Путевые заметки странника по мирам. Про пряности, снег и трели ветра

Вокруг меня шуршали перья и трещали на разные голоса птицы. Они сидели бесчисленной армией на окнах, крышах, заборах и столбах, колодцах и ветках деревьев, провожая меня зоркими взглядами, от которых в затылке зудело.

Я так и не встретил ни единого человека, хотя прошел весь город от начала до конца.

Я провел в птичьем городе пять дней, пользуясь оставленными людьми вещами и питаясь зелеными яблоками, сорванными в садах. Когда от яблок стало уже тошнить, я ел зерна и клевал сырой овес… Щебечущая многоголосица вскоре слилась в привычный шум, который не замечаешь, а присутствие птиц перестало напрягать. Их перья были мягкими, как перина, и они рассказывали удивительные истории…

А когда я вспомнил, что я человек и что слишком здесь задержался – кто его знает, сколько на тот момент прошло времени! – стал расспрашивать птиц, как мне отсюда вернуться на землю.

«Странная ты птица! – стрекотала иволга, сев мне на плечо. – Когда нам нужно вернуться, мы просто подходим к краю и улетаем!»

– Но у меня же нет крыльев… – пробормотал я, заглядывая вниз – но увидел только ледяную синь, далеко-далеко внизу устланную лебяжьим пухом облаков.

«Все птицы могут летать! – возразил козодой, не сводя с меня своих пугающих немигающих глаз. – Раскрой крылья и прыгай!»

«Прыгай! Прыгай!» – поддакивали ему воробьи, семеня вокруг меня.

Чьи-то большие крылья и клювы потянули меня за руки, а когтистые ноги стали толкать в спину, и тут-то меня будто ледяной водой облили. Я отпрыгнул от обрыва, брыкаясь и отмахиваясь, и птицы с трескотом и писком разлетелись, роняя перья. Сердце колотилось как сумасшедшее. А я, видимо, и сам уже сошел с ума, раз разговаривал с птицами и на полном серьезе собирался улетать! Нет уж, я не птица!

Во рту еще ощущался приторный привкус сырого овса, а одежда была заляпана гуано и пухом. Я рванул через город, закрыв руками уши, чтобы не слышать оглушительного щебета и карканья, и не глядя по сторонам. Как раньше город пытался меня поглотить, так теперь так же отторгал. Нечего здесь делать тому, кто не смог стать птицей – вот что он мне говорил!

Не стану расписывать, как я спускался вниз на спине гарпии, потому что тогда все еще плохо понимал, что происходит. Воспоминания о том полете смазались, оставив в памяти лишь вкус ледяного неба, почему-то напоминающий кокосовое мороженое, и свист ветра в ушах.

Не помню даже, куда меня доставила гарпия и что я ей тогда говорил. А вот как припал к земле, обнимая ее – очень хорошо помню.

С тех пор я особенно ценю то, что я человек. И не очень-то доверяю птицам.

Путешествие 4. Уга. Та, что следует по пятам

Я не раз попадал в этот город, хотя каждый раз он казался новым. Город принимал разные обличья, носил маски и представлялся разными именами, но я всегда его узнавал – по съежившемуся, затаившемуся в подворотнях, наблюдающему из каждого угла ледяному мраку. Мрак смотрел мне вслед огромными, как две луны, глазами, хищно скалился и дышал в затылок леденящим морозом.

Я узнаю его, как бы он не пытался меня обмануть. У этого города сто названий, сто личин: Бьёрк, Виттави, Шанхала, Айсборг… но я называл его просто городом января.

Совру, если скажу, что не люблю зиму. Я бывал в разных частях разных миров и видел столько разных зим! Белых и синих, теплых и холодных, спокойных и бурных…

В этом городе зима наблюдала за каждым твоим шагом, не желая выпускать из своих цепких когтей. Она преследовала слабых и пожирала их, как огромная хищная кошка крохотную мышку. Стоило только замешкаться, остановиться на миг, чтобы погреть руки дыханием – и Она уже обвивала лапами горло, впивалась когтями в кожу…

– Зима… – сказал он, выдыхая облачко теплого пара.

Ей это не понравилось – Она встопорщила шерсть черными тенями из углов между домами, зарычала вьюгой.

Я держал в руке керосиновый фонарик, дающий не то чтобы много света, но зато греющий озябшие пальцы. А Мару было хоть бы что: прочная шкура и мех защищали его от любого мороза. Он сонно покачнул головой, жуя свою жвачку.

– Как вы от Нее спасаетесь? – спросил я, бросая быстрый взгляд в тени – те притворялись неподвижными, словного никого там и не было.

– Топим пожарче камины и запасаемся одеялами, – усмехнулся он в усы.

«А если нет камина и одеял?!» – отчаянно хотелось мне спросить, но я лишь облизал кровящие губы.

Ноги утопали по щиколотку в сахарной пудре снега. Мы оставляли глубокие синие следы – у Мару они походили на две дольки мандарина, а у мужчина были широкими и круглыми. На моей шубе оседали снежинки – совсем не красивые, белые пожеванные комочки.

Я старался вести себя спокойно, но все равно постоянно крутил головой – и успевал заметить, как Она юркает за ближайший угол и даже оттуда, издеваясь, щурит глаза, которые превращались в два золотых месяца.

– Да не дергайся ты так, – заметив мою нервозность, посоветовал мужик, – Она тебя не тронет, пока у тебя есть лампа. Мы-то уже привыкли, чай не первый год так живем.

– Стараюсь, – честно ответил я. У меня зуб на зуб не попадал. Скорее бы нырнуть в тепло дома! А еще лучше – очутиться в другом, более прогретом городе! – Я бы сейчас не отказался от чашки горячего какао.

Ей это явно не понравилось – она зашипела, завывая за спиной вьюгой.

– Будет тебе какао, – усмехнулся он и вдруг размашисто полоснул темноту своим фонарем, расплескав скучившийся вокруг нас синий мрак, – а ну, брысь!

И вновь нас окружал лишь бледный пятак снега, да медленно оседали в свете фонаря снежинки – это было даже красиво. А снаружи этого ореола, будто мы были защищены неким магическим кругом, нетерпеливо переминалась Она – черная, огромная и голодная.

Наконец мы добрались до его дома. Во дворе я заметил сугробик, от которого шла цепь. Хозяин досадливо сплюнул и поддел снег ногой. Из белого выступил клочок рыжего меха, и я охнул – пожалуй, слишком громко.

– Уже пятый пес за два месяца. Собакам она не по зубам! У-у-у, тварюка, и никак от нее не избавишься!

Я осторожно обошел погребенного под снегом пса и зашел следом за мужчиной в дом. Мы поднялись по ступенькам, миновали вторую дверь, и наконец все озарилось желто-рыжим светом, а я ощутил, как на меня будто опускается тяжелой шубой тепло.

В камине весело потрескивали бревна, плюясь искрами на пол. На коврике свернулся клубком толстый черный кот. Правда, окон здесь не было – да и зачем они, когда в любой момент с улицы в дом может заглянуть Она, улыбаясь и щуря луны-глаза?

И все равно я прекрасно слышал, как Она завывает снаружи, скребется когтями по стенам, шуршит на крыше. И с ужасом думал о том, что рано или поздно мне придется выйти наружу, и тогда я столкнусь с Ней лицом к лицу.

– А перебраться куда-нибудь в теплые края не думали? – сипло поинтересовался я, когда он дал мне чашку какао. Напиток прогрел моментально, с одного глотка и до самых костей, даже ноги стали ватными.

– Куда? – он хрипло засмеялся, и я увидел, как на его бороде тает снег, а изо рта идет пар. – Она ж приклеилась, как банный лист – всюду следует. Везде Она, проклятая. А вот на востоке, говорят, зимы и вовсе нет – но я туда ни ногой! Там чудные все какие-то. И жару я не люблю… какая бы Она ни была, скотина, а привык уже к Ней. Главное – научиться с Ней бороться. А вот кто послабее… ну, зима всегда собирает свою жатву, сынок. Знаешь, утром перестанет так мести. Утром ты сможешь пройти спокойно, Она тебя не поймает.

– Ну, да… – неохотно согласился я. Единственная мысль, которая сейчас крутилась у меня в голове, была примерно такой: «На улицу – ни ногой, никогда в жизни!».

А утром, как он и говорил, в мире воцарились тишь да гладь. Солнце лизало похожий на зефир снежный покров, и никаких тебе жутких теней или глаз-лун. Морозец кусал кожу – но так, по обязательству. Она затаилась до ночи, но не ушла – нет. Я знал это. Она все еще была здесь – наблюдала, выжидала, нашептывала колыбельные. Незаметная, огромная и вечно голодная. Она хищно щурилась и ждала, когда ты приляжешь на перину снега, чтобы вздремнуть…

Путешествие 5. Город-Между. Монеты и бумажные кораблики

Обычно, в какие бы города я не попадал, я встречался там с людьми… с живыми людьми, конечно; с разным цветом кожи и мировоззрением, а иногда даже с не совсем людьми…

Но естественно – с живыми, из плоти и крови, как же иначе?

Я даже не представлял, что бывают города, подобные этому… Мне всегда казалось, что я попаду в такой город в последнем своем путешествии, когда заплачу лодочнику две золотые монеты, и он переправит меня на тот берег…

Сразу за поворотом дорога сделала резкий вираж, открыв глазам головокружительный обрыв. Теперь идти приходилось, цепляясь за редкие сухие травинки, а под ногами шипела змеями осыпь. По правую руку скалилась серыми скалами бездна, а внизу не было ничего, кроме тумана и противной мороси.

От сырости кожа зудела, а белые камешки были такими скользкими, что я передвигался медленно, как черепаха. Каменные пласты наслаивались один на другой, как неаккуратные коржи в пироге, образуя стену, из которой торчали курчавый жесткий мох и ягель. Поросль царапала ладони, но мне приходилось за нее хвататься, чтобы удержать равновесие. Я уже вдоволь наглотался дождевых капель и напился ароматами мокрой земли. Все, чего мне сейчас хотелось, это поскорее нырнуть в какое-нибудь сухое тепло.

Передвигаться по такой «дороге» было самоубийственно, и вот вам, буквально в паре метров от меня сверху вниз проскакал бодрыми прыжками белоснежный архар. Он уже исчез в тумане, а я еще долго слышал цоканье его копыт в ватной тишине.

Я уже успел сто раз пожалеть, что выбрал именно эту дорогу, но поворачивать назад не имело смысла. Я надеялся исключительно на то, что как можно скорее выберусь из чрева этих неприветливых гор, ведь любая дорога куда-то да приводит, верно? И по ней, пускай и нечасто, все же ходили люди, а не только горные козлы.

Наконец за очередным поворотом дорога сделала резкий крен наверх, и я, приободрившись, ускорился. Помогая себе руками, цепляясь за выступы и пучки трав, я неумело взбирался по камням, уже чувствуя, что почти достиг вершины.

И я не ошибся. Опасный подъем закончился, и теперь передо мной лежало ровное широкое плато. Здесь было еще более зябко и ветрено – на такой-то высоте! – а все внизу исчезало в разбавленном молоке тумана. Изредка над головой посвистывал разбуженный ветер да неприветливо хохлились темные мокрые ели.

На плато туман немного развиднялся, таял под ногами, но открывающийся глазам пейзаж был насупленным и заплаканным. Дороги как таковой дальше не было; она терялась в редкой траве, так что я пошел наугад, просто вперед. Вскоре я увидел и указатель, если его можно было так назвать: прямо на моем пути возник округлый, ноздреватый валун, весь в зеленых пятнах мха и черных подтеках, на котором кто-то накарябал стрелку.

Ни один человек в здравом уме не пошел бы в том направлении, но я был странником и не был знаком со здравым смыслом. Для меня стрелка означала, что здесь есть люди, которые хотели таким образом подать другим знак, вот и все.

И я двинулся дальше. Лес медленно полз по обе стороны от меня черными полосами стволов, устремляющихся ввысь, между которыми клубилась серая марь. Туман снова стал сгущаться, а под ногами громко чавкала жидкая грязь.

На ветках стали попадаться обрывки некогда белых лент, таких истрепанных, словно ветер и дождь рвали их уже на протяжении многих лет. Они колыхались, подобно маленьким белым призракам. Тишину нарушал лишь редкий стук капель да чавканье моих шагов.

Когда мои силы были уже почти на исходе, из тумана впереди стали прорисовываться очертания ворот, вернее, того, что от них осталось. Высокие темные колья точно уходили в никуда, а ограждение пожирал туман. Здесь так и веяло запредельной жутью. Не лучшая идея заходить внутрь, правда же?..

– Кто тут? – прохрипело в тумане.

Я аж подскочил, а сердце, кажется, упало в желудок. Я крутанулся на каблуках, готовый сорваться с места и бежать, что есть мочи, подгоняемый адреналином. Чуть левее ворот, прижавшись к частоколу, стоялая сгорбленная темная фигура в истрепанном балахоне, закрывающем лицо. Призрак… ей-Богу, призрак!

По жилам разливался парализующий холодок, а душа трепетала уже где-то в районе пяток. Я почувствовал, как по спине покатились капли ледяного пота.

– Почудилось? – фигура тяжко, устало вздохнула. – Давно здесь никого не было, откуда и взяться живому человеку…

Его сбивчивую речь прервал рвущий грудь кашель. Нет, это явно был не призрак… Пересилив страх, я сделал несколько шагов и остановился, все же не рискуя подойти ближе. Туман мешал детально рассмотреть незнакомца в балахоне, но я почти с облегчением понял, что это все-таки человек.

На выпавшем из частокола бревне сидела сухонькая старушка с пористой, как губка, кожей. На выбившихся из-под капюшона седых волосах блестели капли, а большой, похожий на клюв нос покрывали бородавки и серые волосинки.

– День добрый, – поздоровался я нерешительным шепотом, – а что Вы тут… почему Вы здесь сидите?

– Ох, – старушка встрепенулась, подняла голову на мой голос, и у меня вновь волосы стали дыбом: глаза у нее были белыми, как шляпки поганок; она невидяще посмотрела сквозь меня и переспросила: – Таки не почудилось? Живой человек?

– Живой-живой, – подтвердил я, делая еще несколько шагов ближе, – а Вы?..

Вопрос так и остался незаданным. Я даже не знаю, о чем именно хотел ее спросить, но старушка первой развеяла все мои опасения.

– И я пока что… живая вот, – она не говорила, скорее скрипела, как не смазанное колесо в телеге, – не берет меня смерть, не нравлюсь я ей. А вот сына моего… и женку его, и мужа моего… всех забрала. И внучу малую… только вот я, старая да слепая, не смогла ее схоронить как следует. Нет душе ее покоя…

Она всхлипнула, и нутро мое сжалась в комок от боли. Я не спешил отвечать, словно чувствуя, как важно дать ей высказаться.

– Тепереча и бродит она тут среди прочих, – горестно добавила старушка, утирая слезы с невидящих глаз, – хотела ей помочь, выкуп-то смерти заплатить, а не могу, нет мочи больше в членах…

– Бродит тут? – эхом повторил я и оглянулся на ворота. – А что это за место?

– Это? Так кличут его у нас городом призраков. Оселяются в нем те, кто от смерти не откупился, застрял на земле среди праха. Коли приносят им мзду – откупаются души и уходят. Вот…

Она запустила изрытую червями-венами руку под балахон, выудила оттуда сверток и протянула мне. Я осторожно принял его, откинул тряпицу и увидел две старые, неизвестно из каких закромов вынутые монетки, позеленевшие от окиси и времени.

– Ты тоже кого-то выкупить идешь? – в ее голосе послышалась надежда; оживившись, она вцепилась мне в запястье и прошептала, чуть не плача. – Сынок… найди и мою внученьку, передай ей выкуп. У ней-то волосы – такие золотые, как кукурузные усики, глаза синие, как небо повесне, а над губой верхней – две родинки…

Я не знал, что и сказать. Нужно было признаться, что я не собираюсь соваться к мертвым и не хочу идти в такое жуткое место, а не мог и все тут! Сердце сжималось да кровью обливалось. А уж когда вновь посмотрел на эти две старые монеты, аж больно стало глазам и всему естеству.

И кто-то изнутри моего тела ответил вместо меня:

– Конечно, бабушка, я ее найду и передам ей откуп. Ты не переживай.

Старушка вся затрепетала, сжала мои кисти и прижала к сухим губам. По ее щекам катились слезы. Я почти не чувствовал ее дыхания на коже, только прикосновение похожих на узловатые веточки пальцев…

– Спасибо, сынок, спасибо! Наконец-то она с родителями встретится… – плакала старушка.

Я пожал ее пальцы на прощанье и неуверенной походкой двинулся к воротам. Уже входя в них оглянулся – старушка сидела все на том же месте, тревожно вслушиваясь в мои шаги: не ушел ли? Поди и монетки-то последние были. А мне они жгли бок сквозь карман, так что уже не свернешь, не отступишь – прожгут до самых костей, до души.

Город призраков, говорите? Нет уж, не верю я в призраков… или раньше не верил. Стариковские предрассудки? Но монетки были настоящие, и я должен был исполнить обещание.

Я точно шел по колено сквозь прохладное мутное озеро, и туман карабкался мне под куртку и штанины. Разве это был город? Дома я увидел далеко не сразу, да и до последнего не верил, что они здесь вообще есть. Поэтому я и не понял, что иду по улице, к тому же, не один. И как только осознание этого пришло, я задрожал всем телом, но мужественно сцепил зубы и постарался ничем не выдать волнения.

Дома были бледными, сероватыми и почти прозрачными, как дым, которому придали форму, хотя их крыши покрывала черепица, а в темных окнах висели занавески. Они нависали над тротуарами зловещими тенями. Круглые плафоны фонарей покрывал толстый слой пыли, словно они не светили уже тысячу лет. В дымчатом небе не было видно ни луны, ни солнца, а под ногами вился шавкой туман.

Мимо, чуть не врезавшись в мои ноги, на кривых лапах проковыляла собака – такая же бледная, нечеткая, нематериальная. Похоже, она меня даже не заметила и продолжила бессмысленно брести, низко опустив морду. Не только она, все здешние обитатели двигались, точно на автомате, склонив головы и сгорбившись.

Здесь было много людей… вернее, их отголосков; воспоминаний того, кем они были при жизни. Они превратились в серых блеклых призраков, сквозь тела которых проглядывала улица. Собаки и кошки, даже птицы – не только люди; дома, вещи и машины – здесь можно было встретить призраков всего, о чем живые позабыли и чему не дали уйти.

Поначалу мне было так жутко, что ноги отказывались идти, а в груди все заледенело, но когда я понял, что никто на меня не смотрит, паника отступила. Мертвым не было дела до живых – чему тут удивляться? Как и живым не было дело до мертвых, что попали в этот страшный пустой город.

И я принялся искать девочку с синими, как небо, глазами. Я ходил по улицам, заглядывая в лица прохожих, и каждый раз содрогался: их лица были плоскими, какими-то ненастоящими, лишенными эмоций и осмысленности, а вместо глаз зияли темные провалы.

Людей в городе оказалось так много, что в какой-то момент меня сковал ужас. Найти среди них одну-единственную девочку было все равно, что искать иголку в стоге сена! Я не знал, сколько времени здесь провел, блуждая среди призраков; возможно, снаружи прошла уже целая вечность. Улицы кишели толпами мертвых людей, на проводах безмолвно сидели призрачные воробьи, а около бордюров качали ветками прозрачные тополя…

И девочек среди них тоже было много. Очень много. Я уже совсем выбился из сил, когда в каше серых тел вдруг блеснуло золото, и я споткнулся, замер на месте, как гончая, учуявшая добычу. «Она!» – пронеслось в мыслях. И я рванул туда, по инерции лавируя между призраками, стараясь не задеть никого плечом, перепрыгивая нематериальные бордюры и парапеты.

Девочка стояла ко мне спиной. Я на подлете попытался схватить ее за плечо, но моя рука прошла насквозь, и я ощутил лишь леденящий мороз в пальцах, словно зачерпнул воды из осенней лужи.

Девочка заторможено обернулась и посмотрела на меня пустыми черными глазницами. Я тоже долго в нее вглядывался, силясь разглядеть золотые кудри с бантами, синие глаза и родинки над верхней губой, но увидел только пыльные, как тлен, волосы, серую кожу и дыры на месте глаз. Она вся была плоской, истершейся, как тряпичная куколка, из которой вытащили набивку.

Однако родинки – они были, ровно две над зашитыми грубыми стежками губами.

– Ты… – я впервые произнес что-то в этом городе, и ветхая тишина треснула, облетая хлопьями, – тебе тут бабушка передала…

И протянул ей монетки. Она посмотрела – если это слово применимо к пустым глазницам – на меня, прижимая к груди такую же призрачную, потрепанную игрушку. Она смотрела так долго, что у меня засвербело в затылке, и я подавил желание сбежать. Призраки стали скапливаться вокруг нас, и некоторые, самые любопытные, склонились ближе, почти касаясь своими нематериальными телами моих лица и рук.

– Возьми, – повторил я умоляющим шепотом.

Девочка опустила лицо и медленно забрала у меня монетки. Поднесла их поближе, словно рассматривая, а затем приложила их к черным провалам глазниц. Я не знал, выдыхать мне с облегчением или ужасаться дальше. Когда девочка вновь подняла лицо, на меня смотрели уже не черные провалы, а две старые, окислившиеся монетки.

– Теперь ты можешь уйти, – прошептал я ей.

Она кивнула – неловко, как марионетка, и указала бледным пальчиком куда-то за мою спину. Чего она хотела? Я, недоумевая, обернулся, а девочка пошла сквозь толпу призраков. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ней. Зачем? Не знаю. Я словно сделал еще не все, что должен был.

Мы подошли к мосту, под которым пролитыми чернилами текла река – я впервые увидел здесь что-то, не лишенное красок и материи. Вода была настолько плотной и настоящей, что в нее хотелось запустить ладони, чтобы ощутить толчки ее течения, прохладу и влагу… В реке мерцали отраженные откуда-то извне, вне этого города, звезды.

– Чего ты хочешь?

Девочка вновь ткнула пальчиком в воду, все еще прижимая к груди игрушку. Монетки в ее глазницах вопрошающе блестели. Она попыталась открыть рот, чтобы что-то сказать, но нитки на губах не позволили ей этого сделать.

Так вот о чем речь! Я хлопнул себя по лбу. Чтобы переправиться на ту сторону, ей нужен был корабль! Но ведь у меня не было лодки, а сам я – не плотник. Я долго копался в карманах, а девочка терпеливо ждала, и в ее безмолвной неподвижности было нечто пугающее.

Наконец я нащупал свой блокнот и, вытащив его, вырвал листок. Вокруг нас снова собирались любопытные призраки, а возле ног вились кошки с ободранной шерстью. Я как умел сложил из бумаги кораблик – вышло криво, но плавать он, пожалуй, сможет.

– Держи, – сказал я девочке.

Та протянула к кораблику руку, но взять его не смогла. Тогда я спустился к самой реке и аккуратно опустил бумажное суденышко на воду. Девочка приблизилась к черной кромке боязливо, точно к кипящей смоле, а затем осторожно поставила на кораблик ногу, вторую, и вот уже вся забралась на палубу, уместившись на ней каким-то совершенно невозможным образом.

А дальше все произошло без моего вмешательства – река сама знала, что делать. Бумажный кораблик неспешно поплыл по волнам, и вода под ним расцвечивалась, наливалась чернильной синью, а небо становилось глубоким и звездчатым. Не прошло и пары минут, как кораблик превратился в крохотную точку света среди сотен таких же сияющих, отраженных звезд. Небо сливалось с рекой, и звезды были повсюду, а где-то среди них плыла на кораблике маленькая девочка…

Путешествие 6. Уиллсербар. Город-лабиринт

Я думал, что никогда уже не смогу выбраться из этого сумасшедшего, невозможного города. Я не знал, что входить в него нельзя, если хочешь еще когда-нибудь выйти наружу.

А ведь когда-то на этом месте не было ничего, кроме дикого пустыря и торчащего, как гвоздь на ровном месте, замка. Но знаете, так всегда вначале и бывает; города возникают из ничего и расползаются, как короста, поглощая клочок за клочком свободной земли.

И стукнуло же мне в голову зайти в распахнутые ворота… казалось ведь – такой гостеприимный город, где рады каждому и открыты все двери! Городок прямо манил прогуляться по его переплетающимся узким улочкам и полюбоваться открывающимися с высот видами!

Издали он напоминал белую морскую раковину, закручивающуюся к вершине, густо обросшую полипами и морскими зубами. И только подойдя ближе, туда, где лес уже отступал, стало очевидно, что это город – обвивающий, подобно змее, высокую башню.

Башня была его центром и его сердцем. Замотанная в боа из белых облаков, она пронзала небо острием и исчезала где-то за пределами видимости. Старый кирпич, местами уже крошащийся, оплетали плющ и виноград, а из десятка окошек-бойниц выглядывала разве что тьма – башня выглядела намного потрепаннее, чем городок у ее подножия, стихийный, похожий на соты, кипящий и полный жизни.

Дома вырастали прямо на других домах, липли и жались друг к другу, карабкались на крыши своих соседей, словно пытаясь догнать в росте башню. Город весь состоял из бесчисленного множества переулков и мосточков, разбегающихся подобно сети трещин на стекле. Никто из здесь живущих не знал, куда они все ведут. Можно было пойти наугад по какой-то улочке и никогда уже не вернуться обратно.

Бесполезно было рисовать карты или как-то помечать дорогу, потому что город, точно волшебный, все равно уводил тебя туда, куда было нужно ему.

Я зашел, окрыленный, и долго блуждал узкими переулками, улыбаясь беззаботным прохожим и впитывая в себя увиденное, чтобы затем описать в записках. Домиков было так много, что пробираться по некоторым улочкам приходилось бочком. На одном здании разрослась целая россыпь более мелких домишек, точно детишки-поганочки на родительском грибе.