Заявка в друзья

Позже, в ожидании лифта, Олег одобрительно подмигнул сыну и слегка похлопал по плечу.

– Живем, Егорка.

– Живем, батя. Куда денемся.

Таким образом, смотрины удались, родительское благословение было получено без лишних вопросов и занудных нравоучений о долге, совести и чести. Весь набор у Егора имелся еще с восьмого класса, когда пришлось ему в одиночку вытаскивать из полыньи соседского пса дворовой породы. Домой пришел насквозь мокрый, замерший, в одном сапоге, второй утопил в ходе спасательной операции, за что героически снес строгий бабушкин выговор и два удара кухонным полотенцем по спинной диагонали. Летом бестолковый пес попал под «зилок» с песком, но глупая собачья смерть никак не умаляла мальчишеский подвиг в глазах ровесников и той же бабушки с мудрым изречением: «Ведать, на роду написано не своей смертью умереть».

Толик за компанию терся у лифта, пытаясь приложиться напоследок к белой ручке в золотом браслете, сыпал шутками, скоморошничал, уговаривал Яну остаться, завлекал французским шампанским, но та на провокацию не поддавалась. Ухватив Егора за локоть, нареченная невеста решительно втащила жениха в кабинку лифта и одарила всех провожающих божественной улыбкой.

– Вот что за молодежь такая, – после их ухода Толик пригорюнился, поник головой на сжатый кулак. – Трудно им со стариками посидеть лишний час? Мои тоже вечно куда-то спешат, то на занятия, то на тренировку, то в кино, а поговорить с отцом по душам брезгуют.

– Что с тобой разговаривать, когда ты лыка не вяжешь целыми днями, – Светлана бесцеремонно вмешалась в мужской разговор, ненароком прилипла горячим бедром к бедру хозяина.

– Ты, женщина, цыц. Не возникай, а то… – грозивший загнутым пальцем икнул, сонно моргнул и шмякнулся головой о стол, только налитая рюмка опрокинулась в тарелку.

– И что с ним делать? – изумилась Светка.

– Да пусть спит. Быстрее протрезвеет…

Вдвоем с Толиком им всегда было хорошо в любую погоду, в лихую годину. Сядут за стол друг против друга и молчат. С годами слова сделались лишними, фальшивыми, настроение доподлинно передать не могли, поэтому вычеркивались из списка и заменялись на более доступные человеческому пониманию предметы общения – пол-литра и говяжью тушенку. Балагурил Толик исключительно при людях, а наедине со своей совестью в образе друга суворовского детства, Олега Кравцова, предпочитал созерцать внутреннее восприятие окружающего мира, и как это все сочетается с его личной философией, основанной на устойчивом пофигизме и на отдельно взятых моментах жизненного обустройства семьи Черкасовых. Выпьет Толик рюмку, выпьет другую и с протяжным выдохом уставится в пустую стену или окно, заломит в локте руку, обопрет голову и молчит, словно разговаривает, только про себя. Иногда вслух выдает отдельные фразы на подобие: «понимаешь, брат», «ну как тут не завестись», «однозначно по-любому». И думай, к чему такая глубина, от чего такая философия.

В такие моменты никто из них о давней службе говорить не любил. На армейские воспоминания по обоюдному согласию наложили они вето еще лет десять назад, когда каждый излился друг перед другом за все прегрешения вольные и невольные, встретившись один единственный раз на горной базе под Цхинвалом. Вот тогда с половиной канистры разведенного спирта и остатками бараньего шашлыка просидели они до самого рассвета, а откровенным рассказам Толика не было конца и края.

После училища развела судьба молодых лейтенантов в противоположные стороны. Кравцова распределили на север в Прибалтику, практически на курорт, а Черкасов после пятимесячной подготовки под Ферганой попал в Афганистан за полтора года до вывода советских войск из проклятой каменистой земли. Но и этого ему хватило с лихвой по самое горло.

Не страдающий особой сентиментальностью Олег в душеизлияниях никогда не мешал другу делиться воспоминаниями хоть и давно позабытыми, но время от времени всплывающими знойными миражами посреди песчаных бархан затуманенной памяти. И тогда Толик терялся во времени, ежеминутно трогал левое плечо, словно хотел удостовериться на месте его рука или нет, хотя инвалидную группу с него давно сняли и даже десятисантиметровый шрам от ключицы до плеча потерял свою кровавую окраску, побледнел и с годами сморщился. От высокого, накаченного красавца в стиле «а ля Шварценеггер» ничего толком и не осталось, так, комичная копия – сутулая жердь с заниженной самооценкой, с алкогольной зависимостью.

Долгое время поначалу Олег списывал все на войну, на изломанную психику – «афганский синдром», поддерживал друга и стаканом, и сочувствующим словом. Но Полина, устав от мужниных затяжных депрессий и стойко переносившая до поры до времени «дурную наследственность» рода Черкасовых, уже во вторую беременность решила действовать радикальными методами и в один из отпусков командировала мужа в московский профилактический реабилитационный центр. По возвращению Толик предстал перед обществом совершенно другим человеком. Стал читать книжки, гулять на свежем воздухе, воздерживался от грубого мата, по выходным дарил жене цветы, между дежурствами нянчил новорожденного. Но хватило его ровно на полгода.

– По стопам отца пошел, – подвела итог Полина перед смущенным Олегом, когда он доставил невменяемого друга на порог квартиры. – Отец его от белой горячки преставился, и дед по рассказам свекрови не агнец божий был, все норовил в голенище сапога бутыль самогона от бабки припрятать. Так тот хоть настоящий казак, купец первой гильдии! А этот…

Своими казачьими корнями Толик никогда не хвастал, отрубили ему корни еще в детстве под горн трубача и бой барабанов. Отрубили и забыли. Время такое выпало, не модно было раскулаченными родственниками хвастать. Только водилась в роду легенда, что все мужчины – долгожители, крепкого телосложения и забойного семени, хотя легенда ничем не подтверждалась. Отец Анатолия женился далеко за сорок, а прожил чуть больше пятидесяти, оставив молодую жену и трех малолетних детей на руках престарелой матери. Дед обженился два раза и в двадцать, и в пятьдесят пять. Первый брак бездетный, а от второго – единственный сын. После раскулачивания семья купца Нестора Черкасова из славного города Ростова перебралась на хутор под станицу Шкуринскую. Оттуда немцы вывезли Нестора на работу в фашистскую Италию. За время плена скончалась от болезни жена, от голода мать. Вернувшись в родную станицу, пришлось ему начинать жизнь заново с чистого листа.

Упрямство казачье – черкасовское – из Анатолия моментами проглядывало, а иногда так натужно выпирало, что Полина в одночасье собирала чемодан, детей и уезжала на недельку к родителям, предоставляя мужу полный карт-бланш. Но все ее воспитательные методы действовали слабо. Анатолий, оставшись в гордом одиночестве, находил себе занятие по душе, принимался за старое и к возвращению жены оказывался в таком неприглядном виде, что Полине приходилось искать очередную лечебницу…

После на праздничные посиделки в открытую дверь зашли соседи по общему коридорчику – Маринка и Геннадий. Принесли куриный плов, голубцы со свежей капустой, две бутылки водки, и под тихий храп Толика пасхальный ужин продолжился, но уже без задорного угара и безбожного шабаша. От закуски ломился стол, выпивки хватало с лихвой, но Олегу водка не шла, не пилось, не елось.

– И чего сидеть в духоте, пойдемте лучше до парка прогуляемся, свежего воздуха дыхнем, – сетовала Маринка, – от вашего перегара голова болит.

– Вот поэтому лучше от прогулки воздержаться, – отнекивался Генка от предложения сожительницы. – Мусоров сегодня на каждом углу. Заметут в ментовку, последние деньги за меня выложишь.

– Да сейчас, разбежалась. Буду я за тебя еще деньги платить. Жди!

Изрядно выпившая пара с самого начала знакомства числилась у Олега в списке неблагонадежных. Внешний вид их вполне сочетался с окружающей средой обитания, но поведение порой зашкаливало за все мыслимые нормы человеческого существования. Маринка занималась по утрам пробежкой, сидела на раздельном питании, хранила фигуру и в пятьдесят четыре года молодилась до абсурда, заплетая две жиденькие косички, перехваченные цветными резиночками. Сидела она дома, нигде не работала и жила с единственной целью – вытрясти из сожителя, безвольного забитого существа, побольше денег. Генка имел золотые руки, брался за любую работу, но когда наличности не хватало, за стенкой в соседской квартире случался оглушительный скандал вплоть до мордобития, и Геннадий с периодическим постоянством оказывался за дверью.

Потом на праздник забегала Лизочка, выпросила Фурсика на прогулку с подружками. Олег с радостью позволил, пес давно намекал на выгул, жался к ноге. В благодарность он тайно от матери вложил в девичью ладонь смятую бумажку. На мороженое.

И вот в какой-то момент показалось, что пространственно-временной континуум под названием «первомай» плавно встроился в «пасхальный» с одной лишь поправкой, что вместо вазы с красными лопоухими тюльпанами посреди стола возвышалась несуразно огромная пасха, обложенная яйцами. Выпивка, закуска и праздные лица повторялись точь-в-точь в придачу к заезженным темам застольной беседы о погоде, ценообразовании и неминуемом мировом кризисе, дай Бог, последнем. И лишь когда нерешительными шагами в приоткрытую дверь на огонек зашла Татьяна Михайловна, Светкина соседка по правую сторону от лифта, у Олега отлегло от сердца – дежавю отменялось.

Учительница младших классов, Татьяна Михайловна, была тихая, интеллигентная, за выслугой лет давно на пенсии, одинокая, но не брошенная. Дочь каждый отпуск приезжала из Москвы, привозила на все лето внуков, и старый педагог жила от лета до лета в ожидании родной детворы, любимых кровиночек.

Она зашла на минутку с традиционным пасхальным набором, которым каждый раз поздравляла в этот день всех соседей по лестничной площадке и этажом ниже. Куличи пекла всегда сама, не ленилась, на покупные, магазинные не тратилась. Пасочки получались у нее сладкие, пахучие, с желтым изюмом, с украшенным верхом. Никто из соседей от вкусного угощения не отказывался, принимали с благодарностью.

– У вас, смотрю, веселье в самом разгаре, – соседка покосилась на спящего тут же за столом Анатолия, аккуратно присела на предложенную табуретку. – Всех обошла, всех поздравила. Вот только вы, Олег, у меня остались. Христос воскресе.

– И вас с праздником, Татьяна Михайловна. – В чистый бокал полился бордовый кагор.

– Что вы, что вы, я не буду. Никак. С утра давление еле сбила. Не обижайтесь, – пухлые пальцы в серебре колец осторожно отодвинули предложенный бокал, сложились на коленях в ладошки. – К Ирочке на могилку уже ездили? Хотела куличей передать, да не успела к обеду, с тестом долго возилась. Все забываю спросить, памятник установили?

При упоминании кладбища все присутствующие, кроме спящего Толика, притихли и насторожились. О том малоприятном факте, что четыре месяца назад в этой самой квартире, где последнее время соседская свора облюбовала место для торжественных сборищ, произошла смерть, все успели позабыть или делали вид, что на печальное событие наслоился временной слой, позволяющий не затрагивать щекотливую тему, не уместную к праздничному столу.

– Памятник мне посоветовали установить не раньше, чем через полгода, – пояснил Олег, – а лучше на годовщину. Думаю, по осени поставлю, чтоб зимой по слякоти халтуру не сработать.

– И то верно, – поддержала соседка, – морозец, хоть и небольшой, ударит, плиточка и отвалится. А по осени хорошо будет.

Дальше разговор не клеился. Светка молча громыхала в раковине посудой, головы не поднимала, чтобы не выдать личную заинтересованность. Но все соседи и без ее лишней скромности давно догадывались о житейской метаморфозе, произошедшей столь тривиальным способом. Осуждать не осуждали, дело-то житейское, но приличия блюли строго и пошлыми намеками не злоупотребляли.

– Ну да ладно, пойду я, прилягу. Давление измерю. А вы гуляйте, дело-то молодое.

Задерживаться в гостях Татьяна Михайловна не собиралась. Олег пошел провожать соседку до двери. Под тусклой коридорной лампочкой в пыли и паутине педагог с пятидесятилетним стажем, наклонившись к мужскому накаченному плечу, произнесла очень тихо, почти шепотом, с заговорщическим видом:

– Вы, Олег, на меня не обижайтесь, я старый человек. Жену вашу хорошо знала, познакомились мы с ней близко, часто вечерами чай вместе пили. И о вашей судьбе я имею представление. Но сейчас ваш образ жизни…

– Он вам не нравится.

– Не то чтобы не нравится, поймите меня правильно, так многие живут. Он вызывает опасение. Понимаете? Ведь вы неплохой человек, а трезвым я вас практически не вижу. Зачем же так себя изводить? Горе запивать, знаете ли, недолго и самому…

Она не договорила. В дверях мелькнул Светкин пестрый халатик, и, не желая быть подслушанной, Татьяна Михайловна поспешила домой.

В любой другой день такая забота умилила бы, но сегодня Олегу выпали нечетные кости, а вернее, пара зеро. Две пустышки. Все, о чем бы он ни подумал, сулило злость и раздражение, было до смешного глупым, бесполезным, и не давало желаемого спокойствия, внутреннего примирения. Ему хотелось, чтобы суматошный день, наконец, закончился, гости разошлись по своим норам, стихли за стеной голоса, а за окном догорающий закат. Но больше всего его тянуло к хлебному ларьку, чтобы купить хлеба, молока, сигарет, чего угодно, лишь бы посмотреть в глаза той, которая невольно вскрыла гнойный нарыв, обнародовав под коростой пустоту.

Светка под конец затянувшихся посиделок, захмелев от мартини с водкой, с бухты-барахты запела «Вот кто-то с горочки спустился». Тихо, протяжно, с душой, едва попадая в тональность, с закрытыми глазами она в образе «кого-то с горочки» представляла дорогого соседа в зеленой гимнастерке и отчего-то с генеральскими погонами. Песня вполне подходила для следующего праздника Дня Победы, который был уже не за горами, но певица преследовала определенную цель. Маринка подхватила песню со второй строчки, и два голоса в унисон полетели из распахнутого окна на вечерний простор, смешиваясь с потоками теплого воздуха, касаясь верхушек пирамидальных тополей.

От зычных голосов проснулся Анатолий и прямиком густым низким басом вклинился в повтор первого куплета. Веселее не стало, зато чувствовался приближающийся финал, быстро вечерело, и над соседней многоэтажкой в сером небе светила первая звезда. Лишь благодаря появлению Лизочки с Фурсиком, довольным от кончика высунутого языка до последней рыжей ворсинки на хвосте, посиделки закончились. Все стали расходиться, кроме Толика. Голова его тяжелая снова улеглась на стол, припечатав к столешнице грязные салфетки и обглоданный рыбий хвост. Светлана хотела остаться, но дочь запросила у матери что-нибудь поесть и тянула ее домой, все повторяя:

– Мать, пойдем. Мне завтра в школу, тебе на работу. Поздно уже.

И Светлана уступила.

Время и вправду было поздним – начало одиннадцатого. Ларек давно закрыт. Но Олег решил пройтись по свежему воздуху, заодно проверить судьбу и сыграть в «авось повезет». Но пустынное пространство трамвайной остановки встретило его подслеповатым фонарным освещением и красной сигнализационной лампой хлебного ларька. Судьба капризно показала язык, а единственный прохожий в мятом пиджаке, зажимая подмышкой божественные дары в виде крашеных яиц и сплющенного кулича, плавно покачиваясь на ногах, мочился прямо на чугунную урну, спьяну перепутав ее с придорожным кустом.

Уставший Фурсик тащился медленно, семенил ножками, часто дышал и на перекрестках присаживался на носок хозяйского башмака передохнуть от бесконечной прогулки. Олег блуждал по району с неопределенной целью, пытаясь унять тупое раздражение, пугающее голой правдой: он уже был готов довериться едва знакомому человеку и сознаться в подлой трусости, в свершенном преступлении.

Долгий променад по пустынным улицам отрезвил больную голову. За это время квартира выветрилась от накуренного облака смешанного табака. Светка втайне от дочери покуривала американскую подделку, а Геннадий предпочитал донской табак местного разлива. Надышавшись папиросным угаром, Олег вообще предпочел ничего не курить, а стремление раз и навсегда завязать с пагубной привычкой именно сегодня довольно остро напомнило о себе, пару раз кольнув в левом подреберье.

На кухне он остолбенел от хирургической чистоты, пустого мусорного ведра и короткой записки на дверце холодильника под магнитиком из Кисловодска. Записка гласила: «Все путем, брат. Спасибо за душевный разговор». Толика в квартире не было.

Не желая ломать голову над параноидальными ребусами закадычного друга, Олег раскрыл ноутбук, в большой фарфоровой кружке с надписью «защитнику отечества» заварил крепкого чаю, и пока чаинки блуждали в броуновском движении, набрал первое предложение.

«Здравствуйте, Нина».

Потом неподвижно просидел полчаса перед экраном, не обращая внимания на давно остывший чай (к нему он так и не притронулся), искусал большой палец на правой руке, сгрыз ноготь на мизинце, прикрыл в коридор дверь, словно боялся, что Фурсик сможет подсмотреть, и застучал по клавиатуре…

В больницу он наведывался каждый день, просто не мог сидеть в четырех стенах и ждать неизвестности. За умеренную плату седенькая нянечка, владеющая всеми ключами от второго этажа, где располагалось онкологическое отделение, допускала его к жене на целый час прямо в палату.

Возле нее он сидел тихо, без лишних слов, стараясь не смотреть на бледные восковые лица соседок, на общее смятение и сильный запах хлорки. От тонкого синюшного запястья вверх тянулись прозрачные трубочки капельницы, рука была привязана бинтами к краю кровати. Взбитая тощая подушка позволяла кое-как полусидеть-полулежать, но Ирину все устраивало. Она ничего не замечала, смотрела на мужа пустыми глазами и улыбалась. Улыбка ее казалась жалкой и вымученной, а впрочем, такой она и была.

За неделю до выписки лечащий врач долго объяснял последующий уход, протягивал какие-то глянцевые буклеты и белые визитки патронажных сестер. Но слово «поздно» в его тихой речи проронилось два раза, и все остальное для Олега потеряло всякий смысл. На следующий день в дверях палаты он столкнулся плечом с полуседым мужичком. Незнакомец сбивчиво пробормотал извинение, и Олегу пришлось посторониться, но заплаканные глаза за окулярами очков разглядеть все-таки успел. Возле прикроватной тумбочки он заметил пакет из супермаркета с натуральными соками и детским питанием. Три алые розы на длинных ножках лежали на подоконнике, сиротливо ждали вазу с водой, но в палате не нашлось даже пластиковой бутылки. Зашла медсестра, сменила на штативе раствор и со словами «нельзя, здесь не положено», по-хозяйски прикарманила букет. Возражать никто не стал. Пациентки или спали, или притворялись спящими, с интересом ждали развязки и заранее сочувствовали.

В тот день он первый раз видел любовника жены, но понял это, когда перевез Ирину из больницы домой. Через месяц одним дождливым вечером они снова столкнулись у подъездной двери. Драповое пальто и фетровая шляпа скрывали силуэт незнакомца, но приметные очки и красные испуганные глаза выдали его с головой. Положение создавалось неприятное, странное, попахивало дешевым фарсом, но жена молчала, а докапываться до истины было слишком поздно.

На инъекциях она продержалась целых два месяца. Но тянулись они долго, в бесконечных заунывных дождях, мокрых листьях и бессонных ночах, когда заканчивалось действие морфина, и боль возвращалась. С помощью сиделки он усаживал жену возле окна на каких-то полчаса и уходил на работу, зная, что та блуждающим взглядом будет созерцать мокрые крыши домов там, внизу, сквозь сизую пелену дождевого тумана, где жили счастливые, относительно здоровые люди. Приближающийся исход она приняла сразу, и он ощутил это по упорному молчанию и вялой кисти левой руки, правой она почти не шевелила, рука стала усыхать.

Вечерами они оставались одни. Это время сделалось самым неприятным в их отношениях. Ему казалось, что для скорейшего выздоровления нужно еще что-то сделать, пригласить другого врача, самого лучшего, купить других лекарств, самых проверенных, заграничных, чтоб наверняка. Но все его предложения натыкались на молчаливую стену и отрешенный взгляд, в котором, что самое поразительное, он не замечал животного страха, а одно безразличие к собственной судьбе, к бренному существованию. На широкой кровати жена спала теперь одна, его половину занимал Фурсик, вылежав на подушке круглую ложбинку наподобие птичьего гнезда. Пес преданно исполнял функцию стража, звонкий лай сменил на тихое поскуливание и мокрый нос все чаще тыкал в желтую ладонь, облизывая сухие обездвиженные пальцы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.