Свет далекой звезды

Сергей Недоруб

Свет далекой звезды

Пролог

Задумывались ли вы когда-нибудь, что такое Темнота?

Я не говорю про Тьму, которую каждый воспринимает по-своему. Тьма – это, наверное, что-то такое, что можно увидеть. Тьму можно представить. Это злое, разгневанное, бушующее нечто. Но оно улавливается зрением – если не обычным, то хотя бы душевным.

И я не имею в виду черный цвет. Говорят, он поглощает лучи. Но зрение – это не только лучи. Я это знаю, я могу рассказать вам об этом лучше, чем любые ученые.

Впрочем, извините меня – я не представилась. Зовут меня Алекса, и я слепая. Это не кличка, потому что мое настоящее имя – Алексия Венжега. Это не ярлык, потому что инвалидом я себя не чувствую. А с недавних пор я им не являюсь… это трудно объяснить. Наверное, я и начинаю свой рассказ затем, чтобы посмотреть на себя со стороны. Божена говорит, это иногда нужно. Но она, хоть моя сестра и знает меня лучше, чем кто-либо, все же забывает, что для меня нет иного мира, кроме Темноты. Любая девушка скажет вам, что конец света наступит, когда все зеркала в мире затянутся черным цветом. Для меня весь мир – такое зеркало. Зеркало из Темноты. Куда бы я ни посмотрела, я вижу лишь ее – Темноту. Вижу себя. Я замкнута сама на себя уже многие годы.

Поэтому я знаю, что такое Темнота. Это отсутствие. Вы можете представить себе отсутствие? Мой вам совет – не старайтесь. Я так и не научилась. И потому это страшно.

Я должна исповедаться, но не стану. Должна разобраться в себе, и тратить на это время тоже не хочу. И все же я рассказываю свою историю просто потому, что теперь не боюсь этого. Потому что это самое подходящее время. Раньше я не могла – Темнота обволакивала меня. Позже я тоже не сумею, так как вернуться к этому уже не будет сил. Моя текущая жизнь доживает последние часы. А потом…

Простите, я жуткий нытик. Дайте мне пару секунд – я соберусь с силами. Так, вроде все.

Начну с самого начала.

Бог мне поможет.

Я надеюсь.

Глава 1

Думаю, вы не очень огорчитесь, если я признаюсь, что не помню, когда все произошло. С одной стороны, миг, в который солнце навсегда гаснет для тебя, врезается в память намертво. С другой, этот момент не из тех, о которых хочется вспоминать. Кажется, мне тогда было четырнадцать. Даже самой немного смешно, что не могу сказать точно. Обычно, если нужно что-то вспомнить, начинаешь рыться в себе, искать какие-то точки отсчета. А тут я не могу вспомнить самый главный ориентир, разделивший мою жизнь на «до» и «после».

В общем, все началось давно – когда зеркала говорили правду. Вот свое отражение в тот день я, как ни странно, запомнила. Разумеется, в то утро оно меня не устроило, как и во все предыдущие дни. Я уже начинала пользоваться тушью, и она, конечно, размазалась, а исправлять положение мне было лень. Огромные солнечные очки меня выручили. Полезная вещь в женском арсенале, я вам скажу. К тому же глаза скрывают. Я не считаю свои глаза некрасивыми или, наоборот, очаровательными. Но, стоит надеть очки, как сразу чувствуешь желание парней увидеть, что же за ними – страсть, уверенность или безразличие. Прекрасно понимаю тех девчонок, которые годами ходят в джинсах, чтобы выйти в мини в нужный момент.

Сейчас мне немного жаль, что из-за моего увлечения очками так мало людей запомнили мой взгляд. Думаю, ничего особенного в нем не было. Порою хочется спросить: а что же было? Я уже не знаю. И не прошу чего-то такого, лишь мечтаю посмотреть на ту девчонку, которая исчезла в тот день. Я так мало знаю о себе.

День был ярким и солнечным. Да, это я заметила, хотя тогда не оценила. Зачем ценить дни, похожие друг на друга, как две капли воды? Обыкновенная улица в выходные. Я бродила по городу, наверное, думая об очередной безумно важной вещи, вроде возможности то ли подстричься, то ли наоборот. Тогда я была шатенкой, волосы у меня спадали чуть ниже плеч, и мне постоянно хотелось их нарастить. В четырнадцать лет терпения не хватает ни на что, особенно на ожидание птицы счастья. Рядом проплывали люди и дома, машины проносились мимо, и, кажется, на меня иногда оборачивались парни. Я осваивала важную науку – постоянно чувствовать оценивающие взгляды, не обращая при этом на них внимания.

Куда я шла тогда? В банк, к Божене? Нет, к ней я заглянула после звонка. Должна же я была иметь других тараканов в голове, выгнавших меня в тот день на улицу. Не помню. Зато помню сам звонок.

Как будто это случилось минуту назад. Я стою у газетного киоска. Ощущаю запах типографской краски, шелест бумаги на ветру. Необъяснимую тревогу. Не люблю газеты – вечный символ потерянного времени и плохих известий. Откуда-то доносится запах апельсинов, на дороге скрипит упавший рекламный щит, и меня все это жутко нервирует. В голове стандартный сумбур. Хочется уйти домой, но дома нет будущего, а в будущем нет дома.

Мелодия Энии отвлекла меня от тягостных мыслей. Я вытащила трубу.

– Мяу, – сказала я тягучим, томным голосом.

– Мяу, – отозвалась Боженка. – Ты где сейчас?

– Гуляю, – ответила я, потирая лоб.

– Ты на ногах твердо стоишь?

Я посмотрела на свои ноги. Не лань, но и не бегемотиха.

– Вроде да, – ответила я. – А что?

– Мне зарплату повышают.

Я завизжала, перепугав газетчика.

– Сильно? – спросила я, чуть отвернувшись.

– Долларов на шестьдесят.

– Это целых два грина в сутки?

– Цыпа, ты считать научилась? В каком классе уже?

Я захохотала.

– Ты выставляешься, – сообщила я. – Вечером.

– Ага. Вот, уже за свечами бегу.

– Звать кого-нибудь будем?

– Зачем? – удивился голос Боженки. – Мы же благовоспитанные дамы.

– Да-да? Ты хочешь об этом поговорить?

Трубка издала несколько шипящих звуков.

– Андрюха тебе привет передает, – сказала трубка.

– И ему тоже.

– Мяу!

– Мяу!

Я спрятала трубу в сумочку и подставила лицо солнцу.

Наверное, надо сказать, почему маленькая прибавка к зарплате моей сестры стала для нас таким ярким событием. Дело в том, что мы к тому времени жили вдвоем. Сами. Я не стану распространяться о том, как так вышло, что мы остались без родителей – это не имеет никакого отношения к делу. Жизнь иногда бьет вместо того, чтобы гладить, а одни самолеты падают, чтобы другие приземлялись. Наверное, в этом есть какой-то жестокий баланс. Не надо мне говорить об опекунстве и попечительстве – я эти понятия выучила наизусть, как и много других нехороших слов. Думаю, будет достаточно их не использовать.

В то время Божене стукнуло девятнадцать или двадцать, где-то так. Когда она устроилась кассиром в банк, не имея образования за плечами, это была сказка. Ей предстояло дотерпеть года два до диплома, и невероятно, что она умудрилась его заполучить, когда у нее на шее висело то, что оставалось от меня. Боженка – мой герой.

Шестьдесят дополнительных долларов в месяц (плюс к моим восьмидесяти, что я зарабатывала в интернет-кафе в свободное от школы время) открывали перед нами безграничные возможности. Например, вы не представляете, до чего мы обе любим котлеты. Мы поступали очень хитро: покупали килограмма четыре мяса и держали его в морозилке до тех пор, пока не наступит пора полного безденежья. А она, поверьте, наступала стабильно в последнюю неделю месяца. И тогда мы вскрывали ледяной сундук с сокровищами, и наполняли наши желудки нежной мякотью, а души – блаженством.

Теперь мы могли себе позволить те же развлечения, но – чуточку чаще. Не слишком часто, а то удовольствие приедается.

Вы удивлены, о чем могут мечтать молодые девчонки? Мы тоже.

Должно быть, после того разговора я и решила сходить в банк. Мне хотелось видеть выражение лица Женьки. Я даже не знаю, как это объяснить… в общем, я ревновала немного. Понимаете, у нее не было парня. Божена все деньги тратила на себя и на меня. А когда денег становится больше, возникает желание что-то менять в жизни, хотя бы чуть-чуть. К тому же Боженка вполне себе ничего на вид. Так что она могла начать искать себе кого-то. Тогда я постоянно боялась, что она выйдет замуж и забудет про меня.

Сейчас я понимаю, что все это дичь полная, да и вообще – ей так и следовало поступить. Она бы все равно меня не бросила. Но где был тот человек, который мог бы дать мне это понять в то время?

Так что я потопала к банку. Хотела увидеть лицо Божены и понять, я ли все еще ее основная семья. Мне так не хотелось, чтобы меня кому-нибудь было мало.

Рядом с банком была стоянка, которой пользовались все, кому не лень – от таксистов до велорикш в летнее время. В тот день там тесно пристроились три-четыре знакомые машины, ни одна из которых не относилась к самому банку или его сотрудникам. И еще стояли два невзрачных автомобиля. Их я бы и не заметила, потому что они были обшарпанными. Но они все же привлекли мое внимание. Во-первых, они были чужими. А во-вторых, от них исходила совсем плохая энергетика. Так что я прошла мимо. Хоть трясите, не знаю, что еще можно было сделать. Не писать же докладную прокурору, что мне в моем городе стало некомфортно.

Об этом тяжело вспоминать, но мне нужно сказать хоть пару слов о том банке. Это было маленькое отделение неподалеку от центра города, и в нем постоянно работало не больше четырех человек. У входа скучал Андрюха – охранник, милашка и просто хороший парень. У него были жена и двое детей, чему я поверила, лишь когда он предъявил документы. Андрей носил воинственную фамилию, которая при ударении на другой слог превращалась в марку какого-то ружья. Впрочем, это не сильно помогло.

Еще в банке обычно находилась милая тетушка, которая всем заправляла, но в тот день она куда-то отлучилась. При ней вечно находился задерганный программист с полными мучения глазами, который, разумеется, тогда умотал вместе с тетушкой. Надо было, конечно, хоть раз поинтересоваться его жизнью, однако вид у него не особо располагал к общению.

Божена сидела за окошком единственной кассы, располагавшейся слева от входа. Касса не впечатляла. Красивая отделка поверх деревянных рам. Окошко из пластика. Что еще? Не знаю, никогда не была по ту сторону. Тревожная кнопка под столом – само собой, совершенно бесполезная. При нажатии на кнопку потолок должен обрушиваться и выпускать три взвода спецназа, скользящего по тросам с черных вертолетов с гранатометами наперевес. Что мне до отряда милиции, который, как там говорится, – выедет на место происшествия, чтобы засвидетельствовать состав преступления?

У Андрюхи не было даже пистолета. В нашей стране количество филиалов разных банков на душу населения является чуть ли не самым большим во всей Европе. Ставить повсюду вооруженную охрану – себе дороже. Видимо, чья-то умная голова решила, что дешевле будет стерпеть ограбление раз в миллион лет.

И, конечно, никаких видеокамер. Бюджет не резиновый. Находилась там обычная «вэбка», которой Божена иногда фотографировала клиентов. Постоянная запись никогда не велась.

Я зашла в банк, стараясь производить как можно меньше шума. Андрей сидел на стуле. Завидев мою персону, он попытался заграбастать меня своими ручищами, но получил нежный щелчок по лбу. Я приложила палец к губам и мило улыбнулась.

Божена сидела на своем месте, перелистывая какие-то бумаги. Через открытое окошко кассы я слышала сопение допотопного монитора, который давно уже нужно было выкинуть в форточку. Подойдя к окошку, я ткнула пальцем в сестру и пробубнила:

– Всем стоять, это ограбление.

Божена подняла на меня глаза, в которых я прочла, что я дура.

– Куда только охрана смотрит? – вздохнула она.

Я мило улыбнулась, отступила и покружилась на месте. Андрюха, конечно, косился на меня. Должно быть, жизнь в браке – худшая пытка для мужчины.

– Меня тут посетили смутные сомнения, – сказала я Боженке. – Надо тебя развести на новую куртку. Я буду в ней очаровательна. Правда?

– Угу. Капуста в новой обертке.

Я ликовала. Да, я играла дурочку, ну и что с того? Не хотела я никакую новую куртку. Вернее, хотела, но не в этот день. Раз уж об этом зашла речь, то я непривередлива в том, что касается новой одежды. Вот хорошие, прочные вещи, которые можно таскать годами – это для меня. Но и от нового тоже никогда не отказываюсь.

А Боженка все глядела на меня, и я подумала, как я ее люблю. Знаете, это тот оттенок любви, который по отношению к родственникам обычно осознается редко – основанный на благодарности, восхищении, признательности. Может, момент такой подобрался, когда я посмотрела на все свежими глазами. Не знаю. У Божены часто был такой взгляд: из-за окошка кассы, когда я приходила в гости, или когда она готовила на кухне, оглядываясь на меня через плечо. Вешала белье, смотрела телевизор, занималась на беговой дорожке, которая осталась от родителей. Только моя Божулька могла в любой миг обернуться и посмотреть на меня вот так.

И я счастлива, что на следующие несколько лет запомнила свою сестру именно такой – нежной, любящей, заботливой. Запомнила как не отступающую от своего дела, но всегда находящую момент, чтобы посмотреть на меня и безмолвно сказать: я тут, Алька, не бойся. Все будет хорошо.

Знали бы вы, как грела меня эта мысль в Темноте. Ведь это был последний раз, когда я видела Божену.

Я еще не закончила кружиться, как двери распахнулись с треском. Обернувшись, я…

Кстати, хороший пункт. Не могу точно описать первую реакцию.

В общем, представьте себе шестерых мужчин в масках и с пистолетами.

Нет, не отряд накачанных альфа-самцов в черных комбинезонах. Все было куда более прозаично. Неприметные городские плащи, небрежно завязанные на поясе, какие-то нелепые чулки на головах. И их было шестеро.

Верно, вспомнила. Это и было моей первой мыслью. Почему шестеро? Так грабят только в кино, и только крупные банки. При чем тут наше маленькое отделение, в котором и хранилища-то нет, да и сейф можно выдернуть из стены и утащить в одиночку?

Ступор пришел позже, и длился он недолго. Андрей вскочил с места, но его ударил в живот тот, что зашел вторым. К его голове приставили два пистолета, и мне показалось, что его сейчас убьют ни за что. О Божене подумала во вторую очередь, за что мне совестно по сей день. Странно, но за себя мне страшно не было. Наверное, я не верила в существовании смерти. Просто стояла на месте, опустив руки, и смотрела, как избивают Андрея. И все происходило в полном молчании.

Затем передо мной выросла фигура, уставившаяся на меня. Я лишь заметила, что в масках не было прорезей, и удивилась, как он что-то видит.

– Ложись, – потребовал он и ударил меня по щеке рукояткой пистолета.

Я только успела осознать, что лежу на полу, а мои очки слетели. Меня ни разу не били до этого. Даже сам удар не восприняла. Будто резко температура в голове повысилась. Страх еще не пришел, лишь в голове крутились какие-то дурацкие мысли: очки слетели, они же разобьются, меня увидят с размазанной тушью, как нехорошо.

– Кассу, – произнес кто-то другой. Я не видела его, так как продолжала лежать лицом вниз, нелепо раскинувшись на полу и поджав локти под себя. Щека горела пламенем, зубы свело ноющей болью. Мне очень хотелось отползти подальше, и я не могла собрать достаточно храбрости, чтобы это сделать. Андрей хрипло дышал, меня мучило желание обернуться, но я лишь прижалась больной щекой к холодному полу.

Я понимала, что Божене сейчас нужно скорее собирать деньги в одну кучу, однако шелеста денег не слышала. Прозвучал какой-то щелчок.

– Кассу, – повторил голос.

Не утерпев, я посмотрела назад. Легко сказать, посмотрела – я неуклюже перевернулась на спину, стараясь привлекать как можно меньше внимания и занимать поменьше места. Кто-то наступил мне ногой на плечо и тут же отошел. Я поняла намек и застыла, глядя, как один из грабителей сует пистолет в окошко.

– Быстро! – зарычал он.

Раздался сигнал тревоги.

Знаете, что было самым обидным? Этот чертов ремонт. Окошко месяца за три до того располагалось чуть левее, а с ним и место кассира. После небольшой перепланировки стол переместили, но тревожную кнопку оставили на месте. Для ее перемещения нужны были какие-то дурацкие документы, надо снимать пломбу, вызывать человека. И сделать это еще не успели. Словом, незаметно нажать на кнопку Божена не могла. Для этого ей пришлось наклоняться и тянуться в сторону – под дулом пистолета. Я так и не поняла, как у нее хватило смелости сделать это, но вызвать тревогу другим способом было невозможно.

Так что теперь всем было понятно, что Божена все же привела сирену в действие.

Никто из шестерки не подскочил на месте – они продолжали стоять, где были. Громила, стоявший у кассы, качнул головой. Его чулок неестественно растянулся по сторонам, и я поняла, что он улыбается.

– Венжега, – произнес он, и громыхнули три выстрела.

Это было по-настоящему громко. Кажется, я закричала, потому что не видела Божену, но понимала, что, кроме как в нее, в окошке стрелять было некуда. Двое грабителей обежали меня, выбили дверь в пристройку кассы и заскочили внутрь.

– Следить за входом! – рявкнул все тот же бандит у окошка. Похоже, он был главным. Один из нападающих присоединился к напарнику, стоявшему у входа, еще один держал пистолет у лба Андрея, глядя ему в лицо. Еще двое, судя по звукам, выдергивали сейф из стены. А главный подошел ко мне, задумчиво помахивая пистолетом. Вел он себя странно, хоть я и не понимаю, как должны вести себя грабители: в какой-то задумчивости оглядывался на одного из напарников и снова поворачивался ко мне, сжимая оружие.

И тут меня прорвало.

Я завизжала так, что он невольно отступил назад, и изо всех сил пнула его по стопе. От этого я чуть не прокатилась по полу в обратную сторону, но и он, похоже, не ожидал нападения. Отскочив назад, главарь чуть не потерял равновесие. Я уже поднялась на ноги, схватила стул и ударила его по голове.

Если вы думаете, что у меня случился приступ храбрости, то это не так. Страх был такой, что я сама не знаю – то ли была на грани потери сознания, то ли уже потеряла его к тому времени и двигалась механически. К моему горлу подступали рыдания. Если Божену убили, то и мне незачем жить. Так я думала.

Стул разлетелся, и у меня в руках остались две ножки. Главарь рухнул на пол, не выпуская оружия. Один из бандитов, стоявших у входа, нацелился в меня из пистолета, и случилось совсем непонятное – тот, который держал Андрея, отвел пистолет от его головы, повернулся, схватил за руку своего напарника и съездил ему по морде.

Андрей пнул его ногами и в результате сшиб обоих.

Не знаю, что было дальше. Последнее, что я успела сделать, это швырнуть обе ножки от стула в третьего, стоявшего у двери.

Затем мир взорвался радужными кольцами.

Я упала и больше не поднялась. Затылок вопил немилосердной болью, я куда-то ползла, обламывая ногти о пол под истошный вой сирены. Женские крики заполнили помещение, и я узнала Божену. Ты еще жива, сестренка, подумала я. У меня так болит голова, приди и посмотри, что со мной, я умираю.

И включите кто-нибудь лампочку, наконец.

Радуга исчезла, растворившись во тьме без следа.

– Алекса! – рыдал голос Божены в кромешной мгле. – Алекса! Ты меня видишь?

Я кое-как подняла руку и нащупала ее локоть.

– А что, светло? – спросила я, и мой слабеющий голос прозвучал откуда-то со стороны.

Громкие всхлипывания сестры не смогли разбить мглу на части. Ее волосы коснулись моего лица и открытых глаз.

С того времени бесполезных.

Глава 2

Как такое может быть? Весь мир сразу потемнел, и ничего светлого в нем больше не существует. Так зачем же кричать, что теперь в нем темно? Теперь это просто нормальный мир.

Вот только кому он нужен?

И боль. Странно. Что такое боль в мире, который состоит из боли? Обычное дело.

Движение. Меня куда-то везут, и я не пойму, куда.

Головы нет. Я не чувствую ее. Только тупая ноющая боль где-то в далекой части Темноты. Тебе тоже больно, стерва ночная?!

Раз головы нет, значит, болит что-то другое.

Остановка. Поток свежего воздуха. Так хочется вздохнуть полной грудью, но больно. Меня несут по ступенькам в двери. Я не вижу этого – Темнота мне услужливо подсказывает все, без чего я могла бы обойтись.

Врата чистилища. Огромная арка, уходящая в фиолетовое небо. Сейчас меня основательно почистят.

Добро пожаловать в Темноту, Алекса. Предъяви глаза, две штуки. Выиграй стильные очки.

Сознание, похоже, решило надо мной жестоко приколоться – начало возвращаться. Продавец боли, щелкнув пальцами, развернул передо мной расширенный ассортимент своего товара на любой вкус. Уйди, проклятый. Я знаю, у тебя на это дело круглогодичные скидки.

Здравствуй, доктор. Что ты прячешь свой скальпель? Я же вижу, он у тебя есть. Темнота не даст соврать. Я не могу ей не верить – мне больше общаться не с кем.

Что это у тебя в руке? А, всего лишь шприц… Давай…

Спасибо…

Почему подушка такая горячая?

Я поднимаю голову и тут же выгибаю шею, дергаясь на кровати под отвратительное бульканье. Что это за трубка в моем горле?!

Подушка снова бьет мне в затылок подобно молоту. Нет, это слишком несправедливо.

Пойду погуляю. У меня бессрочный абонемент в Темноту. Надо сходить посмотреть, что там интересного.

Вы не поверите: ничего. Даже кровать негде поставить. Прямо ложись и помирай.

Не хочу. Пойду обратно. Должно же тут быть хоть что-то еще.

Опять Темнота.

Как расколоть тебя на части? Где тот белый свет, из лепестков которого составляются цветы радуги? Покажите мне семь цветов. Покажите мне миллионы. Сейчас я смогла бы их увидеть. А когда все закончится, я нарисую их простым карандашом на листке.

Покажите мне хотя бы черное. Я хоть представляю, что такое черное. Снимите этот мрак. Хотя бы черное пятно на фоне Темноты. Я увижу в нем краски, о которых ни одно пятно не мечтало.

Темнота, раскрой себя, и я раскроюсь для тебя. Нарисуй мне барашка, дай образ морских волн. Поднеси меня чуть ближе к небесам, и отпусти в полет, который не закончится, пока взмах крыльев не услышу я вдали. Небрежно брось снежинки мне в лицо, и я почувствую их раскаленный поцелуй. Пусть ледяное пламя коснется моих рук, даря рисунок лучших нот, а нежный аромат цветов подарит ласковый покой. Направь ко мне кристаллы водопада, напои меня дождем. Дай мне понять, что я еще жива, еще цела, еще кому-нибудь нужна.

И заберите эту боль.

Темнота, ты почему молчишь? Я обращаюсь, ты отвечай. Не унижай меня. Дай мне понять, что я еще хоть что-то значу. У тебя нет ответов – так и скажи. Ты мучаешь меня – но где же хохот? А если не нужна я тебе, то отпусти меня. Я нарисую тебе множество дверей, и я согласна на ключ от любой из них, даже если там не то, что я хочу увидеть.

Я лишь хочу увидеть мир.

Если в чем-то есть моя вина, то я готова слушать. Не надо адвоката, ведь только Бог судья. Если я была слишком слепа, чтобы видеть знаки, то сейчас готова я смотреть во все глаза. Молчите все? Я поняла, что нет ко мне претензий. Ну, я пойду?

Где мой журнал, где моя жизнь описана? Что сделала я такого, что мне отключили свет? Какой же из грехов не оплатила? Я просмотрю журнал, затем сознаюсь. Но не могу читать я в Темноте.

Ведь боль – такой намек, да? Я должна сама все вспомнить? И что же именно я так должна понять?

Я раскалываю боль на части – сейчас это единственное, чем я могу заняться. На глыбы тяжести, на сгустки пламени, на ниточки агонии. Ищу себя и все, чем я являюсь.

Но там ничего, ничего нет!

* * *

Время, что с тобой? Ты вообще существуешь?

* * *

Я медленно открыла глаза.

Похлопала ресницами.

Тяжелое одеяло навалилось на меня вместе с больничными запахами. Зубы были разжаты, во рту стоял мерзкий вкус пластика. Трубка все еще позволяла мне дышать. Лампы светили прямо в лицо, их раздражающее сипение встало на слуховую вахту, заменяя звон в ушах.

Божена сидела рядом, глядя на меня. Ее побледневшее лицо повернулось в мою сторону, и губы задрожали.

– Алька, – произнесла она и обняла меня, сотрясаясь от рыданий.

Я попыталась что-то сказать, но трубка мешала.

– Сейчас, – сказала Божена, вытирая слезы. – Не двигайся, подожди. Я врача позову.

Она нащупала кнопку вызова и стала лихорадочно вдавливать ее.

Никогда не любила докторов. Надо сказать, не люблю и сейчас. Вроде бы и благородное дело делают, а все равно. Мне крутили голову в разные стороны, что-то спрашивали. Можно подумать, я была в настроении. Оставалось только лежать и мычать в ответ на все вопросы. Казалось, что я говорю осмысленно, но уже через пару секунд я начинала в этом сомневаться. Тем не менее, за одно только освобождение воздуховода я была готова отдать все карманные.