Краснодарские лета

Получилось похабство. Безответно влюблённые в покойного первокурсницы, ставшие уже старшекурсницами, и окололитературные девочки, мало закусывая, вслух признавались в своих чувствах, едва не передравшись между собой; громко провозглашали Максима гением мирового масштаба, наперебой читали его стихи, роняя слезы в салаты. Марина М., дамочка лет сорока, многую тьму имея в разуме, залезла на стол, и с криком: «Я вам сейчас всем покажу, как надо читать стихи Макса!» стала декламировать одну из его эротических стилизаций, срывая с себя одежду. Довести до конца выступление ей, слава богу, не дали: со стола стащили, одели, «отключили» стаканом водки и уложили в прихожей проспаться.

Мой старый друг Владимир Ф., помогавший родителям Максима в устройстве поминок, рассказывал:

– Там было нечто!.. Особенно когда эта потасканная шалава устроила стриптиз среди тарелок… Родители Макса в ужасе меня спрашивают: Вова, что происходит?! А я и не знаю, что им ответить…

С дамочки, впрочем, взятки были гладки. Она была «поэтесса», называла себя «руководителем неформального литературного объединения». Собиралось это объединение по средам в замызганной «хрущобе» на задворках кирпичного завода – надо думать, в пику всем другим, «формальным» объединениям. Пять-шесть разновозрастных оболтусов обоих полов приносили с собой несколько литров дешёвого вина или водки, распивали их и читали стихи «под раннего Маяковского» (других образцов для подражания не нашлось):

«…Я вывернусь из

собственной кожи,

Я побегу по тротуарам заражённого города,

Распугивая крыс

в канализационных люках!

Хохоча над шарахающимися от меня Галактиками

и котами!!!»

Или:

«Катакомбы наших провинций

вылеплены из грязи и темноты.

Я иду как сломанные часы, прожекторами включив глаза,

Чьи выпученные линзы

Преломляют воздушный образ мечты,

В городе, в чьей душе всегда – зима и шизá!»

После чтения стихов обсуждали проблемы мировой поэзии и своё место в ней.

Иногда соседи вызывали милицию, но дежурный наряд приезжать не спешил – из чувства брезгливости и полного отсутствия материальной заинтересованности.

Родители Максима, как я уже сказал, были людьми обеспеченными. И в силу естественных родительских чувств талант сына сильно переоценивали. В годовщину смерти Макса они за свой счёт издали толстый том его произведений с громким названием «Золото чародея». Там было набито всё подряд: стихи, рассказы, пьесы, отрывки, наброски, курсовые работы, газетные статьи, переводы. Едва ли треть имела отношение к литературе, и вряд ли сам автор собирался публиковать бóльшую часть этой трети. Редактурой занимался друг и коллега Макса, Игорь К.

– На черта было всё подряд печатать? – спрашивал я его. – Неужели ты, университетский препод, сам не понимаешь, что там больше половины – просто барахло?

Скажи, вот это, например, что за бредятина:

«Страшен, чёрен, мрачно-древен с берегов ночных пришед,

Где Ночной Плутон сошед…»?!

Или это:

«Над словами размышлял я,

но ни слова не сказал я…»?..

Это же просто рифма «ботинки – полуботинки»! А это ты как объяснишь – если вообще сумеешь:

«Мечтаемая эволюция – не реальное преображение действительности, а сложный процесс духовного преображения реальности, его мечтаемое преображение и трансформация бытийной предметности в символическую реальность, которая и есть Дон-Кихотовское дульцинирование…»?..

Сразу вспоминается знаменитое:

«надеть на шпиндель моталки шпульку так, чтобы в прорезь фланца шпульки вошла установочная шпилька шпинделя моталки…»

– Да знаю я, знаю! Только куда мне было деться? Родители Макса собрали все его рукописи, попросили меня подготовить к печати, заплатили вперёд. Неслабо, скажу я тебе, заплатили… А у меня свадьба скоро. Отказаться неудобно. Так вот совпало всё…

– Ну, если попросили, заплатили, «неудобно» и «свадьба» – тогда понятно, конечно…

– Ничего тебе не понятно! – с тоской воскликнул Игорь. – Они ведь нашли ещё наброски двух его романов, так мне теперь приходится их тоже редактировать!

– Снова вперёд заплатили?

– В том-то и дело! А наброски, скажу тебе… Такие сырые, что мне на самом деле приходится просто самому романы писать. И гадать, что хотел Макс. А родители всё время просят посмотреть, как идёт работа, и дают советы, и обижаются, если у меня, по их мнению, получается на него непохоже…

Тогда же, в первую годовщину, в КубГУ прошёл вечер памяти Макса. В аудитории сидело человек тридцать, в основном насильно согнанные студенты. Давнишняя поклонница Макса, известная краснодарская журналистка Валентина А., блестя влажными от слёз глазами, срывающимся голосом несла беспросветную пургу, растолковывая молодым школярам вклад погибшего в кубанскую журналистику.

– Максим первый на Кубани соединил журналистику с литературой!

– Это как? Каким образом? На фига?! – раздались недоуменные вопросы.

– Ну… он писал не просто информативно, а информативно и талантливо, он был очень талантлив! Он кроме статей ещё и стихи писал, и рассказы, и повести! И романы писал! Он перевёл «Ворона» Эдгара По! Мы, его друзья и поклонники, сделаем персональный сайт Максима, посвящённый его творчеству!

– А!.. Тогда да, тогда круто! – покладисто соглашались молодые акулы пера. Им по барабану был и Эдгар По, и его «Ворон», которого за полтораста лет переводили все кому не лень, и эта отчего-то волнующаяся, густо накрашенная взрослая женщина в короткой кожаной юбке. Ну, препод умер. Подумаешь, невидаль! Старый пердун, ему за тридцать было! А время уже послеобеденное, через дорогу от учебного корпуса продают холодное пиво, по коридорам стайками носятся симпатичные юные первокурсницы; работы – непочатый край!..

– Когда вы собираетесь открыть сайт? – спросил я.

– Скоро! Мы уже сейчас над этим работаем, нам помогают все, кто знал и любил Максима!

За прошедшие с тех пор девять лет сайт так и не открыли.

4. Поэт в шкафу

Одной из моих однокурсниц по Краснодарскому институту культуры, где я учился в 1984-1989 годах, была сексуальная блондинка Лариса. В начале лета 1988 года я был в неё сильно влюблён. Вернее сказать, вожделел. Напрасно. Поклонников, в том числе «серьёзных», у Лары хватало, бедный однокурсник не мог заинтересовать её по определению. Моя пассия надо мной посмеивалась и предлагала «остаться друзьями».

А в начале июля я познакомился с другой девушкой, Владой, которую по обычаю юности тоже любил и тоже вожделел. Ей я писал сонеты-акростихи:

«В твоём огне сгорев, без лживых покаяний –

Листвой увядших слов, тетрадью спетых нот –

Атлас небес прорву, и устремлю полёт

До крайних рубежей бескрайних расстояний.

Астральных гроздьев сок, нектар вселенских знаний…» и т.д.

Выходило, как мне тогда казалось, очень красиво…

За Ларой ухаживал уже больше по инерции, стремясь утешить больное самолюбие. Казалось бы – обычная глупость, вполне простительная в этом возрасте. Однако из-за моей глупости чуть было не пострадал Валера Симанович.

Лето 1988 года наша компания проводила в основном в общежитии № 3 медицинского института на улице 40-летия Победы, где жил Валера. Студенты-медики разъехались на каникулы, сонные вахтёры пропускали в общагу всех подряд, не спрашивая документов.

Соседи Валеры тоже разъехались, а он по каким-то обстоятельствам, которых я сейчас не вспомню, остался в Краснодаре, вместо того чтобы уехать к родителям в Сочи. Жил тогда Валера на девятом этаже, в комнате 912, и собирались мы у него едва ли не ежедневно, часто оставались ночевать. Мне до моего дома на улице Дербентской было от Валеры минут двадцать пешего хода, а вот Вадим Яковлев тогда жил в станице Медвёдовской, где ему было скучно и одиноко. Егор Кизим жил в Широком переулке около озера Карасун, намного дальше от Валеры, чем я. Шевкет, как считалось, жил в станице Елизаветинской, но все дни и бóльшую часть ночей проводил в городе – в общежитиях и домах друзей.

В то время Валера сам был влюблён – и тоже безответно – в девушку Алину, другую мою однокурсницу и подругу Шевкета. В его влюблённости, разумеется, тоже больше было простого вожделения… Опять не обошлось без стихов:

«Лью елей на Алины локоны,

ленивою лайкой ласкаю лицо,

Лиловою ланью лелею любимой ладони

в лучистых аллеях июльских лесов…»

Шевкет Валере по-дружески сочувствовал, но помочь, разумеется, ничем не мог. Только выговаривал, полушутя-полусердито:

– Слышь, Валера, харе мою девчонку елеем обливать, она потом из-под меня выскальзывает…

Валера неуклюже оправдывался.

Алина с Ларисой были подругами и часто проводили время в 912-й комнате. Наши литературные интересы и философские разговоры «о мире и о себе» девушкам были чужды, но от вина, а порой и от коньяка никто из них не отказывался.

Однажды в начале августа Лариса исчезла на несколько дней. Мы беспокоились.

Я привычно страдал (Влада, тоже студентка, как раз уехала в родной Барнаул до конца каникул).

В «девятьсот двенадцатой» пропавшая появилась внезапно, поздно вечером, счастливая и сильно нетрезвая.

– Лара! Где ты была?! Что с тобой случилось? – забросали мы её вопросами. Замечу, что всё это происходило в то время, когда мобильные телефоны мы видели только в американском кино. В общаге был телефон-автомат на первом этаже, да аппарат на вахте, куда звонить было бесполезно – вахтёры никогда студентов не звали.

Лариса так рассказала нам о своих приключениях. Неделю назад, часов в девять вечера, по-летнему ещё засветло, Лариса шла в свою «кульковскую» общагу с очередного «серьёзного» свидания, по дороге через частный сектор. В одном из дворов громко играла музыка, раздавались весёлые пьяные крики. Из калитки вышел огромный, весом центнера в полтора, парень в семейных трусах; ни слова не говоря, перекинул Ларису через плечо как мешок картошки и понёс во двор. Нет, она, конечно, не испугалась – разве настоящую блондинку может испугать мужчина?

Парень оказался боксёром и рэкетиром (тогда эта «профессия» только входила в моду и само слово «рэкетир», кажется, ещё не употреблялось). Звали его Славиком, в Краснодар он приехал из глухой станицы и далеко в жизнь не заглядывал. На несколько дней они с Ларисой составили идеальную пару «спортсмен-блондинка», практически не покидая постель. Когда оба потеряли последние силы, решили ненадолго расстаться. Славик отобрал у Ларисы золотую цепочку, пообещав её вернуть при следующей встрече.

Мы посмеялись над рассказом Лары (кто весело, кто не очень). Но Славик действительно произвёл на неё сильное впечатление. Лара продолжила знакомство с идеальным самцом и во время одной из встреч рассказала о нашей институтской компании, о том, что мы собираемся в 912 комнате третьей общаги мединститута и что в неё влюблён однокурсник. Славик, истинный станичник и боксёр, студентов не любил, а институты не различал. Выстроенная им логическая цепь была проста: «Ларка, моя тёлка, учится в каком-то институте, там её какой-то хмырь домогается, а тусуются они в такой-то комнате такой-то общаги…» В эту-то общагу он и пришёл, размахивая большим пистолетом. Какой это был пистолет – боевой или газовый – никто до сих пор не знает, а тогда и не рвался узнать. Дело было днём, Валера был в комнате один, отсыпался после ночного поэтического бдения. Славик планировку общежития не знал, комнату сразу не нашёл – цифры больше сотни давались ему с трудом, – так что ревнивец бегал по общаге минут десять. За это время кто-то из студентов успел, рискуя жизнью, забежать к Валере и сказать, что какая-то Годзилла носится по коридорам с огромным стволом, ревёт, брызжет слюной и грозится пристрелить «мудака из 912 комнаты». Пока Валера опомнился, рёв раздался уже в коридоре девятого этажа. Бежать было поздно и некуда. Валера закрыл хлипкую дверь на два оборота ключа и заметался по комнате; подбежал к окну – высоко, заглянул под стол – смешно; видимо, пришло время умирать, так и не получив Нобелевскую премию… Уже в полном отчаянии, под грохот ломаемой Годзиллой двери, забился в угол встроенного шкафа, под кучу беспорядочно сваленной зимней одежды (вешалки у студентов были в дефиците). Надежды остаться в живых не было ни малейшей. Шкаф – прямо напротив входной двери, чудовище наверняка слышало, как он, прячась, скрипел дверцей; разметать пинком кучу барахла – секундное дело, а потом волосатая лапа схватит хрупкого поэта за тонкую шею – и милосердная Вечность примет мятущуюся душу юного гения в свою бездонную пустоту, даже патрон чудовищу тратить не придётся. Почти так всё и случилось. Не успел Валера вспомнить и половины своей короткой жизни, как выбитая с замком и петлями дверь влетела в комнату, ударилась углом в шкаф, проломила тонкую фанеру и застряла в ней. Неистовый Кинг-Конг ворвался в святая святых русской литературы, повёл кровавыми глазами по сторонам – никого нет, две кровати пусты; заглянул в закуток за шкаф, где стояла третья кровать – тоже никого, подбежал к окну – высоко, заглянул под стол – смешно, плюнул на пол, выматерился и убежал. Заглянуть в шкаф не догадался – тот был изувечен и наполовину прикрыт выбитой входной дверью. Валера сидел в шкафу ни жив ни мёртв ещё добрых полчаса, не веря, что ужасная участь его миновала. Выбрался на негнущихся ногах, хотел немедленно куда-то бежать, но куда? Вдруг Терминатор поджидает его в коридоре? Или в холле? Или у подъезда? Вскоре пришли знакомые ребята, сказали, что злобного убийцы нет ни в общежитии, ни рядом с ним – видели, как он сел в такси и уехал. Помогли Валере поставить на место дверь, прибили тонкую дощечку к косяку, вырванному ригелем замка. Разошлись по своим делам, сказав напоследок, чтобы «кричал, если что…»

Мы, как обычно, пришли к Валере вечером: Вадик, Шевкет и я. Подивились на новый дизайн двери. Постучали. Никто не отвечает. Услышали внутри легкое шевеление. Покричали. Безрезультатно. Но ведь явно есть кто-то в комнате! Выведенные из терпения, обложили семиэтажно Симановича, комнату 912, третью медобщагу, мединститут, и всех охреневших… чудаков, не желающих, нафиг, блин, открывать двери друзьям, которые, между прочим, не с пустыми руками пришли!..

Из-за двери послышалось робкое: «Кто там?..» Мы повторили свои тирады. Тут Валера наконец нас признал и открыл дверь. Мы помогли ему снять стресс, да и сами сняли свой, свежеполученный от рассказа Симановича. Позже пришла смущённая Лара. Выяснилось, что Славик пришёл в «кульковскую» общагу и рассказал Ларе о своей неудачной попытке её защитить. Лара ужаснулась и объяснила удручённому динозавру, что Валера из 912 комнаты – её друг, «просто друг», а тот однокурсник, что в неё влюблён, вовсе её не домогается, а просто молча страдает от отсутствия взаимности.

К этому времени моя влюблённость в Лару и сама собой уже угасала, а всё происшедшее и вовсе её обнулило. Тем более из Барнаула скоро должна была вернуться Влада. И всё-таки я продолжал опасаться Лариного друга – откуда ему знать движения моего непостоянного поэтического сердца? – а потому всегда был настороже.

Дней через десять Славик вместе с Ларой пришёл к Валере извиняться. Сказал, что на «того, другого» тоже не сердится, «чисто по-пацански» его понимает, поэтому убивать сегодня никого не будет, хотя ствол всегда при нём (что тут же и продемонстрировал), и что «тот, другой» может вылезать из шкафа, «а то, бля, без него всю водку выпьют…»

Я вылез из шкафа, и мы вчетвером неплохо посидели.

5. Ассоциация молодых писателей

Летом 1993 года Поэтическое Королевство СИАМ провело «поэзоконцерт» в здании Краснодарского института физкультуры. Выступали впятером: Валера Симанович, Марианна Панфилова, Вадим Яковлев, Егор Кизим и я. За неделю до выступления расклеили по городу десятка три самодельных афиш: лист формата А4 с отпечатанной на пишущей машинке программой и именами участников в нарисованной от руки рамке – орнамент, манерные завитушки. Этот шедевр оформительского искусства был размножен на ксероксе в Некрасовской библиотеке. Впрочем, «по городу» – сильно сказано: на досках объявлений в четырёх вузах: институте культуры, медицинском, политехническом на Красной, и в университете на Карла Либкнехта (сегодняшней Ставропольской); в Некрасовской, Игнатовской и Пушкинской библиотеках да в нескольких ДК. Остальное – где попало: на трамвайных остановках и стенах зданий на Красной. Сколько они там провисели, лучше не вспоминать… Но главными нашими шедеврами были три афиши на листе формата А3, расписанные вручную знакомой Вадика из художественного училища: тёмно-синий фон, золотые буквы. Их мы повесили на входе в институт физкультуры и на стенке под навесом «стекляшки». Директор «стекляшки» нашу самодеятельность тогда стерпел, скрипя зубами: нищая богемная тусовка брала только кофе, но было её много, как муравьёв, и курочка наклёвывала по зёрнышку неслабый жирок.

На выступление пришло три человека. Не скажу, что мы были сильно расстроены: во-первых, уже приучили себя к мысли, что живем в диком городе, где настоящее искусство (конечно наше, а чьё же ещё?) является уделом лишь немногих избранных (конечно, нас, а кого же ещё?) Во-вторых, решили воспользоваться возможностью обкатать нашу программу в большом актовом зале, с какой-никакой акустикой, предполагающей другую, сравнительно с тесной кухней, манеру чтения. Один слушатель ушёл сразу после начала нашего выступления. По нашей традиции первой мы «запускали» Панфилову, а она, по своей собственной традиции, первым читала «Ржавые груди акаций…» Поэтому уход слушателя нас не удивил, мы только заинтересовались, когда не вытерпят и сбегут оставшиеся двое.

Но двое упорно сидели и даже, казалось, внимательно слушали. Мы было обрадовались: наконец-то в нашей провинции отыскались настоящие ценители поэзии! Но радость наша оказалась преждевременной. После выступления слушатели подошли и представились: один оказался Валерой К., председателем недавно основанной им самим Ассоциации молодых писателей Краснодара, второй – Сергеем С., его приятелем и заместителем, а также майором КГБ в отставке.

Сергей С. с помощью Валеры К. (и не только) в этом году издал сборник стихотворений: тонкую брошюрку под названием «Ветка калины». Стихи были жутковатые, вроде:

«Ночь. Девушка. Караганда.

Вино. Дискотека.

Бьют. Убежал…»

На обложке была схематично изображена ветка упомянутого растения и лицо девушки – возможно, той самой, с карагандинской дискотеки. Лицо полностью на обложке не поместилось, поэтому за сборником сразу закрепилось название: «Полморды». Каким-то чудом (?..) брошюру удалось издать сумасшедшим тиражом: 20 000 (двадцать тысяч) экземпляров! Дома у автора пачки «шедевра» подпирали потолок. Автор метался по всему Краснодару и Краснодарскому краю, забрасывал свою «Полморду» десятками экземпляров во все библиотеки (где её не брали и не читали ни при какой погоде), в киоски «Печать», где её, разумеется, тоже не брали – за исключением киосков на железнодорожном вокзале, где всё бумажное и недорогое по понятным причинам всегда берут охотно.

Нас пригласили вступить в Ассоциацию. Время тогда было забавное, порядка не было нигде и ни в чем, любой желающий мог создать какой угодно фонд, организацию, ассоциацию. Единственным условием было – не просить у властей денег: их просто не было. Этим и воспользовался Валера К., сорокалетний учитель русского языка и литературы из Горячего Ключа. Валера кропал сентиментальные рассказы и повести, талантом обладал крошечным. Человек низкорослый, худой, очень неказистый, с проблемами в личной жизни, он обладал естественными при таких обстоятельствах комплексами. Его одноклассник оказался депутатом городской Думы и помог Валере зарегистрировать упомянутую Ассоциацию. Теперь Валера набирал членов в общественную организацию, учредителем и руководителем которой являлся. Какой-либо эстетической программы у него не было, просто у заурядного учителя появилась возможность оказаться на виду. Этим он попытался воспользоваться в полной мере. На пожертвования неизвестных доброхотов (не известных никому, кроме, пожалуй, Сергея С.), Ассоциация решила издавать собственный альманах со странным название «Благословение».

Мы в то время были уже «широко известны в узких кругах» и потребовали преференций: будем числиться членами Ассоциации, принимать участие в её мероприятиях, но оставляем за собой право называться независимой творческой группой Поэтическое Королевство СИАМ, выступать самостоятельно, издавать (если будет на что) журналы под своей «шапкой». В альманахе «Благословение» наши стихи будут публиковаться без сокращений, в авторской редакции. Валера К. легко согласился с нашими условиями. Причину такой уступчивости мы поняли позднее. Когда в Ассоциации набралось около тридцати человек (половина из которых состояла формально – члены из станиц, записавшиеся в Ассоциацию, даже не приходили на её заседания, проводившиеся еженедельно), Валера раздал всем «живым душам» подписные листы и настоятельно попросил собрать подписи в его пользу – как кандидата в Краевое Законодательное собрание от общественной организации! Тут-то мы поняли его интересы – деятельность литературной организации была лишь прикрытием амбициозных планов закомплексованного школьного учителя. Посмеялись. Собирать подписи отказались наотрез, дали понять Валере К., что даже мысль о таком занятии (и тем более о его выдвижении) считаем нелепой. Это вызвало напряжённое отношение к нам со стороны остальных членов Ассоциации, не имевших привилегий и полностью зависящих от Валеры, предоставлявшем возможность выступать и публиковаться в альманахе.

Сказать, что Валера сильно на нас обиделся – значит не сказать ничего. Однако он был вынужден продолжать с нами общаться, приглашал нас участвовать в мероприятиях, проводимых Ассоциацией. Опубликовал наши стихотворения в ближайшем номере «Благословения», поскольку другие авторы на нашем фоне выглядели, мягко говоря, бледновато. Не обошлось, правда, без мелких гадостей: в моём стихотворении «Трамвай» Валера «потерял» две последние строфы, без которых стихотворение было незаконченным. Тем не менее, нас напечатали на одном развороте, с моим предисловием, под общим заголовком «Поэтическое Королевство СИАМ». Это была наша, СИАМовская, первая общая публикация – под одной обложкой и в альманахе типографского исполнения.

В мае 1994 г. Валера К. пригласил меня, Валеру Симановича и Егора Кизима выступить от лица Ассоциации в женской колонии. Также с нами выступали Сергей С. и Валерий З. Последний вёз нас на своей машине – он числился в Ассоциации шофёром, из членских взносов ему оплачивали бензин. Впечатления от этого мероприятия у нас остались сильные. Помню растерянность Валеры К., когда на КПП прапорщик изъял у него подарки заключённым: маленькие флакончики туалетной воды, с кратким пояснением: «Душиться этим всё равно никто не будет, всё коблы выпьют». По территории колонии перед выступлением мы гуляли без сопровождения, но все вместе, вшестером. Заходить куда-нибудь поодиночке нам строго запретили, предупредив о возможных «неприятных последствиях». Сначала мы по-мужски шутили на эту тему, но администрация дала нам пояснения: нас могли не только изнасиловать (подобная возможность нас только забавляла), но банально ограбить и избить. Наше выступление было санкционировано краевым МВД, поэтому для «зечек» мы были почти что «ментами» и «мусорами» – в подробности они вдаваться не желали. Впрочем, выступление прошло успешно, если не считать того, что во время чтения своего стихотворения «Люди Ночи» со сцены клуба я от волнения забыл в середине текст и вспоминал его секунд десять, что в реальном времени очень много. Помню, что покраснел и ужасно вспотел, тем более что был в костюме и галстуке. Заключённые дружно аплодировали по команде воспитателей. За это выступление нам заплатили по 50 рублей, кроме того, Валера К. «накрыл поляну» у себя в общежитии за Институтом физкультуры.

Часов в одиннадцать вечера, разморенные от съеденного и выпитого, довольные первым в жизни гонораром за выступление, мы с Валерой Симановичем шли к трамвайной остановке на ул. Будённого и Коммунаров. Тогда ещё Симанович жил в общаге мединститута на улице 40-летия Победы, в 912 комнате. Перешли Красноармейскую – и на углу слева увидели куст цветущего жасмина. Сорвали по веточке, вставили в лацканы пиджаков и долго вдыхали слабый, тонкий аромат белых цветов в ожидании трамвая – тёплой майской ночью, молодые и свободные.

Собственно, на этом и заканчиваются приятные воспоминания. Наш отказ выдвигать Валеру К. в Законодательное собрание края поставил точку на нашем членстве в Ассоциации. В июне того же года, после очередного литературного выступления и последовавших за ним посиделок, Валера К. заявил, что я «роняю достоинство члена Ассоциации». Вызвано это было нашим с Валерой К. нетрезвым спором, во время которого я сказал, что его политические амбиции нелепы, а как руководитель литературного объединения он несостоятелен, т.к. принимает в Ассоциацию кого попало – лишь бы только новые члены помогли его избранию в Законодательное собрание. Мы с Валерой К. наговорили друг другу много грубостей. Протрезвев, он решил меня «наказать», и подписал приказ о моём отчислении из Ассоциации. На ближайшем общем собрании я оценил приказ Валеры К. как волюнтаристский, продиктованный личной неприязнью и творческой завистью. Собрание приняло мою сторону – у членов Ассоциации накопилось множество обид и претензий к Валере К., – после чего приказ был отменён.