Каменное перо

Франц замер у двери с картами в руках. Филипп вцепился руками в старый диван и чуть не оторвал целый участок обшивки.

Послышался топот ног, снизу донеслись встревоженные голоса.

Франц вернулся в комнату и опустошенно опустился на диван.

– Все, – только и сказал он.

– Откуда у него был пистолет? – не менее опустошенно пробормотал Филипп, как будто это было очень важно.

Утром Франц и Филипп не смогли заставить себя спуститься вниз и пропустили целых три лекции. Их мысли были заняты другим. За чертой их тесной комнатушки на чердаке притаилось большое предательство, и студенты упрямо откладывали встречу с ним. Мир оказался несправедлив и ужасен. Мир оказался вместилищем разочарований и несчастливых развязок. Мир оказался всем, на что просто не имел права. Франц и Филипп отказались иметь с ним что-либо общее.

Долгое время ничего не происходило. Франц и Филипп начинали чувствовать себя неловко, и вскоре их добровольному изгнанию пришел конец. Это господин К., у которого, как известно, не было сердца, осквернил и разорвал тишину своим неуместным возгласом.

– Мальчишка должен мне за три месяца! – прогромыхал он.

Второй голос что-то осторожно возразил ему, на что в ответ был обруган еще пуще.

– Мне дела нет до его бедной матушки, – не унимался К. – Деньги нужны мне здесь и сейчас!

К. хлопнул дверью и спустился вниз, оглушительно топая.

Франц и Филипп переглянулись. Филипп, как человек более отходчивый, вздохнул и объявил, что отправляется в университет. Франц пожал плечами и остался дома.

Спустя два одиноких часа и миллион неспокойных мыслей, Франц, испытав укол неожиданного вдохновения, встал с дивана и вышел навстречу несправедливому миру. Он спустился по лестнице и застыл напротив двери в квартиру Доменико. Он потянул ручку, и дверь отворилась. Видимо, К. посчитал, что в комнате барристера нечего было воровать. Все еще повинуясь чьей-то невидимой воле, Франц сделал шаг за порог. Он оказался в тесной бедно обставленной комнате. Каждый предмет мебели, каждое одеяние, каждая соринка здесь видали лучшие дни. Но угрюмее всех выглядел пожилой стол, на котором едва различимы были следы давно уже стертого лака.

Франц, сам не зная, что хочет найти, настороженно огляделся по сторонам. Он непроизвольно зажмурился, когда его взгляд скользнул по красному пятну на полу. Видимо, пятно так и не получилось полностью отмыть. Впечатлительному Францу тут же сделалось дурно. Чтобы не видеть больше зловещий знак, он сосредоточил свое внимание на первом попавшемся на глаза предмете, коим оказался не кто иной, как уже упомянутый потертый стол. Именно тогда Франц, чувствуя себя последним негодяем, заприметил несколько неприкаянных листочков бумаги.

Он хорошо себя знал. Не было смысла в том, чтобы пытаться отсрочить неизбежное. Студент в два решительных шага оказался у стола и завладел листочками.

«Дорогая матушка,» так начинался текст на первом из них. Сердце Франца облилось кровью и сжалось в мучительной тоске. Ощущая себя необратимо пропащим человеком, он дочитал письмо до конца. За ним последовало второе, все в исправлениях и с целыми вычеркнутыми абзацами. И если первое излучало некое подобие надежды и непропорционально преувеличивало шансы Доменико на успешное разрешение всех его сложностей, то второе – явно черновик первого – было куда ближе к истине. Кое-где чернила расплывались в кляксе. Здесь упала слеза, подумал Франц, и сам еле удержался от того, чтобы не расчувствоваться.

Зная, что его грешную душу уже ничто не спасет, Франц разыскал на столе еще несколько подозрительных листочков и прочитал и их. То были письма матери Доменико – полные любви и трепета, полные надежды и все как одно неосведомленные о плачевном состоянии жизни единственного сына. Доменико явно часто их перечитывал и всегда держал под рукой.

Не вполне осознавая, что делает, но зная, что поступает единственно возможным способом, Франц поднялся к себе, набросил пальто и выбежал на улицу навстречу ноябрьской слякоти. Он добежал до ближайшего отделения почты, потратил последние гроши на марки, конверт и отправку, и лично проследил за тем, как почтовый клерк уносит запечатанное письмо Доменико в темные дали большого зала. Так началась самая странная переписка в его жизни.

Ответ не заставил себя долго ждать – Франц лично забрал его с почты и дрожащими руками вскрыл. Матушка радовалась успехам Доменико и ждала его домой. И тем же вечером Франц написал новое письмо, которое начиналось так:

«Матушка, я невыносимо счастлив. Изабелла ответила да. Я поглощен суматохой настоящего, а живу движением и надеждой на завтра. Наше дело выигрышное, я ни на секунду не сомневаюсь в этом, и сейчас, пока я перебираю бумаги и готовлю последний доклад для суда, мой ассистент записывает это письмо под мою диктовку. Посему прости мне, что я столь безличен в некоторых комментариях и не могу позволить себе некоторые привычные наши эпистолярные вольности. Извини это причуду моему вновь обретенному счастью!»

Франц немного дал волю воображению, стараясь не выходить за рамки правдоподобия. Он осторожно использовал те скудные факты о Доменико, что были доподлинно известны всем обитателям дома господина К., и насочинял несколько новых. Письмо вышло настолько удачным, что Франц даже задумался на мгновение: а правильно ли он поступает?

Он еще раз перечитал письма матушки Доменико, которые незаметно переместил в свою комнату на чердаке, зная, что их все равно никто не хватится. Нет, решил Франц, он все делал верно. Как абсурдно, как нелепо прервалась эта молодая жизнь! Сколько недосказанного оставил за собой этот замкнутый молодой барристер! Сколько горя приключилось с ним за последний месяц!

Кто-то должен был найти в себе смелость и бросить вызов вселенскому беспределу. Так не должно было происходить. Это было несправедливо, безответственно, негуманно. Франц решил навести порядок.

Переписка продолжилась. По мере того, как настоящее оставалось позади и становилось воспоминанием, он все с большей неуязвимостью мог сочинять и придумывать. Через месяц Доменико получил прибавку в жаловании, а через еще два переехал в новые апартаменты (разумеется, прикрепленные к тому же почтовому участку). Готовясь стать образцовым супругом для своей Изабеллы, он каждое воскресенье стал посещать церковь. Работа уже не отнимала столько сил, и времени вечером хватало даже на театры. Все шло как нельзя лучше.

Матушка была в восторге. Сын еще никогда не писал ей так часто и столь подробно. Она отметила, что стиль его стал более легким, но оттого не менее узнаваемым, и порадовалась улучшению его почерка. А почерк и вправду улучшился – Франц всегда подозревал в себе некоторые способности к каллиграфии, и сейчас изрядно поднаторел в имитировании Доменико. Надобность в ассистенте тут же отпала – теперь сын писал письма сам, своею рукою.

Франц не прекращал придумывать обстоятельства своей новой жизни даже на занятиях. Он сделался рассеян и даже забывчив. Филипп постоянно упрекал его в этом, но Франц раздраженно уходил от беседы. Наконец Филипп не выдержал.

– Я не узнаю тебя! – сказал он как-то вечером, остановив Франца в дверях. Тот собирался в очередной раз посетить почтовое отделение и был очень недоволен задержкой.

– Я вернусь, и мы поговорим, – буркнул он.

– Не поговорим! – возмутился Филипп. – Ты снова увильнешь, а потом опять и опять. Мне надоело за тобою гоняться! Все эти странные визиты на почту, твоя нетипичная забывчивость, несдержанность… Скажи, ты влюбился? Кто-то украл твое сердце? Почему ты не хочешь довериться мне? Вспомни, совсем недавно между нами не было ни одного секрета!

– Ты не поймешь! – отмахнулся от него Франц.

Филипп в отчаянии схватился за голову.

– Я не узнаю тебя! – повторил он.

Франц грубо оттолкнул его плечом и вышел наружу.

Наступили каникулы. Филипп с успехом выдержал все испытания, Франц сдал сессию кое-как, но с оговорками был допущен к новому семестру. Впрочем, его это не беспокоило – он обрел смысл жизни и отказывался покидать комнату на чердаке в доме господина К. Пожав плечами, Филипп в одиночку уехал отдыхать в родной город. Франц же остался и продолжил платить аренду в одиночку, подрабатывая здесь и там.

Матушка тоже звала своего Доменико в отпуск, но тот категорически отказывался. На носу была свадьба, да и барристерские заботы не давали ему ни минуты покоя. Но он обещал что-нибудь придумать, иначе матушка грозилась нагрянуть к нему самолично.

Так пролетели три месяца каникул.

Франц сочинял очередное письмо, когда дверь комнаты на чердаке распахнулась и внутрь зашел Филипп. Он привычным движением отправил сумки на диван и раскинул руки в стороны, восклицая:

– Франц! Как же я скучал по тебе, старый бездельник!

Франц нахмурился и нехотя поднял глаза, одаривая своего друга сердитым взглядом через плечо.

– Нельзя ли чуть тише? – злобно поинтересовался он.

Лицо Филиппа исказило изумление. Он пошатнулся и вынужден был опереться рукою о многострадальный диван, чтобы не упасть.

– Что с тобой? – процедил Франц.

– Вы… – только и смог выдавить из себя Филипп. – Простите, вы…

– С каких это пор мы на «вы»? – не понял Франц.

– Я должно быть, ошибся, – извинился Филипп, беря себя в руки. – Мы снимали эту комнату с моим другом Францем. Он, наверное, съехал… скажите, Вам случайно не известно, кто проживал тут до вас?

– Шутить изволите? – рассердился Франц.

– Да что вы, ни в коем случае, – опешил Филипп. – Вы просто очень похожи на одного… на одного нашего бывшего соседа! Он… Простите!

Филипп окончательно смутился, взял сумку и попятился к выходу, неловко кланяясь.

– Да что с тобой! – вспылил Франц.

– Простите! – взвизгнул Филипп и выскочил из комнаты. С лестницы донеслось удаляющееся стаккато его шагов.

– Что за чертовщина, – пробормотал Франц и вернулся к письму.

Закончив, он аккуратно сложил листочек в конверт и спустился на улицу.

Все было так странно, подумалось ему. Взять, например, этого парнишку. Филипп! Кажется, так его звали? Так вот, до сей поры этот Филипп всегда обращался к нему на «ты». Они были соседями не один месяц и даже несколько сблизились. И с чего он так перепугался? Интересно, в каком университете он состоял? Может быть, учеба повредила его разум? Такое случалось – он совершенно точно не раз слыхал о таких историях на службе.

До чего же непонятными были все люди, и он вместе с ними. Ну вот скажите, зачем, зачем ему вздумалось обманывать матушку? Он твердо решил в следующем письме сознаться ей во всем. И в том, что за душой у него не оставалось ни гроша, и в том, что Изабелла его бросила… это разобьет ей сердце, но, по крайней мере, так будет честно.

А матушка ни за что не покинет его в беде. Своего единственного Доменико.

Так завершилась вторая сказка Принца…

Сказки перестают быть сказками

Принц, получив вознаграждение за сказку о клерке, тут же устроил себе праздничный ужин. «Отчего бы и нет?» решил он. Тяжелое впечатление, оставленное недавними событиями, на некоторое время улетучилось. Оставалось написать еще две новеллы, и жизнь обещала стать легче. К тому же кошмар в замке стал потихоньку забываться, как давно приснившийся страшный сон.

После небольших каникул Принц вознамерился проявить небывалую прозорливость и начать новое произведение как можно раньше.

Именно с этой целью он отправился на работу одним чудесным осенним утром, прыгая через две ступеньки вниз по лестнице приютившего его дома.

Проходя мимо дона Лоренцо, Принц по своему обыкновению едва заметно кивнул в знак приветствия и направился к выходу.

– Удивительное дело! – не сдержался хозяин комнат. Принц остановился. – Вчера принесли письмо для бедняги Альфредо, представьте себе. Якобы от его матери. Я взял на себя смелость вскрыть послание, знаете ли, – я заподозрил, что это чья—то жестокая шутка. Тем более, что я и сам намеревался повторно написать этой многострадальной женщине. И что же вы думаете?

В коридоре будто сделалось холодно, хотя Принц прекрасно знал, что сквозняку неоткуда было взяться. Он нашел в себе силы выдавить:

– Что же?..

– Это и вправду была его матушка! – воскликнул дон Лоренцо, заново переживая свое изумление. – Уж я-то выучил почерк бедной старушки за эти годы и могу поручиться, что это ее рука! Бедняжка, наверное, совсем тронулась умом от горя! Иначе я это и объяснить не могу – пишет сыну на этот самый адрес, как будто он еще жив! Справляется, как у него дела как ни в чем ни бывало! И это при том, что похороны были не далее, чем на прошлой неделе! Бедная женщина, скажу я вам! Бедная, бедная женщина…

Мир закружился, норовя выпрыгнуть у Принца из-под ног.

– Но погодите, – с надеждой начал он, – вдруг письмо старое, вдруг оно затерялось и пришло с опозданием.

– Не может быть, – отрезал Лоренцо, – письмо датировано позавчерашним днем!

– Но вдруг мать перепутала неделю, день! Вдруг она ошиблась в дате?

– А потом письмо вдобавок ко всему затерялось, чтобы прийти вот так правдоподобно? – грустно усмехнулся Лоренцо.

Принц твердо уверился в том, что в коридоре сквозняк. Иначе отчего его бил такой озноб?

– Но ваше письмо могло потеряться, не дойти.

– Могло, – согласился Лоренцо. – но скажите мне вот что: почему тон ее письма такой, позвольте сказать, обыденный? Почему она не обеспокоена долгим молчанием своего чада, а пишет ему как ни в чем не бывало? Как будто она совсем недавно получила от него очередное послание! Милый Альфредо, говорит, я рада, что твои дела пошли на поправку! Милый сынок, я рада твоему повышению! Мы с девочками ждем не дождемся, когда ты наконец обживешься в городе и позволишь нам навестить тебя. Что вы на это скажете?

Принцу нечего было сказать. Принцу в это мгновения хотелось одного – пробудиться в своих покоях от этого злого наваждения и позабыть разом всех сказочников и Лоренцо на свете. Он ведь знал во глубине души, к чему все это шло. Он понимал. Он никогда не считал себя религиозным, но сейчас рука непроизвольно потянулась к груди и нащупала крест сквозь плащ и сорочку. Так было спокойнее.

– Вы точно больше не отправляли никаких писем его матери? – спросил Принц мертвым голосом. – Не могло ли какое-то из них залежаться? может быть, на почте перепутали?

– Говорю я вам, старушка тронулась от горя! – возразил Лоренцо, который начинал терять интерес к этому малосодержательному разговору.

– Да, должно быть, – кивнул Принц.

Не говоря больше ни слова, он развернулся на каблуках и взлетел обратно вверх по лестнице. Принц очень внимательно осмотрел свою комнату. Что он ожидал обнаружить? Чего искал?

Контракт? Принц методично пролистал его, читая первую строчку каждой статьи и не понимая ни единого слова. Он заставил себя успокоиться и перечитал весь документ с самого начала, но снова воспринял лишь десятую часть текста. Смятение все сильнее путало его мысли.

Он развернулся и бросился вниз. Так нельзя было больше существовать. Только один человек мог дать ответы на все его вопросы.

– Лоренцо! – позвал Принц, задыхаясь. Грудь что-то сдавило, ему невыносимо не хватало воздуха. Он попробовал успокоиться. Опять. Безуспешно.

– Лоренцо! – окликнул он еще раз, не находя хозяина комнат.

– Я здесь, – ответил тот, возникая перед Принцем. – Я не уходил никуда, синьор, я был здесь, неподалеку. Скажите-ка, а вам, может быть, нездоровится? Не угостить ли вас ромашковым чаем, у меня…

– Нет, что вы, благодарю вас! Я спешу, ничего не нужно, не стоит, – судорожно перебил его Принц. – Я просто… Просто хотел вас поблагодарить!

– Ах, ну это можно. Только вот за что? – недоуменно уточнил Хмурый Лоренцо.

– За то, что вы отрекомендовали меня моему работодателю, – осторожно молвил Принц. – Я нашел работу благодаря вам.

Мир остановился. Было слышно, как тикают часы в комнате за спиной у Лоренцо. На третьем этаже кто-то уронил на пол металлический предмет. Подсвечник? На улице торговец громко рекламировал свои пироги. Лучшие в Саджии.

– Кому-кому? Кому это я вас отрекомендовал? – спросил наконец Лоренцо.

– Господину в шляпе, – объяснил Принц, понимая, что в уточнениях уже не было надобности. – Долговязому, с бородкой, в черном облегающем плаще. Тому, что несколько раз приходил ко мне в комнаты. Он ссылался на вас. Он часто находил в вашем доме хороших работников.

Лоренцо на мгновение задумался, а потом уверенно помотал головой.

– Не припомню такого синьора, вот уж простите мне мою дырявую память. Я был бы рад помочь такому способному юноше, как вы, да только вот едва ли вожу нужные знакомства. И господина такого не припоминаю, уж простите великодушно.

Ну, вот и все. Принц видел два варианта, две возможности. Во-первых, он мог забыться. Он мог опозорить себя и прямо на глазах у хозяина грохнуться в первый в своей жизни обморок, временно избавляя себя от необходимости действовать дальше. А еще он мог убежать. И он сделал выбор.

Он оставил озадаченного Лоренцо и вырвался на улицу. Ноги понесли его в роковое место.

Задыхаясь, он преодолел до боли знакомый маршрут, нырнул в проклятый закоулок и дернул дверь. Заперто. Даже наружная дверь – заперта! Он замолотил по ней кулаками, несколько раз остервенело дернул за ручку и обессиленно припал к холодному дереву. Дверь со скрипом завалилась внутрь, увлекая его за собой. Он был готов поклясться, что раньше она открывалась в другую сторону, но сейчас ему было все равно. Он устремился наверх.

Принц ворвался в кабинет. Сказочник что-то писал за своим столом.

– Лоренцо не знает вас, – резко сказал Принц, не тратя время на приветствия.

Сказочник поднял глаза, нахмурился и продолжил писать.

– Вы мне соврали.

Сказочник еще раз поднял глаза, не пытаясь скрыть своего неудовольствия. Он жестом указал Принц на стул. Тот сел.

– Изволите это прокомментировать? – возмущенно потребовал Принц.

– Вы не видите, что я очень занят? – ледяным тоном уточнил сказочник.

– Вы. Мне. Соврали, – отчеканил Принц. – Даже если бы вы были заняты спасением своей собственной жизни или любым другим делом государственной важности, я имел бы полнейшее право на немедленный ответ. И я использую это право.

– Вы не задавали вопросов, – заметил Сказочник. – На что я должен отвечать?

Принц чувствовал, что теряет контроль над собой.

– Хотите вопрос? Пожалуйста. Какого черта вы мне соврали?

– Потому что я посчитал это целесообразным с учетом сложившихся на тот момент обстоятельств. Я ответил? А теперь не отрывайте меня от моей работы и, будьте так любезны, возвращайтесь к своей.

Принц оставался сидеть.

– Я не потерплю такого отношения, – заявил Принц своим лучшим королевским тоном.

Сказочник медленно отложил перо, откинулся на спинку кресла и устало потер глаза.

– Вы подписали Контракт? – приглушенно спросил он.

Принц покраснел от бессильной злобы.

Он собрался сказать какую-то резкость, но Сказочник стремительно ударил кулаком по столу. Принц оторопел, как будто этот удар пришелся по нему. Темные глаза напротив жгли его холодным льдом. К нему вернулось давно забытое чувство, когда отец бранил его за дурно выученный урок. Ему категорически не нравилось это чувство.

– Давайте попробуем еще раз, – повторил Сказочник, не глядя на Принца. – Вы подписали Контракт.

Принц не был уверен в твердости своего голоса, а потому просто кивнул.

– Замечательно, – констатировал Сказочник. – Насколько я ведаю, в Контракте ничего не говорилось о том, что предшествовало его подписанию. Он действует независимо от событий, приведших к его заключению и ни в коей мере ими не определяется. Ведь так?

Принц кивнул. В горле по-прежнему было сухо.

– Тогда, используя ваше собственное выражение, «какого черта» вы об этом упоминаете?

– Я… – начал было Принц и тут же закашлялся. Он ненавидел этого Сказочника, ненавидел.

– В таком случае, я предлагаю всем продолжить трудиться, – безапелляционно отрезал Сказочник, и на этот раз их взгляды встретились. Принц понял, что не давало ему покоя со дня их знакомства. Ему не показалось тогда – глаза Сказочника были неправдоподобно узкими и абсолютно черными. Ни зрачков, ни белка – ничего, только сплошная чернильная чернота.

Принц молча кивнул и вышел из Кабинета, изо всех сил стараясь не сорваться на бег. Закрывая за собой дверь, он услышал, как перо за его спиной деловито заскрежетало по бумаге.

Внезапно силы оставили его, и земля заходила ходуном под ногами. Принц облокотился о стену и закрыл глаза рукой. Он ничего не сказал Сказочнику про Альфредо. Да и стоило ли? Чему бы это помогло? Не мог ли весь этот кошмар и правда быть простым совпадением?

Ненависть и усталость разрывали его изнутри.

Голова болела так, как будто он не спал три ночи подряд. Возможно, так оно и было. Возможно и нет. Он не помнил.

Его взгляд задержался на продолговатой мерцающей полосе на полу. Странно. Очень, очень странно, но дверь комнату, где он писал свои сказки, была приоткрыта. Обычно Сказочник сам запускал Принца на работу, но сегодня дверь была не заперта. Принц не стал удивляться этому обстоятельству. У него не было сил. Причины был не важны. Он нуждался в отдыхе, а в комнате был стул. Все остальное мало заботило его в этот момент. Комната ждала его, и он двинулся ей навстречу.

Коридор плавал перед его глазами, словно во время качки на море. Осторожно, нащупывая путь руками для верности, он пробрался внутрь и устало опустился на ненавистный стул. Наверное, он впервые был рад его жесткой спинке и неудобному сиденью.

Принц сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Качка перед глазами стабилизировалась и превратилась в мерное покачивание, но боль не отпустила.

На столе лежала стопка белой бумаги. И каменное перо рядом с ней.

Принц взял перо, повертел его в руках и положил на место. Сегодня о работе не могло быть и речи – голова досаждала ему все сильнее.

Он закрыл глаза. Стало полегче, но спустя мгновения перед его внутренним взором замелькало что-то неясное. Что-то, что приключилось с ним очень давно. Что-то неприятное. Он распахнул веки, но тут же получил новый укол мигрени.

Он снова сбежал от нее в темноту, но образы прошлого моментально возобновили свой шабаш.

Спасения не было. Он не мог больше терпеть, он устал бороться, даже тусклый свет трех свечей причинял ему невыносимые страдания.

Он обхватил лицо руками, надавил ладонями на глаза в абсурдной надежде облегчить боль.

И увидел Батафи.

Шут расхохотался ему в лицо. Принц захотел вырваться и открыть глаза, но Батафи грубо схватил его за виски и крикнул:

– Вспомни! Вспомни меня!

Принц вспомнил.

Он вспомнил туман, вспомнил одинокую ночь рядом с комнатой мертвеца.

– Изабелла, – прошептал он, чувствуя, как по его щеке сползает слеза.

– Я выкинул перо, – спокойно сказал Батафи, не отпуская Принца.

– Прости меня, – прошептал Принц.

– Я выкинул его из окна башни. Оно упало вниз. И пропало в лесу.

– Я бы все изменил, если бы смог.

– Я бессилен.

– Все началось в Галерее? Ведь так? – спросил Принц у пустоты. – Я потерял контроль. Я потерял самообладание. Честь. Изабеллу. И все из-за ревности. И потом я сошел с ума.

– А как же я? – спросил шут.

– Люди не сходят с ума просто так.

– Не сходят. А как же я?

– Все из-за Галереи. Из-за королевского бала. Бал был потом.

– А потом я убил его.

– Это сделал ты?

– Я написал историю. Каменным пером на белесой бумаге. Помнишь?

– Ты сказал, что выкинул его.

– Верно, – согласился шут, – Написал и выкинул. А историю сжечь не смог.

– Так стало быть…

– Стало быть?

– Стало быть, ты не умер?

Шут зашелся визгливым хохотом.

– Я? Не умер? А где же я?

– Я не знаю. Ты… здесь?

– А где это, здесь? – упорствовал шут, расплываясь в улыбке.

– Здесь, это… – Принц задумался. Голова больше почти не болела. Ему сделалось легко. Он осознал, что шут до сих пор не убрал ладони с его висков, но теперь он не давил на них, а лишь деликатно поддерживал его голову, как будто боясь уронить.

Это была минута абсолютной ясности.

– В Саджии, – уверенно сказал Принц. – Мы в Саджии.

Шут захохотал.

– Ты знаешь точно?

Принц засомневался.

– Я помню, как бежал сюда.

Батафи хихикнул.

– Гляди! – торжествующе приказал он, убирая руки от висков Принца.

Все внезапно прояснилось. Точнее, так показалось только на первый взгляд, потому что там, где они находились, вдруг стало молочно-светло. Принц вгляделся и увидел туман.

– Твои глаза! – напомнил Батафи.

– Что с ними?

– Ты закрыл их?

– Точно, – вспомнил Принц. – Открыть?

– Нет, если хочешь досмотреть сон.