Свет далекой звезды

Несколько минут спустя мы с Боженкой снова остались одни, зная, что это ненадолго.

– Сколько я тут лежу? – спросила я, откашливаясь. Меня предусмотрительно обкололи какой-то дрянью, но боль она все же снимала не полностью. С каждым слогом кто-то словно вкручивал мне в голову огромный винт.

– Шесть дней, – ответила Женя.

Однако.

– А на седьмой Бог заново создал Алексу, – пробормотала я.

Божена сжала мою руку в своей ладони. Я ощутила легкий укол. Совесть, это ты?

Нет, это всего лишь игла капельницы.

– Что произошло? – подумала я вслух.

– Ограбление, – сказала Женя. – Ты помнишь?

Мой чайник покипел еще немножко, пока не пошли бульки.

– Да, – произнесла я, подавив желание кивнуть. – Женя… в тебя стреляли.

Боженка замотала головой.

– Нет, – ответила она. – Меня хотели напугать. Выстрелили куда-то над ухом. А тебя ударили чем-то. Пистолетом, наверное, я не видела.

Мамочки.

– За что? – спросила я, приготовившись услышать самые разные ответы. Женя положила голову мне на грудь, обхватив меня руками. Слезы покатились по ее щекам.

Спасибо, сестренка. Я все поняла.

– Что со мной? – прошептала я. – Почему на мне повязка?

Я попыталась поднести руки к голове, но смогла пошевелить ими лишь настолько, чтобы зарыться пальцами в спутанные волосы сестры.

– На тебе нет повязки, – ответила Женя тускло.

Я моргнула еще раз. Ничего не изменилось.

– Что? – задрожала я. – Как это…

Это что же, я все это время лежала с открытыми глазами?

– Ты смотришь на лампу, – сказала Божена, поднимая голову. – В упор.

Только сейчас я поняла, что с момента пробуждения не видела ровным счетом ничего.

Воображение и обострившиеся чувства воссоздавали мне картину происходящего.

– Женя, – позвала я жалобно.

Я впилась ногтями в ее руку. Шмыгнув носом, Божена погладила меня по голове.

– Я тут, сестренка, – сказала она. – Теперь я тебя не оставлю. Никогда.

* * *

Меня выписали через три недели.

Вам интересно, что я делала все это время? Вы уж простите – ничего.

Лежала почти без движения, вся обколотая с головы до ног. Почти не поднимала голову, поскольку от этого буравящий ее винт сразу приходил в негодность, и затем на его место приносили новый. Чувства были ярче всяких слов.

Темнота развлекалась мною, как ей было угодно. Я готова прозакладывать свою коллекцию комплексов, что Темноте было очень даже хорошо известно, где у меня находится перегородка между «вижу» и не «вижу». Все, что было снаружи, бесцеремонно отсекалось без разговоров. Зато внутри меня ожидала целая феерия красок, словно в качестве издевательской компенсации за пребывание во мраке. Все эти крутящиеся спирали, мерцающие круги и плавающие черточки надоели до такой степени, что я навсегда возненавидела геометрию.

Люди! Вы не представляете, до чего хорошо иметь глаза! Закрыл – и ничего не видно.

Поначалу я даже не думала, что все это надолго. Вообще не представляла, сколько времени продлится этот тихий ужас. Тишина длилась до тех пор, пока я не научилась орать внутрь себя, да еще так, чтобы никто снаружи не слышал. Затем и был сплошной крик. Из тех, что никогда не становятся белым шумом. Крик, который слышен непрерывно, эхом отражаясь внутри меня. Я лежала неподвижно и молча орала так, что потолок порывался улететь.

Кто-то отнял у меня право выбирать, что смотреть, а что нет – вот что давило больше всего. И я не поняла, что мне хотели показать. Внутреннее зрение не имело фокуса – сплошное боковое со всех сторон. Куда бы я ни смотрела, все расплывалось, затухало, увядало и исчезало. Пытаясь смотреть сквозь ничто, я натыкалась на Темноту. За эти годы я так и не поняла, как она выглядит. Она очень умело скрывалась, но не покидала меня никогда.

* * *

Многие люди не могут запомнить показатели своего зрения. Со мной все намного проще.

Левый глаз – ноль, правый глаз – ноль.

У меня даже бумажка соответствующая есть. Мне очень повезло, что я не могу ее прочитать. А то так и не набралась бы духу, честное слово.

Атрофия зрительных нервов.

Оперировать меня не стали. С чем тут возиться? Нервы были сожжены почти полностью. Было сказано: если и появится шанс, то в ближайшие годы. А эти годы еще дай Бог прожить.

Женя, прости меня.

* * *

Первое, что я сделала, когда пришла домой – включила свет.

Тупо, да?

Туфли, тем не менее, снять не забыла. Пока Женя закрывала дверь, я попробовала пройти в свою комнату. Не хотела я расстраивать Боженку своим исхудавшим лицом в огромных темных очках. Я не знала, как выгляжу, но понимала, что не так, как раньше.

Оказалось, что найти что-либо в собственной квартире с закрытыми глазами, прямо скажем, нелегко. Я трижды споткнулась обо что-то, чего даже не сумела припомнить. Но добраться до кровати раньше, чем Женя мне в этом поможет, было делом чести.

На это чести пока хватило.

Я упала на кровать, слушая, как Боженка сидит неподвижно на трескучем стуле у стены. Старалась угадать, что именно ее сейчас одолевает. Была уверена, что обе мы думаем об одном и том же – что каждая из нас не выдержала бы на месте другой. Пыталась себя пожалеть ради приличия, но почувствовала отвращение. И все ждала момента, когда же сестра все-таки поднимется. Была готова к тому, что она уйдет. Я не допускала такой мысли – но мне нужно было быть готовой ко всему. Даже к тому, что никогда не настанет.

Часы тикали особенно громко, отмеривая тянущиеся секунды. Господи, дай мне сил правильно описать этот момент! Божене предстояло не просто что-то сказать или сделать – она должна была взвалить на себя огромный груз с первого же дня и на всю жизнь. И все слова мира, которые она не могла уместить в предложения, все свои перемены в планах на личную жизнь и собственное будущее – все это должно было влиться в один жест. Просто встать.

Мне оставалось лежать, обняв подушку. И слушать.

С еле слышным вздохом Божена поднялась.

Я тут же соскочила с кровати. Это было даже проще, чем лечь – я предусмотрительно по памяти прикинула, как нужно вставать, чтобы сделать это легко и свободно.

– Аля, – выдохнула Божена. – Ложись.

– Нет, родная, – сказала я, безошибочно положив руки ей на плечи. – Я помогу тебе. Я очень старательная.

* * *

В банке Женя больше не работала.

Мне очень хочется сказать, что она отделалась легким испугом, но это неправда. Примерно месяцев шесть ее постоянно дергали различными допросами, не стесняясь вламываться к нам домой без приглашения. Наверное, если бы человек в маске не разбил мне затылок рукояткой пистолета, Божену засудили бы как соучастницу. Я теперь за Женю отвечаю головой.

Расследование, конечно, было серьезное, и проводилось оно отнюдь не ради нас. Из банка было похищено чуть более десяти тысяч долларов. Цена моего зрения. Что желаете приобрести на эти деньги, господа шестеро? Дешевую китайскую развалюху, участок под земледелие, путевку в круиз по Средиземному морю на всю компанию? Не стесняйтесь, клиент всегда прав. Я посижу с закрытыми глазками. Вы же того хотели.

Банк лишился не только замечательного кассира, но и отличного охранника. Андрею пришлось не легче, чем Божене. Ему постоянно ставили в вину то, что он остался в живых и даже практически невредим. Сволочи. Хотите безопасности – снабжайте охранников оружием и усиливайте защиту ваших чертовых банков. Андрей стал чуть ли не единственным человеком, которого Божена была рада видеть в нашей квартире. Я тоже была рада, когда он приходил. Больше ко мне не приходил никто. Где все мои друзья, куда подевались? Теперь я вам не нужна? Вы даже не можете прийти и сказать, что не нужна. Вы заставляете меня самостоятельно догадываться об этом. Жестокие.

Руководство банка, ясное дело, выехало на тормозах. Из моей трагедии сделали себе рекламу. На предмет героизма клиентов. Никогда не буду пользоваться вашими услугами.

Еще месяца через три мне назначили пенсию. Жить можно, если всего лишь жить. Ничего другого мне и не остается в любом случае.

Божена к тому времени сдала экзамены и перешла на четвертый курс заочного. Умничка. Я потратила кучу времени на то, чтобы изучить хоть что-то из ее программы и помочь ей. Времени, сами понимаете, мне было не жалко. А из затеи ничего не вышло – меня хватило лишь на то, чтобы кое-как справляться с собственной школьной программой. Женя оформила меня в школу для незрячих на домашний курс. Очень удобно. Сидишь себе, забравшись с ногами на диван, и слушаешь голос любимой сестры, каждый день рассказывающий тебе что-то новое. Экзамены – устные, в школе.

Как проходила моя жизнь? Ответ прост – мимо. Я тщательно подбирала все, что она оставляла на своем пути. Книги больше не были мне доступны. Зато музыка стала моим спасением. От того, что случилось, и что могло случиться. Еще слушала телевизор. Боженке тоже требовался отдых от меня, и я это прекрасно понимала. Я тихо заходила в комнату и садилась в дальнее кресло, так, чтобы не отвлекать сестру. И слушала.

Гуляли мы с Боженой редко, но регулярно. Преимущественно по вечерам, чтобы никто не заметил ничего странного в моей походке. Я одевалась, причесывалась, даже накладывала косметику – все полностью самостоятельно. Я должна была научиться приводить себя в порядок без посторонней помощи. Да и не только это. Все, что можно было сделать самой, я училась делать сама. Женя лишь иногда контролировала и указывала, что я делаю неправильно, и я тут же исправлялась.

Далеко от дома мы не заходили. Район у нас тихий, спокойный, много пространства, по которому обычно бегают маленькие дети и катаются на скейтах дети постарше. Я тоже всегда хотела попробовать, но никогда не находила для этого времени. Даже не помню, для чего я его вообще находила до удара. Божена выбирала маршрут, по которому я могла пройти, не опасаясь упасть. Она держала меня под руку, а не наоборот, чтобы я сама была ведущей. Я должна была чувствовать, что хожу сама, куда хочу, а не плетусь хвостом. Если нам встречался кто-то из прохожих, Женя отпускала меня, и мы немного замедляли шаг, пока снова не оставались наедине. Если же нам приходилось идти куда-то днем, мы просто держались за руки, прекрасно понимая, за кого нас принимают. Нам доставляла удовольствие мысль о том, что мы можем шокировать людей. Да, в начале двадцать первого века еще попадались те, кто этому удивлялся.

* * *

Понимание того, что теперь я ослепла навсегда, навалилось на меня резко и внезапно. Так же неожиданно, как умирают самые близкие люди.

Это чертово время тянется, как жгучая, мерзко пахнущая резина. Божене больно каждый день, и я это отлично чувствую. Темнота всегда со мной, играет мною, как куклой. Как же все достало! Я не намерена жить вот так. Верите или нет, я перебрала в голове все вызовы, которые была способна бросить. И подходил мне только один.

Три коротких шага к окну – и я свободна. Ловите меня, если сможете.

Растворюсь в Темноте и поминай, как звали.

Нет, вы не подумайте, я не склонна к самоубийству. Я очень люблю жизнь. И была готова прожить ее всю во время полета. Жить так, как не жил никто до меня.

Три шага дались мне сложнее, чем тридцать три в другую сторону. Надо же. Я открыла окно. Мне в лицо дунуло свежим ветром. Ты унесешь меня в небеса?

Или позволишь свалиться в Темноту, которая будет знать, что победила?

С этой мыслью я остановилась. Деревья принялись дружно покачиваться из стороны в сторону, тревожась за меня.

Не переживайте, мои родные. Я обязательно сделаю это… в другой раз.

А сейчас мне немножко страшно.

И… и еще я хочу есть.

Я буду держаться, сколько смогу. Теперь, надеюсь, мне будет проще – я всегда буду помнить, что окно останется на прежнем месте, ожидая моего решения.

* * *

Любые решения нужно со временем принимать.

То, что я вам сейчас расскажу, может вам не понравиться. Возможно, вы станете меня презирать, начнете негодовать, отвернетесь от меня окончательно. Но я хочу быть честной.

Женя, я устала. Устала от вечного «все будет хорошо». Кому хорошо, каким образом?! Если бы все было так просто – захотела, получила… Я больше не могла строить воздушных замков, мне нужно было настраивать себя на худшее, чтобы потом иметь возможность легче его пережить.

Я не хочу воскресных пельменей на завтрак. Пожалуйста, убери тарелку. Если любишь меня, не суй ее мне. Не заставляй просить, а то я закричу так, как никогда не кричала. Уткнусь в тебя лицом и просижу так сутки, гася криком одно пламя и подпитывая другое. У ада нет кругов, только спирали, а пройденные витки остаются за твоей спиной, разрывая твой, с таким трудом сохранившийся мир, в агонизирующие клочья.

Ты не оставишь меня, и я грубо прогоню тебя в свою комнату. Ты уйдешь, мне будет стыдно, но я не найду сил позвать тебя снова. Я буду лежать и смотреть в одну точку. Точка – это то, часть чего есть ничто. Точка – это все вокруг. Это волшебные парусники на фоне сверкающих берегов, покачивающиеся на волнах. Я разрисую ими все стенки в своей комнате. Я буду рисовать ночью, потому что ночью темно. Потому что ночью я становлюсь полноценной.

Интересно, что же получится, если слить воедино все капельницы и ампулы, засаженные в меня? Получится ли что-то путное? Например, озеро, в которое можно запустить белых лебедей и смотреть, как они плавают, обнимаются шеями и чистят перья. Попросить их увезти меня далеко-далеко, на другую планету, где нет Темноты, а есть лишь свет и небо, где можно играть с кроликами, то и дело пересекаясь взглядом со своими любимыми людьми.

Но замок оказался из песка, который развеялся в воздухе после первого же толчка. Жаль, что я не развеялась с ним. Зачем я нужна? Я всего лишь тень, пятно Темноты в мире зрячих. Я умерла в том банке и продолжала скитаться по Земле беспокойным духом. Но разве я не могу сама найти дорогу к покою?

И еще было стыдно. Стыдно притворяться живой и бодрой. Мне казалось, я не имела на это права. Отрывала кусок от общего торта счастья, прячась на вечеринке, на которую меня не приглашали.

Не на энтузиазме и не на вере я жила эти месяцы – на притворстве. Притворство меня поддерживало. Притворялась перед судьбой, стараясь унять трясущиеся коленки, притворялась перед Женей, чтобы скрыть дрожь в голосе. Притворялась перед зеркалом, разговаривая с ним вслух, дразня его, что оно грязное и заляпанное, и ничего не показывает. Притворялась перед собой, что продолжаю бороться, что у меня есть будущее. Не было у меня ничего. Прямая шкала времени закончилась на мне, застряла и продолжила волочиться за мной мертвым хвостом, превратившись в кривую, по мере того как я петляла в потемках из стороны в сторону, рисуя кошмарную фигуру на полотне художника. Я сжала волю в кулак, а когда ее осталось слишком мало, добавила к ней слабость, отчаяние, страх и сжала изо всех сил, уже не надеясь раздавить, а хотя бы удержать, не дать вырваться наружу и обсмеять меня.

Вот почему я захотела уйти. Просто уйти.

Я хочу туда, где, как говорят, зеленые луга, синие озера и цветущие сады, где все счастливы. Если на паруснике нет места, то, может, я смогу дойти туда сама? Ведь там нет слез, нет боли, нет ничего, лишь пустота и безмятежность. К чему ждать? Я так и не смирилась с тем, что я инвалид, калека, слепая. Боль не пройдет никогда, а время не лечит. Оно не доктор, оно – безжалостный палач, ежедневно, ежечасно напоминающий о былом и безвозвратном. Лучше бы вдобавок ко всему меня лишили памяти, чтоб не терзали воспоминания о красочности этого мира, который я больше не увижу. Пусть все поскорее закончится.

И я решила поставить точку. Но… у меня ничего не получилось.

Вы хотите знать детали? Если нет, то я все равно должна рассказать об этом.

Оказывается, резать вены – это просто лишь в кино, а кто-то даже скажет, что в этом есть своя извращенная эстетика. Нет в этом ничего, а тем более красоты. Я тоже думала, что будут красивые алые струи в воде, а через минуту полное забвение. Нет. Руки дрожали, нож тупой, мне было больно. Куча мелких кровоточащих порезов. Я вылезла из ванны и уселась на холодной плитке пола, давясь бессильными слезами. Наверное, я просто не смогла найти вены, так как ничего не видела. Какая же я жалкая. И жить не хотела, и умереть не смогла.

Но я не сделала никаких выводов. Просто не желала ничего переосмысливать. Я не хотела умирать, я лишь хотела не жить. Мне казалось, что только там мое спасение, я хотела вырвать живую душу из своего мертвого тела. Таблетки меня точно спасли бы. А таблеток у меня было полно. Остались после операции, для восстановления, для процедур, сердечное для Жени. Много всего, должно было хватить. Я и так принимала их ежедневно, словно отжившая свое пятнадцатилетняя старушка. Таблетки – это не больно. Просто чуточку увеличить дозу…

Женя пошла в магазин, обещая вернуться поскорее. Не торопись, сестренка. Я приступила к делу рассудительно, не глотая все одним махом, а делая перерывы, принимая порциями, чтобы не вырвало. Меня все равно стало тошнить, я вернулась к себе и осторожно легла на кровать, закутавшись в одеяло от внезапного холода. Комната начала кружиться, мне было плохо. Затем в какой-то момент стало легко, тепло и приятно. Все ушло. Я улетала, я была свободна.

Однако меня не пустили в страну желанную, я не обрела ни избавления, ни покоя. Меня били по щекам, совали в рот шланг и вливали воду, меня рвало, а вокруг летал плач Божены. Я висела, перегнувшись через ванну, и мои сияющие берега вырывались из моего горла, падая в шумящую воду и сливаясь в решетчатое отверстие вместе с мечтой о свободе. Все, что я чувствовала, было лишь дикой ненавистью к себе, что я такое ничтожество, даже покончить с собой не могу.

Ливень. Это ливень меня спас, заставив Женю вернуться назад, не дойдя до магазина.

Снова эти разговоры, ликбез по выживанию. Что я могла сказать? Молчала, уткнувшись лицом в подушку и изображая побитую собаку. Мне в самом деле было интересно, на что Женя рассчитывала. Хотела спросить у нее, что бы она сделала, будь на моем месте, но не отважилась. Потому что это бы означало, что в таком случае на ее месте была бы я сама. И что бы я делала тогда? Позволила бы Жене уйти, стоит мне отвернуться?

Мне по этой теме осталось сказать совсем немного, так что я скажу прямо. Я сделала третью попытку. Не сразу, так как после таблеток Женя не отходила от меня недели две, даже спала со мной вместе. Как же мне хотелось убежать, мчаться вдаль, не разбирая дороги, стирая ноги в кровь…

И я снова начала притворяться. Старалась казаться живой, радостной, делала вид, что усвоила урок, хотя даже не поняла, в чем была его суть. Да, нормальный человек не может хотеть смерти. А кто сказал, что я нормальная? Меня же против моей воли выбили из нормы, изо всех рамок общества и терпимого существования. Вы же отторгаете таких, как я, потому что боитесь не меньше, боитесь прикоснуться к моему миру и представить, что завтра можете оказаться на моем месте. Завтра? Я ошиблась. Вы можете оказаться на моем месте сегодня. Я это знаю. Вы можете мне не верить, но это ничего не изменит.

Так что все. Да, я сломалась, батарейки сдохли и потекли, медленно плавя меня кислотой. Но я всех перехитрю, и Женю тоже. Я подожду, время у меня есть.

Бог любит троицу. Момент настал. Женя поверила мне и ушла. Ливня не было – он отгремел накануне, так что ничто не могло заставить сестру вернуться назад. Я собралась лететь. На душе у меня лежал антигравитационный камень, тянущий вверх.

Но у меня оставался лишь один шанс сделать все как следует. И это было проблемой.

Простой математический расчет. Мы живем на пятом этаже. Этого может быть недостаточно, чтобы… сделать все наверняка. Я боялась, что не умру, что стану еще большей калекой. Представляла, как хрустит спина, как дикая боль вгрызается в меня раскаленной иглой и не уходит, как бессильный крик вырывается из моей груди, растворяясь в равнодушном небе. Нет, пятый этаж – это слишком ненадежно.

Решение пришло быстро. Наш дом – это высотка на четырнадцать этажей. Я вылезу на крышу и поставлю наконец точку. Взлетной площадки должно хватить для любого полета.

Подорвавшись на месте, я быстро оделась и вышла за парадную дверь, осторожно прикрыв ее. Ключа у меня не было, так что я не стала запирать. Боже, ну зачем?! Я же не собиралась возвращаться. Одевалась зачем? Кому какое дело?

Держась за грязные перила, я медленно шла вперед, молясь, чтобы навстречу не вышел никто из соседей. Пронесло. Я считала этажи, поднимаясь все выше, набирая спасительные метры. Сердце колотилось так, словно хотело отбить свой ритм, отпущенный на десятки лет вперед, на годы, которых у него скоро не будет.

Мое путешествие закончилось лестницей. Хорошо, что она доходила до нужной высоты, на которой я могла добраться до нижней скобы. Я залезла, чувствуя холодную ржавчину под ногтями.

И все.

Какая же я тупая…

Мне и в голову не приходило, что на крышу не так-то просто попасть. Люк был заперт на огромный навесной замок. Я в отчаянии дергала и ворочала его, бессильно рыдая. Скреблась наверх, моля небеса выпустить меня из этого погреба. Этого не могло быть! Ну что же я такая никчемная, что даже умереть не умею?!

Я уже не плакала, а выла, как раненый зверь, посаженный в клетку. Сорвалась с лестницы и упала на пол, ударившись локтями и ободрав их до крови. Вернулась домой. Заперлась, отползла к окну, прислонилась щекой к углу с облезлой штукатуркой, обняла колени и уставилась невидящим взглядом через стекло.

Почувствовала тепло на лице. Нет, не стыд и не горячие слезы. Очевидно, солнце выглянуло сквозь недавние облака. Его лучи скользнули по мне.

И меня пробрала крупная дрожь.

Я увидела радугу.

Господи, я не знаю, что это было. За последующие годы так и не поняла. Огромная, прекрасная радуга выглядывала из Темноты, безумно красивая, протянувшись ко мне изящной дугой и уходя далеко вниз. Божественная арка, сияющая семью цветами, уходящая в небеса. Я узнала ее, я уже видела эту радугу давным-давно, в далеком детстве. Протянув к ней руки, я продолжала смотреть, боясь моргнуть, чтобы она не исчезла. Счастье наполнило мою душу, слезы мигом высохли, и я, как завороженная, смотрела на мост к небесам. Поспешно открыв окно, я впустила в себя свежий, животворящий воздух.

И тут же мне стало ясно, что меня оберегали все это время, хранили и заботились. Не знаю, кто это был, Господь Бог или ангел-хранитель, но я была благодарна и счастлива! Спасибо тебе, спасибо от всего сердца!

* * *

На следующий день Божена принесла мне Метрошку.

– Аленький, у тебя теперь есть новый друг! – сообщила она прямо с порога.

– Кто? – спросила я, принимая у нее баулы с продуктами и относя их на кухню.

– А вот кто, – ответила она, шурша целлофаном.

Я вернулась на запах ее духов, и мне вручили плюшевый комочек.

– Что это такое? – спросила я, ощупывая подарок, который оказался вполне приличных размеров.

– Это бегемот, – сказала Женя, сбрасывая туфли и направляясь в ванную. – Он будет тебя защищать.

Я уселась на диван и стала изучать бегемота. А он вполне ничего.

– Как его зовут? – спросила я, когда Боженка вернулась.

– Он не сказал, – вздохнула Женя. – Спроси сама, когда проснется. Я буду на кухне. Приходите в гости.

Я включила телевизор, выставив звук как можно тише. Когда Божена дома, он у нас вообще не выключается, чтобы не создавать лишнюю для Женьки давящую тишину. Это для меня тихо никогда не бывает, но она-то совсем другое дело.

Бегемот смотрел на меня, не мигая. Его взгляд я чувствовала как присутствие нового гостя в квартире.

– Да ты не спишь, – догадалась я. – Ты все притворяешься.

Темнота внезапно расступилась.

Мама родная…

Было все еще темно, разумеется. Но что-то неуловимо изменилось. Я так привыкла к отсутствию изображения, что даже подсознание меня им не радовало. Однако в ту минуту все фрагменты мысленной картинки начали складываться в одно целое – наверное, впервые с тех пор, как Темнота нарисовала мне врата больницы.

Вот он, бегемот. Он смотрит на меня огромными блестящими глазами. Кончики моих пальцев сами пробежались по его мягкой шерсти. Разве у бегемотов бывает шерсть? Это не имело значения. Главное, что у этого была. Повернув его лапки, я услышала приятное шуршание. Наклонилась к его большому носу и втянула носом запах свежего материала. Бегемот оброс кучей деталей, взмахнул хвостом, перевернулся на другой бок и довольно заурчал.

– Ты покажешь мне выход из темноты? – взмолилась я.

Бегемот косо взглянул на меня и заурчал еще громче.

– Мне одиноко, – прошептала я ему на ухо. – Покажи мне выход… пожалуйста.

Нет ответа.

Я зарылась лицом в его спину и зарыдала.

– Ты жестокий, – всхлипывала я. – Ты рассеиваешь Темноту только для того, чтобы напомнить мне, чего я лишена.