1942 – 94

– Так глядишь, к дембелю качком стану, – заметил Климов, устанавливая на место очередной камень. – Только жаль, руки до земли будут – не красиво.

– Не дрейфь, – успокоил Иван. – На дембеле руки не главное.

– Что тогда главное?

– Голова, а не то, о чем ты подумал.

– Дурак ты, Иван.

– Не дурнее некоторых. Принеси еще пару небольших булыжников, и на этом наш замок будет закончен.

– Слушаюсь, мой господин, – театрально поклонился Климов. – Где прикажите разместить ваших рыцарей?

– Иди отсюда, рыцарь хренов, – прикрикнул Наумов. – Не то получишь в забрало!

В сумерках вернулся старший прапорщик. Проверил выполненную на посту работу и, оставшись вполне довольным, поощрил личный состав как мог. Закусили тушенкой обжигающий, немного отдающий резиной спирт, запили холодным чаем и улеглись спать. Несмотря на тревожные мысли и обстановку, глаза предательски закрывались, словно налитые свинцом и уже не было никаких сил бороться со сном.

Гроза. Удар, еще удар. Он лежал на траве, а дождь, обильно льющийся с неба, приятно холодил крупными каплями разгоряченное лицо. Вот еще удар молнии, но уже близко, почти рядом. Дождь не переставал лить. И гроза. Она странно зачастила, превращаясь в пулеметную очередь…

Первое, что увидел проснувшийся Наумов – бак с питьевой водой, из пробитого чрева которого, прямо на лицо текла тонкая струйка. В доли секунды осознав, что за гроза ему привиделась, он схватил автомат и, быстро скатившись на землю, первым делом попытался оценить обстановку. Справа застрочил автомат, и вскоре эхом ему раздались ответные выстрелы. Тяжелые пули забарабанили по камням, взвизгивали, отлетая рикошетом, и стало понятно, что укрытие было построено не зря. Сквозь небольшие дырки в стене разобрать ничего было невозможно, оставалось единственное – подползти к краю поста. Он двинулся налево, к месту, где располагалась палатка, и вскоре наткнулся на что-то мягкое и липкое. Достал из нагрудного кармана зажигалку, чиркнул ею несколько раз, и когда пламя, наконец, зажглось, ужаснулся увиденному. Прямо перед собой он увидел застывшее лицо рядового Климова, на котором вместо одного из глаз зияла кровавая дыра. Ивана стошнило. Он отбросил зажигалку и повернул назад. Громкий хлопок вернул к действительности:

– Что, сволочи, – раздался рядом крик Дымова. – Отведали моего подарка?

Наумов направился на голос:

– Клим мертв, – прошептал он, когда очутился рядом.

– Суки…жаль парня, – прапорщик ударил кулаком по земле. – Он, скорее всего, и сообразить не успел – что случилось.

– Я кстати тоже…

– Они пришли оттуда, – указал Дымов в сторону, где дорога заканчивалась глухим горным аулом. – Но, на чем – до сих пор не соображу. Я не спал. Все было тихо и мирно. И на мины не попались, до сих пор…

– Они все знали и все видели, наблюдали, все время. Нам конец, – скороговоркой выпалил Иван. – Мы в ловушке…

– Типун тебе на язык, Наумов! – начал успокаивать солдата прапорщик, но раздался новый хлопок, блеснула вспышка, и сразу за ней все вокруг погрузилось в темноту.

Наумов открыл глаза и подумал сначала, что ослеп, но вскоре смог заметить слабые лучи света, пробивавшиеся через щели в крыше. Вскоре, глаза привыкли к темноте, и можно было различить некоторые подробности окружающего интерьера. По виду и запаху, (а пахло сеном), он сделал вывод, что находится в каком-то сарае. Прислушался к звукам, в надежде, что шум извне немного приоткроет тайну местонахождения, но вокруг царила тишина.

Голова сильно болела, в ушах стоял громкий писк, и очень хотелось пить. Вероятно, все это были последствия контузии. Он вспомнил последние минуты на блокпосте: взгляд Дымова, огонь, взрыв. Кстати, как он сейчас? Жив ли? К сожалению – этого Иван не знал, мысли путались, он хотел позвать прапорщика, но пересохшее горло отказалось слушаться. Нужно было найти выход, хотя он начинал понимать, что находится, скорее всего, в плену, и свободы не видать как своих ушей. Но, как говориться, попытка – не пытка. Надо попытаться сбежать – решил он, пошатываясь, встал и сделал несколько шагов, ощущая под ногами бугристую поверхность.

Какое-то время, он обшаривал стены в поисках предполагаемого выхода, но везде натыкался только на твердую как камень породу. Вскоре, выбившись из сил, от отчаяния, он несколько раз ударил по ней кулаком и, отказавшись от дальнейшего сопротивления, выругался:

– Чертова конура!

Неожиданно, позади, раздался тихий шорох, и насмешливый голос произнес:

– Зря стараешься, солдат. И ругаешься – тоже зря.

Иван вздрогнул и, повернувшись на голос, спросил:

– Это почему же?

– Во-первых, мы в яме. До ее верха – пять метров, некоторым удавалось добраться до верха, но только аллах теперь ведает, где лежат их кости. Во-вторых, когда ругаешься – силы уходят.

– И давно вы сидите в этом ''зиндане''? – это слово неожиданно всплыло из недр памяти.

– Не столько давно, сколько часто. Я вижу, аллах послал мне для общения образованного человека.

– Если вы такой умный, то почему сидите здесь? – не понял тот.

Голос не ответил.

Ивана вдруг охватила паника: внезапно он осознал весь ужас своего положения. Страх и тишина навалились на него. По телу пробежал холодок ужаса.

– Нет, – голос задрожал, он испугался, что больше не услышит своего невидимого собеседника. – Я не хочу сказать что-то плохое про вас, но почему вы здесь?

– Ты веришь в бога, парень? Только, ответь честно.

– Скорее нет, чем да, – слегка опешил от неожиданного вопроса Иван. – У нас в семье никто не верит. Мы так воспитаны.

– Ложь! – неожиданно резко отреагировал собеседник. – Гадкая ложь. Кто хотел верить – тот верил всегда. Это не зависит от политического строя и времени. Бог един для всех тех, кто без оглядки шел, и до сих пор идет за ним, вне зависимости от имени. Бог многолик, сущность его сложно постичь простому смертному, но тот, кто верит – будет поистине счастлив. Это ответ на твой второй вопрос.

– Тогда задам третий, – вздохнул Наумов. – Где мы?

– Недалеко от того места, которое ты назвал "блокпост".

– Откуда вам про него известно? – запоздало насторожился Иван.

– Для этого есть два объяснения, – успокоил его старик. – Иногда я слышу разговоры сверху. Я стар, но мой слух достаточно хорош, это – первое объяснение. Второе слишком очевидно, ты сам на него ответишь.

– Я бредил.

– Точно. Начинаешь понимать, что к чему.

В какой-то момент, Наумов стал подозревать, что бред этот не заканчивается до сих пор. Он невольно ущипнул себя и почувствовал боль. Вроде бы все на самом деле.

– Не доверяешь своему разуму, солдат? – раздался из темноты насмешливый голос. – Можешь защипать себя до смерти, но так и не поймешь, что к чему.

– Наверно нет, – согласился Иван. – Сейчас я не могу отделить бред от реальности. Я разговариваю с голосом из темноты, который читает мои мысли и знает обо всех моих движениях.

Хриплое перханье наполнило подземную тюрьму – незримый собеседник смеялся.

– Через месяц ты будешь способен разглядеть каждую трещину на этой стене. А может и раньше. Каждый привыкает к темноте по-своему. Быстрее или медленнее, но все равно привыкает.

Иван ничего не ответил и только вздохнул, все еще не до конца понимая, реален этот диалог, или всего лишь плод его воспаленного воображения. К тому же, вновь воцарившаяся тишина явно не способствовала оценке окружающей обстановки. Он еще раз вгляделся в темноту, пытаясь увидеть своего собеседника, но вскоре отказался от этой затеи и спросил:

– А днем здесь так же темно?

– Всяко бывает, но темнота только на руку.

– Это почему же?

Невидимый собеседник впервые выдал себя движением, меняя позу. Голос зазвучал глуше, и шел от самого пола.

– Хочу тебе кое-что рассказать. Я просидел в этой дыре не один год, попадая сюда в основном в те времена, когда сменялась власть в этих краях. Скажу, что после революции происходило это достаточно часто. Много разных банд скрывалось в здешних ущельях. Накопив достаточно сил, они свергали советскую власть и, заняв ее место, устанавливали свои порядки, но затем под натиском красных снова уходили в горы.

Это продолжалось до тех пор, пока в райцентре не появился свой достаточно сильный гарнизон. Я, как человек истинно верующий, к любой власти относился без особого почтенья. Не буду объяснять, что за это бывает. Ты и сам знаешь, главное не в этом. Каждый раз, оказавшись на свободе, я понимал что, скорее всего вновь окажусь в яме, и возможно в следующий раз – навсегда.

Тогда и созрел план прокопать подземный ход, благо местность и структуру грунта вокруг я изучил хорошо. Так раз за разом, я приводил свой план в исполнение, пряча отработанный грунт под слоем сухой травы. Вскоре, оказавшись на свободе, я задумался: куда мне, всю свою жизнь прожившему на одном месте, податься? Я понял, что врос душой в эту землю, как врастает корнями дерево. И я остался.

Иногда по ночам выбирался на волю погулять и подышать горным воздухом, но всегда возвращался, дав себе обет, что навсегда покину родные края только в случае, если мне будет грозить смерть. Так прошли долгие годы, годы заточений и свободы. Теперь настал час покинуть эту землю навсегда.

– Для чего ты рассказал мне все это, старик? – спросил Наумов, когда собеседник умолк.

– Твоя родина не здесь – эти края чужие для тебя. Я чувствую, что ты хороший человек, и должен умереть дома, как и я. На рассвете меня не станет, но ты молчи об этом, не привлекай внимания охранников. Они звери и наверняка до следующего утра не займутся тобой. Дождутся, пока не ослабнешь от голода и жажды. Сними мою одежду, переоденься и когда стемнеет – беги. Так, ты спасешь свою жизнь, и у меня появится еще одна заслуга перед всевышним…– голос собеседника заметно слабел.

– Как я смогу найти тайный лаз? – поспешил уточнить Иван.

– Ты найдешь его под моим телом.

После этих слов они долго молчали – старик, скорее всего совсем ослаб, а Наумов более не решался задавать вопросов. Вскоре сквозь щели между досок служивших прикрытием ямы начали пробиваться первые скудные проблески света и из темноты, словно нехотя, выступали очертания окружающей обстановки.

Иван разглядел лежащее неподалеку тело и, подобравшись к нему, попытался безуспешно нащупать пульс. Старик был мертв.

Глава 2

Не считая отсидки в колонии общего режима, еще ни разу он не был пленником – что бы вот так, сидя в сырой и темной яме, ожидать неизвестности. И еще ни разу так долго не находился рядом с мертвецом.

Однажды, в порыве пьяного откровения, сосед по двору, матерый зек, весь синий от татуировок и алкоголя, рассказывал ему о негласных правилах, существующих на зоне; когда даже мысль перешагнуть через специальные линии на полу фабрик и мастерских, могли прийти в голову только безумцу, или самоубийце. Будто незримые стены окружают заключенного, отгораживая от необдуманного поступка. И тогда же, Иван впервые посмотрел голливудский боевик, где при пересечении запретной зоны беглецу отрывало голову заминированным браслетом-ошейником. Тогда ему показалось, что это одно и то же. Но сейчас его обуял другой страх – страх, что больше никогда не увидит привычной, мирной жизни, где люди могли любить, ходить в кино и не думать о смерти.

Что бы он делал сейчас? Может быть и ничего, но теперь Иван осознал, что никогда уже не сможет взглянуть на мир по-другому. Слово 'свобода' приобрело смысл. Рядом коченело тело старика, но он боялся прикоснуться к нему, и вообще шевелиться, чтобы не привлекать внимание.

То ли от этого холодного ужаса, то ли в следствии обычной физиологии, мочевой пузырь начал подавать недвусмысленные сигналы. Встав на колени, он помочился в металлическое ведро, служившее туалетом.

Вскоре вниз спустили баклажку с водой и бросили полбуханки хлеба.

– Парашу прицепи, – приказал насмешливый голос. – Не то задохнетесь.

Когда Наумов исполнил приказ, оказалось, что оно протекает. Зловонная жидкость капала на пол, напоминая насколько никчемна жизнь узников.

Больше никто с ними не заговаривал, только темный силуэт еще раз мелькнул сверху, возвращая дырявое ведро. Обострившийся слух и зрения подсказывали: там, наверху – все еще день, да и вряд ли кто-то пришел бы к ним ночью. Он стал ждать.

Помня, что происходит с человеком после смерти, Иван на всякий случай раздел старика, сняв с мертвого тела немудреную одежду и переодевшись, слегка разгреб землю в указанном месте.

К вечеру, когда, словно по заказу началась гроза, (он понял это по шуму ветра и запаху дождя) он начал действовать. Тело, еще днем окоченевшее, к вечеру стало совсем неудобным, застыв согнутым в поясе. Наумов с большим трудом сдвинул его в сторону, освобождая путь.

– Не обманул старик, – с некоторым облегчением прошептал он, когда пальцы наткнулись на доски, прикрывавшие вход в подземелье.

Быстро разобравшись с преградой, он начал протискиваться в глубину темного лаза, но вскоре столкнулся с новой проблемой – нора явно не была рассчитана на его, Наумова габариты, и проползя несколько метров, он застрял. Паника, холодной рукой схватила его за сердце. Обливаясь потом, пытаясь пробиться вперед к свободе, Иван изворачивался, как мог, загребая грунт руками и ногами. Когда, уже отчаявшись выбраться из этой западни, в бессилии, он прекратил было попытки к сопротивлению, впереди показалось слабое мерцание света. 'Все-таки выбрался' – обессилено выдохнул он, продолжая медленно приближаться к заветной цели.

Ближе к выходу подземный ход заметно расширялся, образуя небольшую пещеру, пробитую в скале. Вряд ли это была работа старика. Наумов еще раз мысленно поблагодарил его за помощь, жалея, что так и не удосужился узнать имени своего освободителя. Сквозь нагромождение камней ярко сверкали молнии. Свежий, горный воздух пьянил, кружа голову и клоня в сон. Он поддался этому искушению, подумав, что до рассвета еще далеко, и он успеет покинуть пределы этого горного аула, добравшись до Шаро-Аргуна.

Проснувшись, Иван с радостью обнаружил, что за пределами расщелины, в которую он вполз в серых рассветных сумерках ярко светило солнце. Сегодня, его ждал еще один день в бегах, и он совершенно не представлял себе – когда и куда ему двигаться, страх подсказывал ему, что лучше затаиться до темноты, но разбитые в кровь ноги и руки – говорили о том, что продвигаться ночью в горах не самый лучший выбор. С другой стороны, не все было так плохо. Внимательно прислушиваясь, он старался понять – насколько далеко от лагеря боевиков вывел подземный ход. По ночным ощущениям, длина его казались огромной, хотя, скорее всего, это было не так, с другой стороны – куда он выводил? Информация, данная собеседником, вполне могла устареть и Наумов попадет в руки врагу, но без решительных действий исход ясен – мучительная смерть от обезвоживания.

При такой перспективе выбирать не приходилось. Выход был только один – покинуть убежище сейчас, при свете дня. Он осторожно вытащил несколько камней из кучи образующей естественное укрытие над входом в пещеру и, еще раз прислушался к окружающим звукам. Ничего необычного не услышал, только раз, на мгновение, уловил какой-то шорох, да и тот скорее почудился – после контузии и заточения в яме он часто ловил себя на слуховых галюцинациях .

Иван высунул голову наружу, огляделся, затем убедившись, что его никто не заметил, осторожно выбрался на поверхность. Солнце стояло в зените, немилосердно иссушая и без того обезвоженный организм. Еще раз оглядевшись, он решил, что стоило двигаться вниз по склону горы – на дне ущелья, скорее всего можно было найти воду и, спрятавшись в 'зеленке', обдумать план дальнейшего 'отступления'. Он начал спускаться вниз, ежеминутно оборачиваясь в ожидании погони, но преследовать его сейчас, по всей видимости, никто и не думал. Преодолев примерно половину пути до кустарника, произраставшего на дне ущелья, Иван выбился из сил. Все вокруг потемнело, кровь зашумела в ушах, и он потерял сознание.

Очнулся Наумов от грохота взрыва. Мелкие камни градом обрушились на него сверху, добавив на теле пару лишних синяков. Находись он немного ближе к эпицентру, вполне мог получить по голове увесистым булыжником. Он инстинктивно вжался в землю и спустя мгновение раздался свист: второй, а за ним и третий раскаты грохота разнеслись по окрестностям. Кто-то явно вел массированный обстрел местности, но не орудийных выстрелов, ни звука пролетающей авиации слышно не было, из чего Иван сделал вывод, что стрельба, скорее всего, велась из миномета.

Раньше, будучи курсантом, на практических занятиях, он не раз из сам стрелял из этого орудия. Тогда общение с минометом привело его в поистине детский восторг, сейчас же все обстояло совсем иначе – того и гляди нежданный 'подарок' упадет с небес прямо на голову. Тут уж не до развлечений. К счастью, обстрел продолжался недолго: то ли у стрелявших кончились боеприпасы, то ли бомбардировка достигла своей цели, устрашающей или поражающей – в положении Ивана это было едино. Он продолжал лежать на земле и радоваться, что снова остался жив, но до того момента пока его голову не посетила мысль, что обстрел этот мог вестись ради его спасения. Наверняка в части уже узнали о нападении на блокпост и прислали помощь, которая обнаружив пропажу личного состава, в поисках наткнулась на этот горный аул занятый боевиками. Неожиданное озарение придало ему сил и, поднявшись на ноги, он бросился вниз по склону, в сторону зарослей кустарника. Именно там, по предположению, укрытый от глаз врага, должен был находиться спасательный отряд.

Добравшись до места, Иван прислушался, но кроме шелеста листьев ничего не услышал. На всякий случай, соблюдая осторожность, он двинулся вперед, раздвигая руками сплетения цепких лап кустарника. Преодолев примерно метров сто – сто пятьдесят, замер на месте и снова прислушался. В этот раз он уловил обрывки каких-то фраз доносившихся сквозь густую листву. Сначала подумал, что показалось, но через некоторое время отчетливо услышал короткую команду, смысл которой уловил только после того, как раздались несколько хлопков, и словно многократно усиленным эхом, спустя несколько секунд, повторились раскатами взрывов. Это немного притормозило движение Ивана, но все же, он продолжил путь и вскоре очутился на краю большой поляны, посреди которой, растопырив лапы, укоренились четыре миномета. Их присутствие не вызывало удивления, но то, что он увидел дальше, вопреки ожиданиям, сильно озадачило: вокруг суетились несколько десятков человек одетых в форму немецкой армии времен второй мировой войны. Первым более или менее логичным предположением стало, что снимается художественный фильм, но вполне реальные взрывы снарядов и опасность данной съемки в местах настоящих боевых действий не вписывались, ни в какие рамки.

Потрясенный необычностью увиденного зрелища, забыв об осторожности, Наумов вышел на поляну. Метрах в тридцати от него стоял офицер вермахта и, подняв голову, смотрел в бинокль на склон горы, по которой велся обстрел. Спустя минуту он убрал бинокль от лица, и взгляд его уперся в одинокую фигуру Ивана, прорисованную на фоне леса. Какое-то время они неподвижно смотрели друг на друга, затем рука офицера потянулась к кобуре, и Наумов понял что, не смотря на всю нелепость ситуации, пора делать ноги. Он развернулся и бросился наутек под спасительное прикрытие густых зарослей. В след раздались выстрелы, несколько пуль прожужжали совсем рядом, сбивая листья с веток, но к счастью, ни одна из них Ивана не задела. Как долго и куда бежал, он не запомнил, только когда убедился, что погони следом нет, обессилено упал на землю.

Высоко в небе медленно проплывали белые облака, пушистые, словно свежевыпавший снег. Сейчас они почему-то казались такими же нереальными, как и все происходящее вокруг.

– Бред какой-то…– произнес Наумов, мысленно прокрутив сложившуюся ситуацию.

Он понимал, что происходить что-то необычное, и он стал невольным героем этого 'что-то'. Вот только чтобы 'это' понять требовалась информация, а для ее получения нужно было заставить себя встать и двигаться вперед, к разгадке. Жажда, доселе забытая, напомнила о себе еще мучительней. Ради глотка холодной воды Иван сейчас заложил бы душу дьяволу, предложи он свои услуги. Но, к сожалению, а может, наоборот – к счастью, рогатый антихрист в тот момент лично явиться не пожелал. Спустя десять минут он прислал своих помощников.

Он слышал их приближение: хруст сломанных веток, лязг оружия, тяжелое дыхание запыхавшихся, короткие команды на немецком – все смешалось в голове в единую заунывную мелодию. В мелодию 'спетой песни'.

Через мгновенье его взяли в плотное кольцо, окружив со всех сторон, направив стволы автоматов прямо в лицо.

– Кто ты есть? – на ломаном русском спросил подошедший офицер, тот самый, что был на поляне.

Иван благоразумно промолчал.

– Он не понимает, господин обер-лейтенант, – произнес один из присутствующих. – Наверняка – местный. Заблудился, попал под наш обстрел и теперь не в себе. Он перепуган до смерти, гляди – концы отдаст.

К счастью, отличное знание немецкого, было одним из талантов Наумова, и данная фраза не осталась тайной.

– Свяжите его, – между тем продолжил офицер. – Пусть пока побудет у нас. Когда найдем местного переводчика, допросим. Больно подозрительно выглядит этот 'горец'.

– Слушаюсь, господин обер-лейтенант, – козырнул в ответ собеседник. – Еще, какие ни будь распоряжения, будут?

– Вы, послали разведчиков в обстрелянную деревню?

– Сразу, как вы распорядились.

– Хорошо, – кивнул тот. – Как только вернуться разведчики – сразу ко мне. Полковник ждет известий. Я отвечаю головой за этот сектор. Впереди большое наступление и все ключевые высоты должны быть под нашим контролем. Рейху нужна нефть, и он ее получит. А мы, дорогой Вилли, получим ордена и всеобщее уважение.

– Не беспокойтесь, мой командир. Я приложу все усилия, чтобы обеспечить беспрепятственное наступление. Полковник будет доволен.

Иван вслушивался в их разговор, все больше недоумевая над происходящим. Иногда ему начинало казаться, что это сон, и он больно щепал себя за разные места, но ничего не менялось. Только солнце уже клонилось к закату, и поднявшийся легкий ветерок приятно холодил лицо.

Подошли двое солдат с веревкой, и молча связав его, тут же удалились, оставив придаваться размышлениям. Иван с интересом наблюдал развернувшуюся кругом бурную деятельность и пытался реанимировать все свои скудные знания, касающиеся второй мировой войны. К сожалению, набралось не густо. Нет, не сказать, что он совсем уж, не знал истории великой войны, просто познания эти были настолько поверхностны, насколько 'углубленно' их преподавали в школе. Кроме основных дат и событий, вспомнить было нечего. Наумову стало стыдно от своей безграмотности, и он дал самому себе мысленное обещание – если выберется из этой передряги, обязательно займется изучением исторической литературы.

Пока же, изучал то, что удавалось увидеть и услышать вокруг. Сколько он не пытался, выявить какой подвох или не состыковку – все было тщетно. С наступлением сумерек жизнь в лагере начала потихоньку угасать и вскоре совсем затихла – только бряцание оружия часовых и простуженный кашель напоминали о присутствии полусотни человек, 'явившихся из небытия'.

Наумов несколько раз пытался освободиться от пут, но все попытки были бесполезны – последние события сильно истощили организм. Это только в кино герой способен без труда выбраться из любой передряги, расправившись с дюжиной врагов одной левой, при этом, обнимая правой рукой знойную красотку. Забросив мысли о побеге, он покорился судьбе, и благоразумно заметив, что утро вечера мудренее, устроился на ночлег.

Проснувшись, он обнаружил, что солнце уже ярко светило на небосклоне, а лагерь был практически пуст, только пара охранников дремала неподалеку, привалившись спинами к большому обломку скалы торчавшей из склона, словно огромный зуб сказочного великана. Ужасно хотелось пить – во рту пересохло настолько, что с трудом ворочавшийся язык походил на небольшого ежа, устроившего себе логово не в том месте. Иван громко замычал для привлечения внимания. Один из сторожей открыл глаза и лениво произнес:

– Какого черта тебе надо?

Наумов прикинулся, что не понял вопроса, вновь разразившись нечленораздельными воплями, на что немец нехотя поднялся на ноги, и не спеша, подойдя к нему, с силой ткнул прикладом винтовки в грудь.

– Так какого черта тебе надо, грязная скотина? – зло переспросил он.

Иван принялся мимикой объяснять, что хочет пить, вытягивая губы и чмокая, надеясь, что его поймут правильно, а не приложат прикладом по этим самым губам. К счастью, солдат попался сообразительный и не очень злой. Он широко зевнул и отойдя в сторону, вскоре вернулся с флягой в руках. Открутив крышку, немец наклонил ее над головой Наумова и тот с жадностью принялся хватать пересохшим ртом драгоценные струи. Вода была теплой и сильно отдавала железом, но в тот момент показалась ему самой вкусной из всех, что он пробовал. Когда фляга опустела, немец откинул ее в сторону и, повернувшись к напарнику, спросил: