Белая магия любви

В конце концов он позволил ей помочь ему приготовить шоколад, направлял ее, когда она исследовала секреты шкафа: мольберты и краски, холсты и бумагу для рисования. А она смеялась над его большими старыми туфлями и настаивала на том, чтобы примерить дырявый рабочий халат, от которого сильно пахло несвежим табаком. Прежде чем он понял, что происходит, он радостно подчинился, пока она расчесывала его волосы по-новому – “образ, который пробудит в тебе художника”. А потом они устроили пикник перед камином, и ни один из них не сказал ни одного слова, которое не прозвучало бы глупо из уст двенадцатилетнего ребенка-глупо, заметьте, не наивно; есть огромная разница между глупостью и наивностью, между глупостью и плоскостью. Они весело провели время, как два привлекательных взрослых ребенка, которыми они были. Оба были полны радости жизни, оба жаждали смеха, как могут только умные, творческие люди, на которых нет ни капли торжественного ложного достоинства. И как они были близки друг другу! Он не просыпался, пока она не закричала, – боже милостивый! Сколько сейчас времени? Шесть часов? Я должна уйти сию же минуту.

– Не торопись. Я отвезу тебя домой, – сказал он. Затем, с внезапной добродетелью, – ты знаешь, это будет последний раз.

Она со смехом покачала головой.

– О, нет. Завтра утром я, как обычно, буду на озере.

– Меня там не будет.

– Тогда я приду сюда.

– Послушай, Рикс, это нечестно.

– Нечестно? По отношению к кому?

– Ко мне … к себе … к тому парню, с которым ты помолвлена.

– Ты боишься влюбиться в меня?

– Нет, ни в малейшей степени, – ответил он поспешно и энергично. – Я совсем не думаю о тебе в этом смысле.

– Ты думаешь, что заденешь мое тщеславие и разозлишь меня.

– Ничего подобного! – Сердито запротестовал он. —Ты просто не можешь вбить себе в голову, что я тебя не люблю, что моя жизнь устроена по-другому.

– Тогда почему бы мне не прийти?

Его рот открылся, чтобы ответить, и снова закрылся. Выражение его лица было глупым.

Она рассмеялась.

– Ты тщеславен! – Воскликнула она. – Ты думаешь, чем больше я буду видеть тебя, тем больше буду любить. О, Чанг, Чанг, какой павлин!

– У тебя есть несомненный талант ставить меня в неловкое положение. Ты…

– А теперь, разве не разумно, – перебила она, – чтобы ты позволил мне прийти и вылечиться от моей романтической чепухи, как ты это называешь?

– Ты мне больше не нужна. Ты только мешаешь мне работать. И мне предстоит тяжелая борьба, чтобы сделать карьеру в этой стране. Я…

– Ты же знаешь, что я тебе нужна. Картина еще не закончена.

– Почему ты так говоришь?

– Я увидела это по твоему лицу, когда впервые пришла и заговорила о картине.

Она поймала его. Картина действительно нуждалась в еще нескольких днях работы с моделью. Он выбрал другую тактику.

– Это подлая шутка с твоей стороны – играть с этим … с тем парнем, за которого ты собираешься выйти замуж.

– Мы с ним понимаем друг друга, – сказала она с достоинством.

– Он знает об … об этом?

– Настолько, насколько это полезно для него. Он не из тех людей, которым можно сказать всю правду. Человек должен быть осторожен, знаешь ли, и судить о характере человека, с которым он имеет дело.

Ее манеры были такими мудрыми и серьезными, что он не мог не рассмеяться. – Боюсь, Рикс … просто немного лжив.

– Ты, кажется, очень заинтересован, – сказала она. – Ну, я тебе все расскажу. Может быть, ты посоветуешь мне что-нибудь получше, если…

Он поднял руки.

– Ни слова! – Крикнул он. – Я не хочу этого знать. Мне на это наплевать.

– Пожалуйста, позволь мне сказать только одну вещь. Если ты позволишь мне прийти…

– Но я не разрешу.

– О, да, ты это сделаешь, – воскликнула она, насмешливо глядя на него, склонив голову набок. – Ты говоришь, что предан своему искусству. Тогда ты не имеешь права жертвовать своей картиной ради собственного тщеславия.

– Мое тщеславие! Что ж, мне это нравится!

– Твое тщеславие. Твоя идея в том, что при знакомстве ты становишься все более и более интересным, а не все менее и менее.

– Я могу позаботиться о картине.

– Разве я не должна позировать, пока она не будет сделана? Честно, Чанг?

Он не мог лгать, когда она говорила ему об этом таким образом. – Ну, я признаю, – с большой неохотой согласился он, – что для картины будет лучше проведение еще нескольких сеансов. Но они не являются абсолютно необходимыми.

– Я тоже имею на нее право, Чанг, – продолжала она. – Мы делаем эту картину вместе. У меня есть доля в этом деле, не так ли?

Он стал тихим и задумчивым. Он кивнул.

– Поэтому я настаиваю на том, что все должно быть сделано правильно.... Ты заметил, что я сегодня ни разу не сказала, что люблю тебя?

– Ради Бога, Рикс, не говори так. Это действует мне на нервы. Это заставляет меня чувствовать себя полным идиотом.

– Но разве я что-нибудь сказала? – Настаивала она.

– Не так много слов, – признался он. – Но…

– Я не несу ответственности за то, что ты, возможно, прочитал в моем взгляде и голосе, Чанг. Знаешь, ты такой тщеславный!… Я ничего не сказал и обещаю не … не действовать тебе на нервы, когда приду позировать.

– Это сделка?

– Пожмем друг другу руки.

И они пожали друг другу руки.

– А теперь мне пора, – сказала она.

Когда он начал готовиться сопровождать ее, она запретила ему тоном, не допускающим никаких обсуждений.

– До заката еще час, – сказала она. – Во всяком случае, я ничего не боюсь.

– Я бы сказал! – Засмеялся он.

– Потому что я тебя не боюсь? О, ты тщеславен!

– До завтра?

– До завтра.

– И больше никаких глупостей?

– Я все продумала вчера вечером, – сказала она. – Я понимаю, что у тебя нет денег, чтобы содержать жену…

– Стой на месте! – Скомандовал он. – Неужели ты никогда не сможешь разобраться в этом? Я не люблю тебя—и ты не любишь меня. Это все.

– Моя шляпа на месте?… Я должна спешить.... Ну, у меня нет времени обсуждать это. Только я восхищаюсь и уважаю тебя за то, что ты не захотел жениться на девушке, так как не можешь ее должным образом содержать. А теперь не красней и не сердись на меня. Я должна идти. До свидания.

И, не дав ему возможности подобрать слова для ответа, она легко и грациозно метнулась прочь.

Перевернутое каноэ

Картина неуклонно прогрессировала. Погода не мешала, и платная модель не была бы такой регулярной, как Рикс. Но прогресс шел медленно. Роджер отчасти винил себя за это; он был медлительным работником, который всегда работал медленнее по мере того, как его работа приближалась к завершению.

– Я никогда не видел, чтобы кто-то так старался, – сказал Рикс. – А ты-полная противоположность во всем остальном, кроме своей живописи. Однако главной причиной черепашьего темпа этой конкретной работы была модель. Рикс приходила рано и задерживалась допоздна, но после их откровенного разговора и соглашения ее силы, казалось, быстро иссякали. Она выглядела все так же; у нее были все признаки совершенного здоровья, но после десяти или пятнадцати минут позирования она настаивала на отдыхе, хорошем, долгом отдыхе. Поскольку он не имел права критиковать или контролировать эту добровольную модель, он не мог протестовать. И, поскольку для картины было важно, чтобы модель продолжала до конца, разве он не просто выполнял свой простой долг перед своей картиной, пытаясь развлечь и заинтересовать ее во время долгих пауз? Не то чтобы разговор с ней был неприятной задачей – нет, действительно, или вообще задачей. Но его совесть, как серьезного человека, стремящегося к карьере, нуждалась в постоянном заверении, что он действительно не растрачивает великолепные огни тех долгих утренних часов, когда он бездельничает с глупой, легкомысленной девушкой, которая заботилась только о смехе, что он не поощряет свою симпатию к ней и не выполняет свой долг как честного человека, как ее друга, чтобы отбить ее симпатию к нему.

– Не сердись на меня, – сказала она однажды утром, когда он во время отдыха впал в явно подавленную задумчивость. У нее была привычка наблюдать за ним. Так женщина наблюдает только за мужчиной, о котором она думает, что он более достоин внимания, чем она сама.

– Я не сержусь на тебя, – ответил он.

– Тогда на себя.

– Ничего не могу с собой поделать. Я работаю так адски медленно. Все медленнее и медленнее.

Ему показалось, что на ее лице промелькнула легкая улыбка. Но он не был уверен; возможно, это было плодом воображения его собственной чувствительности.

– Я где-то читала, – заметила она, – что гениальность – это способность предпринимать бесконечные усилия.

– Я повешусь, если я буду знать, прилагаю ли я усилия, размышляю я или просто бездельничаю, чего я боюсь и что ты думаешь. Тем не менее, мы скоро закончим.

– Ты говоришь это так, как будто радуешься.

– О, конечно, я рад работать в такой очаровательной компании, – вежливо сказал он. На его лице появилось выражение, которое всегда вызывало у нее беспокойство, когда он добавил, – и все же я никогда не теряю из виду свою карьеру.

– В этом нет никакой опасности, – заявила она с убежденностью в голосе, которую в глубине души сочла бы неискренней. – Я никогда не видела никого настолько настойчивого и такого … такого жесткого.

Он рассмеялся над нелепостью того, что она назвала его жестким. Что бы она подумала, если бы знала, каким безжалостным надсмотрщиком он был обычно!

– Как ты думаешь, сколько еще я тебе понадоблюсь? – Спросила она.

– Не так уж много дней. Три или четыре, возможно.

Настала ее очередь впасть в депрессивную задумчивость. Она встрепенулась, чтобы сказать, – не хочешь ли ты использовать меня в другой картине?

Он нахмурился—почти нахмурился.

– Нет, конечно, – сказал он. – Я … то есть я уже достаточно нагрузил тебя.

– Ты сказал так, как будто собирался сказать, что я достаточно навязалась тебе, – упрекнула она с видом обиженного подозрения, которое, возможно, было немного преувеличено.

– Над чем ты смеешься?

– Я? – Воскликнула она с самым невинным видом. – Мне хочется чего угодно, только не смеяться.

Он затих. – Ну, если ты не смеялась, то должна была смеяться.

Она несколько разочаровала его, отказавшись проглотить наживку. Вместо того, чтобы спросить, почему, она вернулась к своей первоначальной точке зрения.

– Тебе не кажется, что картинки с изображенными на них фигурами, особенно женщинами, более интересны, чем просто трава, листья и прочее?

– Несомненно.

– Тогда тебе нужна какая-нибудь модель. Почему не я? Разве я не справилась?

– Действительно, ты справилась. Но я найду модель, с которой не так интересно разговаривать—ту, которая не требует такой высокой оплаты. Время – самая ценная вещь в мире.

– Не для меня. Мое время очень дешево, – вздохнула она. – Я не знаю, что я буду делать, когда ты закончишь, – печально сказала она. – Раньше я всегда была беспокойной. Теперь я вижу, что была права, думая, что это потому, что мне нечего было делать – что-то полезное.

Тема разговора оборвалась. Хотя он был так же неопытен в отношениях с женщинами, как и любой другой сильный мужчина, у него была интуиция, которая более чем заменяла анализ. И было что—то в ее растущей склонности к мечтательности, что заставляло его беспокоиться, что заставляло его задаваться вопросом, не замышляет ли этот праздный ребенок какой-то новый способ украсть больше времени из его карьеры.

– Ее остановят, если это так, – сказал он себе. Но он продолжал испытывать угрызения совести. Она была хитра, эта невинная девушка; она всегда заставала его врасплох.

В его работе наступил такой этап, когда уже не имело особого значения, есть у него модель или нет. Тем не менее, он позволил ей продолжать приходить в то время как он разрабатывал, как лучше всего осуществить расставание. Он был уверен, что она просто использует его, чтобы коротать часы досуга, которые в противном случае наскучили бы ей; и все же вежливость требовала, чтобы, избавляясь от нее, он проявлял к ней уважение. В конце концов, она была для него самой ценной, помогла ему сделать то, что, как он надеялся, будет считаться лучшей картиной, которую он когда-либо создавал. – Никогда больше! – Торжественно поклялся он. – Никогда больше я не буду работать с кем-то, с кем не смогу расплатиться и уволить. Бесплатная рабочая сила-самая дорогая. Что-то дармовое снимает рубашку с твоей спины, когда ты приходишь платить.

Она позировала в своем каноэ, далеко от берега. Он трудился над эффектом светящейся тени, которая лучше проявила бы поэзию, которую он пытался вложить в выражение ее лица. Легкий звук заставил его взглянуть на другой берег озера. Примерно в двухстах ярдах от него, в маленькой бухте, в том месте, где его модель стояла к ним спиной, двое молодых людей стояли и смотрели на нее. Выражение их лиц, их тел делало их живой картиной фразы: “Приросшие к месту”. На первый взгляд его возмутила их дерзость; но тут же пришло предчувствие, что вот-вот произойдет что-то из ряда вон выходящее. Быстро на интуицию последовала ее реализация. Один из молодых людей—тот, что пониже, гораздо ниже ростом—закричал голосом, полным гневного изумления:

– Беатрис!

Этот крик подействовал на модель Роджера, как выстрел из пистолета, который он так настойчиво предлагал. Она оглянулась через плечо и потеряла равновесие. Ее руки дико взметнулись вверх; с криком ужаса она самым нелюбезным образом скатилась в воду. Ее летящие каблуки дали опрокинутому каноэ такой удар, что оно скользнуло и подпрыгнуло в дюжине ярдов от них. Роджер, не теряя времени, изумился внезапной и нелепой трансформации безмятежного спокойствия этой сцены. Девушка опустила голову; ее возбужденные каблуки были не просто нелепыми, они были сигналом опасности. Он бросил палитру и кисть, бросился на мелководье и быстро зашагал туда, где Рикс пыталась привести себя в порядок. Вскоре он подошел, протянул руку, схватил ее за плечо и поднял ее правый бок. Она плескалась, брызгалась и задыхалась, прижимаясь к нему, он держал ее в своих объятиях. Невозможно было бы узнать в этой потрепанной и струящейся фигуре прелестную и очаровательную модель, которую он видел две минуты назад. И все же было очевидно, что для Роджера в этом было еще больше очарования, чем раньше. Он крепко держал ее и выказывал взволнованную радость по поводу ее безопасности, несоизмеримую с опасностью, в которой она находилась.

– Какой кошмар! – Воскликнула она, как только смогла произнести хоть слово. – Где эти двое?

Он окинул взглядом залив, увидел, что они бегут вдоль берега, делая широкий крюк, необходимый, чтобы добраться до того места, где он стоял, рисуя ее. – – Они идут, – сказал он. Он хрипло заговорил и попытался высвободиться.

Все еще прижимаясь к нему, она очистила глаза от воды и посмотрела.

– Да, понимаю, – выдохнула она. – Как холодно! Тот, что впереди, – мой брат. Единственное, что он может сделать, – это спринт. Так что он доберется сюда первым. Ты должен вести себя так, как будто знаешь его, должен называть его Гек – это сокращение от Гектора. Я ему все объясню.

– Да ладно тебе. Давай выберемся на берег.

Он снова попытался освободиться от нее.

– Глубина воды не более четырех футов.

– Не отпускай меня, – умоляла она. —Я немного слаба … И ужасно замерзла!

И она крепче сжала его.

Он не спорил и не колебался, но выбрал самый быстрый путь на берег. То есть он поднял ее на руки так легко, как будто она весила тридцать фунтов вместо почти ста тридцати, не принимая во внимание сто фунтов или около того воды, которую она несла в своей одежде. Как она и предсказывала, Гектор обогнал своего более высокого и тяжелого спутника и прибыл намного раньше него. Когда он, тяжело дыша, приблизился примерно на сотню ярдов к тому месту, где она отжимала юбки, Роджер пропел достаточно громко, чтобы его голос достиг ушей все еще далекого другого юноши, – привет, Гек. С ней все в порядке.

“Гек” остановился в изумлении. Затем он двинулся дальше, но более медленной походкой.

– Кто вы? – Спросил он Роджера.

Рикс оторвалась от отжима одежды. – Зови его Чанг, – спокойно сказала она брату. – Хэнк не должен знать.

– Какого черта … – начал было Гек.

– Заткнись, черт возьми, – приказала Беатрис тоном, которым члены одной семьи не стесняются обращаться друг к другу в моменты крайней необходимости. – Не пытайтесь думать. Ты же знаешь, что не можешь. У тебя, конечно, достаточно здравого смысла, чтобы понять, что Хэнка нужно заставить поверить, что вы с Чангом старые друзья. – Она добавила еще более низким тоном, – брось этот взгляд "удар по голове". До него не больше десяти секунд.

У Гектора едва хватило времени на безразлично успешную, но сносную перестановку выражения лица, когда к нему подбежал Хэнк, пыхтя, весь в заботе. —Тебе не очень больно, дорогая, правда? – Задыхаясь, спросил он.

Мистер Чанг, мистер Вандеркиф, – перебила Беатрис.

Вандеркиф, большой и тяжелый, красный и запыхавшийся, машинально поклонился. Усилие этого условного жеста, казалось, внезапно напомнило ему состояние души, приостановленное катастрофой. Он одарил большого художника вторым, более долгим и неприятно острым взглядом. Роджер ответил ему вежливым приветливым взглядом. – Надо развести костер, – сказал он, – и высушить эту юную леди. Ну же, Гек давай.То, как “Гек” поморщился, казалось, доставило ему удовольствие, и они с Беатрис обменялись одним из тех взглядов украдкой сочувствующего удовольствия от тайной шутки, которые провозглашают высокую степень близости и понимания. Роджер обратился к напряженному и встревоженному “Хэнку”:

– Вы поможете, мистер Вандерсниф?

– Мистер Вандеркиф, – поправила Беатрис. – Пока вы трое будете разводить костер, я спрячусь в кустах и выжму из озера все, что смогу.

Чтобы глаза Хэнка не сверкнули ревностью, а глаза ее брата-гневом, и так, чтобы никто из них не услышал, она ухитрилась сказать Роджеру: “Ты поможешь мне, не так ли?”

– Конечно, – сказал он. – Но меня зовут Роджер Уэйд, а не Чанг.

– А меня зовут Беатрис Ричмонд.

– Этого достаточно, чтобы продолжить. А теперь спрячься в кустах. Мы должны поторопиться с огнем. И он крикнул Хэнку, – давай, Вандеркиф!

У мисс Ричмонд стучали зубы, но она задержалась достаточно, чтобы на минуту отвлечь брата. – Его зовут Уэйд, а не Чанг.

– Боже правый! – Пробормотал Гек. – Что все это значит? Беатрис, кто, черт возьми, этот парень? Да ты даже не знаешь, как его зовут!

– Не лезь не в свое дело, – спокойно сказала Беатрис. – Он твой старый друг … мой … из нашей семьи … художник, с которым мы познакомились в Париже. Не забывай об этом.

Гек сжал кулаки и нахмурился, что выглядело бы опасным, будь его подбородок сильнее. – Я этого не потерплю. Я собираюсь отвезти тебя домой.

– И поручить Хэнку все это дело? И расторгнуть помолвку? И опозорить меня? И себя? И семью?

Все это были причины, по которым Гек не мог отказаться от сговора, она подчеркнула это легким смешком. Она закончила, – о, я думаю, что нет. Меня это волнует меньше, чем тебя. Будь осторожен, или я сам его сдам. Это было бы так весело!

Гектор, несмотря на свой гнев, одобрительно усмехнулся, потому что у него было чувство юмора.

– Веди себя прилично, – сказала Беатрис. – Иди, помоги достать дрова.

– Но что скажет мама и отец! Святые небеса! Как отец будет кричать!

– Не волнуйся. Делай свое дело!

И Беатрис исчезла среди кустов и огромных ледниковых скал.

Роджер выполнил свою роль в обмане с большим отличием. Он был так занят тем, что собирал огромные куски дерева и нес их к центральной куче, которую они складывали на открытом пространстве, что у него не было ни дыхания, ни времени для разговоров; и так как двое других мужчин не могли не последовать столь достойному примеру, не было сказано ни слова. Кроме того, одного взгляда на лицо большого Хэнка или маленького Гека было достаточно, чтобы понять, как усердно они думали. Один раз Хэнк, оказавшись рядом с картиной, начал осторожно оглядываться, чтобы взглянуть на нее. Он думал, что Роджер занят где-то далеко. Он буквально подпрыгнул, когда голос Роджера, властный, совсем не дружелюбный, бросил ему, – эй ты! Держись подальше от этой картины! Я никому не позволяю смотреть на мои незаконченные работы.

– Я … я прошу прощения, – запинаясь, пробормотал Вандеркиф, поспешно вставая там, где против него не могло возникнуть даже подозрения на попытку подглядывания.

Огонь превратился в чудовище. Роджер и Беатрис разговаривали и смеялись в самом приподнятом настроении, не забывая о мрачности молчаливого, слушающего брата и жениха, но определенно наслаждаясь этим. Наконец Беатрис повернулась к брату и сказала, – я убедила мистера Уэйда принять приглашение матери.

Роджер любезно улыбнулся. – Не совсем так, мисс Ричмонд, – парировал он так искусно, как будто удар не последовал без малейшего предупреждения. – Знаете, я не уверен.

Беатрис посмотрела на настороженного Вандеркифа—красивого парня, почти такого же крупного, как Роджер, но с узорчатым видом модного человека, а не с видом Роджера, лишенного индивидуальности.

– Чанг – трудящийся отшельник, – сказала она. – Маме приходится изрядно потрудиться, чтобы уговорить его прийти хотя бы на ужин. Она повернулась к Роджеру. – Ты должен прийти, на этот раз, Чанг, – умоляла она. Вполголоса она добавила, – ты должен мне помочь.

– Этому нельзя сопротивляться, – сказал он, но не скрыл своего недовольства.

Ревность Вандеркифа больше не позволяла ему молчать. Он выпалил, – я не понимаю, почему вы раздражаете мистера …

– Уэйда, – легко подсказал Роджер.

– Я думал, Чанга, – сказал Вандеркиф с легкой усмешкой.

– Так оно и есть, – весело воскликнула Беатрис. – Но только для немногих избранных, с которыми мистер Уэйд признает дружбу. Ты же знаешь, что он не такой, как ты и Гек, Хэнки. Он настоящий персонаж. Он может многое.

Хэнки выглядел так, как будто ему ничего не хотелось бы ни на земле, ни на Небесах так сильно, как получить шанс на эту большую, впечатляюще выглядящую тайну с голыми кулаками и без судьи. – Я хотел сказать, – продолжал он, – что стыдно раздражать такого занятого и важного человека приглашениями.

Роджер посмотрел на него широко и снисходительно, что явно обрадовало Беатрис.

– Премного благодарен, Вандеркиф, – сказал он. – Но я люблю Ричмондов, и мне доставляет удовольствие нарушать ради них свое правило, – просиял он, глядя на Гека. – Я рад снова видеть тебя! – Воскликнул он. – Я не осознавал, как сильно скучал по тебе, пока не увидел тебя снова. Разве это не похоже на старые времена?

– Ну, я думаю, – сказал Хек с широкой улыбкой. – Это старые времена!

– Но сейчас тебе лучше отвезти сестру домой. Проводи ее быстрым шагом до самого дома. В самом деле, ей надо бежать.

– Нет, – ответила Беатрис. – Я возвращаюсь туда, откуда пришла.

– Но кто войдет в эту ледяную воду за твоим каноэ? – Спросил Роджер. – Во-первых, не я.

– Конечно, нет, – воскликнула она. – Я сказала, не подумав. Я пошлю за ним одного из слуг на лодке.

– А теперь поторопитесь, – сказал Роджер, – и идите побыстрее. И если я решу прийти на ужин, я пришлю записку сегодня днем.

Беатрис смотрела на него с упреком, но, поскольку Хэнк наблюдал за ней, она не осмелилась возразить.

– Увидимся завтра утром, – сказала она.

– О нет, не трудись приходить. Я дам тебе знать, когда ты мне понадобишься.

– Так вот где ты проводила каждое утро? – Сказал Вандеркиф.

– Некоторые из них, – ответила Беатрис. – Это должно было стать сюрпризом. И все же… Ты не позволил им увидеть это, не так ли, Чанг?

– Ни капельки, – заверил он ее.

Напряжение Вандеркифа несколько ослабло. Роджер восхищался невинной мисс Ричмонд. На самом деле она демонстрировала гения обмана, чье искусство заключается в том, чтобы сказать достаточно и предоставить собственному воображению обманщика выполнять тяжелую работу обмана. Расставание прошло в полном порядке, и Вандеркиф проявил склонность быть извиняюще вежливым с Роджером теперь, когда он убедил себя, что ошибся в своих первых ревнивых предположениях. – Если вы хорошо поработаете с мисс Ричмонд, – любезно сказал он, – я позабочусь о том, чтобы у вас все сложилось.

Роджер поблагодарил его простой благодарностью, которая привела его в отличное расположение духа. После того, как все трое отправились в путь, Беатрис прибежала обратно.

– Ты спас меня, – сказала она. – Мне так стыдно, что я втянула тебя в такую историю. Но ты должен сделать еще одну вещь. Ты должен прийти на ужин.

– Не могу, – сказал Роджер. – Здесь я сойду.

Это, казалось, удивило ее. Она посмотрела на него с сомнением, была так взволнована выражением его лица, что поспешно воскликнула, – о нет, ты меня не бросишь. Я признаю, что это моя вина. Но ты не будешь настолько недружелюбен, чтобы втянуть меня в неприятности!