Каменное перо

– Тогда, – сказал отец, меряя меня холодным взглядом своих глубоких голубых глаз, – я вынужден буду повелеть тебе как отец и глава рода: ступай, сын, и выплати долг нашей семьи. Смой позор с моего имени и не возвращайся, не завершив начатое. Я больше ни слова не скажу об этом деле. И пусть перо твое будет легким, а сердце – чистым.

Я был с грохотом низринут обратно на бренную землю.

В тот же день отец отправился на маяк поговорить с Принцем. Он ушел после обеда и не вернулся к наступлению ночи. Матушка так разволновалась, что хотела уж было сама отправиться к побережью, но я с трудом удержал ее от безрассудства. Вместо этого я засобирался сам, но мы внезапно поменялись ролями, и теперь уже она чуть не плача принялась отговаривать меня. Я был несказанно удивлен. Нежная и чуткая, но неизменно сдержанная и рассудительная, она выглядела такой потерянной в последние несколько дней… Ее маленькие слабости на протяжении всех наших лет вместе и причины их проявления стали потихоньку складываться в одну пугающую картину, но я отогнал неизбежное прочь – я еще не был готов к новой волне откровений.

Вместо этого я совершенно подло воспользовался ее шатким состоянием и попытался вызнать хоть что-то из того, о чем умалчивал отец.

– Чего вы опасаетесь, матушка? Неужели маяк таит какую-то опасность? Что с того, если я быстро наведаюсь туда и тут же вернусь обратно? Вы думаете, что отец мог попасть в беду?

– Что ты, милый, нет, – прошептала бедная женщина.

– Быть может, это как-то связано с Контрактом? Как вы думаете, я должен буду написать какую-то особенную сказку?

– Отец расскажет тебе сам, Габриэль, я не очень хорошо осведомлена…

– Но вы же читали то, что, написал отец? На что это было похоже?

Ее реакция разбила мне сердце. Она все-таки зарыдала и, отвернувшись от меня, энергично замотала головой, бормоча сквозь всхлипывания:

– Не спрашивай, мой мальчик, не спрашивай!

– Матушка! – воскликнул я, краснея за свою бессердечность, и обнял ее дрожащую фигурку.

В эту секунду дверь с грохотом отворилась, и отец влетел за порог. Он сделал несколько шагов по направлению к нам, и мы в едином порыве повернулись, чтобы встретить его. Я почувствовал неладное. Матушка, благослови небеса ее душу, должно быть, почувствовала это задолго до меня. Тусклый огонек свечей не позволял нам разглядеть батюшкино лицо, но черты его как будто исказились и он, вместо того, чтобы подойти к нам, неловко накренился и упал на одно колено. Мы бросились к нему, я ухватил его за руку и попытался поднять, но вместо этого он выскользнул из моего объятия и распростерся на полу. На его виске сверкнуло что-то темное и жидкое. На белой рубахе, насколько я мог различить, растеклось еще одно пятно. Я отпрянул и вскрикнул, матушка упала на колени и прильнула к его груди, но тут же опомнилась и овладела собой. Она руководила мной. Вместе мы дотащили отца до кровати – он был статен и тяжел, сложен гораздо плотнее меня, а тело его, после стольких лет жизни на границе леса, приобрело здоровый вес человека, не брезгающего даже самой тяжелой работой. Матушка метнулась за водой и, к моему облегчению, уже через несколько минут он пришел в себя. Рана под рубахой оказалась глубокой царапиной. Куда большие опасения внушали несколько синяков на ребрах и на груди и огромная ссадина на виске, но отец недовольно отмахнулся от нас и безуспешно попытался сесть.

– Полноте, полно, – приговаривал он.

И тут я понял.

– Я убью его, – вскричал я, вскакивая на ноги.

– Нет! – заревел отец, и я замер на месте.

Он редко повышал голос. Он был мастером холодного упрека, на крик срывался редко. Только при самых исключительных обстоятельствах. Таких, как эти. Я послушно сел обратно на край постели.

– Это… не Принц, – с трудом выговори он, опровергая ход моих мыслей.

– На тебя напали животные? Медведь, боров? – спросил я, понимая абсурдность такого предположения. Дикие звери не оставили бы столько синяков и аккуратную царапину. Отцу явно противостоял человек. Я почувствовал озноб.

– Это не Принц, – упрямо повторял отец. – Я сорвался с утеса.

Я мог в это поверить. Но я не поверил. Я чуть было не повторил свою страшную клятву, когда дверь нашего дома во второй раз за ночь громыхнула о стену. На пороге стоял Принц. В левой руке он держал старинный фонарь, вероятно, найденный где-то в кладовых его временного пристанища у маяка, а в правой он сжимал пистолет.

Он стремительно окинул взглядом все наше скорбное собрание и, едва заметно вздохнув, шагнул внутрь.

– Дуглас, – начал он.

Отец категорично поднял руку.

– Со мной все хорошо.

Принц смущенно опустил оружие, не зная, что делать дальше.

– Я прошу меня простить, – сказал он наконец.

Отец устало зажмурил глаза. Он все еще не мог подняться.

Я бросил на Принца ядовитый взгляд. В матушкиных глазах была лишь тревога. Она посмотрела на Принца почти с мольбой, и он ответил ей виноватым поклоном и удалился наружу. Сквозь открытую дверь я видел, как его фонарь, покачиваясь, уплывает по воздуху прочь от нашей хижины и пропадает среди деревьев.

– Что происходит? – пробормотал я, когда раны отца были обработаны и он забылся глубоким сном.

Мать нежно взяла меня за руки и посмотрела мне в глаза. Мы отошли в другую комнату, чтобы не мешать батюшке, и закрыли за собой дверь, но она все равно говорила вполголоса.

– Он не скажет, Габриэль. Ты знаешь это лучше меня. Следуй за Принцем, сынок.

– Почему ты веришь этому Принцу? Эти раны нанес человек. Кто это мог быть, кроме него? Как можно ему верить?

– Ах, – сказала матушка, – он не из тех, кто будет нам врать. Он зашел на маяк!..

Я сжал ее руки в своих, взглядом, силой, всем своим естеством требуя объяснений. Мать улыбнулась мне.

– Это все, что я знаю.

И я решил, что я поверил. Мы кивнули друг другу и отправились спать.

Сон пришел быстро. На следующий день отцу стало лучше, и к вечеру он уже хлопотал по хозяйству. Я не расcпрашивал его о ночном происшествии.

Следующие дни прошли в зачарованной полудреме. Поводы для беспокойства множились, но я старательно складировал их в самые дальние уголки подсознания. Я безгранично доверял матушке, но со временем, несмотря на все мои отчаянные попытки занять свой разум посторонними вещами, мне вспомнилась одна деталь, которая бросила густую тень на весь вечерний разговор. Я корил себя за бестактность в попытках выведать у матери то, что недоговаривал отец. Но правда ли, что ее неосведомленность была настолько абсолютной? Ее первая встреча с Принцем говорила об обратном. «Вы не тот, кого я опасалась увидеть», сказала она ему тогда. Кого же она так боялась? Самого таинственного работодателя или людей, с ним связанных? Быть может, ее знание и вправду было настолько поверхностным, что упоминать его не было смысла, но обратное также было вероятным. Я не хотел расстраивать ее новыми расспросами и, по правде сказать, чувствовал себя немного преданным. Я не придумал ничего лучше, чем скрыться от мира в своей ракушке и не говорить ни с кем до самого отъезда. Родители были этому необычайно рады.

Я один раз сходил на маяк, но Принц был не расположен к серьезной беседе. Он резонно отметил, что во время путешествия мы еще вдоволь успеем пообщаться. Эта его ремарка очень удобно подвела меня к главному на тот момент вопросу: как далеко и, главное, зачем мы вынуждены были идти. Принц, до того момента разбиравший какие-то бумаги и не особо обращавший на меня внимание, на мгновение отвлекся и предложил мне сесть. Я угрюмо подчинился.

– Сначала отвечу на второй вопрос, так как он несколько неожиданный, – ехидно сказал он. – Мы идем к автору Контракта для того, чтобы он заключил с тобой дополнительное соглашение. Я думал, ты это уяснил.

Мой разум, должно быть, и вправду был в то время в тумане, потому как я даже не устыдился своей оплошности. Мне казалось, что в таком отчаянном положении было немудрено не обращать внимания на очевидные вещи.

– Второй вопрос, ожидаемый и запоздалый, – продолжал Принц. – Мы идем далеко. В Саджию, что на самой границе Лилии и Таливара. Отсюда – пять дней пешим ходом, а там, когда местность станет попроще и ваши бесконечные леса и туманы останутся позади, мы возьмем лошадей и проскачем еще неделю.

Он принялся рассказывать мне о том, как мы поделим провиант и какие вещи нужно будет с собою взять, чтобы поклажа не была слишком тяжелой, но я понадеялся на родителей и только покивал ему с ответствующим видом. Мои мысли были уже очень далеко. Как и было обещано, на исходе недели отец повелел мне собираться. Я должен был отправиться в путь следующим утром.

Я помню, как вечером накануне пошел ливень, и отец, сидя у очага и задумчиво поглаживая бороду, сказал, что с утра будет небывалый туман.

Матушка тогда смолчала, а я, заставив себя все-таки пробежаться взглядом по вещам и припасам, которыми родители снарядили меня в дорогу, отправился спать.

Я проснулся спустя некоторое время и стал лежать с закрытыми глазами, слушая тишину. Что-то произошло, но я не мог понять, что именно. Когда я все же догадался, что прекратился дождь – и оттого вокруг сделалось так тихо – на меня снизошла такая благодать, что я снова заснул.

Слава всевышнему, я спал без сновидений.

Мне показалось, что, когда отец разбудил меня, за окном еще стояла глубокая ночь.

– Просыпайся, Габриэль, – тихо произнес он, и я удивился, потому что он очень редко называл меня по имени. – Выходи на улицу, сын.

– Что случилось, батюшка? – спросил я, натягивая рубаху и протирая глаза. Воздух казался таким серебристым, как будто туман просочился сквозь стены и заполнил нашу хижину.

– Падают звезды, – ответил отец.

Мы вышли на порог. И правда, звезды падали вниз.

Небо окрасилось в нежный перламутр, который у самого горизонта сгущался до оттенков цветущей сирени. Светлые сполохи задумчиво расчертили мир; медленно, скорбно, звезды падали вниз по плавным и обреченным траекториям, как одинокие слезы катятся по щеке, как струйка воды сбегает по стеклу после робкого осеннего дождика. Им не было счета; одна за одной и во всех местах сразу, они стекали по небосводу и исчезали за кронами иссиня-черного леса.

– Смотри, – прошептал отец, – вот полетела твоя звезда.

И я увидел ее: она держалась скромно и шла более прямо, чем остальные, и скорее других пропала из виду.

– Она упала, – сказал я.

– Да. И это добрый знак.

– Я не понимаю вас, батюшка, – признался я. – Мне нужно идти за ней?

– Ни в коем случае! – отвечал отец. – Никогда не гонись за упавшей звездой, сын! Следуй за Принцем. Отныне ваши дороги неразделимы.

Он положил руку мне на плечо и легонько подтолкнул меня в сторону хижины, давая понять, что нужно было торопиться. Я спешно оделся и начал собирать вещи.

Тем временем матушка, которая уже была на ногах, затворила ставни, и мы больше не видели, как звезды падали с неба. Она принялась хлопотать и помогла мне с поклажей.

Я надел серый плащ, серые штаны и серую рубаху и стал неотличим от тумана. Мои светлые волосы я подвязал так, чтобы они перестали ниспадать мне на лоб, а отец дал мне старый кинжал и огниво.

Во мне вновь бурлила тысяча вопросов, но батюшка торопил меня, а я бы не осмелился их задать. Вместо этого я спросил:

– Вы верите ему?

Не было нужды уточнять, кого я имел виду.

– Он нашел меня, Габриэль, и зашел на маяк, а это очень весомая порука.

Я кивнул про себя. Матушка говорила похожие вещи. Отец продолжал:

– Теперь мои долги придется возвращать тебе. Путешествуй вместе с ним и слушай свое сердце, и ты обязательно найдешь дорогу домой. Возьми это письмо, – сказал он внезапно, протягивая мне запечатанный конверт и избегая моего взгляда, – и прочитай его, когда почувствуешь, что вопросов стало невыносимо много. Но, прошу, дай Принцу возможность объясниться, не вскрывай конверт без крайней на то надобности.

Я кивнул, но разум мой отказывался понимать и малую долю из того, что говорил батюшка.

Мы вместе вышли за порог. Звездопад прекратился, и пустое небо бархатно синело предрассветным обещанием. Утро было потусторонним, зачарованным.

Отец кивнул мне, матушка молча обняла меня, крепко-крепко, и я направился к маяку. Пока я шел вдоль кромки леса, мысли не давали мне покоя. Все они были такими неясными, что я никак не мог сформулировать, что же меня волновало, но в моем положении это было неудивительно и даже верно.

Принц уже ждал меня около маяка. Он посмотрел на меня непонятным взглядом и молча поздоровался. Не говоря ни слова, он закинул за плечо видавшую виды сумку и зашагал прочь, а я поспешил за ним. Так началось наше странное путешествие.

Первый день мы почти не разговаривали. Я привыкал к компании Принца, а он молча шагал впереди. Он специально повел меня в обход деревни, куда мы с батюшкой раньше наведывались на ярмарку, и вскоре мы углубились в чащобу. Казалось, что это он вырос в наших лесах, а не я – так уверенно он выбирал дорогу, ориентируясь на какие-то одному ему ведомые признаки. Я не спрашивал, я терпеливо ждал его рассказа. Теперь, когда этот миг был рядом, мне не хотелось его торопить. Я будто знал, что, когда Принц решит наконец прервать мое неведение, я навсегда потеряю что-то важное.

Мы остановились на привал, и Принц наставлял меня: мы разведем костер и будем нести дозор по очереди.

– Мы ни в коем случае не должны спать одновременно, – наказал он. – Буди меня при малейшем шорохе, мы не можем быть слишком осторожными.

Я кивнул. Мы помолчали.

– А чего нам стоит опасаться? – спросил я, не совладав с любопытством.

– Я расскажу, – пообещал Принц. Он вызвался первым нести дозор, и я заснул, не дождавшись от него ни слова.

На второй день мы покинули знакомую мне местность. Наш путь лежал через лесные овраги, выныривал на луга и снова утопал в лесах. Я перестал узнавать окрестности, но знакомая сизая мгла не хотела отпускать меня из своей эфемерной хватки. Я вслух выразил свою озабоченность. Неужели леса такие протяженные? Неужели вездесущий туман никогда не отступит? Принц резко рассмеялся, и его голос прозвучал инородно в абсолютной тишине леса.

– Ты думаешь, что мы идем по прямой? Ты думаешь, что каждая пройденная миля – действительно миля?

Он напугал меня. Клянусь, если бы я знал, как найти дорогу домой, я бы развернулся и побежал обратно. Но я был всецело во власти Принца, и мы продолжили наше угрюмое шествие. Этот день был самым долгим за всю мою жизнь. Я вздрагивал от любого неожиданного звука, сердце мое беспричинно начинало колотиться, как будто я только что пробежал невыносимо длинную дистанцию, я ни с того ни с сего задыхался и вынужден был остановиться, чтобы перевести дух. Спина Принца, закутанная в черный плащ, неумолимо удалялась, пропадая между деревьев и вновь появляясь. Раз я попробовал позвать его, но вместо звука мое горло издало сдавленный хрип, и тогда я побежал, спотыкаясь о корни, проваливаясь в овраги, настигая его, чтобы снова отпустить. Через несколько часов непрерывной пытки он вспомнил обо мне. Когда он увидел мое лицо, в его глазах загорелась истинная забота. Ему было очень совестно, я видел это, и в ответ я сам устыдился своих черных мыслей. Мы прошли оставшуюся часть дня плечо к плечу и устроили привал чуть пораньше, чем намеревались. Понемногу я успокоился.

У костра Принц пытался смешить меня и рассказывал мне забавные, ничего не значащие истории о непутевых баронах и алчных советниках, но его взгляд блуждал, а мысли были где-то далеко. Тогда я как будто впервые осознал, как глубока была его печаль.

Это случилось на исходе третьего дня нашего путешествия.

Мы сидели у костра, а сквозь просветы между ветками на нас смотрели звезды. Неподвижные, спокойные звезды – каждая на своем месте, каждая там, где мы привыкли ее видеть.

Принц лениво ворошил костер палкой, а я думал о том, что мне почему-то совсем не хотелось спать, хотя переход выдался тяжелым, а вставать завтра опять ни свет ни заря.

– Наверное, уже полночь, – сказал Принц. Я кивнул.

– Как ты думаешь, – продолжил Принц, – не вломится ли в наше отсутствие кто-нибудь ко мне на маяк?

– Нет. В тамошних местах очень мало кто ходит. Ты же сам видел, что маяк заброшенный. Да и отец обещал наведываться время от времени.

– Ах, и правда, – согласился Принц, и на его устах заиграла странная улыбка. – Он ведь ничего тебе не рассказал?

– Ничего, – сокрушенно сказал я, и мы еще помолчали.

– Как ты думаешь, – сказал вдруг Принц, – а что если… А впрочем… Нет, не бери в голову.

Я пожал плечами.

– Знаешь, ведь на маяк нельзя попасть просто так. И все это время он был не заперт, просто в него не всякий может войти.

Я ждал продолжения, но он отвернулся и замолчал.

Я стал слушать, как потрескивает костер, как еле слышно шуршат листики в кронах деревьев, как здесь и там сухая ветка, или шишка, срывается и падает вниз, задевая по пути своих более удачливых сестер. Усталость потихоньку давала о себе знать. Я с ликованием ощущал, что мои веки потихоньку тяжелеют. Первым на дозоре предстояло стоять Принцу, а, стало быть, чем раньше я засну, тем лучше я высплюсь перед тем, как придет мой черед вглядываться в темень и прислушиваться к каждому шороху.

И тут Принц удивил меня.

– Рассказать тебе, почему я был изгнан?

Сейчас я расскажу тебе о кошмаре, который нам с Принцем предстояло разделить. Я перескажу тебе историю Принца своими словами. Она странным образом переплетается с историей моего отца и в чем-то ее повторяет, но мне и по сей день неясно, где кончается одна и начинается другая. Вряд ли это имеет значение.

Возможно, что-то Принц приукрасил, что-то запомнил не совсем так, как оно произошло на самом деле, а что-то и вовсе додумал. Возможно, где-то он затаил напрасную обиду, а где-то простил того, кого прощать было нельзя.

Его знакомые, родственники, его любовь – все они предстали передо мной такими, какими он обрисовал их. Некоторых мне довелось узнать ближе, и тогда я лучше понял и Принца, и их самих. Но сейчас я расскажу все именно так, как оно виделось Принцу в год его лишений и скитаний.

Я умываю руки.

Как Принц повстречал Изабеллу

С самого раннего детства Принц был несчастен. Ему жилось непросто в замке на горе.

Жизнь принцев не так уж и легка, если вам не нравятся балы, если у вас нет склонности к придворным интригам, если занятия по военному искусству вызывают у вас приступы зевоты, а премудрости управления государством не увлекают вас ни на йоту. Принц хотел слагать поэмы, что порою вменяется королям в заслугу в исторической перспективе, но совершенно не ценится их непосредственными подданными. Подданные ждут от монархов решительности и абсолютного самоотречения.

Но из замка на горе было некуда бежать.

С одной стороны океан разбивался о серый скалистый берег, с другой неприступные горы утопали в лесах. Был лишь один путь вниз: по тоннелю, что петлял в утробе горы при свете бронзовых фонарей и выныривал на лесную дорогу. Тоннель был чудом инженерной мысли – прочные арочные своды, массивные лифты на сложных механизмах для сообщения между уровнями, нескончаемые полчища мастеров и их помощников, паровые двигатели, поршни… Но в замке помнили и о небе. Когда король надумывал издать указ, соколы взмывали в небо, и сотни капсул уносились навстречу королевским наместникам в города и селенья. Это было удивительно старомодно в наш просвещенный век, но выделялось на общем фоне.

Соколиная Башня, так звали этот замок.

На самом деле, башен было четыре, а еще одна – Северная, в которой обитал Принц, была настолько маленькой и на вид хрупкой, что разглядеть ее с земли можно было только в очень ясную погоду, и то если заранее знать, куда смотреть. Четыре главных башни пронзали облака черными застроенными пиками, словно вырываясь из массивного тела главной твердыни и напоминая скорее суровые шпили величавого собора, нежели красу и гордость королевского дворца.

Повторюсь, замок был ужасно старомоден. И пусть придворные ходили во фраках, а дамы одевались в пышные платья по последней лилийской моде, темный камень Соколиной башни и ее узкие окна порой навевали такие же темные и беспросветные мысли.

Замок располагал к меланхолии, а Принц был рожден несчастным. Горе преследовало его даже там, где иной увидел бы только покой и довольствие.

Ему было неуютно в любой компании, но, будучи предоставлен сам себе, он страдал от одиночества. Несправедливость воспламеняла его пыл, но где бы он черпал страсти, не будь ее на свете? Боль неразделенной любви требовала утоления, но как бы он распорядился счастьем, если бы оно в один прекрасный день свалилось ему на голову?

Иногда мне кажется, что он сам искал страдания, потому что они вдохновляли его на поэзию. Я не могу представить себе счастливого Принца – Принца, у которого ладится всякое дело, Принца, окруженного заботой и любовью. Он с подозрением отнесется ко всякому счастью, потому что не верит в него, но в то же время он никогда не прекратит его искать, потому что без мечты поэт не живет.

Принц не помнил свою мать – в этом мне повезло гораздо больше. Она рано оставила этот мир, а новой супругой его королевское величество обзавестись не сумели.

В разговорах со мною Принц не хотел вспоминать о своем девстве, потому что оно состояло из учений, муштры и скуки. Принц также не хотел вспоминать свои мечты, потому что они будут ясны из его истории. Но есть вещи, не рассказать о которых он не имел решительно никакого права.

Двадцать седьмое лето Принца выдалось суматошным. Со дня на день Соколиная башня ожидала герцога Таливарского и его свиту. Арчибальд Правдивый величал себя герцогом, но во всех отношениях его вотчина была настоящим государством, где он властвовал и повелевал безраздельно. Кто-то даже считал герцогство позабытой частью Священной Римской империи, но сам герцог настаивал на полной автономности. Его земли простирались между горами, от хребта до хребта, утопая в зеленых полях и плодородных речных долинах. Наша страна называлась Лилией и ютилась на берегу. Раньше ее называли как-то по-другому, очень сложно и певуче, но люди со временем научились составлять карты и отметили, что четыре наших полуострова плавно раскрываются навстречу океану, словно лепестки. Поэтому все прошлые названия были позабыты, и мы прозвали себя в честь цветка.

Таливар был нашим северным соседом, и ко времени моего рождения отношения между двумя странами перестали складываться. Давали о себе знать давние обиды. Я неплохо знал историю и никогда не интересовался политикой, хотя в ходе наших с Принцем скитаний мне волей-неволей пришлось кое-что заучить. Но на судьбоносную дату звездопада мои знания были исключительно поверхностны и заурядны. Я ведал, что торговля шла из рук вон плохо, потому что стороны вечно не могли о чем-то договориться и терзали друг друга налогами. Я слышал, что король и герцог стянули к границе войска и щетинились друг на друга мушкетами, потому что придворные картографы никак не могли поделить между собой отдельные клочки земли. Я знал, что народы обоих государств по какой-то непостижимой причине всегда ожидали друг от друга подлости и смотрели на соседей с подозрением и чувством собственного превосходства, а военные стратеги хмурили лбы и пытались понять, что на уме у противников. В конце концов, королю Рихарду и герцогу Арчибальду надоело платить друг за друга налоги и щетиниться друг на друга мушкетами, и они решили сесть за стол переговоров. В невиданном жесте доброй воли Арчибальд осчастливил Соколиную Башню визитом. Он прихватил с собою весь двор, включая министров и младую дочь, и двинулся навстречу неизвестности.

Мудрый король Рихард, батюшка нашего Принца, распознав благодатную возможность, изо всех сил готовился ко встрече дорого гостя. Визит состоялся.

Принц никогда не позабудет этот день. Он стоял по правую руку от трона, посреди черных колонн, в четырех изумрудных стенах приемного зала, на сверкающем черном мраморе, в свете тысячей узких остроконечных окошек, что тянулись от пола до самого потолка, и смотрел, как таливарская процессия осанисто плывет к нему навстречу.

Спустя вечность, герцог и король обменивались рукопожатиями, а дамы глядели в пол и приседали в изящных реверансах. Одного украдкой брошенного взгляда хватило, чтобы понять самое главное – юная герцогиня была чудо как хороша собой.

Принц посмотрел на нее еще раз, вновь незаметно, и тогда его поразило томление зарождающегося чувства. Иначе и не скажешь. Ему сделалось легко – так легко, как бывает иной раз, когда вы осознаете наступление весны и полной грудью вдыхаете свежий молодой воздух.

Глядя на нее, хотелось жить, плакать, любить весь мир, быть замеченным. Принц отказал мне в ее описании; он сказал лишь, что в жизни не видывал такой красавицы, и что он понял это лишь на четвертый день после знакомства. А еще ее волосы были черными и длинными, а манера была царственной и в то же время женственной, и потаенно нежной, хоть и несколько сдержанной. Так сказал Принц.