Сочи любим очень

«Флаг развИвается…»

Немолодые родители-работяги раболепствовали и умилялись ей с рождения, и Каролине ее имя шло. Легко выстраивался ряд ассоциаций: королева, принцесса… Она была из тех, что «на горошине», откуда, несмотря на ее крохотность, все прочие почему-то видятся крошками-горошинками. И вот, скажем, соседка поздравляет с 8 марта, а такие, как Каролина могут – нет, не проигнорировать – поблагодарить и… забыть прибавить хотя бы «вас также!» Да еще первоклашкой прыгала через скакалку, бегала, баловалась она, задрав нос, с явным выражением превосходства на персиковом личике…

Но в разные периоды жизни они разные бывают, такие вот принцессы-королевы, королевствующие модели-артистки-активистки. Одна, например, «икона стиля», вдруг ушла в монастырь. Другая покорила самого Алена Делона, родила ему троих детей и бросила, еще не раз успешно брачевалась, писала книги… В конце концов поселилась на немецком островке – уже не получалось покорять, ударять по мужским глазам и сердцам? Или устала от неминуемой «сдачи»?

Каролина книги сроду не читала и не писала, образованием не отягощалась – зачем это, между нами, если верить Экклезиасту? Но на пляже родного города-курорта, загорелая, в белом купальнике, солнечный удар обеспечивала даже в отсутствии солнца! Даже неподъемным дядькам, лелеющим в шезлонгах животы-глобусы с ниспадающими на них дамскими грудями. Нет, ну если известен миру король-солнце, то почему бы не быть и королеве-солнце?

Но миленький собственный остров – это была такая придумка-присказка у Каролины. («Подальше от всех… дубье, пеньки!») Однако, вряд ли выдержала бы там и пару дней – публику любила. То есть, понятно, себя в кругу ослепленной ее блеском публики, а тем, кто не ослеплялся, могла и сама глаза выцарапать! Вообще «моралью не заморачивалась», как считала одна ее конкретная соседка, учительница… ну, неважно чего. Еще встряла однажды, увидела, как эта «королева», «здоровая дылда», строго указует матери, очень нездоровой: «Пришить!» (Имелась в виду чуть свисающая со школьного жакетика пуговица…) Но кто у нас, скажите, не критик «королев», «дубья и пеньков», себя при этом считая раритетной березкой?! А бывают еще и роковые березки! Но об этом дальше, потом…

К тридцати годам Каролина, конечно же, обрела свой королевский островок-уголок – в дорогой большущей квартире. Далеко позади осталась родительская хрущевка и вообще солнечная родина, разные неинтересные места и местечки, где иногда приходилось трудоустраиваться. Столичный законный муж – искусствовед, эксперт, советчик новоявленных коллекционеров, сплошь миллионеров да миллиардеров. Амбициозный и перспективный, завел себе, правда, амбициозного и перспективного красавчика в массивных очках, секретаря… От слова «секрет»? «Для маленькой компании большой, большой секрет»? Ну и что, и ничего особенного, не секретаршу же – для Каролины опасней было бы!

Да нет, нормально они жили с мужем, всякие там продвинутые хобби допускались. Детишек завести не спешили, в красивой клетке иностранные словечки покрикивал попугай (кошки-собаки – ну их, больно много внимания требуют!). Супруг организовал Каролине заграничные дизайнерские курсы, еще и распорядился повесить в офисе ее абстракционистское творение «Нектар и амброзия». Отважные такие разноцветные мазки на белом, в черной раме впечатляющего веса и размера. (Что сорняк амброзия, мучитель матери-аллергика, надо же, еще и пища богов, Каролину тоже впечатлило…) И вот казалось бы – твори, цари себе, содействуй мужу в его сложных посреднических делах! Да, так оно и шло-катилось… но отнюдь не вечно. Не дано, видать, нашим красавицам, даже с заграничным монархическим именем, без плебейских амурных мук обойтись! Обойти их как-то так осторожненько аллеями-садами-огородами…

Выполняя однажды одно деликатное мужнее поручение, Каролина, – вот уж точно бес попутал, – бешено влюбилась. По сути, первый раз в жизни… Наверно, расслабилась, уверовала в то, что уже и не королева – богема, что еще круче! Какой это король поднял с пола, подал упавшую кисть какому-то там художнику?! Ох и влюбилась! Но не надо об этом. Главное, плачевно закончилась длинная многостраничная эта love story. И красотка-абстракционистка Каролина в результате снова оказалась в родительской хрущевке. С официальной тяжелой инвалидностью и без мужа, бывшего уже, без преданных стариков-родителей уже, понятно.

И без предателя-любовника, что тоже понятно. Весьма немолодой и очень, очень знаменитый (кто?! Вот все так и расскажи!), он потерял к ней интерес, когда фатально сорвалось рождение королевишны. Уверял, эстет, что Каролина – его муза, произведение искусства, но, увы, синеглазый белокожий клон не удалось заполучить: «Беременная эта балда, эта лихачка, из-за какого-то велосипедиста вырулила в дерево у моей дачи!» В березу, тоже ведь русскую красавицу белотелую! Эх вы, березки-березоньки, калины-рябины, ивушки плакучие… В общем, приятель звезды, тоже светило, профессор медицины, помог поставить Каролину на ноги, а ручкой помахать на прощанье он и сам сумел. Видать, как и она, «моралью не заморачивался».

Слушайте, да что всё про мораль да мораль! У нас народ, коллективный кладезь мудрости, как ведь рассуждает? Какие породил фольклорные перлы-драгоценности, не лягушек же, скользких горлопанок? А вот, например: «Моя хата с краю», «Трудами праведными не нажить палат каменных»! И много еще чего насочиняли лапотные крепостные рабы, которых, как известно, веками пороли, продавали и покупали. И сейчас норовят! Но лучше… Лучше, пожалуй, вспомнить про красивый родной город Каролины, который начал бурно строиться, готовиться к Зимней Олимпиаде. Представим-ка себе тамошний замечательный будний день, свежий, весенний! И глянем на несвежую бедолагу эту, Каролину.

Хмурая, со всклоченной тяжелой головой, она все тычется носом в подушку. А на дворе солнце в разноцветных, разномастных облаках, порывистый ветер с моря… Но подняться с постели неохота, да еще под немигающим взглядом соседского кота, тоже ярко разноцветного – разнежился на подоконнике! Хозяйка, ботаничка, зоологичка, что ли, заставила окна вонючей геранью, вот и шастает по всему дому! Еще и не кормленный, поди, нищей своей пенсионеркой. Но встать, прогнать котяру не получается… Да пусть пока!

Нет, но как смотрит, как смотрит на Каролину, черт полосатый! Черно-бело-рыжий, точнее… Ничего вроде не выпрашивает. Что-то как будто силится сказать? Как тот здоровенный говорящий кот в «Мастере и Маргарите» – романе, от которого, Каролина еще помнит, положено мурлыкать от восторга… Вот и этот вроде мурлычет, интригует, интересуется: «Вернуть хочешь своего любовничка знаменитого? Или что, денежки его хочешь? Полно ведь, хоть и прибеднялся по советской еще манере, ловкач такой… Чего вообще хочешь? Я исполню! Ну пофантазируй, пофантазируй… Есть у тебя фантазия? А ну-ка напиши…» Весело ощерив разноцветную морду, диктует: «У черного президента на Белом доме развевается красный флаг! И зовут его Барак!»

Что?! Стишки политические? Да зачем мне твоя политика – чушь собачья… кошачья! Не интересуюсь я, кот ты ученый, идиот усатый!! Но, точно под гипнозом, Каролина тянется к тумбочке, слепо шарит в поисках ручки – тут ведь, кажется, среди всякого хлама. Падает пивная, пустая бутылка, катится, звякает, здороваясь со стайкой других на полу… А, ну вот, нашлась ручка. На полях квитанции за электричество (говорят, скоро подорожает!!) Каролина царапает: «На белом доме развИвается флаг…» Развивается, раскручивается, звенит еще, еще одна спираль несуразного, однообразного человеческого бытия на Земле. Замерла спираль затейливых прыжков, прогулок и поездок красоточки Каролины… Горемычной горошинки этой в крутом, шутовском гороховом супе-вареве, именуемом жизнью!

Пофантазируй… Да что тут фантазировать? Надо только, чтобы тогда, за минуту до неминуемого столкновения, до роковой этой березы, сломавшей ее, ее мерседес, всю ее жизнь, Каролина просто сбавила скорость – и все! За минуту до неминуемого… Наказания неминуемого, что ли, как некоторые злорадствовали?! За что? Чем она хуже других? Наоборот – красивее! И пусть все-все флаги, флаконы шикарных духов, букеты цветов как прежде – ей, для нее!

Невесомым сухим лопухом вдруг на голову Каролине валится какой-то маломерный жакет, мазнув по зажмурившимся глазам… Внезапным майским громом рокочет голос матери: «Все! Хватит командовать, командирша! Сама давай пришивай пуговицу!! И садись уроки учить, троечница, лентяйка! Правильно Амалия Степановна говорит: по-другому с тобой надо! В стране перестройка и ты перестраивайся! Вот и будешь жить, зарабатывать, как человек! Как достойный член общества!»

А, ну да, соседка преподавала обществоведение… А мать… Господи, да разве она когда кричала на любимую дочечку так жутко? И папуля, даже выпивши, знай только по головке гладил и улыбался! Ох, поди заросло там все у них на кладбище… лежат тихонько, уж наработались, навкалывали… Каролина с усилием ковыляет к окну, где учительский котяра беззвучно зевает во всю пасть, чертов гипнотизер. Мельком холодно оглядывает ее и, задрав хвост, прыгает на облезлую крышу своего балкона. Домой, понятно, чесанул, гулена: с недобро нахмурившихся небес шумно летят первые капли дождя. Собачонку, что ли, завести, они преданные… Но опасно: еще начнет гипнотизировать, стишки диктовать, как этот черт разноцветный!

«Коровки, коровки… Бычок!»

                   Замечательным сочинским музыкантам

– Вот слушай, слушай… Да не копайся в своем телефоне, смотри! Новый животноводческий комплекс в Томске: везде автоматика, коровы бродят по всему коровнику, сами становятся, когда хотят, на дойку! А людям запрещено на них кричать, вообще громко разговаривать, тем более нецензурно. Вот в моем детстве, например….

На телеэкране плечистый дядька-механик рассказывал довольно убедительно, что на работе «перестал выражаться». «Да и дома тоже!» (Чуть замявшись…) Никита рассмеялся. А бабушка продолжала свои невероятные воспоминания. В хрущевские далекие годы на санаторной площадке вечерами играли в волейбол, азартно, громогласно! И, представь себе, «совсем без ненормативной лексики»! Да неужели можем?

У бабули на кухне – лепота и вкуснота. Все-таки почаще надо забегать, так она всегда радуется…

– Меня недавно звали в городишко в Сибири, где-то рядом с этим Томском, ба. Бродил бы по нему коровкой и делал им музыку, как хочу. Полный карт-бланш! И хорошие обещали бабки… деньги.

– Бабки? Бабки! – бабушка тихо негодует, – А за что?

– Организовать надо им ансамбль, ну и преподавать, – культуру поднять, в общем! Чтоб не пили и не матерились! Мэр, нестарый еще дядёк, подошел, представь, после концерта у них в санатории, повелся на мои солидные очки, наверно!

– Ты же из интеллигентной семьи, пианист с прекрасным образованием, с сольными концертами, талант! Хоть и играешь в этом своем джазовом трио. И очень, очень опростился с тех пор, как вы с Анечкой… Молчу, молчу… Но раз в вашей бедной, как церковная мышка, филармонии не могут тебя хотя бы на конкурс какой-нибудь направить – вот и езжай поднимать культуру! И свою тоже, между прочим! Как раньше комсомольцы-добровольцы ездили поднимать целину? Очень красивый путь к славе! Тебе же двадцать семь, еще не вышел из комсомольского возраста…

– Да какие сейчас комсомольцы-добровольцы, ба? Какая слава? «Быть знаменитым некрасиво», как тебе известно. Это толстячок мэр был с амбициями, явно мечтает на орбиту выйти за счет культуры! И нечего в Сибирь единственного внука выпроваживать… Хотя он все равно тебя обожает! И джаз очень даже обожает, запомни… Ну абсолютно все съел у тебя, как всегда, извини… спасибо, мерси… побежал я, бабуленька.

Никита обнял ее, клюнул-чмокнул в макушку и умчался. Потом, правда, пришлось возвращаться – забыл телефон.

– И в прошлый раз тоже, помнишь? Ах, какой рассеянный! У вас, маэстро, все приметы даже не таланта, а гения, – что еще покинутой, поскучневшей бабушке остается делать? Только подшучивать…

Зря смылся от нее, от разговора, всегда сворачиваемого на один и тот же лужок с коровками. («Гнобимый потакающим «мерзкой попсе» государством талант…», гений вот уже! И еще темка: Анна, его бывшая, «…для преподавателя вуза слишком, мм-м… яркая, но такая порядочная девушка!»)

Да, зря убежал, надо было покемарить на лоджии. На улице-то – жуткое пекло. Родимый город-курорт почти опустел, как в итальянскую сиесту, и дел никаких. Сольный концерт в доме отдыха («Музыка европейских романтиков») только послезавтра. С рестораном, где подрабатывал, распрощался, там теперь бряцает, неплохо, кстати, женский квинтет в шортиках. Домой неохота, хотя Никита давно настоял на полной автономии, родители – комсомольцы-добровольцы те еще! На пляж рвануть? И такой, где есть хоть квадратик бесплатной тени…

Объевшийся рот раздирала сонная зевота, к морю шлепал по тенечку, зигзагами – на лимузин гениальный маэстро не заработал. Правда, Анна этим не больно-то заморачивалась… Да, так в каком это старом фильме классный артист сюсюкал и аристократически картавил, изображая композитора-идиота? «Представьте себе лужок! Ко-овки, ко-овки… Бычок! Бык!» Вот и я уперся, как идиотский бычок-бык в свои джазовые композиции, импровизации… кайф! Только кому они нужны, если ты не Денис Мацуев?

А вот Анюте… Да, Анютке здорово нравилось! Но молочка-сметанки от них – капля! Ну вот отыграли в очередном санатории в пустоватом зале, да за копейки… Вот мордастого, потного мэра сибирского городка мои соло реально пробили… («Я сам школьником на гитаре бацал, кое-что понимаю! Вы ведь от филармонии выступаете? Чувствуется!») Но это все не то… А что ТО?! Не сибирская же тайга-тундра с чахлым Домом культуры?! Эх, амбиции, амбиции… тоже чахленькие, но все же наличествуют!

Зазвонил телефон: ударник Колюня, ближайший друг и ловкий перехватчик денежек «до завтра». Нашел у кого!

– Ты стрельни у Боба, ему кое-что перепало, говорю по секрету. И со мной поделись! Что? Ну да, сходил к бабуле, съел полхолодильника запасов, но чтоб еще из кошелька вынимать… Ага, вот такой я кретин, Колюня!

А тень на ближайшем пляже оказалась только платная. Никита, лениво поплавав в теплом и тихом, утешительном и любимом море, прикрыл голову и спину футболкой, осторожно улегся на живот. Горяченные камни только что не шипели под мокрой кожей, микроскопические, еле заметные волнишки шуршали-маракасили под боком. А где-то холодина, где-то ужасно и опасно, всякие медведи-мартышки-маракасы…

Анютка, дурочка, все жаждала мир посмотреть! Ну, сорвались однажды с ней в Италию, к античным ее любимцам: Афродита-Венера, Зевс-Юпитер… Но у нас, у нас зато… у нас тоже много чего… Дрема сладко обволокла, обвила, убаюкала ритмичными всхрапами-вздохами моря. Маракасы, маракасы…

И вдруг поверх их тихого шуршания тоненько, словно под правой рукой близ бортика рояля зазвенело, зазвенело… как будто даже мелодия? Веселенькая, однообразная… Опустилась на октаву ниже, посерьезнела… Зазвучала вдруг грустно, мягко, маняще, такая красивая-красивая! Кажется, нигде никогда не слышанная… Моя?!

Никита качнул головой, освобождаясь от жаркой футболки, просыпаясь. Правая рука… нет не подрагивала, но чувствовалась… Чудеса! Приснилась лирическая, нежная такая тема в ми миноре, просто шикарная! Такая вроде простая-простая, и все же… Да нет, такую можно здорово подать хоть на джазовом фестивале в Вероне, например!

Верона, Верона, Верона… Город этих малолеток, Ромео и Джульетты… Ха, еще и спеть тенорочком под ее знаменитым балконом… Между прочим, грубом таком каменном ящике, совсем не романтичном! Опять, опять амбиции, черт возьми: Италия, знаменитый джазовый фестиваль… А в Сибири поднимать культурку не хочешь?!

Но мелодия услышалась красивая… И, конечно, Анна снова вспомнилась, как говорится, в полный рост! Так уж умничала в их последний нервный, короткий разговор: «Мужчин видать еще в детском садике! Одни, если девочка понравилась, игрушку, конфетку ей в руку сунут, а другие будут ножку подставлять и за кудряшки больно дергать! Я, можно сказать, душой давно уже безволосая от твоего дерганья, хамства твоего!»

Ну да, не позвонил, не купил, не проводил, не встретил – и так далее. Одни и те же дурацкие бабские претензии, но все равно почему-то Анька на уме всю дорогу! Да не «почему-то», а потому, что такая вот была у него Анютка, Анна… резкая, взрывная. Нежная, доверчивая, с этой своей быстрой радостной улыбкой… Любимая, вот и все. Расписаться думали…

Спать расхотелось. А мелодия прозвенела занятная, реально крутая… Приснилась, как сама Анна – вот, недавно, четко-четко! Но тот сон был темный, безнадежный… Эта ее улыбочка во все стороны, бывало, дико бесила! Даже упертый йог-женоненавистник Боб реагировал, что уж про нормальных мужиков говорить? И вот где она сейчас? Запретил себе и всем даже имечко ее выговаривать, мол, проехали и точка! Но вдруг она уехала куда?! Были, были у нее идейки… Проехали, уехала… хватит, в конце концов.

– Боб сказал пустой, как копилка его племяшки Соньки – периодически грабит малявку, изымает денежки! Знаешь что, вот послушай… – это опять перехватчик Колюня в мобильнике.

– Нет, это ты послушай и ответь. Где Анна, интересно? Ни слуху, ни духу…

– Ого! Ты же сам не хотел про нее даже… Категорически! Я и… Ну, в общем… На Сахалине она, братец ее рассказывал, не зря японский учила на курсах. В крутую фирму взяли переводчиком, с большущей зарплатой, с командировками в Японию на всякие там переговоры!

Николай после начальных длинных пауз застрекотал по-рэпперски. За бодрой скороговоркой угадывалось целое Японское море всякой всячины: тоже, кашалот, вечно таращился на Анькины богатые формы! Имел, имел виды на нее, дураку понятно! Или это я такой дурак ревнивый, как она всегда уверяла?! Все-таки уехала, значит… На Сахалине теперь, где Чехов арестантов переписывал… А она кого там переписывает, с кем это переговаривается, переговорщица?

Никита медленно, заторможено одевался, потом зачем-то схватился за умолкший, бесполезный… совершенно бесполезный телефон! Остров Сахалин… Это подальше Сибири! Это на Тихом море-океане, почти как на Марсе! А он здесь в субтропиках парится! И сочинил классную тему для классной композиции…

И для Анюты, для Анны – для кого же еще?! Почему вот только этот Дальний Восток такой дальний, дорогущий? Билеты на самолет, слышал, под силу немногим, разве что шустрым японцам… Эх, «что же будет с родиной и с нами»?

Предвечернее солнце, все еще зверское, еле катит по небу, выжигает мозги конкретно. Море, все в игривых слепящих блестках, будто замерло. Какого лешего оделся? Надо бы еще окунуться… Ну да, и подплыть к Анюткиному острову мифическим, мифологическим этим быком-Зевсом… И утащить ее домой на своем загривке?!

«Коовки, коовки, бычок!» Уже не смешно. В общем, срочно нужно что-то такое придумать, красиво выйти на связь, иначе даже приснившаяся как в сказке красивая мелодия без толку!

Я люблю деревья?!

                   Весенний рассказ

Я – старая дева, замужем не была, детей нет. Ну, не дева, конечно, в медицинском смысле, но это не важно и никого давно не интересует. А тут вдруг появился поклонник… то есть так, интересующийся! Ой, нет, не надо про него, я-то сама не очень с кем-то фамильярничаю, не очень доверяю мужчинам. У всех, как говорится, своё на уме! Никому я толком не нужна, пухлая пожилая рохля и тихоня. Да еще обремененная престарелой мамулей, за которой теперь глаз да глаз, как за ребенком. Это раньше в нашей маленькой семье ребенком всю жизнь была я…

Ну да, и Бог с ними, с кавалерами, я люблю цветы, деревья, вообще всякие растения. У нас тут на субтропическом курорте их еще немало, даже после всего этого олимпийского строительства, всех наплодившихся бетонных новорусских вилл и полупустых высоток.

Между прочим, в детстве моя пожилая мама, бухгалтер в санатории, строго-настрого запрещала лазать по деревьям. Уж так тряслась надо мной, похоронив папу моего. Но хотелось ужасно: рядом, в санаторном парке столько было черешен и мушмулы! Во дворе нашего дома, прямо под окнами росла старая, сладкая-сладкая слива, а еще алыча, груша, чуть поодаль – шелковица, инжир, кедр с плотненькими, набитыми орехами шишками… Но вот – нельзя! Я в детстве была, в общем-то, как все – вертлявая, а потом, как шустрый мальчик Илюша Обломов, стала потихоньку толстой сырой квашней… А соседка Мариша не только фруктами на деревьях лакомилась, как она хвастала, «от пуза» – после взбучки матери еще и выплакивалась на огромной гималайской сосне у моря!

Странно, эта вздорная малограмотная тетя Фрося, посудомойка в санаторной столовой, однажды на моих глазах рассадила по всему двору крошечные веерные пальмы, стебелек и такие две тоненькие стрелочки – никто ей, конечно, не велел, самой захотелось. Наверно, тоже больше людей любила деревья! И теперь это высоченные мохнатенькие стройняшки-красавицы. А под ними и вблизи целая поросль юных, разного роста пальмочек топорщит зеленые свои веера… Мама моя как-то глядь в окно, а одна из них вымахала уже до второго этажа нашего дома. Когда это успела, шамкает? И я не заметила толком…

А та финиковая пальма в санатории, ненамного выше меня ростом, у которой я первоклашкой сфотографировалась для доски почета, давно уже просто гигант с толстенным могучим стволом! Стоит себе посреди обшарпанных корпусов развалившегося санатория – чудесного, когда-то красивейшего в городе, фильмы в нем снимали! В сквере неподалеку таких финиковых пальм было когда-то штук десять. Красиво так росли полукругом, зимой их оберегали, строили специальные домики. Неизвестно что с ними потом стало, почти весь сквер закатали в асфальт, понатыкали всякие ларечки, а потом возвели магазин «Магнит» – утешение нам, малоимущим пенсионерам.

Помню, еще в сквере рос чудный такой старый лавр, душистая башенка-домик, куда ребенку можно было войти, раздвинув ветки, и спрятаться. В полный рост, нисколько не теснясь, потому что внутри дерева образовалась как будто маленькая комнатка с ровным, утоптанным детскими ногами полом – красота! Между прочим, этот Павел Анатольевич говорил… Да ладно, что это я о нем… совершенно ни к чему!

Ну вот, а в санаторном парке рядом с морем, помнится, над оврагом рос, изгибался серой дугой удивительный граб. Несколько метров толстенных живописных переплетений подмытых корней, переходящих в потихоньку утончающийся ствол. Посередине этого живого арочного моста росли три стройных высоких дерева, и смотрелось все это поэффектнее наших большущих городских виадуков! Каждый раз, бывало, проходим с мамой по деревянному мостику рядом с этим чудом природы и обязательно остановимся полюбоваться, поудивляться. Его вечно фотографировали, рисовали, а потом он исчез – даже не знаю, когда и как. Эх, да что же это я ничего не знаю, ничего как следует не замечаю?! Живу, будто сплю…

      Да, красивейшие деревья росли когда-то под боком, можно сказать. Даже над переполненным нынче, задыхающимся от выхлопных газов проспектом, прямо-таки нависала, эффектно изогнувшись, береза. Настоящая, помнится, красотка средних лет, хотя они у нас из-за летнего пекла обычно такие хиленькие. Совершенно не сохранилась, сгинула в соседнем санаторном парке посаженная до войны, четко по кругу, мушмула. А в моем детстве это был чудесный тенистый шатер, где было темновато в самый яркий летний день. Мушмула ведь не очень высокая, и я, сидя на ветках, не чувствовала себя уж очень злостной нарушительницей маминых запретов. Зато воображала себя прямо-таки шамаханской принцессой, красавицей и счастливицей… Почти как британская наследница престола, однажды оказавшаяся, я где-то вычитала, в африканской гостинице, построенной на ветвях гигантского фикуса!

Да, но там ее, бедную, настигла весть о смерти отца, и это был единственный случай, когда на дерево поднялась принцесса, а сошла с него королева, английская королева Елизавета II. Мой новый знакомый Павел Анатольевич мне как-то вот что рассказал… Нет, не надо о нем, потому что… не надо и все. Между прочим, она мне очень нравится, королева, такая представительная мудрая старая дама. Вообще англичане нравятся, хотя считается, что они холодные, спесивые индивидуалисты. Ну да, мы большие коллективисты с нашими развалившимися колхозами и санаториями! Сейчас вообще из-за денег многие точно с ума сошли, – вышвырнут, выкорчуют подчистую и деревья, и все что хочешь.

Мне моя одноклассница рассказывала, что в Англии, наоборот, страшно любят и холят природу. Я с ними знакома с детства – и с Ленкой, конечно, и даже с английской природой: местком маминого санатория как-то подарил мне альбом пейзажей Констебля «за отличную учебу и отличное поведение» Только в Великобритании побывала, еще, между прочим, до перестройки, не я – троечница и грубиянка Ленка, тогда жена важного партийца. Помню, рассказывала в красках, как театрально колыхались, скрипели и шумели огромные деревья парка, когда они бежали из церкви, где крестили малютку Шекспира, к их автобусу «Silver Bird»! («Серебряная птица» то есть.) Да, наверно, романтично: струи дождя, порывы ветра и гортанные крики настоящих птиц… дроздов, кажется.