Лабиринт

Лабиринт

Александр Ладнов

«Неопределённость, первоначально ограниченная атомным миром, преобразуется в макроскопическую неопределённость, которая может быть устранена только путём прямого наблюдения»

– Эрвин Шрёдингер

Дизайнер обложки Александр Ладнов

© Александр Ладнов, 2021

© Александр Ладнов, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0053-9408-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Доводилось ли вам видеть тени во мраке? Представьте тёмное помещение, часть которого окружают тени. Где бы вы предпочли оказаться тогда: в тени или во мраке? И вообще, что страшнее: тьма или тень? Не стану говорить за всех, но я бы выбрал очутиться в знакомом мне, пусть даже отягощающем, одиночестве или же пустоте – называйте то, как пожелаете – нежели рядом с тем, чего не понимаю – источником тени во мраке. Но мне, как, впрочем, думаю, и вам, непременно бы захотелось постичь то, что сосуществует со мной, но при этом не раскрывает своей природы. Любопытство ли причина тому или опасение – уже вопрос спорный. Однако заявлять о том, что подобные эмоции неуместны – было бы некорректно.

Что есть страх? – вот что действительно актуально в этом эксперименте. И я не смогу дать вам точного определения, поскольку первобытность сего чувства делает его сложным для понимания современным, поглощённым заботами и идеями, человеком. Зачастую не владеющими теоретической базой личностями утверждается, что страх вызван непосредственно обстоятельствами, но доказано, что это не так. Основанием кошмаров, тревожащих наше сознание, считается – опыт. Получая его за долгие годы жизни, мы в какой-то момент времени начинаем обнаруживать предпосылки того в повседневности и, следовательно, предсказывать последствия каких-либо инцидентов. Он – опыт – в свою очередь, может быть позитивным и негативным, а может быть и продолжительно удручающим, из-за чего появляется вероятность его восприятия нами с фаталисткой точки зрения. Так, пребывая в депрессии, мы неосознанно возводим негатив в идеал, создавая условия, для дальнейшего прогресса расстройств и неврозов. Всеобщего согласия с чем я, соответственно, не ищу, в отличие от следующего высказывания: беспокоит людей отнюдь не то, что ждёт их впереди, а то, что может их ждать.

Как же управлять своей судьбой и не погрузиться в меланхолию? В этой связи становится оправданным, наконец, ввести вас в курс событий, участником которых мне вышло фигурировать. Я, считая себя вполне адекватной персоной, попал в место, лишённое той самой адекватности – в антиутопический мир с высокой преступностью, жестокостью и неравенством в обществе, в дополнение ко всему, держащимся исключительно на религиозных убеждениях и догматах. Порядок в нём, если то можно назвать так, осуществлялся жестокой, тоталитарной партией, представители которой являлись фанатиками могущественного культа, наряду с этим имевшие не только духовные отличия с непосвящёнными, но и физические – отчего заметные глазу различия стали возводиться на пьедестал почёта и в какой-то миг достигли уровня гонения и притеснения, а по факту – истребления несовершенных. Это была реальность, в которой судьба гражданина определялась с рождения. Как же я оказался посреди сего безумства? – вопрос, который следует сохранить открытым. Во многом из-за того, что мне, по неизвестным, изначально, причинам, случилось лишиться памяти; но не рассудка, который стал единственным моим путеводителем по загадочным далям и в конечном счёте уберёгшим меня от коллапса, произошедшего в финале.

При всём вышесказанном, центральная проблема этого произведения заключается отнюдь не в людских пороках, приведших общество к сегрегации, а, собственно, в мотивах моего погружения в это опасное измерение. Забегая вперёд, сообщу, что связующая нить у этих вопросов всё-таки имеется и будет раскрыта мною впоследствии. Но разобраться в происхождении душевных истязаний сейчас куда важнее, так как именно они приводят к деформации личности и, в итоге, к тирании или геноциду, как в данном романе, в условиях нашей с вами действительности. То есть речь пойдёт о природе ненависти и насилия. В связи с этим я смею заверять, что корень всех ужасов, что порой становятся явью, берёт своё начало в человеческих, а вероятно и животных, страхах. Так, подвластное ими, правящее меньшинство совершает глобальные и непоправимые ошибки, оправдывая их лживыми доводами, зачастую непонятными даже им самим, но принимающимися на веру, в связи с тем, что те стали результатом их печальной судьбы. Это то, что я бы назвал: «саморазрушением через всеобщее разрушение». Стоит отметить, что я не выделяю какое-то конкретное лицо или должность, располагающую к такого рода пагубным деяниям, и уж тем более никого не защищаю; это проблема, увы, присущая каждому индивидууму. И оттого закономерен следующий вопрос: как же уберечь окружающих от нас самих? И как, в конце концов, возобладать над спрятанными внутри наших умов фобиями?

Все вышеперечисленные аргументы доказывают актуальность исследования этой области души, но история, которую я повествую, несёт сугубо художественный характер, отчего её не следует принимать за психологическую литературу, хоть постулаты той и оказали влияние на структуру всей сюжетной линии. Ситуация, в которою мне выпало угодить, намного сложнее, в основном ввиду наличия обстановки и действий, отчего выводы, что я делаю, базируются на эмоциональных переживаниях главного героя, что могут, только по одной лишь случайности, совпасть с вашими. Лабиринт – не пропаганда каких-либо запрещённых теорий и ни в коем счёте не пособие по применению! Мной специально было проиллюстрировано то, что сокрыто в недрах наших с вами душ, исключительно для того, чтобы идентифицировать проблему, назревшую в экзистенциальной философии.

Как одолеть страхи будучи лишённым воспоминаний? – главная мысль, которая пронесётся через все страницы этой книги. И дабы ввести вас в основы затронутой мной темы, я приведу ещё одно, последнее, умозаключение: если вы думаете, что, скрывшись от страхов в беспамятстве, те улетучатся, то вы будете отчасти правы, но знайте: беспокойство не унять, а забытые притязания вернутся и куда в большем размере. И это так, потому что обнаружение пробелов неизбежно ведёт к их заполнению. В таких обстоятельствах мы начинаем жадно впитывать любую информацию, которую получаем от людей, из места, где находимся и времени, ища во всём этом хоть толику правды. А её, самое удручающее, может и не быть. Да и как узнать, что есть истина, когда твои знания основываются на чужих домыслах и изречениях, а всё, что ты можешь противопоставить им – это эмоции, которые, к слову, непременно сохранятся, независимо от наличия памяти, поелику вслед за негативным опытом исчезает и позитивный, такой как, в частности, контроль над собой и поведением. Кристаллизация данных в такой кондиции неосуществима. Ведя своё исследование, мы постепенно получаем плоды, тем самым возвращаясь в пункт, из которого вышли. Прискорбно признавать, но мы стремимся оказаться там, откуда некогда ушли и в первую очередь из-за того, что позабыли о причинах нашего ухода. Воистину: от прошлого не убежать. И то настигнет нас даже в неистовом забвении, сделавшись, вследствие, намного более устрашающим врагом.

Но выход есть всегда, и лежит он в плоскости, которую нельзя осмыслить в условиях современности целиком и полностью, но постижение той неизбежно, и заключена она – в подсознании. Лишь абстрагируясь от одной точки зрения – ведь трудно найти чёрную кошку в тёмной комнате, особенно если её там нет – и сосредоточившись на категорически другой, возможно отыскать решение, казалось, неразрешимого вопроса, как и идентифицировать предмет отбрасывающий тень во мраке.

1

Вот моё первое впечатление от мира, в котором мне выдалось очутиться: резкий запах благовоний, тусклый свет вдали и, главное, невероятно низкого диапазона шум, шум, шум, что нарастал каждую секунду, пока, к моему удивлению, не превратился в осмысленную, но уж сильно настораживающую речь:

– И произошло Вознесение. И всякий: кто ходил, кто дышал и кто молился воспарили, устремив взгляд ввысь к привольям неба. И то разверзлось. И Всевышний царственно явился смертным, и своей крепкой десницей возымел каждого, чьё сердце было чистым, а помыслы невинными. Но, увы, не всем было суждено достичь небесных пределов. Ибо был задан вопрос – один единственный, абсолютный, безупречный вопрос – и тот, кто не мог дать ответа, возвращался обратно на землю обетованную, оставленный на вечные скитания и поиск смысла в уже бессмысленной и безнадёжной жизни. Так сказано в Пра́дхе – великом завете наших предков, видевших это событие своими собственными глазами.

«Где я? Что здесь делаю?» – как помню, думалось мне тогда. Но обстановка скрывала искомые мной сведения, принуждая сосредоточиться на происходящем.

– И предначертано прадханитам ждать часа следующего Вознесения, покуда взор Всевышнего вновь не падёт на наши никчёмные души. О Всевышний! Офд Зи́нтарус! Мы будем ждать! И, если потребуется, наши дети, и внуки, и дети внуков – все будем ждать этого сокровенного часа! Во имя тебя, о Всевышний! Ибо сказано, что это случится! Мы верим! И случится в тот день, когда последний человек на земле избавится от ра́гмы – проклятия, что ты ниспослал на нас, дабы не забывали мы былых ошибок. И мы помним! Помним, что каждый извергнутый по воле твоей падал с умопомрачительной высоты и приземлялся лицом вниз, обретая неизбежные следы уродства. И было то справедливым наказанием, поскольку сомнения, окутывающие наши умы, не давали нам дать ответа на заветный вопрос. Мы исправляемся, и мы помним, и мы ждём, и мы верим. О Всевышний! Да святится имя твоё! Да святится воля твоя! Да святится благое учения Прадхаизма! – такова была проповедь человек в красной рясе и белой маске, что гордо возвышался над сотнями восхваляющих его и ликующих последователей.

– Гротеск. Модернистская карикатура средневековой церкви, – привольно высказался я, озадаченный услышанным. Однако, в ту минуту отнюдь не содержание притчи волновало меня, а то, каким образом я оказался средь этой вакханалии беснующихся еретиков. Прошлое было как будто бы в тумане. Лишь никчёмные обрывки воспоминаний и то…

– Это го́нуки!!! – внезапно воскликнул повернувшийся в мою сторону и указывающий на меня кривым пальцем человек.

– Гонуки! – подхватила отступившая и взявшая меня в кольцо толпа. – Гонуки! Гонуки!

– Что вы вопите? – тщетно спрашивал я их. – Почему смотрите на меня?! Объясните!

Яркий свет прожекторов разрезал полумрак огромнейшего холла, и среди завесы дыма благовоний показались уставившиеся на меня, словно на какую-то диковинку на базаре, до жути обезображенные лики людей. И насколько сложно описать моё удивление произошедшим в тот вечер событиям, настолько безрезультатно пытаться передать невообразимую непривлекательность обступавших меня «существ». Черты лица, кожа, волосы – всё было искаженно. У всех без исключения! И они вдобавок продолжали непрестанно выкрикивать что-то грубое и оскорбительное в мой адрес на неизвестном мне диалекте и даже языке. Сказать, что я пребывал в ужасе – значит не сказать ничего. Единственная мысль, «колоколом» звучащая тогда в моей голове была: «надо бежать».

Но не успел я что-либо предпринять, как ревевшую толпу рассекли скользящие, одетые в коричневые маски и синие мантии, похожие на полицейскую форму, тени. В их руках были длинные копья, верхушки которых испускали электрические разряды.

«Схватить гонуки! Не дайте ему уйти!» Сотни рук устремились в мою сторону, но не настигли меня, так как я, попятившись назад, упал и, уже будучи на четвереньках, ускользнул от них, скрываясь за длинными одеяниями.

Поднявшись, я побежал что было прыти, сбивая любого, кто возникал на моём пути. То ли невероятный прилив сил, то ли страх вели меня вперёд, но финал, к сожалению, оставался неизбежным: до выхода было слишком далеко – зал казался ни много ни мало бесконечным – окружавшая же меня толпа, неистовствовав, раздавала нескончаемые тумаки по моей голове, и я, споткнувшись, повторно повалился на пол, вследствие чего незамедлительно получив от преследователей сильнейший удар током в спину.

Вскрикнув от боли, я на долю секунды потерял сознание, а очнувшись, ощутил, что моё обездвиженное тело поднимают, а после, взяв под лопатки, тащат в направлении сцены. Народ не умолкал: «Гонуки! Гонуки! Гонуки!» И тут кто-то вскрикнул: «гонуки, ка дур хали маф!», «хали маф!» – подхватили остальные. «Нет, нет, отпустите меня», – напрасно повторял я, осознавая, что ничего не мог противопоставить им – я был частично парализован.

И вот меня возложили на небольшой пьедестал перед кафедрой, и высокий человек в рясе, приблизившись ко мне, «уставился» на меня чёрными отверстиями своей белой маски.

– Тише! – наконец возгласил он хриплым голосом, сопроводив сей приказ соответствующим жестом руки. – Хали маф – достойная участь для гонуки. Но! Гонуки ли он? – кричащие исступлённо переглянулись меж собой.

– Дур брахм! – разом воскликнула толпа и вновь умолкла.

– Дур брахм, гонуки? – произнёс, снова обернувшись ко мне, проповедник в красном. И уразумев, что я нахожусь в замешательстве от услышанного, спесиво продолжил: – «дур брахм» означает: «испытать», «задать вопрос». Подобно Всевышнему, проверяющему грешника, я, как лидер прадханитов, отмеченный перстом его, имею права задать тебе – избранному иным миром – вопрос, чтобы проверить га́ннам ли ты, или же очередной искуситель гонуки. И если ты гонуки, то, во славу имя его, ждёт тебя ка дур хали маф. Смерть.

– Дур! Дур! Дур! – трижды прокричал агрессивно настроенный народ.

– Не понимаю, – со слезами, привстав на колени, вымолвил я, – почему? Что здесь происходит? Отчего вы меня судите? За что?

– Каждый гонуки подвергается испытанию – так гласит закон наших предков.

– Я не «гонуки», вы что-то путаете.

– Нет, всё истинно верно. Доказательство на твоём лице!

– Лице?..

– Вынесете зеркало, – повелел человек в маске, и меньше чем через минуту ко мне поднесли накрытое плащаницей, большое, овальной формы зеркало. Вслед за тем, установив его предо мной, прислужники сняли покрывало, и я увидел себя, в своём привычном виде. И всё было бы нормальным, если не брать во внимание того, что я – мужчина, обладающий чистым, обычным лицом – был единственный такой во всём помещении; ведь все вокруг имели ярко выраженные недуги или вовсе – откровенное уродство.

– Видишь? – говорил проповедник. – Ты – гонуки. Избранник потустороннего мира, целью которого является либо вести нас, подобно ганнаму, к очищению обликов наших, подготавливая к последующему Вознесению, либо, увы, как это всегда было, к осквернению, разрушению наших заветов и – убереги нас, Всевышний – полному истреблению.

– Гонуки, дур брахм! – крикнул кто-то, и толпа моментально поддержала его.

– Теперь ты понимаешь, почему мы схватили тебя и зачем проверяем? Слишком много было обманщиков на нашем веке. Тебе не провести нас своими жалостливыми речами. Можешь не прикидываться невинным! Ибо мы знаем кто ты. Револьвер мне!

– Револьвер – судья наш и страж! Отец порядка и правосудия! – воскликнули еретики. И стоящий поблизости тень-солдат достал из-под мантии маленький деревянный ящик, в котором лежал старый шестизарядный Кольт.

– Пулю!

Священнику подали одну пулю, и он вложил её в барабан. После, прокрутив его и дождавшись остановки, мужчина поднёс оружие к моей голове, отчасти прикрыв то своей ладонью.

– Это испытание досталось нам от наших отцов, оно старое, как жизнь и верное, как сама истина. Впрочем, хватит демагогий. Настало время вопроса! Гонуки, сколько пуль в барабане?

Я был удивлён такой банальной задачей и уже чуть было не сказал: «одна», но остановился, по причине того, что почувствовал подвох. «Быть может, патронник изначально не был пустым, – спонтанно подумалось мне тогда, – а значит, это коварная ловушка! Как же поступить? Попытаться угадать? Если исключить, что машина не заряжена и что в ней есть один заряд, то остаётся пять возможных вариантов, а это в принципе неплохо». Я приступил к разгадыванию этой головоломки, однако, как бы ни старался, не мог определиться с решением. В моей голове начали возникать различные, доходящие до абсурда идеи, к примеру: количество пуль равных количеству стоящих на пьедестале людей, равных количеству произнесённых притчей за сегодня, даже равных количеству букв в слове «брахм»… У меня не было ответа. Да и ствол перед моим лицом не способствовал здравомыслию. И вдобавок – эта вопящая толпа… она никак не унималась. От сего мои мысли, очевидно, пошли в неверном направлении. Клянусь всеми своими знаниями, у меня не было ответа! И я, склонив голову, заплакал.

– Что же ты медлишь, гонуки? Разве ты не помнишь моих слов о Вознесении? – я взглянул на человека в маске, и тот продолжил, но тише и злораднее: – чем больше ты думаешь, тем выше поднимаешься, а чем выше поднимаешься, тем дольше падаешь.

– Имею ли я права сказать, что не знаю их количества? – произнёс я. – Что число зарядов неизвестно? Да, ну конечно! Оно неизвестно. Мой ответ – неизвестно.

Проповедник опустил револьвер, и на моём лице воссияла широкая улыбка. Но она была отнюдь не продолжительной, ведь мужчина в красном вновь, быстро и совершенно неожиданно, поднял оружие и, шипя, озвучил: «правильный ответ – три».

– Три, – промолвил я, и почувствовал, как пуля вонзилась в мою голову.

2

«Элайджа, Элайджа», – ласково звал я светловолосого мальчишку лет пяти, что беззаботно резвился на лужайке. Но тот не откликался и даже, как нарочно, принялся отходить в противоположную от меня сторону. Ничего не оставалось делать, кроме как направиться к нему. И вот он побежал, при этом постоянно меняя темп, словно вот-вот остановится и обернётся – но по факту он лишь непоколебимо удалялся, скрываясь в густой чаще садовых роз. «Элайджа, мама зовёт к столу, будет тебе», – добавил я, но тот, перепрыгивая с ноги на ногу, точно играя в классики, снова ускользал, издавая тонкий мальчишеский смех. Вынужденный следовать за ним, я никак не мог догнать его – признаюсь, это была забава, участвовать в которой у меня не было ни малейшего желания, так что я двигался не спеша. И в конечном итоге, возможно, устав, мальчик перешёл на шаг и, слегка повернувшись ко мне вполоборота, но скрыв лицо, медленно исчез за оштукатуренным углом летнего домика. «Элайджа, сынок!» – всё кричал я, подходя к краю белой стены. А затем, настороженно прислушавшись, замер и, поймав себя на мысли, что более не слышу его звонкого смеха, слегка отступил назад…

Внезапно, как раскат молнии, перед моими глазами возникла совершенно другая реальность: я смотрел на серый, обшарпанный потолок, с разбитыми флуоресцентными лампами и тонкими алыми лучами заходящего солнца на нём. Мне пришло понимание того, что то, что случилось до этого момента было всего-навсего сном.

«Кем был этот ребёнок? – думал я. – Неужто меня навестили воспоминания о днях минувших? И то, что я видел – было частью моей собственной, позабытой ныне, жизни?» Чем бы то ни было, помимо этих никчёмных обрывков, мне, к сожалению, ничего более не удавалось вспомнить; да и эти «круги на воде» были столь размытыми, что в очень скором времени начали восприниматься мной, как безобидная фантазия. «А может быть, я до сих пор сплю?» – иронизировал я. Но несмотря на подъём духа, тревожное неведение не покидало мой рассудок.

Спустя минуту, полностью придя в сознание, я обнаружил, что лежу на койке посреди четырёхместной палаты, в каком-то старом, заброшенном госпитале. За окном смеркалось и было весьма тихо и умиротворённо, вопреки тому, что мне ясно виделись высокие дома большого города, которые, в свою очередь, тоже выглядели покинутыми. Не считая меня, в помещении никого не было, кроме, как мне показалось вначале, тени возле дверного проёма – и всё же это была не тень, потому что, раскрыв себя, та принялась неспешно плыть в мою сторону, разрезая холодный, пустой сумрак. И вскоре она, приблизившись едва ли не вплотную, произнесла на удивление нежным женским голосом: – с пробуждением.

– Кто вы? – прошептал я.

– Не говори. Ты ещё очень слаб, – молвила в ответ мне таинственная девушка. Её лицо по-прежнему было скрыто от взора тьмой, но мне отчётливо представилось, что та была молода, поскольку голос той был мягким и высоким, и к тому же поистине успокаивающим. Возможно, что это была медсестра.

– Где я? Это больница? Почему?.. – в моей голове «выстрелом» пронёсся вчерашний день, если он, конечно, был вчерашним, ведь неизвестно сколько я здесь пролежал. – Почему я до сих пор жив? Я ничего не понимаю! – я поднёс ладони к голове и стал сосредоточенно ощупывать себя. Не знаю, что хотел найти, наверное, отверстие от пули или хотя бы повязки – мои мысли путались – но ни того ни другого там не было.

– Тише. Я вижу, что у тебя много вопросов. Увы, я не могу дать ответы на их все. По крайней мере – сейчас. Лишь скажу, что отныне ты в безопасности, – и она подступила ко мне, исторгнув полумрак со своего лица. Оно оказалось прекрасным, чистым и здоровым – никакого отклонения или чего-то подобного тому. У неё была ангельская внешность.

– Вы ангел? – удивленно произнёс я. – Вы из тех, кого называют ганнамами?

– Отнюдь нет, – она, улыбнувшись, присела рядом. – Мне видится ты всё ещё пребываешь во власти вчерашних событий. Забудь то, что было и то, что услышал. Просто ты очутился совсем не там, где тебе было предначертано. Хотя, вероятно, именно такое появление, в самом опасном из возможных мест, и делает тебя особенным. Быть может, ещё есть надежда…

– Надежда? О чём ты? Где я должен был очутиться?

– Моя задача попечительствовать над тобой, оберегать тебя, – своевольно разъяснила та, невзирая на множество заданных мной вопросов. – Можешь считать меня ангелом-хранителем, если тебе это будет удобно. Главное, знай: я сделаю всё, что в моих силах, дабы не дать тебе погибнуть. Ты слишком важен, чтобы из-за какой-то нелепой ошибки уйти в небытие.

– Я польщён таким вниманием, но ты так ничего и не ответила. Как мне удалось выжить, если я ясно помню свою смерть? И… Нет. Не это волнует меня… скажи лучше почему мне ничего не удаётся вспомнить из моего прошлого, до появления в том треклятом храме? Я потерял память? Кто я? Пожалуйста, открой хотя бы это.

– Всему своё время, поверь. Ты ещё не готов услышать всех без исключения сведений о произошедшем с тобой. Но всё же скажу, что оказался ты здесь и сейчас неслучайно. У тебя есть миссия. Важность которой станет тебе очевидна прежде, чем ты выйдешь из этого здания, обещаю.

Дальнейшие её слова ввели меня в недоумение, но, так сложилось, что те были правдивыми: «видишь ли, ты долгие годы пребывал во сне, как, к несчастью, и большинство таких, как ты, отчаявшихся индивидуумов. Однако тебе суждено было быть разбуженным нами – организацией „Свет“, с одной целью – восстановление баланса на Земле, – девушка отвернулась и, многозначительно посмотрев в окно, печально продолжила: – мир, такой каким ты его представляешь, изменился в начале третьего тысячелетия. Изменилось общество. Изменилось всё. Человечеству выпало столкнуться с тяжёлыми испытаниями, вроде: кризиса, голода и войн. Вследствие чего к власти пришли настоящие диктаторы, что сумели жестокими методами возобладать над хаосом. И никто не сумел противостоять им – да и не желал – из двух зол всегда выбирают меньшее. Многое, что когда-то считалось правильным, сегодня подвергается критики и осуждению. Достижение всеобщего благополучия, в своём идеальном воплощении, путём строительства и созидания, ныне отвергается правящим меньшинством в угоду насильственного его получения. Горожане обязаны соблюдать законы, принимаемые без их одобрения и согласия. Принципы демократии мертвы. Всё, что было до Вознесения – изжито. А то действительно произошло и явилось отправной точкой деградации политики и религии. Не случись бы его, нас бы не постигли все эти страшные беды. Лучшие ушли, а мы – потерянные души – остались брошенные на съедение волкам. В это отчаянное время пришедшие к власти прадханиты, отмеченные с рождения уродством рагмы, провозгласили свой культ абсолютным и стали жестко навязывать свои правила и убеждения другим людям. И самое прискорбное, что многие, пребывавшие в нищете и меланхолии, поверили им, а кто не поверил всё равно последовал за ними, потому что те давали им простые ответы на терзающие их вопросы, а главное – пищу. Комитет правления огромной корпорации, производящей на сегодняшний день фактически все продукты питания и именуемой „Та́нко“, почти что наполовину состоит из представителей правящей верхушки, а другая половина преследует свои собственные, исключительно капиталистические, цели и выгоды. Оставаясь влиятельными монополистами, они искусственно сдерживают рост цен на продукты, чтобы потребители, не получая излишек, отдавали им все свои кровно заработанные деньги. Да, как понимаешь, свободной и счастливой такую жизнь уже не назовёшь. И случилось всё меньше, чем за три века после Вознесения. Религия стала разрушительным оружием, особенно, когда попала в руки лицемерных тиранов и убийц, которые, воспользовавшись ей во зло, в итоге поработили целый мир. И не осталась более у граждан ни прав, ни достоинства и даже желания повернуть процесс уничижения вспять – настолько глубоко заползли в людские умы щупальца прадханитов. Но не всё так плохо, поскольку есть и другие, в большинстве своём, конечно, тайные, группировки, самая могущественная из которых – Свет, поставившие перед собой задачу – помешать разрастанию влияния жестокого культа и приближённых к ним, дабы уберечь нашу планету от дальнейшего надругательства, а человечество от власти лжепророков».