Ячейка

– Тогда готовься. Я открываю дверь.

Глава 6

Пес-салюки подчеркнуто их игнорировал. Он попытался увязаться за вышедшим из комнаты хозяином, но закрытая перед носом дверь послужила непреодолимым препятствием. Когда по возвращении консул его окликнул, то был удостоен небрежного взгляда, полного собачьей самодостаточности.

При виде вошедших художники поднялись из-за стола. Хуберту было около пятидесяти, иссушенную шею прикрывала недлинная борода, в которой сквозили бреши, глаза светились набожностью. Худые руки, тонкие пальцы, одежда неброская и очень скромная. Он, скорее, походил на отшельника. Хелин могла представить его неустанно молящимся ночью при сумрачном свете светильника. А также днем, перед принятием пищи, перед началом работы и рядом других манипуляций.

Ян или, вернее, Иоанн, отшельником же отнюдь не был. Девушка старалась не разглядывать его излишне пристально – это было неприлично. Но в голове навязчиво крутились его предполагаемые портреты и автопортреты, которые она находила в интернете, от этого было непросто абстрагироваться. Да и при любом раскладе ван Эйк был тем человеком, мимо которого сложно пройти, не обернувшись. То ли от его едва уловимой улыбки, то ли от умных глаз с хитрецой веяло обаянием и харизмой. При этом, в выражении лица не было ни капли самолюбования, которое можно было бы ожидать от человека, владеющего такими подкупающими чертами. Тюрбан со сложной драпировкой обрамлял голову, одежда была опрятной и, как предположила путешественница, детально подобранной. Художник с первых секунд так к себе располагал, что сопротивляться этому было почти невозможно.

– Господа, позвольте ощо раз представить кузину Хелин. Она прибыла поутру днесь, – путешественница уловила смятение консула, момент был волнительный. Сама она слегка дрожала, – Вместе с супругом, Годартом… ван Аспереном, они проделали путь от Антверпена, дабы наведати мя6 послежде переезда в новое обитилище.

Девушка поклонилась.

– Присаживайтесь, дорогая кузина, – подбодрил ее Гарс.

– Да, конечно, добрая Хелин, окажите милость разделити беседу нашу и трапезу, – приветствовал Хуберт. Слуга подошел к столу и выдвинул стул. Путешественница послала ему благодарный взгляд, который, однако, тут же сменился потрясением. Потому что слуга был Беном. Тем самым Беном, который должен был сопровождать Годарта. Сейчас сопровождать Годарта, на рыночной площади Гааги, откуда они ушли.

Что это могло значить? Годарт вернулся? Слуга вернулся, а Годарт остался один? Или сопровождающий сменился и сейчас с ее напарником кто-то другой? Возможно, это не Бен, а его брат или какой-то другой родственник, внешне очень похожий?

– Что-то вас труждает7? – раздался позади нее любопытствующий мужской голос и, обернувшись, она поняла, что голос принадлежит Яну. Похоже, она застыла с окаменевшим лицом и, разумеется, все в комнате заметили это. Гарс вопросительно глядел на нее из-под приподнятых бровей, Хуберт лучился снисходительной улыбкой, Ян же чуть подался вперед и в его глазах мелькнул изучающий просверливающий огонек.

Хелин беспомощно посмотрела на консула. Внутренне подобралась, – кто ей сейчас ответит на вопросы? – села на предложенный стул, слегка приподняла уголки губ и потупила глаза. Скромность и немногословность женской части Средневековья были ей на руку. Прекрасное прикрытие, маскирующее ее стеснение.

– Покорнейше извините меня, – ученая решила сразу перевести внимание на другой предмет, не вдаваясь в расспросы, а тем более ненужные сейчас объяснения. Однако в средненидерландский так играюче она не могла, – Путь был непростым, и я немного утомилась, – подытожив свое состояние, девушка посмотрела на консула, передавая ему эстафету. Однако тот не успел ею воспользоваться.

– Аки интересно распорядился случай, что ваша очаровательная кузина благожительствует в Антверпене, – обратился Ян к Гарсу, – а вы прибыли из Британии. Что за история стоит за сим?

И хотя он говорил мирно и, вероятней всего, просто поддерживал светский разговор, Хелин почувствовала, как будто их поймали с поличным. Гарс, однако, не смутился.

– Мой славный отец, – начал рассказывать он, вытягивая вперед ноги и подхватывая рукой кубок со стола, – мой отец, Тимо ден Берг, упокой Господь его душу, още во времена правления светлейшего Альбрехта Баварского, снарядил корабли и, помолясь, отвезтися в Лондон. Он закупал и продавал фламандские ткани – прекраснейшего качества! – и продавал ня8 для себя зело дивно. Там же он получил благословение жениться на моей матушке, завел благообразное хозяйство и осел. Вятшие братья мои и нынеча труждатяся в семейных делех, меньший брат направил стопы на услужение Господу. Я же избрал себе иную нишу, а послежде вернулся сюду и угодил в Ди Хагхе благодаря радению добрых знакомых, – тут консул позволил себе тонкую улыбку.

Хелин гадала, в каком процентном соотношении перемешалась правда и выдумка в этом рассказе.

– Ткани? – оживился Ян.

– Ох, только не ткани, – в ужасе вздрогнул Хуберт, по опыту, видимо, понявший, куда сейчас пойдет разговор, – Премного испрети9 моего ученика, он сейци заговорит вас до смерти. Этот мальчишка помешан на тканях. Не веди его пясть10 сам Господь, настолько он способен, я бы настаивал, что родители подобрали ему не то ремесло.

– Вы интересуетесь тканями? – невинно спросил Гарс.

Хуберт обреченно махнул рукой – сами разбирайтесь. Ян, однако, был все так же невозмутим, но в глазах добавилось задору.

– Аки художник, я почиваю душой, оттачивая на холсте замысловатые складки, тягу материи, искусность рельефа или текстуры, – он покосился на своего мастера, и, после паузы, настойчиво добавил, – Сие есть одно из проявлений красоты, иже творят чьи-то навычные руки. Вещи украшают стан – и подобным же образом они украшают скромную картину. Пусть сие и внешне, преходяще, тлен, но они попущают взглянуть под личину своего владельца, дабы узреть глубинное. Они проливают свет. Надо лишь уметь зрети.

Хуберт с одышкой заворочался на своем кресле, словно оно враз стало ему неудобным. Видимо, если он и собирался промолчать, надолго сдерживаться его не хватило.

– Пресвятой Лука! Клянусь своей бородой, нет, вы послушайте его! Елико раз повторял – толку от красивой тарелки, ежели нечего на нее положить! Складки? Текстуры? Что ты оноле зреть собираешься? Господь смиренным примером сына своея усенял нам путь, а тебя, негодного мальчишку, набдел еще достодивными очами и послушной велению дланью – дабы выславлять блаженство праведной жизни и осуждать жизнь греховную. Дабы воочию донести слово Божие до неграмотных и дати утешенье тем, иже в дни отчаяния ослаб во вере своей. И что же делаешь ты? Уподобляешься неразумной девице, падкой на украшения!

Воцарилась неловкая пауза, которую нарушали только тихие собачьи поскуливания.

– Кацы11 заказы в вашей мастерской? – уточнил консул, делая попытку мягко разрядить атмосферу. Хуберт по завершению пламенной речи большими глотками осушал бокал, поэтому за него ответил Иоанн, внешне по-прежнему спокойный, как будто гостиная только что не сотрясалась от возмущения его преподавателя.

– У моего превозвышенного учителя прекрасная и, не сробею смолвить, широко знанная мастерская в Маасейке. Много почтенных господ приходят к нам и уречате о работе за приличное вознагражденье. Это и иконы, картины на библейские мотивы, миниатюры, роспись книг и Часословов.

– И фрески бывают, – добавил Хуберт, промокая рот рукавом своей рубахи и возвращаясь к общей беседе, – Алтари поваповаем12, церковные и домашние. На празднествах помогаем во славу Божию. Мы принимаемся за любое делание, – при своей хрупкой комплекции он умудрился гордо выпятить костлявую грудь и вытянуться вверх, сразу став заметнее ростом, – Наш девиз – труждись, доколе Господь позволяет. И пусть я презренный раб и червь, но, доколе могу, буду держать кисть и взращивать благодатное семя знатия у тех учеников, иже не придаются праздности. Вы бы ведате, как я с ними исстрадался! – Ян, терпение во плоти, молчал, не прерывая учителя, – Да простит мя Отче наш, сие прибавило ми седых прядей. Вот сий негодник – я же к нему отношусь аки к родному, я ему вси отдал – а он? Под кровом вашим срамит своим глаголанием постыдным.

Ученые не встревали. Хуберт, выплеснув свой запал и увлажнив организм питьем из бокала, остыл и ворчал уже остаточно.

– Что-то я утомился, – сказал он наконец, – Ваш чудесный гиппокрас размягчает.

– Порадуйте душу, прилягте. Дневный сон освежает. А сон послежде сего напитка столь крепок, что токмо трубный глас всполошит, – произнес Гарс, вставая вместе с гостем, – Мой слуга поможет вам подняться.

– Я сам, я сам, – отмахнулся мастер, – Распорядитесь лучше, чтобы мой Паувен уготовил постель.

Консул подозвал к себе Бена – или его точную копию – и шепотом дал указания на английском. Хелин не расслышала, назвал он его по имени или нет, а ее это горячо интересовало. Слуга вышел. Хуберт, отдав всем дань уважения, тоже заторопился.

Гарс повернулся к Яну, который что-то выискивал около стола.

– Хотелось бы продолжить сию занимательную беседу и вящше13 изведать ваши воззрения, – гостеприимно произнес консул, – Они воистину удивительны и взворохнули в душе моей живейший интерес. Не окажите честь провести время в нашем обществе? …вы что-то изронили?

– Куда-то отставил суму со своим дорожным набором, – замешкался художник, – А, вот она. Да, конечно, я с радостию останусь, сие составит мое истинное удовольствие.

Даже в комнате они по-прежнему слышали людской гул с улицы, ржание лошадей и колокольный перезвон. Где-то вдалеке пробили часы. У Хелин все еще шумела голова и все эти звуки были пыткой во плоти.

– Любезный кузен, могу попросить молока? – поинтересовалась она у Гарса.

– Конечно, кузина, – откликнулся тот, сосредоточенный на том, чтобы похлопыванием по коленям выманить пса из угла, – Мой дом – ваш дом. Распоряжайтесь.

– Напомните, а как зовут вашего слугу?

– Сего малого? Его глашают… –

Тут Иоанн ахнул, когда из его сумки выпали листки с рисунками и набросками. Пес-салюки как раз трусил рядом и, обрадованный случившимся, радостно устремился к свиткам. Ван Эйк быстро подбирал свое имущество.

– Ко мне, Бруно, фу! Назад, я сказал! – прикрикнул ученый. Пес с обескураженным видом повернул свою морду, словно вопрошая «А как же развлечения, хозяин? Тут бумага, с ней можно поиграться!»

– Все в порядке? – уточнила Хелин у Яна. В это время в комнату вошел слуга, и Гарс, придерживая пса, послал его за молоком. Слуга снова скрылся. Ян перепроверял содержимое сумки.

– Да, экая неловкость! Извините, не желал вас напужать.

– Дорогой Иоанн, ни в коей мере, – вставил консул.

– Не будет ли с моей стороны чрезмерной вольностью справиться, а что у вас в суме? – неожиданно для самой себя выпалила ученая. И тут же себя одернула. Черт, как глупо. Это же вопиющая для девушки самовольность. И это личные границы.

Но художник улыбнулся.

– Я как раз хотел испросить вашего позволения показать. Попустите? – уточнил он у Гарса.

– Да, конечно, конечно, – дал добро путешественник, с любопытством глядя, как Иоанн выкладывает на стол деревянные дощечки, металлические карандаши, штифты и небольшие листы бумаги, одни за другими; чистые или испещренные линиями, складывающимися то в орнаменты, то в бытовые предметы – канделябры, оконные рамы, фрукты, пологи, мантии, туфли, – то в гармоничные фигуры, то в до удивления живые лица. Хелин затаила дыхание.

– Сие есть мои сокровища, – беспечным тоном произнес Ван Эйк, с нежностью проводя аристократичными пальцами по дивно выписанному подсвечнику, объемному и реалистичному, как с фотографии.

– Необыкновенно, – завороженно прошептала девушка, не отрываясь от набросков. У нее аж запершило в горле. Тут были головы ангелов, пятна городских пейзажей, геометрическая витиеватость соборов. Были и готовые миниатюры. Каждый рисунок на секунду погружал в свой мир, но затем другой спешил перехватить внимание. На столе появилось молоко, но путешественница про него забыла, – Вы так пропускаете все чрез себя… – оно само вырвалось, Хелин запнулась, но продолжила, стараясь закончить мысль, – И вы так все чувствуете. Я словно вижу сие наяву. И это чудо.

Вся их группа сгрудилась около стола. Воздух в комнате был почти осязаем. Повинуясь внутреннему чувству, Хелин подняла глаза и столкнулась с забирающимся под кожу взглядом Яна. Художник, вероятно, в силу профессии, не смущаясь, пристально разглядывал ее из-под сложно уложенных алых складок тюрбана. Девушка почувствовала, что против воли начинает заливаться краской.

– Вы правы, фрау ван Асперен, – после паузы произнес Иоанн, и, что-то внутри взвесив, добавил, – Вы, конечно, заметили, что при безграничном всеговении к учителю, я – сознаюсь – инольды пщеваю14 о несколько иной философии. В отличие от него, я… – он отвел взгляд в сторону и, преодолев некий барьер, признал, – я чаю не токмо о донесении чрез картины Слова Божьего.

Он немного отодвинулся назад и задумался, возможно, пытаясь четче сформулировать свою мысль.

– Когда я скромными усилиями помогал с росписью Часослова, то уяснил, что всею душою благоволю явить на рисунке мир аки зреет его око человеческое. Славные деяния дней минувших, но и кийжду частицу нынешнего, – он кашлянул, – Запечатлеть на бумаге яко отражение во зерцале. Со всяческими мельчайшими подробностями и деталями. Раз этот свет онако хитроумно небокован и Господь Бог труждался, не покладая рук, дабы его подобным выткать, – аще ли я не возмощу приложить усилий, дабы расписати его, во славу сих трудов, хотя бы в некую долю приближенным к подобию?

Ван Эйк стрельнул глазами в сторону собеседников – проверить реакцию на свои слова. Гарс задумчиво разглядывал разложенные по столу рисунки, чему-то кивая. Он вдруг ощутимо погрустнел, но Хелин не могла понять причины.

– Мой сердечный друг, – промолвил консул, – Вы сетьно15 преуспели в своем рьвении. Работы великолепны.

– Как я могу, – хитрая улыбка промелькнула на лице Иоанна. Но было видно, что художник доволен.

– Так, по-вашему, есть в моих помышлениях что-то худое? – спросил он снова, поворачиваясь к путешественнице, – При виде даров Господа, я волю врадостетися тому богатству, кацим Он нас осыпает. …А при виде красоты – я волю передать ее исконное обаяние.

Это могло бы звучать двусмысленно, и даже скабрезно – тем более, что ван Эйк, не смущаясь, продолжал гипнотизировать Хелин своими серо-голубыми глазами, – если бы не было сказано таким простым тоном, мягко констатирующим не ставящийся под сомнение факт, ничего более.

– Я думаю, Господь указывает вам правильный путь, – осторожно произнесла девушка, чтобы все-таки обойти стороной тему про обаяние и красоту, – Ваша задумка нова. И у людей найдет отклик такое искусство – увидеть в точности запечатленными себя и своих ближних, как в зерцале.

– Аще Господь дал бы терпения начертавати реальность на холсте яко во зерцале… – задумчиво проговорил Иоанн, – Сие то, чего я всею душою возжелал бы досягнути своею работой.

– Возможно, когда-нибудь, – попробовала утешить его ученая, перед внутренним взором которой возникли ряды фотоаппаратов и телефонов ее родного времени, – Когда-нибудь все это станет возможным и для простых смертных благодаря удивительным машинам и механизмам. А для вас-то…

– Сие напоминает мне глаголание некоего Роджера Бекона из позапрошлого столетия, – поспешно пресек Гарс, одергивая коллегу взглядом, – Забавная штука, стоит ваших проречений, кузина. Ккххм… Если попустите, – и он зачитал по памяти, – «Можно построить корабли, что будут двигаться без весел и гребцов, так, что дюжие суда без всякого труда сможет вести по морю или реке один человек, да быстрее, чем любое весельное. Можно построить колесницы, которые будут двигаться без всякого тяглового животного с недоразумеваемым спехом… И летающие машины, внутри которых посредине сидит человек и управляет механизмом, отчего сия машина машет искусственными крылами, как птица»… Вот знаете, кузина, меня всегда интересовало, отнюдуже16 сие чудимые идеи пришли к нему в голову. Как он подобное предвообразил, а?

– Позапрошлый век? – поразилась Хелин.

– Да, Doctor Mirabilis, Чудесный Доктор, – раздался справа от нее голос Иоанна, внимательнейшим образом вникавшего в их обмен фразами, – Я немного учил про него, его труды и споры со схоластами. Умнейший человек.

Теперь дар речи пропал у обоих ученых. Путешественница оторопело откинулась на жесткую спинку своего сиденья.

– Ваши многообразные познания токмо преумножают ваши достоинства, – нашел, наконец, в себе слова консул.

Ян коротко хохотнул.

– Что вы! Брежением моих родителей я получил лише добротное основное образование. Священное писание, елиньскый17 и латинский языки, счет, геометрия, философские трактаты, и тожде химия и ботаника. Всего лагодно18. Но, волею фатума, длань моя потянулась к краскам и полотну.

– А елико времени заимает у вас сделать набросок? – после паузы поинтересовался Гарс, пригубив несколько глотков из бокала.

– Набросок чего? – уточнил художник.

– Ну, скажем, фигуры человека. Или святого. Или – лучше – елико времени у вас ушло, дабы объяти одно из тех лиц, украшающи ваши чудесные свитки?

Ван Эйк зачерпнул пригоршню изюма из тарелки на столе. Хелин, опасаясь опять с чем-нибудь напортачить (и как у нее язык повернулся упомянуть механизмы будущего?), молча сидела и слушала, как беседуют умные люди, не то, что она.

– В нашей мастерской – аки в других – хранятся готовы образцы, по которым можно писати фигуры для разных работ, – признался Иоанн, – Но я писал и с натуры, всяко. Моя сестра, Маргарета, позировала неколико раз, с терпением истинного ангела. Ныне я делаю черновой набросок достаточно быстро. Очерчиваю контуры, а затем, оставшись в уединении, труждаюсь над объемами и полутонами. Инольды, дабы удержати свежесть вдаяния19, я делаю себе знаковины о том, что не хочу упустить послежде. И… работаю, покамест не досягну результата.

Художник повернул голову и посмотрел на Хелин.

– Я мог бы нарисовать вашу семью, – внезапно предложил он с энтузиазмом, – Нашего гостеприимного хозяина, и тожде менеера и фрау ван Асперен.

На лице Гарса промелькнула мимолетная мысль.

– А… возможно ли такое, чтобы вы писали обличие по лиценачертанию20? Если бы я рассказал, как выглядит человек?

Ван Эйк выглядел озадаченным.

– Сия мольба необычна, абаче… – но ученый уже пошел на попятную.

– Приношу извинения, нет, я попустил себе лишнее, – Гарс немного сбился из-за вырвавшихся у него слов, – Да, сие бе лишним… Но, – переключился он, – драгой Иоанн, просить мою кузину попозировать вам мощно21!

Хелин не могла поверить своим ушам.

– Кузен, – девушку раздирали сомнения, – а вы уверены, что…

– Почто бы и нет? – Гарс повернулся к ней, – Мастер Иоанн сделает малый набросок. Не думаю, что вас ежедней рисуют подобные даровитые художники, дорогая Хелин.

– Создание наброска не займет големо времени, – добавил Ян, – И я бех бы рад возможности отточить свои навыки.

Путешественница не знала, как намекнуть.

– Но разве мы вправе… вот так… Вы же понимаете… И супруга моего сейчас с нами нет.

– Мы можем договориться на вечер, – предложил художник.

– Не хотелось бы спужать подобную возможность, – почесал подбородок Гарс, – Давайте попробуем премо сейци. Ежели стварети зарисовку токмо лица кузины, например? Драгая Хелин, у вас пребудет хотение и неколико времени? – видя взволнованный вид девушки, он, смягчившись, наклонился к ее уху и прошептал, – Мы можем сделать такой рисунок. Во все времена черновики и пробы художников исчисляются десятками тысяч, и у ван Эйка их не меньше. И ведь всего пара его рисунков дошли до современности, все – поздние! Тебе не о чем беспокоиться.

«А еще мы в «Ячейке»», – сказала про себя Хелин, – «Ячейка каждый день перезаписывается».

– Кузен, – попробовала еще сопротивляться девушка, – но почему именно я? Пусть мастер Иоанн нарисует вас тоже!

К консулу тут же вернулось хорошее настроение. Однако парному портрету он воспротивился:

– Нет-нет-нет, велелепная Хелин. Я не из тех, кто любит взирати на свое лицо («Вообще-то я тоже», – мысленно парировала ученая).

– Добро! – воскликнул Ян, – С вашего попущения, давайте туде прелучим стул – свет будет удачней низноситися. И, я мню, нужен ощо один светильник.

– Я сделаю необходимые распоряжения, – заверил Гарс.

Хелин толком не успела понять, как это произошло, но она обнаружила себя уже сидящей на стуле, в попытках расправить складки пышной юбки. В голове теснился наказ самой себе держать спину прямо и – не менее важный – улыбаться (путешественница по опыту знала, что очаровательная живость мимики – не ее конек. Позировать всегда было для нее испытанием, граничащим с вызовом. Господи, она вообще сейчас хоть как выглядит? Она имеет право шевельнуться? Встряхнуть плечами? Повернуть голову?).

Ван Эйк облокотил на стол дощечку с закрепленной бумагой и выбирал металлический карандаш из дорожного набора. До девушки долетела фраза консула: «По вознаграждению – мы напоследок стяжем сей вопрос, в накладе не останетесь». Ян в ответ сразу назвал стоимость работы, которая вполне устроила его собеседника, и сосредоточенно развернулся со своими инструментами к модели. Его глаза скользнули по ее положению. Он в задумчивости подошел ближе.

– Хелин, блаже развернитесь на мя. И ничего не бойтесь, – он тепло улыбнулся, и девушка почувствовала, как ее зажатость начинает мелкими шажками сдавать свои позиции. За спиной ван Эйка, угомонившись, Гарс наблюдал за происходящим, опираясь о стол и поглаживая собаку. Ее взгляд вновь перебежал к Яну, который стоял перед ней. Губы уже деревенели.

– Вам не надобно улыбаться, ежели к сему не лежит душа, – читая мысли, заверил ее художник, – Моя сестра, Маргарета – я про нее упоминал, – обычно усаживается прямо холста с неохотой, понеже я ее отнюдь не щажу и извожу одной за другой пробами без конца. Имже ми удается добиться ее согласия, елижды с ее лица все равно не сниит22 самое мрачное выражение, – Ян вернулся к столу и взял еще горсть изюма, – Но ведаете, что тогда я делаю? Нет? Усаживаю ей на колени толстенного откормленного кота Пеппу. Сестрица некогда нашла под дверью котенка, принесла в дом – и сообща с нашим дядюшкой выходила почти до величины пони. Так что, ежели случаем среди моих скромных картин вы иззреете портрет Маргареты с блаженным лицем, належит ведати, что сия заслуга целиком принадлежит не ми, но дерзому кошаре черепахового окраса.

– Ну ежели только кот меня и спасет, – со смешком заметила Хелин, – Боюсь, я не слишком привычна к подобной роли. Хотя, – поспешила она добавить, – сей опыт мне крайне интересен.

– Мне видится, вы для сего созданы, – возразил Ян со все той же прямодушной манерой, – Поверьте, я не каждому человеку явленно предложу позировать для рисунка. И не всем просящим о сем дам положительный ответ.

Дело было даже не в комплиментах, к которым путешественница не привыкла, а в том, как они подавались, – честно, без заискивания, и немного авторитетно. И все это в совокупности выбивало землю из-под ног. Когда Хелин в самых смелых мечтах воображала, что подтвердит свою догадку о ван Эйке и – о Боже – заведет с ним разговор, она и помыслить не могла, что разговор способен повернуться в такую сторону.

– Друзья, давайте приступим, – поторопил Гарс, спуская ученую с небес на землю, – Кузина, у вас ощо беша23 некоторые планы, я не ошибаюсь?

– Ох, да! – не сразу поняв, о чем речь, спохватилась девушка, – А сколько сейчас времени?

– Било половину третьего. Сейци без двадцати, – подсчитал консул, – Вы успеваете?

Хелин вздохнула.

– Значит, у меня есть двадцать минут.

– Сего достаточно, – заверил Иоанн, усаживаясь на стул перед ней, – А таже вы оставите наше общество?

– С крайней неохотой, – призналась путешественница, стараясь держаться под его рассекающим взглядом.

Приступив к работе, ван Эйк совершенно преобразился. Хитрый блеск в глазах уступил место сконцентрированному прищуру, брови сошлись, лицо, красиво очерченное тюрбаном, неуловимо изменилось. Он нанес первые общие штрихи на бумагу, аккуратные, без особого нажима, и снова впился острым взглядом в ее лицо, пробежал по нему сверху вниз, от ее невысокого широкого лба, выбивающихся из-под грима медных колечек волос, и до линии подбородка под бледными губами. Другой штрих лег, дополнив предыдущие. Хелин смотрела то на художника, то на свиток поверх деревянной дощечки, то снова на Иоанна. На листе размера А4 постепенно разрастался рисунок, но девушка видела лишь самый край. Ван Эйк чуть задержался, прокладывая линию скул, которая не ложилась так, как он хотел. Затем перешел к шее и общим деталям платья, которое старательно воспроизводила мефрау Вандербек в своем ателье шестью столетиями позднее.