Путевые заметки странника по мирам. Про пряности, снег и трели ветра

Я поднимался все выше по улице и тешил в глубине души надежду посмотреть и сам замок, чья башня пикой пронзала небеса. Я здраво рассудил, что если идти все время вперед, вверх, не упуская его из виду, то рано или поздно до него доберусь.

К вечеру я устал, а замок не стал ни на йоту ближе. Город оказался куда больше, чем представлялся снизу, и это утомляло. Я видел, как прохожие постепенно разбредаются по домам, а в окнах зажигается теплый свет. Наверное, стоило найти какую-то гостиницу.

Я остановил бредущего вразвалочку мужичка и вежливо поинтересовался:

– Скажи, милый человек, а далеко ли еще до замка? Я надеялся дойти до сумерек, но…

Меня прервал грубый хохот. Мужичок аж за живот схватился и прыснул. Я сконфуженно нахмурился.

– До замка, говоришь?! – он никак не мог сдержать хохот, из его глаз катились слезы, а лицо раскраснелось, став похожим на помидор. – Ну, ты юморист!

– А что не так? – я досадливо пожал плечами.

– Ой, до замка… – он старался сдержать порывы смеха и даже утер слезы. – Ну, ты даешь! Неместный, да? Хотя, теперь-то уже местный! Ты, это, пойдем вот сюда, а? Я тебе все расскажу, коли и вправду не знаешь, а сунулся сюды…

Он потащил меня в ближайший дом, где еще не горел свет. Я подумал, что это гостиница, но нет – обычный жилой домишко; дверь оказалась не заперта, и мы ступили в темное, пахнущее сыростью нутро. Мужчина зажег лампу, и я смог оценить скудное убранство помещения: мебели здесь было негусто, что не прибавляло комнате пространства, а в дальней стене обнаружилась лесенка, уводящая наверх. Прямо напротив двери стоял тяжелый дубовый стол в окружении парочки стульев, а чуть поодаль от него – две кровати.

– Спасибо за гостеприимство, – буркнул я, все еще обиженный.

Мужик опять чуть не расхохотался – сдержался. Похлопал по одному из стульев, приглашая сесть. Я сел, а он поставил на стол две деревянные кружки. Покопался в шкафу и довольно крякнул, обнаружив там бутылку и корзинку с сухими лепешками.

– О как, есть, чем поживиться! – он поставил провизию на стол, придвинул свой стул и заговорщически склонился ко мне. – Новенькие всегда всему удивляются! Ну, ты ешь давай, не всегда так везет, что в доме есть еда. А то пришлось бы лапу сосать.

– Так это не твой дом? – уточнил я с подозрением.

– Не мой? – мужчина ухнул. – Сегодня – мой. Ты ешь, ешь. У нас тут как заведено: где ночь застала, там ее и проводишь. Редко кому удается вернуться дважды в один дом…

– Как это так?! – у меня аж лепешка из рук выпала.

– Ну так, ты вообще в курсе, куда пришел?! – он отхлебнул из кружки и выдохнул. – Уиллсербар – это тебе не просто город. Это величественная королевская игра. Всякий, кто сюда попал, пытается достичь замка. Я вот с рождения – туточки я и родился – пытаюсь.

– А в чем проблема-то?.. – уверенность меня подводила, а аппетит пропал. В душе зрело дурное предчувствие. – Замок же видно из любой точки города!

– Видно, ага, – хитро сощурился мой собеседник, – а ты попробуй дойди! Этот город – настоящий лабиринт! Здесь все заняты только тем, что на протяжении всей своей жизни идут к замку. Ночуют, где застала ночь. Встречают других людей, заводят семьи и идут уже вместе… Я это к чему: если ты сюда зашел, то автоматически принял правила игры и уже не сможешь отсюда выйти…

– Что за чушь! – я вскочил, опрокинув стул. – Мне это ни к чему! Я – странник, и я не собираюсь тут оставаться…

– Ты успокойся, дорогой, – мужчина поднял мой стул и примиряюще потянул меня за руку, вновь усаживая, – что ж в этом такого дурного? Знаешь, зачем мы все это делаем? Послушай, я расскажу тебе историю. Жил когда-то в своем замке король, но был он одинок и потому стало ему скучно. Не было у него ни семьи, ни друзей, только бесчисленные лакеи, а с ними разве поболтаешь? И не было вокруг замка ни города, ни поселения какого – токмо дикие степи…

Вот и придумал однажды король забаву: велел построить в подножии замка спиральный лабиринт и объявил по всем долам и весям: кто первым достигнет замка, получит неслыханную награду – царскую корону и десять мешков золота.

Мужчина мечтательно потер усы, закатив глаза – смаковал награду.

– И? – поторопил я.

– Ну, вот и, – он криво усмехнулся, – кому золото и царская корона-то не нужны? Желающие стали стекаться со всех земель, а вот до замка никто так и не смог добраться. Со временем лабиринт стал разрастаться, поток желающих не уменьшался; вновьприходящие ставили палатки и проводили в лабиринте дни, месяцы… строили дома, придумывали планы, женились и передавали свою миссию внукам. Вот так за два с лишним века лабиринт-игрушка и стал городом, который ты видишь сейчас.

– Погоди-ка… – я выставил вперед ладонь, пытаясь переварить услышанное. – Ты говоришь, прошло уже два века? Так вашего короля уже и в живых давно нет!

Мужчина посмотрел на меня с сочувствием и покачал головой – мол, ничего-то я не понимаю.

– А тебе откуда знать? С высокой башни ему-то все видно, – по лицу моего собеседника прокатилось неодобрение, смешанное с какой-то дикой, даже фанатичной влюбленностью, – пока кто-то первый дотуда не доберется, мы этого и не узнаем. Да и разве можем мы отказаться от нашей цели, от смысла нашей жизни?!

– И вас это устраивает – так жить?! – выкрикнул я, не выдержав.

– А как «так»? – голос его стал холодным, как зимняя стужа. – Нормально мы живем, как и все. У нас вон всего в достатке – земля-то плодородная. У нас ту и поля есть, и огороды, и скот всякий – куры там и коровы… А коли повезет и доберешься все же до замка – так озолотишься! Ну, помер король – пущай, а золото-то не гниет!

– М-да… – пробормотал я, не зная, что на это возразить.

Доели мы в полном молчании – мужчина был явно обижен моим невежеством, а я все раздумывал о его словах. Вот вроде и прав он был в чем-то, и все же… Когда мы легли, я продолжал думать о замке и о том, что отсюда нельзя выбраться. Меня как-то совсем не прельщало провести всю свою жизнь в погоне за жар-птицей!

Когда я проснулся, мужчины уже и след простыл – поди, пошел дальше к замку. Утром город казался еще более запутанным, сюрреалистичным; дома наслаивались на дома, а переулки путались в узлы. Башня все также светлела перстом над крышами, но при свете дня было видно, что ее усеивают трещины. Казалось, только виноград и не позволял ей рассыпаться. Да и был ли вообще когда-то тот король? У меня не было никакого желания это узнавать.

Я двинулся вниз в надежде найти выход, а люди шли мне навстречу, удивляясь, что со мной не так. Не буду расписывать, как долго я блуждал переулками Уиллсербара и как потерял всякую надежду выбраться, и как нашел-таки потом, спустя месяцы этого ада, проводника, который помог мне выйти.

Я уходил из города, не оборачиваясь, словно башня могла волшебными силами затянуть меня обратно.

Путешествие 7

. Ваку. Кладбище звезд

Бывал я и в северных землях. Там-то я и обменял у шаманки оленя-маруки на солнечную пряжу, добытую у осенней ведьмы. В Ваку много оленей – северяне держат целые стада карибу с шелковистой, серебристой шерстью.

В Ваку много снега – километры атласных, перламутровых полотнищ до самого горизонта, нетронутых ничьими ногами или лапами. Снег накрывает и леса, и горы, так что все превращается в монолитную белую пустошь, красиво сверкающую дробленым стеклом.

В Ваку небо такое синее, какого нигде больше не увидишь. Чистая, непорочная синь без примесей и облаков. Ее можно черпать и рисовать картины. В ней можно утонуть. Весь мир точно состоит из двух симметричных половин – белой и синей.

В Ваку я приплыл на корабле – да, там и море есть; застывший океан, который бороздят ледяные глыбы, а серая пена бьется с яростью о клыкастые, неприступные берега. Добираться до города было непросто, ведь чем ближе к суше, тем больше из воды торчало переломанных стволов кедров и елей, будто баррикад древней войны.

Пока мы плыли, за нами по небу следовало северное сияние, и его топтали лапами небесные медведи.

Здешние обитатели верили, что настоящий мир находится на небе, а мы внизу – лишь жалкое его подобие, неудавшаяся игрушка богов. Их боги – это звезды, с которым беседуют шаманы. Что за дремучий народ! Даже их город походил скорее на стоянку кочевников: вместо домов – юрты из тюленьих шкур, вместо машин – собаки…

Олень-маруки отдаленно похож на карибу, но более косматый и крупный; у него густая серая шерсть, три пары ветвистых, толстых как коренья рогов и один дополнительный короткий рожок на лбу. Вдоль его хребта идет ремень цвета кофейного осадка, на боках голубоватые пятна, а копыта – светлые и покрытые кожей. Маруки сильные и выносливые, а еще – очень надежные и греют получше примуса.

Я не был особо оригинальным, назвав своего маруки Мару.

Путешествовать верхом несравненно удобнее, и дальнейший путь я продолжил уже на Мару, но спустя несколько часов пути нас застала снежная буря. Снег неистово хлестал по лицу, будто красавица, дающая пощечины неверному мужу, и умудрялся зло покусывать тело, хотя я и завернулся во все, что только нашел, практически превратившись в капусту.

Маруки упрямо брел вперед, словно не замечая разбушевавшейся метели – он родился и вырос в таких условиях. В северных землях порою сложно отследить смену времени суток, если здесь вообще существовало разграничение дня и ночи. Синь неба оставалась неизменно синей, разве что из-за метели чуточку потеряла свою насыщенность, а белая монета, прилипшая к ней, была, вероятно, луной. За нами по пятам следовал шлейф авроры бореалис, а также медведи, которые то ли поджидали, когда мы ослабнем, чтобы полакомиться олениной, то ли и впрямь были звездами, спустившимися с неба и заблудившимися в этой снежной буре.

Их поджарые тела почти сливались со снегом; я мог определить их только по черным точкам глаз и тому, как мерцают снежинки на их косматых шкурах. Они шли за нами от самого городка, но в меня совсем не вселяло надежды то, что они до сих пор на нас не напали. Да, у меня был посох, мой помощник и оружие, но разве им защитишься от такой громадины? Наверное, им даже Мару был по зубам, разве что рога застряли бы в горле.

Из-за беспрерывно метущего снега мир вскоре совсем исчез, и я уже не знал, куда ведет меня Мару. Тело точно одеревенело, я перестал чувствовать пальцы рук и ног; пекущее лицо кусали злые снежинки – зубастые блохи севера. Я так сильно сжимал поводья, что перчатки к ним примерзли.

Я надеялся, что метель затормозит медведей, но, обернувшись, увидел в десятках метрах самого крупного из них – на его боках снег нарисовал узоры, похожие на звезды, а глаза были как две черные луны. Он мощно загребал лапами снег, разгоняясь и набираясь азарта, словно бьющий в грудь ветер его лишь раззадоривал. Его шерсть сияла, а из пасти при каждом прыжке вырывались клубы пара.

Звезда или нет – он нацелился на нас и был вполне себе материальным, чтобы перешибить одной лапой хребет карибу. И самое ужасное состояло в том, что он нас постепенно догонял – расстояние между нами сокращалось каждую минуту. Мару не уставал, но и медведь тоже, словно скорость и охота только придавали ему сил.

Я редко оглядывался – шарф и метель не позволяли лишний раз шевелиться – поэтому пропустил тот момент, когда медведь нас нагнал; все произошло слишком быстро, слишком внезапно… Наверное, именно это и спасло мне жизнь. Когда медведь с рычанием прыгнул, Мару дернулся, и я, теряя равновесие, на автомате взмахнул посохом.

По лицу брызнуло горячим и соленым; я увидел только, как наконечник посоха мягко вошел ему в грудь, прямо как в зефир. Медведь рокочуще ухнул и упал, а из его раны хлынуло что-то сияющее и белое.

Мару ударил воздух задними ногами, и я крепче вцепился рукой в его шею. Медведь с трудом поднялся на лапы, огромный, как белая гора; по его груди лился свет и падал каплями в снег – я видел это предельно четко, невзирая на повисшую между нами бахрому то затихающей, то вновь распаляющейся метели.

Медведь посмотрел на меня умными, совсем не медвежьими глазами, с рыком вздохнул и шатающейся походкой двинулся прочь. А мне отчего-то стало так больно, будто ранили именно меня. Он шел, а за ним на ледяной перине оставалась сияющая полоска серебра.

Я потянул Мару за поводья, заставляя развернуться, и тот недовольно затрубил. Я чувствовал, что совершил нечто запретное, почти кощунственное, и все внутри холодело, а грудь ныла, и я тер ее, растирая несуществующую рану.

Вскоре я потерял медведя из виду – сияюще-белого в сияющей белой метели. Снег немного успокоился и теперь падал спокойными крупными хлопьями. Щеки невыносимо пекли, а горло изнутри драли чьи-то когти. Мне не хватало кислорода, но вдохнуть глубоко я не мог, потому как воздух был раскаленным и режущим, как битое стекло.

Уши Мару дернулись, и я прислушался: откуда-то спереди раздалось приглушенное снегом рычание. Снегопад ослабевал… мир притих, точно набитый до краев ватой. Все вокруг было белым – и равнина, и небо, и даже воздух. Только сверкала вдали кривая полоса, точно по снежному телу земли зигзагом прошелся раскол.

Мару остановился на расстоянии от обрыва и наотрез отказался идти дальше. Над самой бездной, все дно которой было выстлано сверкающими обломками, точно битым радужным стеклом, застыла грузная фигура медведя. Из его груди сочилось сияние и капало прямо вниз, в океан такого же дробленого, неживого света.

А потом он упал – просто внезапно исчез, и я бросился к краю, но увидел лишь снег и сверкающие осколки, будто сами звезды приходили сюда умирать.

Стояла тишина, а небо было таким синим, что из глаз текли слезы. По небу, наверное, по-прежнему бродили медведи с сияющими шубами, охотясь за белоногими оленями. Там, наверху, у звезд были шкуры и даже имена, и они тоже умели умирать.

Путешествие 8. Теокхрана. Город ангелов

Я бывал в этом городе однажды – мы все когда-нибудь в него попадаем. Хотя нет, вру – не все. Попасть туда – все равно что попасть в город призраков или переплыть на лодке перевозчика в Последний город.

Наверное…

Наверное, нехорошо, когда в него попадают люди вроде меня. Наверное, нехорошо, что в него вообще попадают люди. Ведь это место не для смертных, понимаете? Оно для звезд, что сорвались с неба и разбились, разлетелись в кровоточащие осколки; для планет, что однажды взорвались и перестали существовать. Для тех птиц, что улетают в Иррий и уже никогда не возвращаются…

Но не для людей, нет, совсем не для людей. Людям там не место.

Люди слишком грузные, слишком… наделенные материей, а материя, как известно, имеет вес и, подчиняясь законам физики, этот вес неизменно тянет нас вниз, к земле.

Поэтому там – наверху – нам делать определенно нечего.

Вы ведь понимаете?..

Наверху могут находиться лишь те, кто лишен материальности и легок, как перо из крыла ангела. Кому не нужны ноги, чтобы ходить по облакам, и чье обличье состоит лишь из света, мысли и тепла.

Я расскажу вам о том, что видел там краем глаза, когда мы с Мару заблудились в звездной метели. Мы были на севере и за нами по пятам следовали полярные медведи, спустившиеся с неба. Тогда Мару и вывел нас на ту дорогу.

Это ведь одновременно и дар, и проклятие маруки – находиться наполовину в мире смертных, а наполовину – в мире вне мира. Маруки легко находят такие места, когда не знают, куда идти. Поэтому когда все тропы превратились в клубок белых змей, буран набросился на нас рычащим львом, а земля поменялась местами с небом – вот тогда-то Мару и вышел на эту дорогу.

Когда земля меняется местами с небом, ты не сразу это замечаешь, особенно, если находишься внутри бурана, и абсолютно все вокруг белое и раздробленное, а снежинки жалят осами в глаза. Ты начинаешь что-то подозревать только тогда, когда под копытами оленя хрустит уже не снег, а звезды, заиндевевшие в вечном холоде.

Ими была устлана вся дорога, точно покрошенной перламутровой поталью, и наступи я своими человеческими ногами на такие осколки, они бы прорезали мне и кожу, и мышцы. Ведь звезды – они тоже умеют защищаться, даже угасшие, даже мертвые…

Все было по-прежнему белым, но уже не таким; я даже не подозревал, что белый цвет может быть настолько многогранным. Пространство переливалось всеми его оттенками от полированной платины и речного жемчуга до нежного цвета оперения птенцов гарпии. Но виной тому был не снег – он бушевал только внизу, не здесь.

Знаете, это место расположено не над северными землями, в которых меня застала метель; оно растеклось кристаллической смолой над всем миром… нет, надо всеми мирами.

Оно было повсюду и одновременно не существовало в нашем мире материи.

Здесь не было ни холодно и ни жарко, ощущения притуплялись, и лишь вес собственного материального тела с каждым шагом становился все больше, тянул к земле, и если бы не маруки, я бы упал и разбился.

Наверное…

Я ведь по сути ничего не знал об этом месте, и я дал ему имя Теокхрана – город ангелов – только потому, что у всего на свете должно быть имя.

Я видел его лишь мельком и не имел права в него входить – да я бы и не смог. Их город распростерся над миром людей, как крышка на кастрюле, так что когда я впервые увидел нижний мир среди развидневшихся облаков, то чуть не свалился с оленя: интересно, кто из нас был вверх ногами – люди или мы с Мару?

Я видел города и веси далеко над моей головой, но мне не казалось, что я иду вверх ногами. Здесь действовали совсем иные законы, и поверхность была именно там, где ты по ней шагал.

Мы были выше неба, небо осталось внизу, а вокруг города раскинулось звездное варево, густой кисель из черники и чернил, сверкающего песка, прозрачных разводов розовой и голубой дымки; в нем тонули крупные холодные звезды, похожие на кристаллы, по которым перетекают разноцветные тени.

Город и сам состоял из кристаллов, сросшихся целыми друзами всех оттенков переливчатого белого и прозрачного голубого; он сиял, и при взгляде на него почему-то из глаз начинали течь слезы. Смотреть на него было больно и в то же время сладко, а грудь разрывало от дикого чувства – я готов был умереть от этой боли, лишь бы не переставать смотреть.

Я видел в этом городе ангелов – они были такими чудными, почти как люди. Они ходили над миром по своим сверкающим улицам, читая газеты и обсуждая мирские дела. Их пальто были серыми, а крылья – слепяще-белыми и огромными, намного больше, чем я себе представлял, так что кончики маховых перьев волочились следом по плитке из горного хрусталя.

У этих ангелов были чистые, не омраченные грязью нижнего мира лица – таких светлых лиц я еще никогда не видел. Это были лица, с которых стерли все эмоции; белые и нежные, словно цветы едва распустившейся лилии, и похожие одно на другое, как маски. Кудри ангелов вились золотыми и вороными каскадами, и они почему-то старательно прятали макушки под вязаными шапками.

Наверное, их город был самым прекрасным из всех, что мне доводилось видеть… город света и чистоты. Город белого. Город над городами.

Наверное…

Только ангелы отчего-то не показались мне счастливыми. Они тосковали – тосковали лишь об одном в своем идеальном городе: что над ними уже нет неба, что небо досталось только людям, копошащимся внизу, как навозные жуки. Что люди могут посмотреть наверх и взлететь, а они могли только предаться греху и упасть. Они падали в небо и разбивались теплым дождем о серые улицы наших городов.

Я видел это своими глазами… как ангелы становятся на краю облака, раскинув руки и закрыв глаза, безмолвно плача… а затем падают, и ветер ледяного космоса рвет их алебастровые крылья, и пух разлетается, зажигается мелкими звездами, а тела становятся тонкими и лучистыми – людям не дано узреть ангела, упавшего и разбившегося о твердь мира смертных у них под ногами.

Это был город света и извечного добра… только я так и не разгадал: почему ангелы прыгали с облаков на верную смерть?

Путешествие 9

. Шишшарн. Драконий город

Передо мной раскрывался, подобно книге, густой и мрачный иссиня-черный лес. Коренастые гиганты-дубы, ясени и ольхи плотно льнули друг к другу; их прочная кора напоминала окаменевшую слоновью кожу, а стволы – слоновьи ноги. Стоило приложить к ним ладонь, и первое, что ты чувствовал, была шершавая упругость, а второе – тепло и едва ощутимые толчки, биение их жизни.

Между черными стволами свивалась змеиными кольцами синь, а под ногами шуршала трава, но почва была сырой и глотала подошвы. Ветвистые кроны, точно шапки исполинских грибов, были такими густыми, что застилали почти все небо.

Я даже не догадывался, что впереди меня ожидает город, ведь откуда взяться городу посреди леса? Да еще и такого непролазного!

Хотя, назвав его «городом», я явно поторопился. Подобных ему мне еще не доводилось видеть. Откуда-то спереди пробивалось свечение, и лес начал светлеть: сперва глубинная синь выцвела до оттенка грозового неба, затем – стала лазурной, как горное озерце, а после в лазурь добавились теплые солнечные нотки, краски смешались, а воздух стал бледно-желтым, как разлитый желток.

Свечение, точно рой живых светлячков, парило вокруг меня; крохотные, верткие, они вспыхивали и тут же гасли. Мне ничего не оставалось, кроме как идти им навстречу, к источнику света. Вскоре стало настолько светло, что я мог рассмотреть каждую травинку под ногами и похожие на изгибы свившихся змей узоры на коре.

Спустя несколько минут свет стал настолько слепящим, что я зажмурился. Меня будто облили ушатом меда! Я вынужден был остановиться и теперь, прикрыв ладонью глаза, пытался хоть что-то рассмотреть, но тщетно. Тогда, вздохнув, я потянул за собой Мару и несмело вступил в разлитое всюду теплое золото, ощущая, как по ногам взбирается жар.

Хотя нет, это было даже приятно. Свечение схлынуло с плеч упавшей мантией, и я наконец-то прозрел. Казалось бы, вокруг ничего не изменилось: все те же вековые деревья тянулись кверху и срастались кронами, образуя живой купол из гибких, змеящихся ветвей и крохотных сучков, листьев и лиан, между которыми скапливался ночной мрак.

А между деревьями петляли мощеные улочки, уводящие то к одному, то к другому стволу, в которых виднелись окошки и двери. При этом в городе не были видно ни единой живой души, и стояла такая тишь, что каждый шаг отдавался оглушительным хрустом.

Светало. Я шел всю ночь и так устал, что было уже не до осторожности. Осмелев, я спустился по утоптанной лесенке на одну из улочек и, прокашлявшись, позвал:

–Ау-у?.. Есть тут кто живой?

Но ответом мне послужил лишь монотонный шорох листьев.

Невзирая на ночь, в городе было удивительно светло, словно дороги были вымощены огромной чешуей, излучавшей свет. Мы неспешно прошлись по ближайшей улочке, и копыта Мару, покрытые прочной кожей, мягко постукивали по плитке.

Подойдя к одной из дверей, я постучался, и дверь сама собой отворилась – она была незаперта. Внутри царили приятная темнота и тишина. Поэтому я привязал Мару к жерди заборчика, мысленно извинился перед хозяином дома, где бы он ни был, и вошел.

Темнота была теплой, даже жаркой, а спертый воздух пах чем-то сладким. Из-за проникающего через окно света все выглядело красновато-коричневым и очень уютным. Не могу сказать, что здесь было просторно, скорее помещение напоминало лавку кожевника: лишенную углов комнату занимали деревянный стол, вырезанный прямо из пола, и лавка, накрытая пледом. На стенах были развешаны шкуры лисиц и енотов, а вдоль потолка свисали переливчатой лентой змеиные выползки.

Что ж… я не чувствовал никакой опасности, поэтому улегся на лавку и, накрывшись с головой колючим пледом, тут же уснул.

Проснулся я от бьющего в глаза яркого света – он падал из окна пронзительным квадратом прямо мне на лицо, и сколько бы я не накрывался, все было без толку. Заворчав, я выполз из своего теплого кокона и сел, сонно потирая глаза.

Оказывается, я проспал весь день, и снаружи уже коптился закат. Когда я вышел из дома-дерева, мне показалось, что город и впрямь горит: золото лилось отовсюду, пламенели стволы гигантских дубов, сияла плитка. Золото сыпалось с ветвей, точно закат крошился драконьей чешуей прямо с неба, минуя плетеный купол ветвей, и падал на мощеные дороги, дробился мерцающей рябью в лужах.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.