Один день пьянюшки

Нана Сила

Один день пьянюшки

Видимо, всё смешалось в этом доме. Словно снежный ком обрушился на середину первого этажа и смёл каждого со своего пути. Наступило обледенение. Такое необыкновенное: с горящим котлом изнутри. Нет, ни одна льдинка не таяла. В тот самый момент разгара пекла, холод добирался до каждой жилки твоего тела-получалось нечто жуткое, как камень твёрдое, как топор тупое. Один раз попав сюда, человек не сможет забыть окружающую обстановку. Каждый день похож на новый, а приходящий на старый. Солнце встало – он лёг. Наконец, старики, дети и главная виновница всей бесовской свистопляски, женщина с глубокими черными, сильными глазами, успокоились. Наступили блаженные, тихие, утренние часы, когда без замирания сердца и дрожания рук, они садились за огромный деревянный стол пить Краснодарский чай. К чаю относились особенно трепетно, как к старинной, традиционной трапезе и, потому заваривали его сами. Сначала выходил седой лысоватый мужчина, отец, пропивший и прогулявший свою жизнь беззаботно и красиво, но, видимо, когда-то упустивший младшего сына. Он небрежно и строго садился на диван (всегда около пианино), брал в руку уже подготовлено лежащую в нужном положении чайную ложку и доставал из банки любимое варенье из алычи. Когда он пил, все молчали. Только после ухода главы семейства, к трапезе приступали все остальные. Семья была большая, что может дать основание вспомнить про великое дружелюбие, теплоту и любовь между членами семейства. Однако за действительно широкими и красивыми улыбками скрывалась невыносимая боль и утрата.

– Доброе утро, – поздоровалась бабушка.

– Доброе, – сухо ответили ей.

В два слова были вложены надежды на вселенскую доброту, на взаимопонимание. Тонкой струной натянутые надеждой два слова.

Было у этой кудрявой женщины два сына: один толковый, другой дурак (так родители сами его и обозначили). Как и полагается, привели жён когда-то: одна толковая, другая дура (так уж повелось). Понарожали детей (тут уж получились толковые все). Только вот у дураков с жизнью редко складываются ладные отношения. Пил дурак, так пил, будто и не живёт вовсе. Всё его существо рыдает и кричит: «ну его всё и всех к черту». Сердце изнывало у дурака от тоски. Бывает, лежишь ночью и слышишь, как воет, словно волк, и ты постанываешь вместе с ним, стараясь заглушить свою боль молчанием. Думаешь тщетно: «а вот разделю вместе с ним страдание, и отпустят ему грехи мирские, и завоет глядишь по-другому – по-человечески». Тут ты и ошибаешься: человеческий стон страшнее животного-у этого дикий, охотничий, даже если грустный. У человека другой: окутывающий, заражающий, многоголосый. Бежишь, сломя голову, авось почувствует, что ты рядом, что вы вместе. Смотришь в глаза, и где-то за пеленой стенок зрачков виднеется облик, похожий на человеческий. Ты его ищешь, зовёшь, пытаешься запечатлеть, а он оказывается так далеко. Эх, девочке звезды с неба не надо, только бы увидеть снова его тёплый взгляд. Никто бы не мог подумать, как бывают безутешны слова родных людей. «В человека словно вселяется нечистая сила. Нет. Точно вселяется», -проснулась в поту от тяжелых мыслей его дочь. Долгие детские годы её мучает причина болезни своего отца. Она наивно, по-доброму верит в его исцеление, что сама, можно подумать, заболевает. Вспоминая отрывками театральные сцены черных человечков, она вдруг останавливается. Ярче всего в её сознании всплывает одна, короткая, но до того жуткая, до того брезгливая: хорошо прижившаяся в лабиринтах мозга. Пару лет назад, когда ещё квартира второго этажа была похожа на что-то живое и пахла пусть не свежими, но тюльпанами, девочка сидела за кухонным столом и строчила новое сочинение по литературе, искренне веря, если на среднем пальце появится мозоль-она станет настоящим, а главное заслуженным журналистом.

Тем временем внешние шумы были такими же обыкновенными: мама вешала белье, пока ее супруг искусно изображал змею на холодном полу холла. Его ноги, как лапша, извивались и никак не могли «найти в себе» силы подняться и лечь наконец на долгожданную кровать. Зачем-то понадобился весёлому пьянюшке третий этаж, и он решительно напряг все свои мышцы, чтобы преодолеть высокую, вздёрнутую лестницу. Однако с каждой попыткой не выходило. Тяжело вздыхая от заедающей усталости, мама тщетно уговаривала пьянюшку бросить это сомнительное дело и уложиться спать. Старшая дочь вспоминала: «не знаю, не помню, в какой момент моё дыхание вдруг остановилось, жизнь будто перестала существовать, и временные рамки расширились. Резко сердце прижало утюгом, не поворачиваясь, я ощутила адский страх и холод. Мама продолжала вешать белье. Я обернулась интуитивно вполоборота, как раз туда, где должен был также лениво валяться пьянюшка. Вдруг что-то завыло изнутри моей души так звонко и отвратительно, я закричала: «Это не он! Мама, это не он!»». Горящий, пустой, жаждущий новой чистой крови взгляд испепелял всё вокруг. Черный омут, бесчувственный, лукавый созывал девочку в свои объятия. Человек, который не мог контролировать свой язык и все конечности тела, вдруг встал на кончики пальцев рук и ног и вывернул шею, как настоящий змей. «Молись» – призывно голосила мать. Молитва «Отче наш» теперь звучала смело, твёрдо и уверенно. В этот момент ни на кого не надеешься, кроме Бога. Вера что ли истинная обретается в этот момент. Происходит настоящая борьба двух миров: света и тьмы. Чувствуешь оберегающий круг, начертанный вокруг тела ангелами, а все равно кричишь ещё громче, боясь, что сил твоих никчемных и грешных не хватит справится с ним. Обстановка накаляется. Ожидаешь фееричной победной завязки. Но не переносит бес ни одного светлого слова, думы, чувства, взгляда. Его начинает трясти, как лихорадочного. Он сворачивается в кривой узор и готов уже наброситься на свою добычу. Скрип двери. Заходит брат обезумевшего пьянишки. Кто бы мог подумать, насколько ничтожно актерское мастерство в современном мире. Я не видела, чтоб кто-нибудь из мастеров театра и кино так искусно и стремительно мог принимать разные маски. Ноги и руки подкосились и отбросили тело на лестницу, как ненужную материю. Пьянюшка вернулся.

Мытарства.

– Ночь коверкает, выворачивает душу наизнанку, словно обнажает все страхи и боли. Порой лежишь и думаешь, а ведь не зря тьма названа тьмою, а день светом. Не спят черти, распространяют гнилые запахи. Тогда почему и мне не спится? Не уж то страхи сильнее меня!? Чем больше думаешь, тем быстрее попадёшь в дебри. Ах вот он стоит, дышит так тяжело, – размышляет девочка вслух.

– Душенька спи, никого тут нет, – шепчет мама.

– Ну как же? Цепь затрещала, ходит…слушает с завистью, как мы дышим. Невыносимо, мама, ему слышать спокойное ровное человеческое дыхание: он желает, чтобы и мы изнывали от гнева. Он ведь и есть этот гнев. И когда-нибудь всё наладится! Не унывай! Они ждут твоего падения, не унывай, – наконец заснула девочка.

Спит, как парализованная, автоматически выполняя роль тихого солдатика. Не хочется мне читатель вызвать у тебя жалость, ибо это не та история. Вспоминая князя Мышкина, девочка отбросила с себя страшный порок, не жалеет больше и не жалуется. Человек ко всему привыкает. Вот и она привыкла. Как когда-то Адаму и Еве было стыдно предстать перед Господом нагими, так теперь ей стыдно представить свою семью обнаженной: порочной. Ведь собираясь в общий круг, по отрешённому совершено от веры состоянию, члены знакомой вам уже семьи, не находят общий язык, а только скалят друг на друга зубы, перекладывая вину с одного на другого, чтобы как бы снять с себя тяжкий груз и так называемую ответственность. Народ любит клетку – временем доказано. Низко кланяется тузу власти, если тот поощряет его страсти, жалеет его, лелеет, поет красивые песни, пока народ вяло тухнет и утрачивает свою силу воли, свободу духа. Как же жалок порою человек, ничтожен. Ему легче снизойти до рабского трепетания, нежели вкусить истинный запах свободы. Животное, скажете вы. А нет, не животное. Животные законам своим верны и у каждого свои ведь. Тут слабость. Обнаженная слабость во всей красе. Не будем о грустном.

Бывали у Арунов и чудесные дни: беззаботные, летние. То ли солнце было настолько яркое, что добиралось лучами до их дома и пронзало насквозь сердца, то ли просто каждый впадал в детство. Ух, и замечательная всегда была пора. Детские голоса и проказы только украшали старую каменную клячу на четырёх ножках. Разукрашивали её яркими красками, звуками. Утро казалось особенным.

Ведь настоящие каникулы у бабули в деревне с парным молочком, с домашней колбаской, с вот-вот испечённым хлебом и таким неповторимым запахом земли, Русской земли. Так жить хотелось, и жилось у бабули. Разницу ощутили маленькие сердечки от обитания и жизни. Вдохнули, а выдыхать не хочется. Ну а дед с бабушкой спокойствия душевного требовали и ждали. Собирались и уезжали в свою отдельную страну Муравию, беззаботно наслаждаясь бестолковыми вечерами, трепетно держась за горячие руки и тихо прижимаясь сердцами. Брат пьянюшки, уделяя внимание работе, и не замечал, как лето пролетало. Семья его мирно и привычно принимала каждый день таким, какой он есть, не обретая в нем ничего ровно, и не отдавая ему ничего. В общем каждый в доме находил свою идиллию и счастье. Кроме него.

Из-под большого одеяла выглядывала голова испуганного пьянюшки, словно он боялся солнца, тепла, счастья. Чувствовал себя ненужным, как лишний чёрствый кусочек хлеба для этакого барина. Впадал в долгую, непримиримую спячку. Ходили слухи, что он просто сошёл с ума. Но до того не хотелось в это верить, что становились горько. Готов молчать, исчезнуть ради искры в его глазах. А он как воды жаждет, чтобы и они почувствовали: не одному же ему ненужным ходить. Не один же он такой видит мир истомными серыми красками. Ох не один. Таких одичалых много. А мудрецы дельные из них. Во какие! Это ж надо умудриться в жаркую тополиную пору отыскать мрачные краски. В общем деньки у пьянюшки отнюдь не были летними: он закрывался всё чаще теперь на замок, предполагая, что страхи вживаются в него извне. На самом деле же они сидели изнутри и ликовали его небывалому одиночеству. Устраивали пиры дневные, ночные и даже утренние. Человек борется, терзается, брыкается, а им хоть бы что, продолжают, твари, веселье бить. По дымовой трубе дома вниз доносились разговоры. Странность была их только в том, что голоса у собеседников были одинаковые. Они закрыли его в одиночестве, чтобы скорее им одолеть. Твари. Не знаю, что я и всё человечество могут больше всего на свете ненавидеть, кроме этих злых выродков. Ты один раз оступишься, допустишь в своё чистое сердце, а они, неблагодарные, вцепятся в него когтями. И всё тут. Либо ты, либо они.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.