прыжок в каком-то невообразимом кувырке, в общем, мы занялись нашей привычной игрой. Потом, кое-как отцепившись от ловких когтистых лап, я пробежала в ванную и закрылась. Оставлять дверь открытой было не очень правильно, кот тут же лез под руки и усиленно начинал мне мешать. Он брызгался водой, он рыл раковину, пытался завалиться в ней и одновременно лакать бегущую из крана струйку. Поэтому водные процедуры приходилось принимать при закрытой двери.

После душа я отправилась спать. Поискав глазами кота, я полезла в постель, но нога, уходя под одеяло, все равно получила свою порцию когтей. Ну, не очень опасных когтей. Без царапин. Но сам факт, нога была поймана.

Я раскинулась по диагонали на широкой кровати и, как ни странно, почти сразу стала проваливаться в сон. «Эрдбееррот…» – вдруг зашуршало где-то в голове. Вот так сказочное слово опять всплыло в памяти.

– Эрдберрот, сладкий кот, – пробормотала я, засыпая.

Глава 13

Один из обычных рабочих дней, одна из абсолютно одинаковых поездок в метро. Все как всегда: встать рядом с битой плиткой на платформе. Это получится где-то в середине предпоследнего вагона. Пройти через одну и ту же дверь сразу к противоположным сиденьям справа и встать с краю. Если повезет, на «Владыкино» или «Петровско-Разумовской» освободится одно из двух боковых мест. Если нет, то тогда уже придется торчать стоя до центра. Не знаю, может, следует каждый раз менять хотя бы дверь вагона, но меня успокаивает это однообразие. Сегодня эксперимент. Инструктор по фитнесу посоветовала. Ноги поставить почти вместе и сильно напрячь мышечный корсет. И тогда пусть поезд качается, пусть пассажиры толкаются, ты на месте устоишь, можно даже за поручень не держаться.

Я совершила свой традиционный заход в вагон и, едва касаясь пальцами поручня для подстраховки, встала как учили. Это было так странно! Поезд дернулся, и я почувствовала себя поплавком… или, скорее, неваляшкой. Долго, конечно, эксперимент не продлился, мышцы заныли, я стала уставать от напряжения, но удовлетворение я получила: инструкторша не наврала.