Камень. Биографический роман. Книга 1. Первые шаги к свету и обратно

Вот и сейчас женщина задействовала эти свои навыки:

– А что это мы играемся, не умывшись? Забыли? – растерянно посмотрела она на внука. – Фу, какое личико некрасивое, заспанное! Давай-ка быстро поиграем в наши ладушки-умыватушки и пойдём умываться: станем красивыми-красивыми!

Ирина схватила табуретку; они с внуком уселись напротив и принялись играть в ладушки, хлопая друг друга по ладошкам строго в принятом ими порядке. Одновременно ребёнок и женщина хором декламировали соответствующую случаю прибаутку:

«Ой вы ладушки, лады,

Не боимся мы воды!

Чисто умываемся,

Бабе улыбаемся!»

Сразу по завершении потешки Петя соскочил с кровати и со всех ног кинулся к умывальнику, а Ирина потихоньку пошла за ним.

Аккуратно складывая ладошки, – так, как учила бабушка, – мальчишка набирал в них воду и подносил к лицу. Но как только холодная жидкость касалась кожи, он возбуждался и проводил дальнейшие водные процедуры, как бы соревнуясь с умывальником. При этом паренёк фыркал и кряхтел, а капли разлетались во все стороны.

Подоспевшая бабушка помогла малышу сделать всё правильно, а затем они, дружно улыбаясь, вместе подтёрли разбрызганную по полу воду.

– Петюша, а ты знаешь, что я готовлю на завтрак? – заинтриговала Ирина внука, когда дело было сделано. – Ну-ка, угадай!

– Пирожки! – предположил тот, припоминая любимые свои блюда.

– Нет.

– Наполеон!

– Тоже нет.

– Котлеты!

– Вовсе нет.

– Кашу! – уже с меньшим энтузиазмом, но всё же бодро огласил мальчишка.

– Правильно, кашу! А какую кашу? Угадай!

– Пшённую!

–А вот и нет!

– Тыквенную!

– Не угадал!

– Гречневую!

– Да, угадал! – засмеялась Ирина. – А мы с тобой знаем ладушки про кашу?

– Знаем! Знаем! – заверещал внук.

Теперь уже на кухне они сели друг против друга и опять стали читать стишки, хлопая в ладоши:

«Ладушки-ладушки,

Где были? – У бабушки.

А что ели? – Кашку!

А что пили? – Бражку.

Кашка – сладенька,

Бабушка– добренька:

Накормила пирожком –

Проводила батожком;

Накормила семечком –

Проводила веничком!»

Петя не вполне понимал смысл этой прибаутки. Во-первых, он не знал, что такое бражка, а те объяснения, которые он услышал от Ирины, вовсе не прояснили ситуацию.

Во-вторых, ребёнок не был согласен с тем, что бабушка может бить внука батожком или веничком. Ведь его бабушка была самым близким и добрым человеком, и этого никогда не делала. А потому мальчик не мог себе даже представить, что такое в принципе может случиться.

Боясь обидеть бабушку необоснованными обвинениями в применении батожка, он не решался напрямую спросить о смысле этих слов у Ирины. Вместо этого мальчик однажды поделился своими сомнениями с мамой. А та сказала, что у других детей есть бабушки, которые бьют своих внуков. Но Петя этому не поверил: «Видимо, такие слова в прибаутку вставили, чтобы она была складной», – решил он тогда и стал воспринимать сей стишок именно так.

– Петрик, а мне нужна твоя помощь, – обратилась тем временем Ирина к внуку, – я хочу кашу посолить, да никак не могу распробовать, сколько ещё соли положить. Поможешь?

– Помогу!

– Тогда вот тебе ложка каши – пробуй!

Бабушка поднесла ко рту мальчика вкусно пахнущую, предварительно сдобренную сливочным маслом и остуженную рассыпчатую кашу. Тот пожевал, стараясь разобрать вкус.

– Ну как? Нужно ещё соли? – спросила женщина.

– Да, – авторитетно ответил юный дегустатор.

– Тогда набирай в ложку соли и подсаливай кашу!

Вместе с Ириной парнишка набрал из миски немного соли и самолично бросил её в казан.

– Ну, спасибо за помощь! – поблагодарила бабушка, размешивая варево, и приговаривая:

«Ай, ту-ту, ай, ту-ту,

Варим кашку круту,

Подливаем молочка,

И накормим…»

– Казачка! – закончил потешку Петя, за что был вознаграждён ещё одной ложкой каши.

– Ну что, по-моему каша уже хорошо посолена, – высказала своё мнение Ирина, – а как тебе, вкусно?

– Вкусно, – подтвердил внук.

– Значит, можно кормить семью?

– Можно, – заверил Петя.

Тогда я пойду позову папу и маму, а ты пока готовься рассказывать им прибаутку про сороку-ворону. Помнишь, как она кормила своих деток?

– Помню!

Ирина пошла на улицу звать Данила и Марию к завтраку, а Петя, чтобы не ударить в грязь лицом перед родителями, принялся вслух повторять заданный бабушкой стишок. За этим занятием его и застали взрослые.

– Ну что, готов рассказывать, кому сорока-ворона дала кашку, а кому нет? – с порога задала вопрос Мария.

– Да, – с готовностью ответил сын.

– Тогда рассказывай, а мы послушаем и вместе решим, кто же из нас заслужил кушать кашу.

И Петя с расстановкой стал декламировать:

«Сорока-ворона

Кашку варила,

Деток кормила…»

Затем он поднял вверх руку и стал загибать пальцы, отмечая поглаживанием заслуги, а постукиванием – ничегонеделанье воронят:

«Этому дала – он дрова рубил,

Этому дала – он воду носил,

И этому дала – он печь топил.

А этому не дала – где ты был?!

Дров не рубил,

Печку не топил,

Воду не носил

И кашу не варил,

Позже всех приходил!»

– Ну что, папа, что ты сегодня делал, чтобы заслужить кашу? – с напускной строгостью, но улыбаясь уголками губ, спросила Мария.

– Я дрова рубил и печку топил, – отчитался Данил.

– Ну, как думаете, заслужил наш папа завтрак? – снова задала вопрос мать, обращаясь в первую очередь к сыну, но для порядка оглядываясь на остальных.

– Да! – хором подтвердили и стар и млад, а Ирина наложила тарелку каши и подала зятю.

– А ты, бабушка?!

– Я кашу варила!

– Ну что, дадим бабушке кашу?

– Да! – послышался дружный ответ и ещё одна тарелка с кашей нашла своего едока.

– А ты, мама, что делала? – подключилась к представлению Ирина.

– Я свинку кормила.

– Молодец, мама! – отозвалась бабушка, – наверное дадим и маме кашки? – предположила она.

– Дадим! – дружно ответили все.

– А что Петюша делал? Он заслужил кашу? – улыбаясь, спросил отец.

– Я кашу пробовал и солил! – с достоинством отозвался малыш.

– Ну, как считаете, дадим Пете кашу?

– Да! – хором крикнули взрослые и ребёнок получил от бабушки свою порцию.

При этом Ирина не преминула подключить очередную прибаутку:

«Каша вкусная дымится,

Петя кашу есть садится,

Едим кашу, не спеша:

Очень каша…»

– Хороша! – подтвердил Петя общее мнение, уплетая еду за обе щеки.

Члены семьи удовлетворённо улыбнулись и продолжили трапезу.

Расстрел.

1941 год, сентябрь.

Южноукраинская степь.

Колонна этапируемых, без воды и пищи уже почти сутки безостановочно, ускоренным маршем продвигалась на восток, пытаясь выскользнуть из пасти немецких механизированных клиньев.

Как будто чувствуя приближение осеннего ненастья, яростные лучи стремились напоследок показать свою силу, да так, чтобы эти возомнившие себя вершителями истории люди взмолились Господу, выпрашивая ниспослать им глоток воды. А глубоко безразличное, неумолимое, бесконечно-синее небо, чуть украшенное на горизонте несколькими пушистыми облачками, словно высасывало из несчастных арестантов последние соки. Тягучая, густая слюна противно склеивала всё во рту. Когда Пётр поднимал голову к небу, ему казалось, что ещё немного – и этот цинично-прекрасный вакуум поглотит саму его душу, унеся её в недостижимо-далёкую вышину вечности.

Где-то совсем рядом грохотали орудийные залпы. Ровные, как стол, без единого деревца огромные поля побуждали германских лётчиков устремляться к любой цели, появляющейся на фоне этого однообразного пейзажа.

Два раза измученные, перепуганные люди подвергались пулемётным атакам юнкерсов, возвращающихся с задания и напоследок решивших израсходовать оставшиеся патроны. По команде руководителя группы – сержанта госбезопасности – все бросались врассыпную. Но несмотря на это, около двадцати человек, включая и военных, погибло от пуль воющих сиренами немецких стервятников. Примерно столько же было казнено охраной. Расстреливали всех получивших серьёзные ранения и тех, кто не мог идти.

Участились попытки озверевших, обезумевших от жажды зеков подобрать валявшиеся арбузные корки или напиться из находящейся рядом лужи. И если в первых отваживавшихся броситься к луже НКВД-исты просто стреляли, то теперь ситуация то и дело выходила из-под контроля.

В очередной раз увидев невдалеке блеснувшую на солнце поверхность небольшой лужицы, буквально все заключённые атаковали этот жалкий источник воды, невзирая ни на страх смерти, ни на отчаянные окрики и пальбу охраны. Они стали неистово бороться и драться за право прильнуть к этой живительной влаге.

Пётр добежал до лужи в числе первых, но несколько человек уже лежали в ней, жадно хлебая и не давая возможности напиться другим. В припадке ярости Пётр схватил одного из них за одежду, отбросил на несколько метров в сторону, упал на его место и рот его слился с водой. Пил он неистово. В первые несколько минут парень не чувствовал ничего, кроме смешанного чувства восторга, наслаждения и радости от утолённой жажды. Только когда вместо воды он почувствовал во рту ил, сознание происходящего постепенно стало возвращаться к нему. Арестант понял, что вода закончилась, а он лежит в грязи, придавленный кучей людских тел. Мало-помалу до заключённых начинало доходить, что воды в луже больше нет, и они постепенно стали сползать с горы тел и отходить в сторону.

Тем временем сержант госбезопасности, командовавший этими превращавшимися в зверей людьми, лихорадочно думал над тем, как удержать толпу в повиновении. Но сколько он ни пытался найти эффективный выход, на ум не приходило ничего лучшего, чем ввергнуть заключённых в панический, животный страх, ещё более сильный по сравнению с чувством жажды.

«Да, это единственно возможный действенный метод», – подытожил сержант и немедленно перешёл к решительным шагам.

– Граждане заключённые! – пророкотал он похоронным голосом – вами допущено неповиновение охране. Оставшиеся возле лужи первыми покинули строй и, следовательно, являются зачинщиками этого беспорядка; по законам военного времени они подлежат расстрелу. Приказываю охране отвести зачинщиков на десять шагов в сторону и привести приговор в исполнение. Довожу до сведения всех, что я не потерплю произвола и саботажа. И впредь в случае неповиновения, кроме убитых при попытке к бегству, охрана каждый раз будет расстреливать ещё 10 зачинщиков. – Затем он обратился к своим подчинённым: – Васильев, Зельдин, Федоренко, Квакуша, Крипак! Отвести нарушителей порядка на десять шагов в сторону и привести приговор в исполнение!

Названные НКВД-исты, держа винтовки наготове, решительно двинулись в сторону поднявшихся к тому времени «зачинщиков», которых было 15 человек. Пётр находился ближе к левому краю группы. Он слышал слова сержанта, и в нём отчаянно боролись чувства эйфории от приливающей к организму воды и страха перед надвигающейся смертью.

– Организаторы беспорядка, – обратился сержант к грязным, мокрым перепуганным людям, – за невыполнение приказа по закону военного времени вы приговариваетесь к расстрелу. Отойти на десять шагов вправо и выстроиться в шеренгу! – Держа револьвер в согнутой руке, он указал им на место, куда должны были стать несчастные.

Пётр в числе обречённых побрёл на место, указанное сержантом. До него начал доходить смысл происходящего. Стало страшно и жутко. Вдруг чувство безысходности захватило всё существо Петра. За несколько секунд пути до места расстрела в голове пронеслась вся жизнь: самые лучшие, яркие и красочные моменты его короткого бытия фейерверком промелькнули в сознании…

«Почему так быстро всё заканчивается? Это несправедливо! Во мне ещё столько сил и энергии. Разве для того я появился на свет, чтобы так нелепо и глупо умереть в 21 год?» – вопросы без ответа, перемешанные с сильнейшими эмоциями страха, растерянности и жалости к себе, к своей загубленной жизни лавиной захлёстывали мозг и всё существо Петра. Глаза налились слезами и две тоненькие струйки потекли по щекам.

– На колени, саботажники! На колени! – резкий голос сержанта госбезопасности прозвучал как раскат грома среди ясного неба, а его неумолимый свирепый вид свидетельствовал о неминуемости расправы. – Занять исходную позицию для приведения приговора в исполнение! – обратился он к НКВД-истам. Те стали в ряд напротив приговорённых. – Целься!

Пётр вместе с остальными опустился на колени. Его руки дотронулись до пожухлой степной травы. Он сорвал одно растение, начал жевать сухой стебелёк и ощутил во рту чуть горьковатый травяной привкус. Затем посмотрел в бесконечное синее небо, вспомнил, как в юности, точно так же сливаясь с этой голубизной, мечтал о служении своей любимой Родине. Не успел… Не дали… За что?! Слеза снова покатилась по щеке.

– Огонь! – скомандовал сержант.

Грохнул залп и стоявший на коленях возле Петра заключённый безжизненно клюнул землю. Упали ещё три человека в других местах шеренги.

– Заряжай! – продолжал командовать сержант госбезопасности. – Целься!

Вдруг дунул свежий предвечерний порыв ветра. После страшной жары приятная прохлада пробежала по коже, чуть растрепала слипшиеся волосы. Лёгкой зябью заколыхалась степная растительность. Приближающееся к горизонту кроваво-красное солнце безразлично смотрело на мышиную возню людей. Пётр перевёл взгляд на группу НКВД-истов. Нацеленная на него винтовка указывала штыком прямо в грудь. Пётр посмотрел в дуло.

«Неужели грубый кусок свинца сможет разрушить, навсегда уничтожить мою единственную в мире, такую прекрасную, уникальную и родную, неповторимую, тонкую и чувствительную душу? Нет! Это абсурд! Душу может уничтожить только такая же высокоорганизованная, но злая субстанция. Это может сделать только душа дьявола… Нет, всё происходящее – неправда, мираж, дурной сон! В действительности этого просто не может быть!» – испуг, страх, жажда жизни, мечущиеся мысли: всё перемешалось в естестве Петра, огромным прозрачным чёрным шаром затмив сознание.

Находясь в состоянии аффекта, он почувствовал, будто бы отрывается от действительности, поднимается над всей этой суетой, воспаряя в серебристую сияющую вышину. Там, внизу, на коленях стоит его тело. А его суть, его душа, пребывающая на пороге вечности и вкушающая прелесть единения со святым духом, с сарказмом наблюдает сверху за происходящим. Взгляд обратился к прекрасному свечению, исходящему с небес.

«Бросить всё и лететь, нестись к этому упоительному манящему свету, где так хорошо, красиво и спокойно, где величественная чистота вселенской мудрости примет меня в своё лоно, ничего не требуя взамен!» – мелькнула спасительная мысль.

Но что это? Вдруг Пете непреодолимо, безудержно захотелось опять слиться со своим телом, и душа тут же устремилась назад, к своей плоти и вошла в неё, слилась с ней, испытав короткий, еле уловимый, но такой прекрасный миг экстаза.

Пётр встрепенулся. Винтовка продолжала смотреть в грудь. Но ему уже не было страшно. Теперь он знал, что его душа не может умереть – это невозможно! Его суть, его дух, а значит и он – бессмертны! Восторг от чувства единения с вечностью, от ощущения себя как частички бесконечно великого божественного духа, захлестнул существо Петра. Он с вызовом упёрся своими чистыми сине-зелёными глазами в глаза целящегося в него человека; тот не выдержал взгляда и отвёл глаза в сторону.

«А может быть дьявол – это сержант?! Посмотрим, что он сможет противопоставить обретённой мною душевной силе», – подумал Пётр.

Но всмотревшись в выражение лица руководителя группы, он за маской непреклонности вдруг обнаружил загнанного в угол зверька, вымаливающего прощения у Господа Бога.

Сержант поднял руку, давая знак НКВД-истам приготовиться к залпу… Но Пётр улыбался: он постиг высшее знание и не верил больше в способность этих жалких лицедеев самостоятельно вершить судьбы.

– Отставить! – с облегчением сказал сержант. – На этот раз вы помилованы, но в случае повторного саботажа пощады не будет! Занять места в хвосте колонны и продолжать движение. – А затем, обращаясь ко всем, добавил: – Примерно через два часа пути мы достигнем места назначения – железнодорожной станции, в которой должна быть вода. Там все смогут напиться. Но чтобы не попасть в лапы немцам, идти нужно быстро, без остановок. Не делайте роковых ошибок, не заставляйте меня применять крайние меры. Шагом марш!

Колонна двинулась дальше. Только после нескольких сот метров пути к Петру начало возвращаться привычное ощущение цельности всего организма. Постепенно он почувствовал, что в нескольких местах тело страшно болит: это ушибы – последствия борьбы за воду у лужи. Но то были такие мелочи в сравнении с наслаждением от утолённой жажды.

Напуганная немецкими самолётами, близкими отзвуками боёв и критической ситуацией с дисциплиной, охрана через каждые две-три минуты обречённо кричала то «Шире шаг», то «Шаг вправо, шаг влево – считается побегом: стреляем без предупреждения!», то применяла ненормативную лексику.

Но Петя как-то мало обращал внимания на эти выпады. Его взбодрённое порцией воды тело будто бы обрело «второе дыхание», и теперь он шёл даже как-то достаточно бойко по сравнению с измученными и истерзанными неудовлетворённой жаждой товарищами по несчастью.

Оставшийся до станции путь этап прошёл относительно благополучно, если не считать двух отказавшихся идти дальше заключённых, которых, согласно инструкции, охране пришлось пристрелить. В самом начале населённого пункта на пути колонны встретился колодец, и сержант позволил людям организованно напиться, а также наполнить свои фляги и другие ёмкости водой.

Кулинар.

1924 год, март.

Томаковка.

Едва проснувшись и открыв глаза, Петя понял, что на кухне происходит что-то интересное: его нос тут же уловил приятные съедобные запахи, а это бывает, когда бабушка готовит что-нибудь вкусненькое. Не мешкая, парнишка соскочил с кровати, быстро напялил штаны и рубашку, а затем прожогом бросился на кухню.

– Бабушка, что ты делаешь? – выпалил он с порога.

– Доброе утро, внучек! – спустя пару секунд улыбнулась в ответ Ирина.

Она выжидающе поглядывала на мальчишку, всем своим видом как бы предлагая ему ответить на приветствие, и в то же время продолжая работать белыми от муки руками.

– Доброе утро, бабушка! – не очень громко воскликнул Петя, а затем всё-таки возвратился к главному интересовавшему его вопросу, – чем это так вкусно пахнет?

– Вкусно пахнет ванилью и корицей, – разъяснила женщина. – Хочешь понюхать?

– Да!

Парнишка подбежал ближе и ухватился за бабушкин фартук. Ирина отряхнула руки, обтёрла их тряпкой, а затем взяла с полки одну из банок и показала внуку:

– Это корица, понюхай.

Она открыла крышку и поднесла банку к Петиному лицу. Тот уткнулся носом в ёмкость и с деловым видом начал втягивать в себя воздух.

– Хорошо пахнет! – с видом знатока констатировал он.

– А это ваниль, – продолжала научать Ирина, проделывая аналогичные операции с другой банкой.

Мальчик повторил процедуру обнюхивания, а затем с растерянным видом спросил:

– Так они что – разные?

– Кто? – не поняла Ирина.

– Банки, – пояснил свой вопрос Петя.

Наконец до женщины стал доходить смысл вопроса.

– Банки-то одинаковые, а вот приправы внутри банок – разные и по-разному пахнут, – растолковала она малышу его ощущения.

До этого момента Петя даже не подозревал о существовании специальных веществ для придания запаха, а тем более, что они по-разному пахнут. Теперь эта часть его восприятия действительности обрела осязаемые черты, и ребёнок немедленно пошёл дальше по пути познания мира:

– А что такое приправы? – продолжил мальчишка своё обычное осыпание взрослых вопросами.

– Это такие сушёные травки или вещества, которые хорошо пахнут или вкусные. Их добавляют в разные блюда.

– А почему ты добавляешь приправы в банки, а не в блюда? – не унимался Петя.

– Да нет, в банках приправы просто хранятся, а добавляют их в пищевые блюда, то есть в еду, – в борщ, котлеты, булочки, чтобы они были вкуснее и лучше пахли.

– А сейчас ты во что будешь их добавлять?

– Я уже добавила и корицу, и ваниль в тесто, – заверила Ирина, – чувствуешь?

Женщина пододвинула тесто к краю стола, у которого стоял внук, и тот, разместив нос поближе к упругому, покрытому белой мучной пылью куску, попытался распознать в нём уже знакомые запахи.

– Да, чувствую, – оценил свои ощущения Петя, – а зачем тебе тесто?

– Из теста я хочу сделать булочки, шанежки и куличи.

– Я тоже хочу делать булочки! – безапелляционно заявил мальчик.

– Тогда давай ты поможешь мне месить и раскатывать тесто, а я из него буду лепить и печь разные вкусные штуки! – предложила Ирина.

– Давай!

Бабушка водрузила внука на дебелый стул, стоящий у торца стола, с таким расчётом, чтобы тому было удобно обращаться с тестом, а затем оторвала ему небольшой комок.

– Я буду вымешивать свой кусок, а ты – свой: вместе мы быстрее справимся, – заверила она. – Смотри, как я делаю, и повторяй за мной.

Малыш, поглядывая на наставницу, с азартом принялся теребить тесто. Он выпачкался в муку буквально с ног до головы. Бабушка же только посмеивалась да подбадривала внука, сама энергично меся тесто и приговаривая:

«Тесто мнём, мнём, мнём!

Тесто жмём, жмём, жмём!

Для Петюши мы из теста

Много булок испечём!»

Через некоторое время Петя принялся вторить Ирине, проговаривая прибаутку вместе с ней. Наконец тесто было готово.

– Здорово мы с тобой потрудились, – подвела итог работе женщина, – но сильно устали. Правда?.. Фух!

Театральным жестом она вытерла пот со лба тыльной стороной ладони, а внук сразу же, как попугай, повторил её движения.

– Да, устали… Фух! – подтвердил он.

– Тогда давай отдохнём.

На стул, служащий Пете подставкой, бабушка водрузила небольшой чурбан и усадила на него мальчишку, заодно обтирая полотенцем его лицо от муки. Потом сама села на табуретку и вместе с внуком принялась декламировать очередной стишок:

«Мы устали и вспотели:

Так работать мы хотели!

А теперь передохнём –

Посидим и попоём!»

Несколько раз повторив четверостишие, и убедившись, что парнишка твёрдо его запомнил, Ирина перешла к следующему номеру программы:

– Ну что же, стишок рассказали, а теперь – споём, как и сказано в стишке.

Она расправила плечи и затянула свою любимую песню:

«Дивлюсь я на небо – та й думку гадаю:

Чому я не сокіл, чому не літаю?

Чому мені, Боже, ти крила не дав?

Я б землю покинув і в небо злітав».

Голос у Ирины был красивый и глубокий. Пела она вдохновенно, так что Петя заслушался. Под конец он попытался подпевать, но пока это у него получалось плохо.

– Ничего – ещё научишься! – успокоила бабушка. – А теперь давай лепить из теста булочки, шанежки и куличи. Ты что будешь формовать?

– Куличи!

– Ну, давай ты – раскатывай тесто, а я стану лепить куличи, – предложила женщина, подавая внуку небольшую качалку.

– Нет, я хочу лепить куличи! – запротестовал мальчишка.

– Хорошо, – согласилась Ирина, – сначала вдвоём раскатываем тесто, а потом – лепим куличи.

– Ладно, – пошёл на компромисс мальчонка.

Команда из внука и бабушки снова взялась за работу, параллельно рассказывая потешку:

«Лепим мы куличи,

Круглые как личико!

А достанем из печи

Вкусные куличики!»

Ирина умело и быстро расправлялась с тестом, заодно поддерживая энтузиазм малыша и убеждая его в том, что это именно он сделал такие красивые куличи, а бабушка только немного их подправила.

Почувствовав, что мальчишка достиг эмоционального пика, она аккуратно успокоила его, переключив внимание на заскучавшие в углу игрушки. А сама, сунув лист со стряпнёй в духовку, взялась за чистку картошки.

…

К торжественной раздаче свежеиспечённых булочных изделий были созваны все домашние. Огромное блюдо с выпечкой стояло посреди стола. И конечно же, «гвоздём программы» были самые красивые и самые вкусные куличи, вылепленные новоявленным «кулинаром».

И мама, и папа, и бабушка на все лады расхваливали Петины куличи, восторгаясь их румяной корочкой и диковинной, похожей на сказочных зверюшек, формой.

А сам «мастер» только улыбался. Он не мог ответить на похвалы, поскольку за обе щеки уплетал произведения собственного – в этом он не сомневался – поварского искусства.

Чудесное спасение.

1941 год, сентябрь.

Железнодорожная станция в украинской степи.

На небольшой железнодорожной станции, куда прибыли арестанты, царила страшная суматоха. Тут и там виднелись воронки от взрывов бомб. Однако железнодорожное полотно не было повреждено. А на путях, как прикорнувший на солнышке сказочный Змей-Горыныч, стоял паровоз с несколькими практически целыми вагонами. Платформа была оцеплена вооружёнными военными. Большинство вагонов пребывали в запечатанном состоянии. Но три последних всё ещё находились в стадии укомплектования. Один из них почти под завязку был заполнен людьми, в другой загружали какие-то ящики, а третий казался пустым.