Ямово и его легенды. Повести и рассказы

Прибежала Полинка, его младшая дочка, села на выжженную землю и заревела из солидарности, но отец Андрей даже не заметил ее.

Я отправилась к Анне. Меня встретила ее мать, издерганная постоянными проблемами и безденежьем женщина.

– Видно, теперь уж мы уедем, – тихо сказала она мне, и я поняла, что уехать – ее мечта, далекая и казавшаяся много лет несбыточной. – Пропади все пропадом. Здесь трудно что-то созидать. И кто мог это сделать? Ведь все же свои. Каждый в Ямово старался батюшке помогать. Кто спалил наш храм? Кому это нужно? Мой муж никому ничего худого не делал, какая глупая месть, какие глупые люди… Прав наш старый Кузьма – здесь нечистая сила повсюду…

– Где Анна? – спросила я дрожащим голосом.

– Не знаю… Спит, – пожала плечами попадья. – Ей в последнее время снова хуже. Она почти не разговаривает с нами и из комнаты своей не выходит. Вот и сегодня… отдыхает. Даже кушать не выходила.

Я пристально посмотрела ей в глаза – но женщина с каменным лицом устало вглядывалась в окно, ожидая своего супруга и маленькую дочь.

Я вбежала в комнату Анны – там, как обычно, повсюду были расставлены свечи, пахло миром, ладаном и воском. Анна лежала на расправленной постели и, улыбаясь, глядела в потолок.

– Что ты наделала, Анечка, как ты могла? – прошептала я, задыхаясь. – Это же твой родной отец, ты понимаешь, что погубила его?

– Моя жизнь тоже загублена, пожалей и меня, – ответила мне Анна весело и, к ужасу моему, вполне здраво. – А ты думала, это духи поджигают церковь? Ну и дурочка ты…

– Зачем? – не отставала я.

– Мне нравятся пожары, – отвечала Анна со смехом.

– Ты действительно больна… – Я отшатнулась от ее постели, мне стало страшно.

– Так говорят все, даже врачи.

– Но почему церковь? Ведь твой отец…

– Потому что это единственная возможность уехать из этих проклятых мест, – прервала она мои расспросы и села на кровати. – Теперь, когда мой отец остался без работы (ты же понимаешь, что в этот раз церковь сгорела дотла и восстанавливать нечего), мы уедем в другое село или даже город. Мы будем жить как все нормальные люди… Недавно мне явился ангел. Он сказал, что я излечусь, когда уеду из Ямово. Здесь все напоминает мне о моих братьях. Я вижу их постоянно, их души бродят в этих местах. Я уеду – и тогда они перестанут мне мерещиться. Все очень просто…

– Анна, скажи мне, что случилось с твоими братьями? Это ты их убила?

Она взглянула на меня, лицо ее перекосилось, и Анна заплакала, ничего мне не ответив.

Я невольно смягчилась, присела рядом с нею, стала гладить ее по голове. Тема ее братьев для всех была табу. При каждом упоминании о погибших мальчиках с Анной случалась истерика, она рыдала, билась в конвульсиях и могла потерять сознание. Жалость к ней пересилила мое негодование. Я забывала, что она – больной человек.

«Наконец они уедут из Ямово, и Анна, возможно, будет показана первоклассным врачам, ей помогут, а может даже вылечат», – размышляла я, утешая сама себя.

Я решила, что никому не выдам ее страшную тайну.

Но мне стало не по себе, когда, глядя мне, уходящей, вслед, Анна тихо сказала:

– Не представляешь, как мне хотелось бы все здесь разрушить…

Возвращение

Когда зацвели первые гладиолусы и начались обильные звездопады, в Ямово вернулась Сентябрина. В последние месяцы она звонила родным, уверяла, что у нее все прекрасно, и только Темень, рассказывая мне, признавался, что голосок ее печален и тих.

Ее возвращение напоминало то, первое: накрытый стол в родительском доме, гуляния родственников и соседей, вишневая настойка и песни под гармонь, что не смолкали до самого утра.

Она похудела и будто даже помолодела, только глаза из-под густой челки глядели жестко и сурово. В них уже не было того мягкого звездного блеска и ласковости. Она не улыбалась и сторонилась матери, которая на радостях все норовила обнять свою дочь.

– Пойдем бродить, мне тошно от всего, – тихо произнесла она, и мы отправились к реке.

Она молчала, опустив голову, и только ежилась от холода. Я предложила ей сигарету, но она лишь отрицательно мотнула головой. Мы спустились к воде, над которой сгущался легкий дымок тумана, и присели на корточки.

– А здесь ничего не изменилось, – сказала она горько и громко. – О чем это я… Здесь сто лет все будет так же… Мы умираем, а Ямово питается нашей кровью и живет себе… И никак не отпускает свои бедные жертвы… Вот и братик мой любимый… Обрел, я вижу, надежду, как будто не знает, что и он погибнет, как все мы, очень скоро…

– Что ты?.. – испугалась я и прижала Сентябрину к себе. – Все мы будем жить долго, ничего плохого с нами не случится, выкинь эти мысли.

– В твоем голосе столько страха и боли, – безжалостно заявила она. – Ты знаешь, что я права.

– Почему ты приехала одна? – задала я мучавший меня вопрос, хотя уже предчувствовала ответ. – Где же Маленький ангел?

– Маленький ангел? – переспросила она и засмеялась невесело. – Ты, наверно, забыла. Маленький ангел умер. Умер здесь, в Ямово. Я уезжала не с Маленьким ангелом, а с человеком, обычным человеком, запутавшимся, обиженным, обозленным. Я любила его, да я и сейчас его люблю…

Их жизнь в большом городе поначалу складывалась удачно. Сентябрина устроилась работать секретарем в офис одной строительной фирмы, а Никита – в ту же организацию личным водителем на дорогой автомобиль. Директор – тридцатилетняя женщина – убедившись, что ее заместители великолепно выполняют всю работу сами, так что ее вмешательство в дела оказывается вовсе необязательным, большую часть дня разъезжала по магазинам, салонам красоты, подружкам и кафе.

– Она была вдовой очень богатого человека, – рассказывала Сентябрина. – Он оставил ей все – квартиру, бизнес, машину, загородный дом. Она крутила романы один за другим – и со своими замами, и с менеджерами, и с простыми рабочими. У нее была какая-то страсть к мужчинам, нездоровая страсть. Она вовсе не любила мужчин, нет. Она завоевывала их и бросала. Мне даже кажется, что она их коллекционировала. Как трофеи. Когда-то она окончила художественное училище, прекрасно рисовала. Так вот, каждого мужчину, который попадал в ее спальню, она рисовала с натуры. Никита рассказывал, что этих портретов у нее скопилось уже очень много.

– Все ясно, он тебе изменил, – поняла я.

– Если б только это… Я чувствовала, что однажды и он окажется в ее спальне. Я была в этом уверена. И, поверишь ли, я ничего не предпринимала. Что я могла сделать? Заставить его уйти с этой работы? Но именно благодаря мне он и устроился, это я, тогда еще глупенькая и наивная, упросила эту женщину его принять. Нам не хватало денег, нечем было платить за комнату, и Лариса, так ее зовут, сжалилась надо мной и взяла его к себе. Он зарабатывал очень хорошо. Мы ни в чем не нуждались. Мы решили даже завести ребенка… А когда я поняла, что теряю Никиту, было уже слишком поздно…

– Дело даже ни в ее богатстве, ни в ее привлекательности и успешности, – продолжала, помолчав, Сентябрина, – хотя его, соприкоснувшегося с этой сказочной жизнью, с этой роскошью, просто пьянила возможность разбогатеть. Я думаю, Лариса влюбилась. Такой неопытный, бесхитростный мальчик ей попался, наверно, впервые. И было интересно наблюдать за его развитием. Она решила слепить его по-своему: одела его в дорогих бутиках, сделала стильную прическу, возила в рестораны и ночные клубы. А ему объяснила, что так нужно. Он ведь ее личный шофер, он должен хорошо выглядеть. Так она все сильнее оплетала его своей паутиной. А я смотрела и ждала. «Он верен мне, он меня любит», – убеждала я себя и поэтому ничего не предпринимала. Он должен был сам сделать выбор. И он его сделал… Это было мучительно, поверь. В нем умирал тот, прежний Никита, добрый и искренний, и душа его болела. Лариса смутно, намеками, обещала ему золотые горы – обучение в престижном институте, повышение по службе и ее собственную жизнь в вечное пользование… У него кружилась голова. Он ведь так верил людям, он даже не сумел отличить искренность от фальши. И вот однажды он не вернулся с работы…

Сентябрина выхватила у меня сигарету, затянулась и тут же вернула.

– Утром я сказала ему: «Ты понимаешь, что должен сделать выбор? Я не смогу так жить дальше…». Он просил прощения, плакал, говорил, что уволится. Я соглашалась. Соглашалась, зная, что никуда он не уйдет. Так и вышло. Все продолжалось. Он лгал мне. Он возвращался из ее дорогой квартиры, где она развлекалась с ним, где она рисовала его… Он боялся смотреть мне в глаза, а я уже ни о чем не спрашивала. Мне стало тяжело выходить на работу. Я слышала смешки за своей спиной. В фирме все уже знали или догадывались. А потом он просто перевез к ней свои вещи. У него так и не хватило духу сказать, что он бросает меня. И еще. Я поняла, что беременна…

– Почему же ты не сказала ему об этом? – прошептала я.

– Сказала… Но он уже принял решение. Как ты думаешь, что он предпочел? Борьбу за выживание, поиски новой работы, мои слезы, заботы обо мне и ребенке – или возможную беспечную жизнь с богатой женщиной, блестящее будущее? Это же очевидно…

– Ты правильно сделала, что вернулась сюда. Здесь твои родители и твои друзья. Может быть, Никита еще одумается и заберет тебя назад.

– Думаешь, я смогу простить все это? – засмеялась Сентябрина. – Я убила своего нерожденного ребенка, я убила свою любовь… Почти убила. И сама я уже давно не живу. Я даже о самоубийстве не думаю. Потому что мертва…

Я отвела Сентябрину домой, где еще не утихло застолье, и долго сидела с нею и Теменем. Она больше не плакала, она научилась быть сильной, и, слушая о наших с Теменем планах на будущее, о мечтах и чаяниях, потихоньку оттаивала. Мы так хотели отвлечь ее от грустных дум, вернуть покой исстрадавшейся душе, возродить ее трогательную полудетскую улыбку…

Сентябрина окажется одной из немногих, кто выживет в жерновах жестокого Ямово. Наверно потому, что окажется сильнее. Везучей. Моложе. Или потому, что в глубине души Сентябрина уже давно принадлежала не Ямово, а большому городу, и жестокие чары таинственного села не имели над ней власти.

Я живу на одной улице с Сентябриной. Она замужем, и, надо сказать, вполне счастлива в браке. Вот только детей у нее нет. Не получается.

А Маленький ангел… Не так давно, стоя на светофоре, я увидела его в соседнем дорогом авто. Рядом сидела стареющая, но еще красивая крашеная блондинка. Он тоже меня заметил и едва заметно кивнул. Я ничего не рассказала Сентябрине: пусть думает, что Лариса бросила его, что он несчастлив и одинок, даже если это не так…

Похороны деда Кузьмы

Та последняя осень началась с похорон. Умер старейшина Ямово – дед Кузьма. Незадолго до своей смерти он усадил нас возле себя, закурил трубку, закашлялся и сказал:

– Ухожу я от вас, детки. Завтра на рассвете умру. Идите домой и не плачьте. – Он строго посмотрел на Анну и Сентябрину. – Чайку согрейте мне напоследок крепкого и оставьте на тумбочке. А больше мне ничего и не нужно. Не говорите никому – я не хочу, чтобы сюда приходили. Умирать человек в одиночестве должен. Посторонним не место здесь.

Я схватила старика за руку и крепко сжала.

– Без тебя, дедушка, Ямово сложно представить, – призналась я с горечью. – Ты один помнишь его предков, помнишь легенды и сказания, его беды и несчастья…

– А ты, золотце, запиши на бумагу эти истории, – посоветовал Кузьма. – Чай, грамотная, раз сама книжки пишешь. Расскажи о Ямово людям – пусть подумают о жизни своей. Ямово – это наша душа, душа темная и загадочная. Мы сами это село создали, и оно впитало в себя все наши недостатки, наши горести и злобу. Мы хотим уехать, сбежать, мы проклинаем Ямово и друг друга. А пора бы уже понять, что от себя не убежишь, и исправиться. Радуйтесь, детки, любите, смейтесь… И, может быть, еще удастся спастись и возродить наше село.

– Ты боишься умирать? – тихо, пугаясь своего вопроса, спросила дедушку Сентябрина.

– Уже нет, девонька. Я своих родственников вижу. Мать свою, отца, старших братьев. Они улыбаются, зовут меня. Если они там со мной останутся – мне не страшно…

– А жену свою видишь? – спросила любопытная Сентябрина. Я видела: она все еще мучится, и ей хочется быть уверенной, что хотя бы после смерти она будет вместе с Никитой.

Дед Кузьма ничего не сказал, только протянул дряблую руку, чтобы погладить девушку по голове.

– Он ведь о любви говорил, – произнесла Сентябрина, когда поздней ночью мы понурые возвращались домой. – Говорил, что Ямово спасет любовь…

– Ха, как мой отец, – вставила, очнувшись от своих мыслей, бедная Анна. – Он считает, что любовь и вера возродят Ямово.

– Возможно, они правы, – сказала я.

– Тогда почему дед Кузьма жену свою не видит? – продолжала Сентябрина. – Не любил он ее, что ли?

– Ты жестокая, – вступилась я за любимого дедушку. – Просто он с нами не хочет об этом говорить. Не нашего ума это дело. И потому, Сентябрина, он тебе не ответил, что хотел показать: настоящая любовь молчалива, и незачем кричать о ней на всех перекрестках.

– А я никому не скажу о своей любви, – вдруг заявила Анна. Мы с Сентябриной остановились от удивления и, как ни тревожны были наши мысли по поводу близящейся смерти деда Кузьмы, не могли удержаться от расспросов. – Говорю же, не скажу, чего вы пристали, – и Анна побежала прочь.

Мы с Сентябриной условились встретиться рано утром и еще раз навестить дедушку. Как нам хотелось надеяться, что он не умрет! Хотя мне не раз доводилось слышать, как люди безошибочно предсказывали свою кончину.

Я вернулась в свой дом, но уснуть не могла. Едва начало светать, как маленький огонек засиял в одном из окон – это отец Андрей читал молитвы о наших душах. И стало как-то спокойнее и проще, и я подумала, что батюшка похож на часового, охраняющего наш сон и призрачный покой…

Мы подходили к дому деда Кузьмы со смутной надеждой и страхом. Распахнули дверь и вбежали в комнату. Дедушка лежал на постели. Глаза его были закрыты, руки сложены на груди, как у покойников. Мне даже показалось на мгновение, что кто-то был здесь до нашего прихода. На полу стояла пустая кружка из-под чая, еще слегка теплая.

– Как это страшно, – сказала Сентябрина побелевшими губами. – И как прекрасна эта смерть… Он умер от старости, никого не потревожив, не измучив. Я бы хотела умереть так же…

На столе мы нашли завернутые в тряпицу вещи и деньги – дедушка позаботился о своих похоронах.

К вечеру почти все село собралось в доме деда Кузьмы. По старому обычаю все зеркала завесили тканью. Отец Андрей прочитал над покойным молитву, зажег свечи. Старухи в траурных цветочках тихо голосили – плакали. Лица собравшихся были тревожны и мрачны.

– И куда ж мы без него? – тихо произнесла пожилая благообразная женщина, стоящая рядом со мной. – Пропадем, ой пропадем…

В тот день мне часто приходилось слышать эти слова. Кузьма был для своих сельчан вроде доброго духа, хозяина.

Когда стали вспоминать его добрые дела, полезные советы, мудрые изречения, благообразная женщина, дальняя родственница Кузьмы, рассказала удивительную историю:

– До войны это было. Отправили родители нас, ребятишек, в лес по ягоды. И Кузьма, как провожатый, пошел с нами. Решили мы с подружками подшутить над стариком. Он, правда, тогда и не стариком был вовсе, а мужчиной в самом расцвете лет, но нам, ребятне, все, кто старше 25-ти, старыми казались. И вот разбрелись мы с девчонками по лесу и спрятались. Думали, Кузьма искать нас станет, звать, а мы немножко его помучим и потом разом как выскочим все: вот, мол, мы! Жестокие были, глупые. Заметил Кузьма, что нас нет. И кричал, и бегал по лесу. Сижу я в кустах орешника, не высовываюсь, думаю, посижу еще немного, а самой уже жалко его. И вот вдруг зашуршали ветки совсем рядом. Ну, думаю, не иначе девки шебуршатся, ко мне пробираются. Выглянула – а это мужик какой-то, обросший, страшный такой. Заметил меня – и оскалился. Ну и испугалась я, бабоньки… Как закричу… А Кузьма тут как тут. Схватил меня, за спину свою спрятал, стоит и смотрит на мужика этого. И вдруг, не поверите, этот мужик одичавший как заплачет! А Кузьма ему – иди, говорит, откуда пришел, и девок не пугай больше. И глаза мне закрыл. А когда отпустил меня, мужика того и след простыл. Я ему – дяденька, а кто это был? И что вы с ним сделали, что он на колени пал перед вами? А Кузьма и отвечает: это, мол, сам хозяин леса был. Вылавливает он заблудших людей, приманивает, ведет за собой в глушь лесную, да так водит кругами, пока обессилевшие путники не валятся замертво. Это, говорит, вы своими шалостями его на свет божий вызвали. Захотелось и ему поиграть. Только игры его до добра не доводят. А я и спрашиваю: как же так, дяденька, вы на него посмотрели, что он стушевался сразу? А так, отвечает, что молитву стал читать, вот он и присмирел. Всегда, говорит, когда с нечистой силой столкнешься, поминай бога да молитвы читай.

– На короткой ноге он с духами-то был… – вставил кто-то робко.

– Так вот это еще не все, – продолжала женщина. – Прошло много лет с тех пор. Я уж замужем была. И вот как-то заскочила к Кузьме поболтать. А он и говорит мне: помнишь, мол, как с лесным духом повстречалась? Конечно, говорю, помню. Так я, говорит, тебя тогда обманул. Не дух это был, а самый настоящий человек. Я, говорит, признал его: это Яшка-безбожник, вырезал он когда-то всю свою семью, да еще и соседскую в придачу. Ох и зверь был… Хотели над ним самосуд устроить, да он сбежал, исчез. Поговаривали, что так и жил в лесу. Собирал ягоды да грибы, рыбу ловил да людей грабил. Заместо Яшки тогда брата его старшего зарезали. Чтоб неповадно было. Пролили кровушку невинного. Жестокие, ох жестокие были времена… Я, говорит, как узнал Яшку, чуть сам не свалился замертво. Так страшно стало за тебя и за девок. И стал молитвы читать, какие помнил. Будто и правда то был лесной дух. И не ожидал, а подействовало. Так, мол, все и было. А тебе не признавался, потому как маленькая ты была еще, зачем дите пугать?

– Сын ведь у него есть, младшой, – робко произнесла старуха в валенках и шерстяном платке, несмотря на теплую сентябрьскую погоду. – Ему, поди, самому уж годков пятьдесят, а то и больше. Да где ж его найти теперь? Как уехал из Ямово по молодости, так к отцу и не заглядывал.

– А Клавушка-то, жена Кузьмы, сердечная была какая… – задумчиво произнесла благообразная. – Он ведь ее от позора спас.

– Как это? – зашептались рядом стоящие.

– А так, – потупилась благообразная. – Клавдия помещичьей дочкой была. В богатстве выросла. Лет в четырнадцать влюбилась она в простого крестьянина, Алешу. Когда отец ее про то прознал, было уже поздно: Клава ребеночка ждала. А от кого, не признавалась. Не хотела милого своего под удар ставить. Ему бы самому прийти с повинной, в ноги ее отцу пасть, да руки дочки попросить. А Алеша испугался. Хотя отец-то Клавы добрый был, простил бы он Алешу да приданое бы собрал. Смалодушничал Алеша. Знал о беде такой Кузьма. Нравилась ему Клавдия, а с Алешей они с малолетства враждовали, и назло Кузьме он решил девушки этой добиться. Хотя и не ровня. И вот пошел Кузьма к отцу ее, это, говорит, я виноват, я Клавушку вашу люблю и потому хочу на ней жениться. Деваться некуда, стал отец ее к свадьбе готовиться. А Клава едва не обезумела. Поняла она, что Алеша ее обманул. Ну, думает, теперь уж все равно погибать, и будь что будет. Решила она, что это Алеша Кузьму послал. Мол, не нужна она мне, так забирай ты. И пыталась она руки на себя наложить, да Кузьма погодился рядом, удержал ее. Я, говорит, не прошу любить меня, а ты мне всегда была дорога, поэтому и ребеночка твоего буду растить как своего собственного. Так и стали они жить-поживать. И злые языки поутихли. Посудачили да успокоились. И жили они ладно да мирно. Пошли и свои дети, общие. Понял тогда Алешка, что потерял хорошую девку, и решил он их счастью помешать. Как выпьет, так идет к ним под окна и Клаву зовет. А она, видать, из сердца его выкинуть не могла. И стали по деревне слухи ходить, что спуталась она снова с Алешкой. Тут уж Кузьма не вытерпел. Ты, говорит, мне жена, а потому и веди себя достойно. А если уйти надумаешь, то я тебя не держу, вот только детей тебе не отдам. И одумалась Клавушка. Прогнала Алешку. Только с горя стала чахнуть, да и померла быстро. Уж как Кузьма горевал… Но, видать, простить ей этого он не мог. После похорон ни слова о ней не говорил. Будто и не было у него жены. А потом, когда память его слабеть стала, он и имя ее вспомнить не мог. Вычеркнул из сердца. Детей в одиночку поднимал на ноги. Сватались к нему одинокие бабы – а он всех отсылал. Не надо, говорит, мне другой жены. Такой вот он был, наш Кузьма…