Беседы Вельзевула со своим внуком

Он изложил эту мысль вот как: «Ничего, приятель, мы берем эту книгу. Ведь мы сегодня гуляем. Гулять – так гулять до конца, включая почтовые расходы».

Что же до меня, к несчастью, при жизни обреченного на адские муки, как только я стал осознавать все это, в моей душе стало происходить что-то странное, чего я раньше никогда не испытывал. Это ощущение сохранялось во мне долго, было таким: обычные ассоциации и разными путями приобретенные знания обгоняли друг друга в моем мозгу, как сказали бы хивинцы.

Тогда же я почувствовал невыносимый зуд в позвоночнике и такую же сильную боль в солнечном сплетении, но через некоторое время все внезапно перешло в умиротворенное состояние. Такое чувство я испытывал только раз, когда проходил церемонию «великого посвящения» в братство «производителей масла из воздуха». А позже, когда мое «Я», это «нечто неизвестное», что один древний чудак, которого окружающие называли «ученым» (а мы еще и сейчас называем так подобных людей), определял как «относительно подвижное явление, зависящее от деятельности, мыслей, чувств и органического автоматизма», а другой известный ученый древности, араб Маль-эль-Лель, определил как «совместный результат деятельности сознания, подсознания и интеллекта», так вот, когда мое «Я» с изумлением обратило свой взор внутрь себя, я отчетливо констатировал, что все до последнего слова в вышеприведенном высказывании, ставшим всеобщим жизненным принципом, трансформировалось во мне в особую космическую субстанцию и, слившись с наказом бабушки, перешло в нечто, пронизывающее все мое существо, и навсегда поселилось в каждом его атоме.

Тотчас же мое злополучное «Я» почувствовало, что надо с грустью смириться с тем, что начиная с этого момента всегда и во всем без исключения, я должен волей-неволей поступать в соответствии с этим новым неотъемлемым свойством, не обусловленным ни наследственностью, ни средой. Причиной его явилось сочетание трех не имеющих ничего общего между собой случаев. Первый – завещание бабушки, которая без моего малейшего желания стала пассивным источником, моего появления на свет и, второй – зуб, выбитый сорванцами из-за чьей-то «слюнявости», и третий – словесная формулировка жизненного принципа, высказанная в полном виде совершенно неизвестным мне человеком – русским купцом.

Если до знакомства с этим «всеобщим жизненным принципом» я вел себя не так, как другие двуногие создания, родившиеся и выросшие на нашей планете, то поступал так автоматически и иногда почти бессознательно, то потом я стал делать это сознательно, и, более того, с инстинктивным чувством самоудовлетворения от честно исполненного долга перед Великой Природой. Следует подчеркнуть, что, хотя до этого случая я поступал не так, как другие, это едва ли привлекало внимание окружающих, но с того времени, когда я усвоил суть жизненного принципа, все изменилось. С одной стороны, все проявления моей личности, вызванные целенаправленной деятельностью или простым желанием «убить время», вызывали оживление и способствовали формированию зерна сомнения в органах восприятия всех близких ко мне людей, которые прямо или косвенно обращали внимание на мое поведение, а с другой стороны, я начал следовать во всем и до конца наказу покойной бабушки и в дальнейшем у меня вошло в привычку, начиная что-то новое, произносить вслух или про себя: «Если начал дело, будь в нем последователен. (Гулять – так гулять, включая почтовые расходы.)»

Сейчас, например, когда под давлением не зависящих от меня странных и случайных причин я сделался писателем, я должен следовать тому же принципу, который постепенно укоренился во мне благодаря необычному стечению обстоятельств, сотворенных самой жизнью, проник в каждый атом моего существа.

Я положу этот психоорганический принцип в основу практики и не последую установившейся еще в глубокой древности привычке всех писателей избирать темой своих сочинений те события, которые могли произойти или происходят теперь на Земле, а вместо этого расскажу о событиях космического масштаба.

Значит, и в этот раз «Взялся за гуж, не говори, что не дюж» или «Если начал кутить, трать все деньги до конца».

Любой писатель может писать в земном планетарном масштабе, но я не любой писатель. Могу ли я ограничиться этой «ничтожной Землей», жалкой, конечно, в объективном смысле?

Нет, я не могу так поступить. Я не могу взять для моих сочинений те же темы, что и другие писатели, хотя бы потому, что наши ученые спиритуалисты могут вдруг оказаться правы, и моя бабушка все узнает, и, подумайте только, что может случиться с ней, с моей дорогой бабушкой! Да она перевернется в гробу, и не один раз, и, насколько я ее знаю, много раз и превратится в «ирландский флюгер».

Прошу, читатель, не тревожьтесь. Конечно, я тоже напишу о Земле, но с той объективной позиции, что она лишь маленькая планета, и все, что на ней происходит, соответствует ее месту в реальности и, значит, ее месту во Вселенной, как вы поймете с моей помощью.

И, разумеется, герой моих произведений должен быть не похож на тех персонажей, каких описывают и превозносят писатели всех рангов и всех эпох, этих Томов, Жанов или Петров, которые рождаются по недоразумению и по мере взросления теряют все свойства, присущие Божьим созданиям, то есть людям. Они до последнего вздоха культивируют в себе только такие «чары», как «похотливость», «слащавость», «влюбчивость», «злоба», «трусость», «зависть» и другие недостойные человека пороки.

Я решил ввести в мои сочинения таких героев, чтобы все волей-неволей увидели в них живых, подлинных существ, почувствовали их реальность, увидели, что каждый персонаж «некто», а не «никто».

За последние недели, лежа в постели и страдая физически, я немного набросал план моих будущих сочинений, продумывая форму и последовательность всего описания, и решил сделать главным героем первого тома моих сочинений – кого бы вы думали – великого Вельзевула собственной персоной. Я решил это, невзирая на то, что такой выбор может с самого начала вызвать у читателя определенные ассоциации. Ассоциации эти вызовут у него все виды автоматических внутренних импульсов, причина которых кроется в данных, сформированных в умах людей установившимися аномальными условиями их (внешнего) существования и главным образом благодаря кристаллизовавшейся у них знаменитой «религиозной морали», что укоренилась в их жизни. Все это неизбежно приведет к враждебности, направленной на меня лично.

Но знаете что, читатель? Если вы все же рискнете, невзирая на все предостережения, продолжить знакомство с моими сочинениями и попытаетесь впитать их непосредственно в душу и понять суть вопросов, на которые я хочу пролить свет, то (надеясь, что наши взаимная искренность и доверие приведут к хорошим результатам) я расскажу вам, какие ассоциации, возникшие и закрепившиеся в моем сознании, подтолкнули меня к тому, чтобы избрать главным героем моего повествования такую личность, как представший перед вашим мысленным взором господин Вельзевул. Я поступаю так совершенно бескорыстно. Моя хитрость заключается только в том, что если я уделю ему внимание, он непременно (а у меня нет причин сомневаться) из благодарности поможет мне в будущей работе всеми силами, находящимися в его распоряжении.

Хотя господин Вельзевул состоит, как гласит поговорка, из «иной плоти», тем не менее, как я узнал из трактата знаменитого католического монаха брата Фумона, его хвост завивается. А я, будучи убежден из опыта, что вьющиеся волосы никогда не бывают натуральными, а являются результатом различных ухищрений, пришел к выводу, основанному на здравом смысле, приобретенном мною после чтения книги по хиромантии, что господин Вельзевул не лишен тщеславия и поэтому сочтет неловким не помочь тому, кто собирается разрекламировать его имя.

Не зря наш несравненный учитель Ходжа Насреддин часто говорил: «Не подмажешь – не поедешь».

Другой земной мудрец Тиль Уленшпигель, тоже черпавший свою мудрость из косного невежества людей, выражал ту же идею другими словами:

«Если не смазать колеса, карета не двинется с места».

Зная эти и другие подобные поговорки,сформировавшиеся не за одно столетие общественной жизни людей, я решил подольститься к господину Вельзевулу, у которого, как всем известно, достаточно знаний, чтобы их не экономить.

Держись, старина! Шутки, даже философские шутки, в сторону! Не кажется ли тебе, что всеми этими отступлениями ты нарушаешь один из основных принципов, которые ты положил в основу системы, предназначенной для осуществления твоих мечтаний, при помощи этой новой профессии. Согласно этому принципу, следует всегда помнить и всегда принимать во внимание ослабление функции мышления у современного читателя и не утомлять его , заставляя воспринимать много идей за короткое время.

Позже, я попросил одного из людей, которые крутятся вокруг меня, желая войти в рай без покаяния, прочитать вслух то, что я написал в этом вступительном слове о своем «Я», разумеется, включая все (данные), сформировавшиеся в моей свободной душе в течение жизни, то дало мне, помимо всего прочего, понимание души подобных мне созданий с несколько отличающимся от моего психологическим типом. Мое Я после этого опыта усвоило с определенностью, что лишь одна эта глава должна неизбежно породить в каждом читателе без исключения что-то, автоматически вызывающее определенную враждебность лично ко мне.

По правде говоря, не это беспокоит меня больше всего. Тревожит меня тот факт, что, исходя из всего изложенного в первой главе, моя цельная личность, в которой вышеупомянутое Я играет очень маленькую роль, действует здесь в противоречии с основной заповедью почитаемого мною духовного учителя Ходжи Насреддина. Звучит эта заповедь так: «Не тревожь осиное гнездо».

Но тревога моя утихла, потому что я вспомнил старинную русскую поговорку «Все перемелется со временем» и понял, что враждебность, которая появится у читателя, непременно пройдет. После этого то, что я не последовал совету Ходжи Насреддина, уже не тревожит меня ни в малейшей мере, однако в обеих недавно приобретенных «душах» начался новый процесс; переходя в необычный зуд, он привел почти к нестерпимой боли немного ниже суставной части моего многострадального солнечного сплетения (под ложечкой).

Стоп, стоп. Эта боль, кажется, утихла и в глубинах моего сознания, точнее подсознания, возникает что-то, убеждающее меня, что она вообще сойдет на нет; дело в том, что я вспомнил кое-что еще из народной мудрости и понял, что даже если действую вразрез с заповедью почитаемого Ходжи Насреддина, то при этом непреднамеренно следую принципу обаятельнейшего народного самородка, мало известного в мире, но незабываемого для любого, кто хоть раз встречал его, – Карапета из Тифлиса.

Да, ничего не попишешь, сейчас, когда моя вступительная часть уже так сильно растянута, не будет иметь значения, если я растяну ее еще немного, чтобы рассказать вам об этом замечательном Карапете из Тифлиса.

Прежде всего скажу, что двадцать или двадцать шесть лет назад на Тифлисском железнодорожном вокзале был паровой свисток. Он гудел каждое утро и будил железнодорожников, и, так как тифлисский вокзал находился на холме, свисток был слышен повсюду в городе и будил таким образом не только рабочих, но и всех обитателей Тифлиса.

Тифлисское городское самоуправление, как я вспоминаю, даже обращалось с длинными посланиями и жалобами на нарушение утреннего сна граждан к железнодорожному начальству.

Пускать пар в свисток каждое утро было обязанностью этого самого Карапета, который служил на станции.

Каждое утро он подходил к канату, при помощи которого пускал пар в свисток. Перед тем как потянуть за него, он простирал руки в разные стороны и торжественно, подобно муэдзину на минарете, громким голосом кричал: «Ваша мать..! Ваш отец..! Ваш дед больше чем..! Чтоб ваши глаза, уши, нос, селезенка, печень, мозоли..!» и так далее. Короче говоря, он выкрикивал все проклятия, какие знал, и только потом тянул за канат.

Когда я услышал о Карапете и об этой его привычке, то отправился к нему вечером после работы, прихватив с собой бурдючок кахетинского. После исполнения непременного торжественного ритуала обмена тостами я спросил его, конечно, с соблюдением всех правил вежливости, почему он так поступает. Он залпом осушил свой стакан и, спев знаменитую обязательную на пирушке грузинскую песню «Выпьем еще раз, ребята», неторопливо приступил к ответу на мой вопрос.

«Я вижу, вы пьете вино не так как другие, то есть не для виду, а совершенно честно. Это одно доказывает мне, что вы не похожи на наших инженеров и техников, которые замучили меня вопросами, и хочешь узнать о моем поведении не из любопытства, а из-за подлинной жажды знания. Поэтому я хочу, и даже считаю своим долгом честно признаться вам в глубинных причинах моего поведения, то есть подробно объяснить, что привело меня к этому.» Затем он рассказал следующее:

Раньше я работал на станции по ночам и чистил паровые котлы, но когда установили паровой свисток, начальник станции, очевидно посчитав, что в моем возрасте трудно заниматься таким тяжелым трудом, поручил мне только одну работу: пускать пар в свисток, что я и стал пунктуально выполнять каждое утро и вечер.

Еще в первую неделю моей новой службы я заметил, что после выполнения своей обязанности я по крайней мере час или два чувствовал себя не в своей тарелке. Когда это странное чувство увеличивалось день ото дня и в конце концов превратилось в постоянную настоящую тревогу, отчего у меня даже пропал аппетит к моим любимым блюдам, я крепко призадумался. Я много размышлял, предполагал ту или иную причину, думал по дороге на работу и с работы, но так ничего и не прояснил для себя даже предположительно.

Так продолжалось около шести месяцев, ладони мои покрылись мозолями от каната, привязанного к паровому свистку, когда совершенно неожиданно и случайно я понял причину своей тревоги.

Толчком, приведшим к правильному пониманию, которое вылилось в твердое убеждение, было одно восклицание, услышанное мною при довольно необычных обстоятельствах.

Однажды утром, еще не полностью выспавшись, так как всю первую половину ночи провел на крестинах девятой дочери моего соседа, а другую половину читал редкую и очень интересную книгу, озаглавленную «Сновидения и черная магия», на которую наткнулся случайно, я торопился на работу к свистку, когда вдруг увидел на углу цирюльника, служившего, как известно, в городской управе, который поманил меня пальцем.

В числе обязанностей этого цирюльника была такая: он должен был обходить город в определенное время в сопровождении помощника, который катил специальную тележку, и отлавливать всех собак, на чьих ошейниках не было металлических бирок, свидетельствующих об уплате налога. Затем он отводил этих собак на городскую бойню, где их содержали три недели за муниципальный счет и кормили потрохами. Если по истечении этого времени владельцы не предъявляли на них права и не платили налог, этих собак с некоторыми церемониями и с подобающей серьезностью отправляли вниз по трубе, которая вела прямиком в специально устроенную для этого печь.

Вскоре после этого из другого конца этой замечательной и полезной печи с восхитительным бульканьем появлялось определенное количество прозрачного и идеально чистого жира, который к пользе отцов нашего города шел на производство мыла и чего-то еще; а также с не менее приятным для уха журчанием выливалось определенное количество сырья, годного на удобрения.

Мой друг цирюльник-хирург ловил собак простым и очень искусным способом.

Он раздобыл где-то старую, очень большую рыболовную сеть, которую носил в удобно сложенном виде на плечах во время своих своеобразных экскурсий по трущобам нашего города, предпринимаемых во имя торжества гуманности. Как только какой-нибудь «беспаспортный пес» оказывался в поле его зрения, он без суеты, но с ловкостью пантеры подкрадывался ближе и, выбрав подходящий момент, когда внимание жертвы было чем-то отвлечено, набрасывал на пса сеть и запутывал его в ней. Затем он подкатывал тележку с закрепленной на ней клеткой и освобождал собаку из сети только для того, чтобы запереть ее в клетке.

Когда мой друг-цирюльник остановил меня, он как раз поджидал удобный момент, чтобы набросить сеть на очередную жертву, которая стояла ноподалеку и виляла хвостом. Мой приятель как раз изготовился для броска, как вдруг зазвонили колокола соседней церкви, созывая народ на утреннюю молитву.

Этот неожиданный звон, прозвучавший в утренней тишине, испугал собаку, и она, отскочив в сторону, припустила вниз по улице со всей свойственной ей скоростью.

Это так разъярило цирюльника, что его волосы встали дыбом, и он, швырнув сеть на тротуар, плюнул через левое плечо и воскликнул: – Черт возьми, что за время для звона!

Как только это восклицание проникло в мой мыслительный аппарат, там начали роиться различные мысли, в конце концов приведшие к правильному пониманию причин того неосознанного беспокойства, о котором я уже говорил вам. Я подосадовал, что не додумался раньше до такой простой и ясной мысли.

Я всем своим существом ощутил, что мое вмешательство в общественную жизнь не могло привести ни к чему иному, чем то самое ощущение, которое преследовало меня последнее время.

И действительно, все, чей сладкий утренний сон был прерван звуком моего свистка, несомненно, должны проклинать меня всевозможными способами, именно меня, причину этого адского шума, и из-за этого ко мне отовсюду стекались волны злобы.

Этим памятным утром, после исполнения своих обязанностей, я в уже привычном мрачном настроении сидел в духане и завтракал; продолжая размышлять, я решил, что мне нужно заблаговременно проклинать тех, кто возмущен результатом моих трудов, как советует книга, что я читал ночью. И когда они, еще находясь в королевстве грез, то есть между сном и явью, будут проклинать меня, это не произведет вообще никакого эффекта.

И правда, с тех пор, как я начал так поступать, то больше не чувствовал никакой неясной тревоги.

Теперь, мой терпеливый читатель, первая глава действительно заканчивается. Надо только подписаться.

Тот, кого…

Стоп! Неправильная формулировка! Никаких шуток с подписями! Иначе со мной случится то же, уже произошло в одной из стран Центральной Европы, когда мне пришлось внести десятилетнюю плату за дом, где я прожил только три месяца, потому что поставил подпись, обязывающую обновлять договор об аренде ежегодно.

После этого и многих сходных жизненных испытаний мне следует быть очень и очень внимательным ко всему, связанному с собственной подписью.

Ну, хорошо.

Тот, кого в детстве называли Тати, в ранней юности «черномазым», позднее «Черным Греком», в зрелые годы «Тигром Туркестана», племянником князя Мухранского, а теперь месье или мистером Гурджиевым или, наконец, просто «учителем танцев».

Глава 2

Пролог, или Как Вельзевул оказался в нашей Солнечной системе

Это произошло в 223 году от сотворения мира по объективному летоисчислению или, как сказали бы здесь, на Земле, в 1921 году от Рождества Христова.

Пересекая Вселенную, летел космический корабль «Карнак». Покинув пространство «Ассопаратсаты», расположенной посреди Млечного Пути, он летел от планеты Каратас к солнечной системе «Папдезнох», солнце которой зовется Полярной Звездой. На космическом корабле находился Вельзевул со своими родными и близкими. Он направлялся на планету Ревозврандер, где должна была состояться конференция, в которой он согласился принять участие по настоянию старинных друзей. Только память об их давней дружбе подвигла его принять приглашение, так как он был уже не молод, столь долгое путешествие с его неизбежными трудностями не было для его лет простым предприятием. Незадолго до этого путешествия Вельзевул возвратился домой на свою родную планету Каратас, с которой по независящим от него обстоятельствам был на много лет разлучен, проведя их в условиях, чуждых его природе. Эти долгие годы были трудны для него, со всеми восприятиями опыта, неприемлемого для его сущности, и не могли не оставить значительного следа в настоящем. Время было неумолимо к нему, и эти необычные условия существования превратили Вельзевула, того самого Вельзевула, который был необыкновенно сильным, пылким, блестящим юношей, в не менее необычайного, умудренного годами старика.

Много, много лет тому назад, когда Вельзевул жил дома на планете Каратас, он был благодаря своему изобретательному уму принят на службу в Великий Солнечный Абсолют, место постоянного пребывания Вечного Творца. Там Вельзевул, в числе других подобных ему, стал слугой Его Вечности.

И тогда, из-за своего юношеского еще незрелого Разума, такого же, как его неоперившиеся умонастроения с еще несбалансированными ассоциациями, умонастроения, основанные на ограниченном понимании естественных для еще не созревших личностей вещей, – Вельзевул увидел в правительстве мира нечто, что показалось ему «нелогичным» и, обретя поддержку у своих товарищей, еще таких же незрелых, вмешался в то, что никак не могло быть его делом.

Сила и порывистость натуры Вельзевула стала причиной того, что это вмешательство, поддержанное его товарищами, вскоре охватило все умы и привело центральное царство Мегалокосмоса на грань революции.

Узнав об этом, Предвечный, несмотря на свои всеблагость и всепрощение, был вынужден сослать Вельзевула с его соратниками в отдаленный уголок Вселенной, в солнечную систему Орс, чьи обитатели называют ее просто – «Солнечная система»; и Он назначил местом ссылки одну из ее планет, а именно планету Марс, с дозволением поселяться также и на других планетах, но лишь в этой солнечной системе.

Среди ссыльных, помимо Вельзевула с друзьями, было много таких, кто просто симпатизировал ему, его приближенным и подчиненным и его товарищам. Все они прибыли со своими семьями в эти отдаленные места и в скором времени создали на планете Марс целую колонию «трицентричных существ», ранее обитавших на разных планетах центральной части нашей Великой Вселенной. Это население, такое чуждое этой планете, адаптировалось мало-помалу к новой среде обитания; и, чтобы сократить долгие годы ссылки, многие из них стали осваивать новые места и на Марсе, и на соседних планетах; все это оставалось почти незамеченным в Центре из-за отдаленности и бедности всех этих поселений. Так шли годы, и многие из этих изгнанников, по собственной инициативе или под давлением обстоятельств общего характера постепенно переселились с Марса на другие планеты, но Вельзевул со своими приближенными оставался на планете Марс, где устроил более или менее сносную жизнь. Одним из главных его достижений было создание на планете Марс «обсерватории» для наблюдений за отдаленными объектами Вселенной; и они были столь же успешны, как и изучение условий жизни на ближних планетах; со временем обсерватория стала хорошо известна и даже знаменита во всей Вселенной. Хотя солнечной системой Орс пренебрегали из-за ее отдаленности от Центра и по многим другим причинам, Верховные Святые Космоса, окружавшие нашего Вечного Творца, посылали время от времени Вестников на планеты этой солнечной системы регулировать, насколько возможно, процессы существования созданий с тремя центрами мышления, обитавших здесь, приводя их в согласие с общемировой гармонией.

И вот к одной из планет этой солнечной системы под названием Земля нашим Предвечным был послан вестник, Ашьята Шимаш. И Вельзевул выполнил специальное задание, крайне необходимое для этой миссии; и Вестник, возвратившись в Солнечный Абсолют, умолял Его Вечность простить некогда юного и пылкого, а теперь умудренного годами Вельзевула.

Рассмотрев просьбу Ашьяты Шимаша, а также принимая во внимание скромную и осмысленную ныне жизнь Вельзевула, Создатель простил его и разрешил ему вернуться на родину.

Таким образом, после долгого отсутствия Вельзевул снова очутился в Центре Вселенной.

Его влияние и авторитет не только не упали за время ссылки, но, вопреки изгнанию, значительно выросли, поскольку все окружавшие его ясно сознавали, что долгие годы, проведенные Вельзевулом в непривычных условиях, его знания и опыт неизбежно расширились и углубились.

И вот, когда на планетах солнечной системы Пандезнох произошли события огромной важности, давние друзья Вельзевула решили действовать и пригласили его на конференцию, посвященную этим событиям. Вот почему Вельзевул с родными и близкими предпринял долгое путешествие на космическом корабле «Карнак» с планеты Каратас на планету Ревозврандер.

В то время, о котором идет наш рассказ, все пространство космического корабля «Карнак» занимали как те, кто служил на нем, так и те,кто называл себя «активно мыслящими».

В числе пассажиров был и очень красивый мальчик, всегда державшийся поблизости от Вельзевула. Это был Хассейн, сын Тулуфа, любимого сына Вельзевула.

Впервые своего внука Вельзевул увидел после возвращения домой из ссылки и, оценив доброту его сердца, а также благодаря тому, что называется «зовом крови», сразу привязался к нему.