Эпос о бессмертном Ивановиче

Красота

на будущее он уехал в Крым, чтобы привести в порядок доставшийся в наследство от умерших родителей дом, а заодно заняться поиском скифских, греческих и других сокровищ, зарытых глубоко в земле или выброшенных штормами на морской берег, до которого от дома Харчука было рукой подать, в отличие от рынка, куда он добирался на велосипеде, читая размытые дождем объявления на столбах и заборах, успевая замечать урожай в садах и не забывая здороваться с выжившей из ума старухой, часто сидевшей на стуле у автобусной остановки под раскидистым платаном, на котором во время оккупации Крыма немцы повесили ее сына, но это было так давно, что хранилось в памяти лишь немногих оставшихся в поселке старожилов, но, стоило Харчуку повернуть за автобусной остановкой направо и завидеть торгашей, как апостолы на тайной вечере, восседавших за длинным деревянным прилавком, он вспоминал слова знакомого профессора, всерьез утверждавшего, что при всем внешнем отличии от неандертальцев и кроманьонцев, считающие себя цивилизованными во всех смыслах люди, дай им волю, готовы сожрать с потрохами друг друга, а однажды, вступив в спор с торговцем, на брошенное Харчуком с сарказмом: "у некоторых людей вообще нет прогресса", лениво отмахивая веточкой мух, роящихся над разложенными кусками сала, подчеревины и вырезки, заявившим, что "есть такие нации, которые древнее неандертальцев", забыв, что по образованию он переводчик, а не философ, Харчук едва не лопнул от злости, впервые в жизни столкнувшись с таким невежеством, не сразу, но постепенно успокоившись лишь миновав выстроившиеся в ряд торговые палатки с надувными матрасами, ластами и масками для ныряния, полотенцами, косынками, плавками и кремом для загара, и оказавшись возле кафе «Парус», встретившего Харчука полинявшим тентом над столиками, за которыми два ценителя пива в неспешной манере прикладывались к наполненным янтарной влагой пластиковым бокалам, после каждого освежающего глотка провожая скучающим взглядом белевшие на горизонте теплоходы, растворяясь, исчезавшие в завораживающей взор безоблачной лазури, неудержимо влекущей к морю прибывавшие самолетом, поездом или на своих собственных колесах орды отпускников, облюбовавших вытянувшуюся полумесяцем галечную полосу, в разгар сезона кишащую телами, точно как в день высадки десанта союзных войск на побережье Нормандии, – мужчин, стоя по пояс или по грудь в море, изучавших скользящих над волнами чаек с сосредоточенным выражением лица, будто готовясь принять самое важное в жизни решение, или как если бы они уже приняли такое решение, но, внимая холодному голосу рассудка, были не до конца уверены в истинности вещей, но чаще загоравших, валяясь широко раскинув руки, будто уставшие под конец игры футболисты, нехотя отрывая головы от подстилок, чтобы оценить девушек, войдя в воду, изображавших морских богинь или принимавших солнечные ванны в грациозных, подчеркнуто небрежных или естественных позах, не обращая внимания на женщин с бычьими шеями и круглыми, как сковородки, лицами, приехавших по совету докторов подкрепить здоровье целебным воздухом, насыщенным бальзамическими морскими ионами, эфирными маслами и хвойными фитонцидами, тщательно пережевывая медленными челюстями пищу жаривших на солнце перевязанные веревочками исполинские спины, издали напоминавшие мегалитические камни с острова Пасхи, вокруг которых не утихал звонкий гомон детей в панамках, несмолкаемым радостным визгом оживлявших посвященную одним лишь удовольствиям и отдыху райскую жизнь разморенного духотой пляжа, к концу дня усеянного окурками, расплющенными пивными банками, упаковками от мороженого, пакетиками от чипсов и обрывками газет со статьями о перестройке, не обошедшей стороной Афродитовку, хотя газеты обычно доставлялись в поселок с опозданием на три дня, а иногда их не было вовсе, вынуждая не только Харчука, но и всех его соседей узнавать из телевизоров о параде суверенитетов, объявленных бывшими Советскими республиками, решившими создать собственные независимые государства, об индийском питоне, проглотившем целую деревню, о жулике, укравшем в музее скульптуру спрятав ее в штанах, об американском школьнике, застрелившем на уроке восемь человек, о странном китайце, прожившем семь лет на крыше собственного дома и не желавшем спускаться на землю, о европейской семье, решением суда подвергнутой крупному денежному штрафу за нанесение морального ущерба и ущемление прав принадлежавшего им кота, пожаловавшегося по телефону на хозяев в службу спасения, о жене, арестованной полицией в постели за отказ заниматься сексом с собственным мужем, о демократии и прогрессе, несущих всем народам мир и процветание, о встречах политиков на обнадеживающих своими результатами саммитах, о летающем в космосе телескопе, позволившем ученым измерить границы Вселенной, которая оказалась гораздо больше, чем предполагалось ранее, и это было очень важной новостью, о решении японского робота сменить пол и, основываясь на фактах собственной жизни, написать бестселлер в жанре стимпанк с продолжением, о принятом парламентом новом законе, направленном на формирование в обществе позитивных представлений об ожидаемом в недалеком будущем прогрессе, о миллиардных сделках и котировках акций, о разных знаменитостях и звездах Голливуда, зарабатывающих миллионы белоснежными улыбками, о непрекращающихся войнах, конфликтах, столкновениях, взрывах и беспорядках в горячих точках мира, торжестве демократии и неизбежности прогресса, задумавшись о котором, Харчук вступил сразу во все партии, офисы которых находились по коридору в разных комнатах на первом этаже бывшего здания библиотеки, по дороге домой заглянув к Ивановичу, застав того за сооружением коптильни для рыбы под раскидистыми ветвями навалившейся на крышу гаража яблони, Харчук поделился свежими новостями, и, повторив слова из прочитанной накануне газетной статьи, в которой утверждалось, что несущая человеку свободу западная демократия имеет очевидные преимущества перед социализмом, он был озадачен, услышав, как, отложив в сторону молоток и высморкавшись, Иванович ответил:

– Я этого не заметил, —

и закончив с изготовлением коптильни, с утра взявшись обрезать сухие ветки, в точности как было написано в купленной на почте брошюре с советами для садовода-любителя, осмотрев со всей тщательностью фруктовые деревья, Иванович заметил в заборе небольшую дырку, а в ней – выжидающе замерший кончик кошачьего носа, скорей всего, имевшего отношение к исчезновению жареной рыбы, оставленной Ивановичем в тарелке на кухне, и проводив сощуренным взглядом таявшую в безбрежном голубом небе белую дорожку, вернувшись в рыцарский замок, обретший после ремонта вторую молодость, до конца дня Иванович был занят разными делами по дому, а незадолго перед сном открыв на закладке книгу, увлекшись чтением, когда пришла пора "дать отбой", он потянулся к настольной лампе, как вдруг услышал раздавшийся в зацементированных мозгах знакомый голос:

– Читай дальше, —

и уступив бессмертию, пожелавшему узнать историю жизни немецкого танкиста, в годы Второй мировой войны оказавшегося на Восточном фронте и честно живописавшего обо всем, что ему удалось увидеть и пережить, включая смерть товарищей, ранения, плен и долгожданное возвращение домой, дочитав до конца и пытаясь уснуть, Иванович вдруг вспомнил, как давным-давно, много лет назад, перед полетами в первую смену, прислушиваясь к доносившимся со спортивной площадки неразборчивым голосам и ударам мяча, он лежал с закрытыми глазами, ощущая легкое, едва осязаемое прикосновение к лицу теплого летнего ветерка, и превратившись в невесомую пушинку, парящую между небом и землей, он не заметил, как оказался наедине с загадочными туманностями, галактиками и мириадами звезд, и завороженный струящейся с небес божественной тишиной, замерев в немом восторге, он увидел сверкавшие великолепием купола семи небес, а еще выше – миры загадочной Брахмалоки, в которых растворялись все созданные умом иллюзии, различия и сомнения, а также причины, их порождающие, а над всем этим – сиявшие в отдалении величественные и могущественные миры Бесконечного, как вдруг с небес отчетливо прозвучало: "упорствуй в собственном принципе добра", но больше Иванович ничего не расслышал, быть может, по этой причине в его личном деле, в служебных аттестациях и характеристиках, объективно отражавших летные, организаторские и другие личные качества Ивановича, такие как преданность партии, верность воинскому долгу и готовность по первому приказу командования не колеблясь выполнить самое ответственное задание, со временем появились записи: "неоднократно нарушал дисциплину", "бывает высокомерен", "замечен в пререканиях со старшими по званию" и даже – "склонен к неподчинению", но все эти мелкие происки и интриги начальства, сводившего счеты с неподдающимся перевоспитанию Ивановичем, после выхода на пенсию для него уже не имели значения, и просыпаясь по привычке ни свет ни заря, он обливался холодной водой, до покраснения обстукивал ладонями тело, поглядывая на будильник, быстро одевался и, собравшись, захлопнув за собой калитку, с термосом, завернутым в бумагу бутербродом и заведенной внутри пружиной бодрой походкой маршировал к морю встречать рассвет, вспоминать оставшееся за плечами былое и, всматриваясь в плывущие за горизонт миражи, размышлять о времени, не вытекавшем из будущего и не исчезавшем в прошлом, под мерный плеск волн и пронзительный крик барражировавших над галечным берегом чаек обдумывая предложение Харчука отправиться в путешествие по Крыму для ознакомления с историческими местами и достопримечательностями полуострова, и, так как всю зиму простоявшие в гараже без движения «Жигули» Харчука к длительным путешествиям оказались не готовы, и даже не желали заводиться, хотя свечи, как утверждал Харчук, были почти новыми и аккумулятор выдавал приличную искру, с рассветом выехав на машине Ивановича, сверяясь с дорожной картой, за лето они исколесили южное побережье Крыма с его неповторимыми пляжами и набережными, памятниками архитектуры и историческими улицами, музеями и театрами, филармониями и храмами, парками и садами, дворцами и зооуголками, заказниками и заповедниками, спрятавшимися в горах монастырями и урочищами, долинами и яйлами, реками и озерами, бухтами и заливами, водопадами и пещерами, развалинами крепостей и старинных каменных башен, морскими портами и киностудиями, проигнорировав лишь "Места отдыха с детьми в Крыму", и посетив Никитский ботанический сад, осмотрев Верхний парк и насладившись видами пышных и ухоженных цветников в окружении залитых солнцем зеленых лужаек, прогулявшись дорожкой, ведущей от колоннады летнего театра к пальмовой аллее, впечатленный розарием с фонтаном и коваными арками, садом с альпийской растительностью, напомнившим Ивановичу о службе в Германии, и величественными пирамидальными кипарисами, выстроившись в ряд похожими на стартовые позиции ракет, глядя в безоблачное небо замерших в ожидании команды, спустившись в Нижний парк, облюбовав скалистый склон расположившийся на старинных террасах, связанных многочисленными лестницами и разбегавшимися в стороны тропинками, прислушиваясь к ласковому журчанию ручейков, миниатюрным водопадам и вертикальным фонтанам, резвящимся в каменных чашах и бассейнах с кувшинками, разноцветными лилиями и снующими в воде золотыми карасями, остановившись возле скульптуры мальчика, вынимающего из ноги занозу, и переведя взгляд с взявшегося неизвестно откуда кота, задрав нос и ловя шевелящимися ноздрями воздух к чему-то принюхивавшегося, на Харчука, с аппетитом жующего бутерброд с колбасой, подумав, что в Приморском парке они всегда успеют побывать, ведь лето еще не закончилось, Иванович с вдохновением произнес:

– Поехали в Массандру, —

а всего через час, надышавшись винным духом, витавшим снаружи бочек в прохладе подземных галерей Массандровского завода, на предложение Харчука продегустировать уникальный Мускат белый Красного Камня Иванович заявил:

– Меня интересует Мускат розовый Гурзуф, урожай 1925 года, —

но, узнав, сколько стоит бутылка этого Муската, ничуть не расстроившись, с легкой душой Иванович добавил:

– В другой жизни попробую, —

и уже солнце клонилось к закату, когда, будучи после всего выпитого относительно трезвым, решив продолжить дегустацию, Харчук попросил Ивановича притормозить возле небольшого винного погребка, что неподалеку от канатной дороги на Ай-Петри, и с видом знатока приложившись к бокалам, принесенным на специальных деревянных подставках с номерками, не успел Харчук возразить Ивановичу, как оказалось, неплохо разбиравшемуся в коллекционных и марочных винах и в двух словах объяснившему товарищу, чем херес отличается от мадеры, как его неожиданно развезло, и, с трудом поднявшись из-за стола, на заплетающихся ногах с помощью Ивановича он добрался до машины, упав на сиденье, уронил голову на грудь и в тот же миг уснул, а на следующее утро, заехав в Гурзуф, на набережной Иванович с Харчуком заказали по тарелке плова, жареной барабульки и только что испеченной и еще дымящейся во рту лепешке, после чего Харчук вдруг вспомнил, что они еще не были в Восточном Крыму, с его заповедными горами, потухшими вулканами, руинами укреплений и древних храмов, голубыми бухтами и пляжами с перетертым морской волной чистым песком, похожим на яркие крупинки золота, и другими неповторимыми местами, где можно насладиться букетом знаменитых вин и коньяков или шампанским из подвалов князя Голицына, и выслушав Харчука, имевшего собственное мнение о князьях, в прежние времена живших на широкую ногу в дворцах за счет простого народа, Иванович с присущей ему лаконичностью, не раздумывая, ответил:

– В субботу поедем, —

и подготовившись к путешествию, выехав из Афродитовки ранним утром, когда солнце еще не раскалило сверкавший над морем в безоблачном небе воздух, спустя два часа они уже следовали в направлении Судака петлявшим среди горных вершин шоссе, как вдруг, заметив в зеркале заднего вида быстро растущее в размерах облако пыли, Иванович прибавил скорости, не внимая стенаниям Харчука, на крутых подъемах и стремительных спусках боровшегося с приступами тошноты, и только, лишившись терпения, Харчук стал умолять ехать помедленней, как Иванович внезапно остановил машину у обочины и, точно готовясь катапультироваться, застыл в томительном ожидании, а вскоре асфальт задрожал, как если бы в горах случилось землетрясение, послышался нарастающий грохот и, вжавшись вспотевшей спиной в сиденье, побелевший от страха Харчук проводил изумленным взглядом пулей пронесшийся мимо самосвал, кренясь на вираже и оставляя за собой медленно оседающий над дорогой шлейф белой пыли скрывшийся за поворотом, и потрясенный случившимся, Харчук пришел в себя лишь когда Иванович, о чем-то задумавшийся, тронул в путь, и петлявшая ужом вырубленная среди скал дорога, нырнув вниз, устремилась навстречу поднимавшемуся над морской гладью солнцу, окрасившему струями света прибрежные камни, гальку и пенящуюся радужными искрами волну, и затормозив возле придорожного кафе, разговорившись с отдыхавшим на раскладном стуле в тени полотняного навеса в одних плавках и покрытым коричневым загаром молодым человеком, поведавшим путешественникам о достопримечательностях здешних мест, каких было немного, заказав две порции мороженого и пару бутылок воды из холодильника без газа и сахара, Иванович присел за столик, разглядывая облепленные похожими на скворечники домами подступавшие к шоссе холмы, пока Харчук таращился на молодую женщину с фигурой морской богини, наклонив голову к бронзовым плечам, выжимавшую сверкавшие на солнце капли воды из слипшихся после купания мокрых волос и, надев солнцезащитные очки, улегшуюся на ярко-полосатый шезлонг, изящным движением полусогнув глянцевое от загара колено, облизывая фруктовое мороженое, Харчук заметил Ивановичу, что неплохо было бы иметь здесь дом, в ответ на что Иванович согласился:

– Неплохо, —

и задержавшись ненадолго в Судаке, прогуливаясь набережной, окунувшись в воспоминания, навеянные выглядывавшими из-за пальм корпусами санатория ВВС, где он не раз отдыхал еще будучи на военной службе, Иванович ушел в себя и нарушил молчание лишь в Коктебеле, рассказав Харчуку в таких подробностях историю русского воздухоплавания, что до самой Феодосии Харчук не умолкал, взахлеб делясь с Ивановичем идеей самим сконструировать планер, и только при виде нависших над дорогой прямоугольных и круглых башен Генуэзской крепости, с суши и с моря оборонявшей древнюю Кафу, Харчук вдруг выпалил:

– А мы можем и на воздушном шаре летать, —

и осененный пришедшей ему внезапно в голову мыслью облететь вдвоем с Ивановичем на воздушном шаре весь мир, разглядывая с вершины холма окрестности мыса святого Ильи, прикрывая от сильных ветров Феодосию с юго-запада замыкавшего собой главную гряду Крымских гор, протянувшуюся вдоль южного берега Крыма, ступив на стертую временем восьмигранную бетонную плиту, раскинув руки, точно крылья, Харчук с пафосом изрек —

– Я похож на Икара, —

на что Иванович ответил:

– Остатки орудийной тумбы времен Второй мировой, —

и продолжив путешествие, по просьбе Харчука остановив машину не доезжая населенного пункта Батальное, пока Харчук с металлоискателем бродил в поисках клада, присев на край вросшего в убеленные солнцем камни по самую амбразуру бетонного дота, каких вдоволь разбросано в дышащей горьким разнотравьем и зноем крымской степи вокруг выжженных солнцем поселков, в героических названиях которых – грозный дым былых сражений и витающий повсюду незримый дух русского воинства, Иванович с задумчивой на губах улыбкой прислушивался к звенящему в воздухе жаворонку, и уже перед самой Керчью, у крепости Ени-Кале, предложив Ивановичу подкрепиться, с набитым пирожком ртом кивнув на крепость, Харчук как бы невзначай заметил:

– Похожа на подсвечник, —

но, услышав ответ Ивановича:

– Похожа на пусковую установку с тремя баллистическими ракетами, —

с удивлением вытаращился на крепостные стены, а вскоре они были на набережной, хотя в городе Керчь – это понятие растяжимое на сорок два километра, причем первыми эту красоту в полной мере оценили неандертальцы, поселившиеся на берегу пролива около сотни тысяч лет тому назад, о чем свидетельствуют результаты раскопок, и поднявшись широкой лестницей с грифонами, сторожившими покой античного города Пантикапей, что расположился на склонах горы Митридат, у подножия которой в склепе Деметры Иванович задержался у изображения богини, взиравшей из небытия с печалью в темных глазах, и после осмотра Царского кургана – высеченной в монолитной скале погребальной камеры, формой прохода напоминавшей кипарис, у древних греков считавшийся деревом мёртвых, до самого форта Тотлебен, в прошлом – главного форпоста юго-запада Российской империи, пристально всматриваясь в лазурную даль на горизонте, Иванович слушал Харчука, хваставшегося найденным в форте обломком кирпича с хорошо сохранившимся царским клеймом, и лишь оказавшись в небольшом поселке Эльтиген, от старых пирсов которого в конце гражданской войны уходили последние корабли с остатками белой гвардии, а в сорок третьем, высадившись в шторм под ураганным огнем свинца и стали, на этом месте вгрызались в землю десантные батальоны морской пехоты Черноморского флота, костями усеявшие вздыбленный яростью клочок русской земли, но так случилось, что весь интерес Харчука к дальнейшему исследованию Крыма отбила обычного вида колючка, внезапно вонзившаяся Харчуку в зад, когда, добравшись до оконечности полуострова, в крохотной бухточке, окруженной живописными скалами, любуясь открывавшимся видом на таявший в золотой дымке пролив, он по неосмотрительности уселся на камень и тотчас вскочил с гримасой боли на лице, и это ранение, полученное Харчуком, оказалось нешуточным и потребовало такого длительного лечения, что лишь полгода спустя, ближе к весне, Харчук уведомил Ивановича, что, будучи абсолютно здоровым, он готов возобновить путешествие, и заранее оговорив маршрут, в одно прекрасное утро выехав из Афродитовки, домчав до Симферополя, на окраине города, поднявшись на пригорок, Иванович и Харчук исследовали пустырь, носящий громкое название Неаполь Скифский, от которого осталось всего ничего-фундамент какого-то строения да башня, похожая на мавзолей с каменной нишей могилы царя Скилура, и постучав кулаком по земле, воочию представляя, что где-то здесь, прямо под ногами, или вон там – у оврага с пасущейся козой, лежит себе полнехонький кувшин боспорских статеров, Харчук был страшно разочарован, узнав от ковырявшегося в камнях с задумчивым видом загорелого экскурсовода, что жители Керменчика и других пещерных городов были такими бедными, что за отсутствием монет использовали круглые морские камушки, и натерпевшись от османов, после присоединения Крыма к России в 1783 г. гордые потомки греков и скифов снялись с родных мест и ушли искать счастье на малороссийскую землю, и уговорив Ивановича, не откладывая, ехать на мыс Тарханкут, спустя каких-нибудь три часа Харчук, воображение которого не знало границ, внимательно изучал останки греческих усадеб и скифских городищ со следами тарана на отшлифованных временем и убеленных солнцем руинах, хранящих молчание вот уже две с половиной тысячи лет, и ничего не ответив Ивановичу, вглядываясь с берега в морскую даль произнесшему мечтательным голосом:

– Красота, —

в повисшей тишине Харчук вдруг явственно ощутил близость кладов, которых в Крыму не перечесть под руинами скифских, античных, византийских и генуэзских крепостей, у подножий гор, у пересохших водопадов и в откликающихся эхом пещерных городах, а также вдоль петлявших в ущельях тропинок и под исписанным петроглифами валуном с изображением

Ерунда

древнего человечка, размахивая руками чему-то в каменном веке страшно удивлявшегося, в точности как одна торговка, державшая собственный бизнес у дорожного знака с названием поселка, быстро сделав мучимым жаждой путникам по стаканчику чая, окинув пристальным взглядом Харчука, поспешившего добавить:

– И какие-нибудь бутерброды, —

ответившая с необычайной уверенностью:

– Есть все, —

и подкрепившись, с новыми силами тронув в путь, не прошло минуты, как Иванович свернул на развилке и перед путешественниками предстала степь с убегавшей в марево на горизонте безлюдной дорогой, однообразие которой скрашивалось вымершими автобусными остановками, унылыми столбиками кенотафов, мелькая на обочине напоминавших о бренности бытия, и любуясь попадавшимися иногда незамысловатыми фургонами пасечников, занятых добычей меда, собранного трудолюбивыми и суровыми крымскими пчелами, маковыми полями, зыбкими миражами хуторков и оазисами садов, плывущими в колеблющемся от зноя воздухе, и древними курганами, у пологих подножий которых, точно Ноевы ковчеги на обветренных склонах библейских холмов, доживали свой век печальные руины коровников и свинарников, черными глазницами амбразур смиренно взиравшие в небеса, отвечая безмолвием, примирявшие вечность с видимостями всего в этом мире тленного, Иванович не проронил ни слова, пока, проезжая мимо спрятавшегося за высоким забором полуразрушенного завода с обшарпанными стенами и выбитыми стеклами, Харчук, без умолку критиковавший перестройку, гласность и власть, не попросил притормозить у заколоченных досками ворот, и услышав от Ивановича:

– Если очень нужно, то почему бы и нет, —

только Харчук прильнул к щели в заборе и, весь сосредоточившись, как если бы он был в разведке, стал разглядывать зиявшие пустотой выбитые окна заброшенных корпусов заросшего бурьяном, охраняемого одними тополями хлебозавода, как, внезапно атакованный выскочившей из кустов шустрой собачонкой, судя по манере немедленно предъявлять мелкие, но острые зубы, подвизавшейся в сторожах, он вынужден был спешно ретироваться, и доехав без приключений до Перекопского перешейка, поднявшись на древние рвы и бастионы, с которых хорошо была видна одна лишь гулявшая волнами разнотравья звенящая, стрекочущая и жужжавшая степь, Иванович замер, и даже Харчук, оказавшись рядом, и тот замер, и забыв на некоторое время о кладах, стоял не проронив ни слова, вслушиваясь в звонкие и чистые голоса невидимых жаворонков, гоняясь с ветром наперегонки в сверкавших до блеска солнечных струях доносивших самую пронзительную и щемящую ноту до небес, и возвращаясь в Афродитовку, дав крюк в сторону моря, свернув на разбитую колесами грунтовку, они последовали за двумя бежавшими впереди шустрыми пичужками, задорно тряся хвостами указывавшими путь через маковое поле к небольшому рыбацкому хозяйству с похожей на барак мазанкой, баркасом на полозьях и висящими на кольях сетями возле длинного почерневшего сарая, примостившегося к груде валявшихся на берегу камней, и хотя целью Ивановича и Харчука был всего лишь осмотр незнакомой местности, заметив остановившуюся у распахнутых настежь ворот машину, рыбак, потрепанной одеждой и особенно суровыми чертами лица больше похожий на морского разбойника, предупредил Ивановича и Харчука, что нырять с аквалангом запрещено, так как в любую минуту могут появиться пограничники: