«Мишка, Мишка…» Воспоминания

…И уж, конечно, не до девочек было. Все учатся, у всех дело есть… Была группа. Вместе готовились к экзаменам, но…

Я верен был своей Мечте. Она жила во мне всегда. Сейчас я понимаю, что душа моя была… сформирована, что ли, «Ею». Уже за это я был «Ей» благодарен. (Пришло время, и я рискнул всем, чтобы сделать «Её» счастливее… А теперь… Всё стало ровно наоборот. И сделать с этим я ничего не могу…)

Теперь я знаю точно, что девчонки на меня заглядывались. Тогда – в голову не приходило. Но позже получил доказательства на троих…

Одна – таинственная незнакомка, которая письма мне писала. Удивительная, возвышенная, даже жертвенная любовь. Она не ждала (не хотела?) ответа – обратного адреса не было. Судя по содержанию, она была из нашей компании. Года два получал я письма, полные чувства, мечты, тоски и обожания. Я был совершенно растерян. Это был живой голос, и я чувствовал в себе его резонанс… Эти письма, эти волны любви – они тоже «лепили» меня…

К сожалению, я поступил плохо. Я считал, что скрывать от Тани эти письма я не вправе. Наши с ней отношения бурно развивались. И мы вместе гадали – кто бы это мог быть? А письма говорили о том, как Таня (!) меня любит. И я должен (!) ответить на её (!) чувства… Было и прощальное письмо. Всё кончилось…

Другая история разыгралась примерно в то же время. И тоже Таня. Розовощёкая толстушка-хохотушка. В глаза мне она говорила дерзости, смеялась надо мной. И вдруг! Моя Татьяна стала меня избегать. Я ждал часами возле её дома. Она отказывалась объясниться. Я страдал. Шли месяцы!.. И тут «хохотушка» предложила вместе готовиться к экзамену по теории музыки. Диктанты писать. Ну я, «ничтоже сумняшеся», согласился. Приехал к ней домой. Первый раз – музыка. Второй: «А ну её!». И пошли поцелуйчики… Да… Ну вообще не в моём вкусе. Конечно, вкуса у меня и не было никакого. Но эти полные, сладкие до приторности губы…

Я в очередной раз ждал свою Таню. Бегал от угла к углу, чтобы не пропустить её. Четыре часа. Пять часов. И всё-таки добился.

Она заговорила. И призналась, что согласилась на слёзные просьбы той, другой Татьяны, отдать меня ей («Я его так люблю, так люблю!»…)

Моя Татьяна была прекрасна. С неё иконы писать можно было…

Первый раз мы оказались с ней вместе весной. В конце первого курса. Предлог тот же – приготовиться к экзаменам. В Серебряном Бору был май. Ландыши в потаённых местах. И много сосновых шишек. Мы кидались ими, смеясь… После первого свидания был длительный перерыв. Месяцев шесть – семь…

…Чем я их привлекал? Может быть своей наивностью, невинностью, неопытностью. Они в этом возрасте вполне созрели для всего. А я-то как раз и нет! То есть душа моя была закалена в безмолвных страданиях. Но отсутствовала «практика». (По сравнению со мной, Мишка К. был Дон Жуан какой-то!)

Помню, мы идём с Татьяной пешком от её дома до моего (Красная Пресня – улица Глаголева). Часа два с половиной – три(!). И помираем со смеху от одного случайного, превратно понятого «вот именно!». Просто идём по улицам от смеха качаясь, как пьяные. Наверное, от весны! Пришли ко мне, а в квартире – никого… Родители ушли куда-то к знакомым на ночь. Я и не знал.

Сидим мы с ней на диване рядышком. Всё ближе, ближе. Она первая! Она первая потянулась ко мне губами. Всю ночь поцелуи. Но и только. Я просто не знал, что делают в таких случаях. Да, вроде, и не хотелось…

Было нам по восемнадцать в ту ночь… И только ещё через год-полтора… И опять мне не хватало инициативы. Быть может желания? Весь порох – в музыку, в мечты?..

…Кстати, о восемнадцатилетии.

Татьяне захотелось отметить этот свой день рождения в театре, пригласив весь наш виолончельный класс. (Это в противовес вечеринкам). Её дядя, Народный артист РСФСР, работал всю жизнь во МХАТе. Пошли на комедию Островского «На каждого мудреца довольно простоты».

Это событие я запомнил навсегда. Когда мы подошли ко входу в зрительный зал, седой камердинер вежливо попросил показать наши билеты. Увидев мой – взял меня осторожно «под локоток»:

– Позвольте, я провожу Вас на ваше место. – Я даже не успел растеряться. Подводит он меня к креслу в проходе партера и говорит:

– Вот на этом месте любил сидеть сам Константин Сергеевич Станиславский! – Показывает на табличку, к стулу прикреплённую. Ошеломлённый, я сел.

В голове – звон пустоты…Откуда тогда я мог знать о том, что всю профессиональную жизнь мне придётся заниматься режиссурой. Музыкальной, и мизансценами театрального характера. Ставить музыкальные спектакли. На 63-м году жизни – здесь, в Германии, в Потсдаме?!

Как я дрался

Да никак, в общем-то. Во-первых, виолончелист. Пальцы надо беречь. Но это, конечно, во-вторых. Потому что, во-первых, очень я был стеснительный. Трусом не был, – это я теперь понимаю, – но драться не умел и в принципе не уважал это дело.

Интересы мои с первого класса лежали в другой области. Заядлые хулиганы меня за виолончель уважали. А сам я, – влюблённый виолончелист, – об этом и не думал. Но всё-таки достали меня как-то…

Был у нас в классе единственный человек, которого я не любил (потом ненавидел, а через много лет узнал, что не зря!). Витька Юрьев, белобрысый красавчик. Преподлейший был паренёк. Держал при себе невысокого, тишайшего, в общем, Вовку Коломойцева (за одной партой сидели). Так Юрьев навострился всякие подлости через Вовку осуществлять. Я это видел, но только сейчас, когда пишу эти строки, понял, почему всё так случилось.

А случилось вот что. Начал меня Вовка дразнить по-всякому. Дёргать. Всякие мелкие пакости делать (в лицо всякие бумажки-промокашки бросать, – всего не помню). Я тихий-тихий, но достал он меня. После очередной гадости я рванулся к нему, но меня остановили. Второгодники у нас были, ребята покрупнее и посильнее (Романов, Комаров и др.). Сказали:

– На перемене «стыкнётесь» по-честному.

Перемена. В углу коридора окружили нас плотной стеной. «Давайте». У меня ещё всё кипело внутри от обиды и возмущения. Ростом мы были приблизительно одинаковы, но я поплотнее. Короче, рванулся я на своего обидчика с кулаками неумелыми, и «встреча» быстро закончилась за явным моим преимуществом.

Только сейчас, через 55 лет, я понял, почему Юрьев натравливал на меня своего «оруженосца» (а сам-то в стороне стоял, когда того били). Была причина. Да какая! С некоторых пор я знаю, что одна и та же у нас с ним была Любовь. И, в отличие от меня, он был удачливым соперником (потом, после школы). Но уже тогда, в 5-м – 6-м классе, ревность дала себя знать. Не «Отелло», конечно, но «Яго» – вполне…

Следующий удар кулаком я нанёс в 8-м классе. На перемене, вдруг, к нам в класс забежал мальчишка из 8-го «А» (тот самый, который бил когда-то стёкла в нашей комнате). Он схватил мокрую, грязную тряпку с доски и сунул её мне в лицо. Я аж задохнулся от ярости, бросился за ним и ударил… но противник увернулся и кулак врезался в доску. Точно в то место, где из неё высовывался гвоздь… В результате, из-за сломанного пальца, пришлось остаться на второй год в музыкальной школе (первый раз такое случилось в 5-м классе), что тогда считалось большим везением – ведь надо было готовиться к поступлению в музыкальное училище, и дополнительный год занятий под руководством Льва Михайловича Берлинского был совсем не лишним.

Следующая баталия, которая ясно показала, что драться я не умею, случилась из-за девушки. Мы с Татьяной сблизились в музучилище имени Ипполитова-Иванова. Был такой период наших отношений, когда мы искали уголки, чтобы всласть нацеловаться. И однажды не пустили в класс, где мы были вдвоём, какого-то студента (Лобов была его фамилия). Тот затаил злобу и начал цепляться ко мне по любому поводу. Как-то, налетел вместе с приятелем на меня в холле 3-го этажа!? Опять полная неожиданность. Вместе со мной там сидела Таня и Мишка Киселёв, мой тогдашний (да и сегодняшний) приятель. Мишка рванулся на второго обидчика, а я с ходу приложился левой в лоб этому Лобову. Удар, видимо, получился, потому что злодей убежал. Но палец на левой руке я сломал… Оставаться на второй год в Училище я не хотел. Не тот расклад получился бы на выпуске, и моё поступление в Московскую консерваторию оказалось бы под вопросом из-за большой конкуренции. Я обратился к Шефу за советом – чем бы мне заняться? Он резонно ответил: – Техникой правой руки. – Я нашёл в библиотеке старинную «Школу игры на виолончели», и с тех пор уделяю на ежедневных занятиях времени правой руке даже больше, чем левой (которой так много уделял внимания Лев Михайлович в ДМШ).

А годом раньше (мне было 17-ть), зимой провожал я Таню домой. Жила она на Малой Грузинской, 8. В деревянном двухэтажном флигеле во дворе. Перед входом в коридор, над дверью, горела яркая лампа, а сама дверь была закрыта (ввиду позднего времени).

Только мы поднялись на ступеньки, чтобы позвонить, как вдруг слышим громкий плач. Женщина рыдала в голос. Мы оглянулись и увидели среди высоких сугробов чёрное пятно. Оттуда и доносился звук плача.

Я подошёл поближе и спрашиваю:

– Может Вам чем-то помочь? – В ответ раздалось жуткое рычание, и пятно превратилось в здоровенного мужика (старше меня лет на десять), который с воем пошёл на меня с огромными кулачищами. Первая мысль – защитить Таню. Она по-прежнему стояла перед дверью и уже отчаянно звонила. Я отскочил к ней, мужик за мной. С высоты третьей ступеньки я всю силу вложил в удар, который отбросил страшилище в сугроб. Но и я по инерции слетел вниз. Мужик вскочил, ударил меня в лицо (с тех пор имею «рыцарский» шрам под носом) и мы покатились с ним по снегу.

Таня звонила, что-то кричала, засветились окна, захлопали двери и, к моменту, когда этот рычащий зверь насел на меня, его уже схватили несколько рук, надавали ему по шее и куда-то поволокли. Результат – я усилил свои занятия гантельной гимнастикой и при первой возможности занялся борьбой «самбо» (даже книгу Харлампиева купил). В итоге за всю жизнь только раз я применил свои навыки в этом виде спорта (занимался этим три года в консерватории).

Это случилось, когда Маше было, по-моему, три с половиной года. Мы жили на даче в Ильинском. В тот раз я вёз Машу на велосипеде. Ехали мы в совхозный магазин. Я заметил растущий на обочине куст чёрной смородины (ничей по моему понятию) и решил набрать стакан на компот.

Вдруг, откуда ни возьмись, набежала толпа людей с криками:

– Не трожь! Ты её не сажал! – А какой-то верзила без слов полез на меня с кулаками. Надо было Машу спасать. Автоматически (на тренировках отработано было) я «вставил клин» в бьющую меня руку и сбросил противника под ноги толпе. В секунду посадил Машеньку на детское сидение и был таков. И всё. Никогда и нигде.

Да! Ещё один раз. Крутнул «действующую» тогда тёщу, которая начала бить мою «действующую» тогда жену, Надежду. Она (тёща) занесла руку, чтобы ударить Надю по лицу. Руку я перехватил. А дальше автоматически подставил ногу к ноге, и… вальсируя, тёща приземлилась в стоящее рядом кресло. Сказал:

– Разговаривайте, сколько хотите, но драться не дам! – Всё?

Нет, не всё… Мы с Таней шли с покупками по Краснопресненской улице в сторону Малой Грузинской. По дороге (опять!) услышали рыдания и, оглянувшись (дело было вечером), я заметил громадного мужика, который, стоя за углом, рыдал о чём-то своём. Краем глаза сзади нас увидел симпатичную молодую пару. Было отвернулся, да раздался такой рёв, что я опять оглянулся и увидел, как мужик этот летит сзади на молодого парня (пониже меня) и бьёт его кулачищем в затылок. У меня аж дух захватило. За что!?! Паренёк чуть было не упал, но вскочил и бросился на своего звероподобного противника.

Я передал сетки с продуктами Тане и ринулся в бой. От всей души я влепил гаду в челюсть с такой силой, что он улетел на мостовую, растянулся во весь рост и… прямо над его головой, с отчаянным визгом тормозов повисло колесо автобуса!!

Водитель выскочил и с криком бросился было на меня. Но окружавшие нас к тому моменту люди перехватили его, показывая на лежавшего мужика. Я взял у Тани наши сетки, и мы пошли домой…

Впечатление оказалось для меня незабываемым!

Больше драк в моей жизни не было…

Хотя… В школьной характеристике, после восьмого класса, записано:

– Любит драться с девочками (!?!) – Нина Ароновна наша любимая взяла трёх отличниц и попросила их написать на всех характеристики. Знаю, что про меня писала Галька Кочергина. Ну что тут поделаешь (!)

А и было-то два раза. Один – что-то не так сказал Светке Клушиной (8-й класс). Она в ярости (мне непонятной) схватила за ногу табуретку, и – в меня! Пригнулся я, а табуретка со страшным треском влепилась в стену…

Ну и второй случай, – тоже 8-й класс. Была весна. История. Скука. Кто-то из мальчишек открыл окно. (Солнышко светило!) Он сгрёб с оконного откоса снег и передал соседу. Тот другому. Снежок начал своё путешествие по классу. Пока не попал ко мне… Что на меня нашло – до сих пор не понимаю? Может быть весна?! Весёлое солнце?! Засунул я этот снежок сидящей впереди Таньке Павловой за воротник… Молча, она развернулась и сложенными в уже готовую пачку книгами со всей силой дала мне в лоб!! Выгнали меня, конечно, из класса (первый и последний раз!). Ну, так я по открывал окна в коридоре и, через приоткрытую дверь, стал передавать в класс снежки для продолжения веселухи…

А последняя схватка была с огромным белым лебедем. В парке дворца Сан-Суси (Потсдам, Германия). Лебедь, угрожающе шипя, пошёл на группу женщин: мою жену, её знакомую и маленьких детей. Я кинулся на него сзади. Он развернулся – и на меня! Пришлось стукнуть его по шее. После чего он, не торопясь, гордо ушёл в озеро… Девчонки успели сфотографировать.

Виолончели

Первый раз я увидел виолончель в начале сентября 1952-г., когда мы с мамой вошли в музыкальную школу № 20 (напротив Бутырской тюрьмы). К тому времени я был уже принят. Надо было только определить инструмент, на котором я буду учиться играть. Неожиданно я увидел мальчика, лет 10-ти. Он нёс что-то большое, в чехол завёрнутое. Я спросил:

– Мама! Что это? – Она:

– Не знаю, сыночка. – Спросили у рядом стоящих. Они ответили, что эта штука называется «виолончель»:

– Хочу на виолончели! – А маме-то всё равно. Так и записались.

Первый свой инструмент я не помню (что-то деревянное, покрытое лаком). Виолончели менялись в соответствии с моим ростом. Брали мы их в музыкальной школе в аренду.

Последний мой инструмент в ДМШ был работы неизвестного мастера. С ним я поступал в музучилище. Он был почти чёрный. На нём, наверно долго не играли, и червь-древоточец проснулся. Постучишь кое-где – труха сыплется. Но, по сравнению с фабричными, звучал инструмент очень прилично. Мне нравилось (другие-то слышал мало).

Но – его пришлось сдать в ДМШ. На чём играть? Бабушка выручила. Она давно откладывала деньги от своей пенсии. А тут дала их родителям: «Мише на виолончель». 550 рублей – по тем временам деньги немалые. Так появился в моей жизни Гаспар Стрнад – тиролец. Бочковатый (с выпуклыми деками), очень симпатично звучащий.

Я, честно говоря, не знал его настоящий звук (сам-то играл, а со стороны не слышал). И, когда я должен был его продать, мы, студенты московской консерватории, пошли пробовать его звук в Большой Зал. Стоя во втором амфитеатре этого красивейшего зала («большая скрипка!») я слушал, как ребята, – Гриша Буяновер, Серёжка Стодольник, Серёжа Устименко, – играют на моём тирольце… Жалко стало до слёз продавать чудесную виолончель. Но выхода не было. Надо!..

Это было через 7 лет… А пока играл я на «тирольце» – горя не знал. И менять не собирался.

В классе нашего Шефа ребята играли на разных, в основном хороших, инструментах. В конце второго курса, в классном «предбаннике» (маленьком коридорчике) слушал я, как Вика М. играет на уроке концерт Мясковского… Так мне стало обидно за музыку, которую (на мой взгляд) совершенно изуродовала она своим манерным стилем (вычурный излом, фразы рвались на куски). Упросил я Шефа дать мне для самостоятельной летней работы этот концерт.

Летом я с виолончелью и с Мишкой К. жил месяц у него на даче. Потом, в августе, с ним и с его родителями на машине уехали в Анапу – в лагерь Большого театра «Спутник» (виолончели ехали с нами). Всё это время мы усиленно занимались. Не считая упражнений по бросанию лома, поедания клубники с грядки ртом, фотографирования на фоне огромных-штормовых волн на море, участия в шефском концерте для винодельческого совхоза «Россия»… А чудесные лунные ночи, штормовой ночной пляж, где мы вдвоём прятались в воде, пережидая, пока пройдёт пограничный наряд с собакой… Прекрасное время было!..

В октябре состоялся классный вечер в Концертном зале Института им. Гнесиных. Играли все ученики Шефа. Потом, за кулисами, мы стояли вокруг Шефа, и он сказал незабываемое:

– Самым большим успехом сегодняшнего концерта я считаю игру Миши Ганевского. – А через 15 минут он сказал моим родителям:

– Мише необходима хорошая виолончель…

– Будем искать!

Через случайных знакомых дошла весть о том, что продают хорошую виолончель известного французского мастера Вильома. Но – очередь! Мы вторые. А первый, оркестрант, решил сбить цену. И нарвался на твёрдый отпор. Вдова крупного архитектора, виолончелиста – любителя (он привёз виолончель с Кубы в 1935 году), навела справки о цене, и… ни шагу назад! Так первый, бывший «друг семьи», вылетел из очереди. Цена – 1000 рублей (!) Для нашей семьи огромные деньги…

Но… Отец только что закончил работу над своей первой серией плакатов (наглядное пособие для ПТУ). Гонорар – 1000 руб.! Оплата – через полгода…Что делать?!

Помог будущий тесть – Кудрявцев Илья Михайлович. Таня попросила его помочь мне, тогда ещё малознакомому юноше. Он обратился к своему приятелю, Игорю Катарскому, человеку одинокому, но состоятельному. И тот дал в долг на полгода эту сумму.

Пригласили мы Пузанова Владимира Николаевича, педагога-контрабасиста из нашей ДМШ. (Он подрабатывал как мастер-реставратор). И он подтвердил авторство Вильома. К виолончели в придачу я получил сертификат знаменитого советского мастера Витачека и чудесный смычок работы одного из лучших мастеров – Лями!

Мощный звук, красота тембра, ровного по всему диапазону. Чего ещё желать? Инструмент на всю жизнь! С этим инструментом пришли и два больших виолончельных успеха в моей жизни.

«Не было счастья, так несчастье помогло» (Весна 64-го)

Палец я себе сломал на левой руке. Драка была принципиальной: за честь прекрасной дамы! Результат: на третьем курсе музучилища я остался на два месяца с одной правой. Шеф посоветовал поработать серьёзно.

В училищной библиотеке нашёл я старинную «Школу игры на виолончели». Там оказалось множество самых разных упражнений. И что самое интересное – разбирались технические трудности трёх знаменитых Концертов для виолончели с оркестром: Гайдна, Дворжака и Шумана. Каждый трудный момент раскладывался на простые элементы. И превращался в упражнения. После такой работы всё становилось легко! Эти три концерта, их исполнение, сыграли серьёзную роль в истории моего ученичества. И в училище, и в консерватории…

Но туда, – в консерваторию, – надо было ещё попасть! А я сам поставил под серьёзный удар возможность этого…

…Весна 64-го была щедрой на события. Шеф, как-то, затеял поехать с классом в Серебряный Бор. Пикник устроить. Запомнилось, как он, такой шикарно одетый, закурил «Мальборо» в сосновом лесу. И говорит:

– Чувствуете, какой дивный воздух! – А я подумал:

– Чего ж этот воздух сигаретным дымом портить?..

Не скажу – дух противоречия во мне сидел. Только ни пить, ни курить я не хотел. Курить противно было (видно, материнская затрещина после первого «общения» с куревом, – лет около девяти, – сработала). А пить?..

…Я вырос в переулках возле Бутырской тюрьмы. Разный там народ жил. До шестого класса я отличником был. Посылали меня помогать уроки делать к двоечникам. Нравился мне в классе один паренёк – Вовка Климанов. Учился он слабо.

Пришёл я к нему домой…Сидим с ним за столом – задачки решаем. А на единственной кровати мать его, пьяная до бесчувствия, лежит. Рядом, на полу, такой же бесчувственный отец… (Я позже шёл по Новослободской улице и увидел этого папашу, лежащего мертвецки пьяным на проезжей части. Носом в канализационную решётку…) Это он так бил Вовку, что тот всё время в синяках ходил…

…Вот я и решил:

– Не хочу отвечать за поступки той скотины, в которую превращает человека вино! –

А поступил в училище – начались гулянки. Затаскивали меня на какие-то праздники, вечеринки. Редко, но метко. Шеф приезжал – собирались у кого-нибудь, отмечали дни рождений и т. п. Он – сорокалетний. И мы… Лет по шестнадцать – девятнадцать. Пить молодёжь не умела. 15 – 20 минут разговора, а потом начиналось… Типа: «Ты меня уважаешь?» Я не пил. И никакой радости в таком обществе не испытывал…

…Подходит ко мне Миша М.:

– Шеф послал меня с тобой поговорить. Ты себя неправильно ведёшь. Мы все пьём, а ты – как «белая ворона». И всем неприятно… – Я ему:

– Давай так. Ты сейчас мне рассказываешь, что хорошего в питие. Убедишь – я тогда буду пить наравне со всеми. – Он:

– Ну вот, понимаешь, это так здорово! Ощущение полёта, интересные беседы… – Я:

– Какие беседы?! Да вас через двадцать минут по очереди в ванную оттаскивают. А уж разговоры: я тебя уважаю, ты меня… – Понял Миша М. и отвалил…

А на том пикнике в Серебряном бору я в пьянке не участвовал. Фотоаппарат, как всегда, был при мне (я с детства фотографией увлекался). И «нащёлкал» я там много всего. Потом проявил, отпечатал и в класс принёс. А там сцены на травке. С Шефом в обнимку. Ну, думаю, кто захочет – разберут…

…Через несколько дней подходит ко мне в коридоре Шеф и говорит:

– Миша, продай мне плёнку… – Продать? Ему?! За деньги?!! Я буркнул что-то вроде «Нет». Больше он на эту тему со мной не разговаривал.

Я оставался при своём мнении. И, как-то, кому-то сказал, что мне не нравится, как NN наших девочек «совращает» (кажется, так). Имел в виду питие, поцелуйчики и т. д…

А Шефу-то и доложили… Буча поднялась страшная!

Устроили надо мной суд показательный.

В каком-то классе собрались все действующие и недействующие ученики Шефа. NN тоже. И меня тянут к ответу. Я у рояля… Наверное, я волновался. Поддержала меня только моя Таня. Она после операции аппендицита долго не появлялась. Не была в курсе событий… А тут на меня налетают… А я нравственные ценности защищаю. Это и её ценности тоже….А мне:

– Как ты мог?! На кого!? На NN, значит и на Шефа?!

Требовали покаяться и признать… Но я категорически стоял на своём. С тем и разошлись…

В коридоре один из «бывших» сказал мне, что после ТАКОГО – надо из класса уходить…

А я не желал – и всё тут! Третий курс закончился. Оставался дипломный год. Я хотел в консерваторию поступать. Большинство из выпускников Шефа – поступали. Уйду – о поступлении нечего и мечтать…

Вот выгнать меня из класса в тогдашней ситуации было невозможно. Только что на общем комсомольском собрании выбрали меня первым заместителем секретаря комитета училищного. Отец помог. Сказал:

– Что вы там разговоры разговариваете. Дело делать надо. К примеру, в ПТУ моём устроили бы культурный «ликбез» – концерты с объяснениями, что ли!..

На собрании коммунисты задали комсомолу «разгон» скандальный. Мол, опять танцы-обжиманцы, выпивки с поцелуйчиками. Ничего хорошего не делаете!.. Вот кто что-нибудь дельное предложит?..

И наступил мой «звёздный час». Вышел я и всё сказал…

В результате весь прежний комитет «сковырнули». Меня «толкнули» сначала в состав нового. И тут же выбрали первым замсекретаря… К тому же директриса (педагог вокала) очень любила Зою Григорьевну Соловьёву-К., которая в 40 – 50-е годы, обладая замечательным голосом, была ведущей солисткой музтеатра им. Станиславского и Немировича-Данченко. А теперь работала в нашем училище. Это её чувство перешло на Таню (дочь З.Г.). И на меня отчасти…

Шеф – партийный деятель. Секретарь парткома Мос. Гос. Филармонии! Он знал, что ему грозит, если он меня «тронет», а я отвечу (с плёнкой-то!)..

…Понял я это много позже. Лет двадцать спустя. Умудрённый хитросплетениями взрослой жизни…

Ну, что же! Зато, после того неудавшегося «аутодафе», я получил от него за весь дипломный год только один урок! «Ни да, ни нет» – что мне играть для поступления в консерваторию (в письме классу из Нью-Йорка) мне не смогли помочь. Быть может… История, к сожалению, не знает сослагательного наклонения…

Год 64-й

В тот год Шеф гастролировал без остановки. Дал задание на лето. Предупредил, что приедет только на два дня в сентябре. Один день для проверки сделанного самостоятельно и на следующий день – зачёт (типа полугодового экзамена). Он был тогда зав. кафедрой виолончелистов, и все педагоги кафедры (7 человек) ждали его приезда, чтобы выставить своим ученикам полугодовые оценки.