Феноменальный П. Т. Гелиодор

Во-вторых, ему показалось, что их всех беспокоит лично его, П. Т., присутствие. Они стояли в дверях своих убогих покосившихся хижин, бросая на него растерянные взгляды, словно готовы были спрятаться при малейшей опасности, – напуганные, подозрительные и похожие больше на диких зверей, чем на людей.

– Мой брат, Майлус Гелиодор, умер, – объявил дядя Сайрус.

Перла перестала размешивать варево в котле, а по деревне пронёсся удивлённый и, кажется, встревоженный гул.

П. Т. не знал, что все эти люди были знакомы с его отцом. Что их связывало?

– И что теперь? – спросила Перла с видом человека, который, сталкиваясь с препятствиями, привык устранять их, а не терпеть.

– Нам придётся уходить? – спросила чернокожая старушка, выходя из хижины. У неё были длинные белые волосы до колен и выпученные глаза, как у мёртвой рыбы. Руки её заметно дрожали, но П. Т. догадался, что они дрожат не от волнения и не от страха из-за того, что им придётся уходить (хотя он всё ещё не понимал, какая связь между смертью отца и этим странным вопросом), а, видно, от какой-то поразившей её хвори.

– Это будет зависеть от моего племянника, П. Т. Гелиодора, – ответил дядя Сайрус, указывая на П. Т.

П. Т. смутился и выступил вперёд.

– Добрый день, – сказал он.

– Ну? – обратилась старушка прямо к нему. – Ты нас прогонишь?

– Мы не хотим уходить, – раздался чей-то голос.

– Что скажешь, мальчик? – Старушка смотрела на него недобрыми глазами, такими выпуклыми, что, казалось, они вот-вот могут выкатиться из глазниц. – Прогонишь нас? Как и все остальные?

П. Т. взглянул на дядю, не зная, что делать и что говорить дальше.

– Мы вернёмся через несколько дней и сообщим вам о своём решении, – заключил дядя Сайрус.

Карлица молча кивнула и снова принялась помешивать то, что булькало у неё в котле.

Дядя Сайрус ухватил П. Т. за руку и двинулся прочь.

Покидая деревню, они опять видели человека с белой, как луна, кожей, который следил за ними с того момента, как они ступили на болотную тропу.

Дядя Сайрус коснулся своей шляпы, прощаясь с ним. П. Т. ничего не сделал, просто смотрел на человека молча.

Он был совсем, совсем белый. И у него были красные глаза, как у кролика. Проследив за П. Т. И его дядей, он направился в деревню и скрылся в хижине.

– Кто это? – спросил П. Т.

– Ронни.

– Кто такой Ронни?

– Человек.

– Почему он такой белый?

– Господь сотворил его таким. У Него и спрашивай.

Они вернулись домой, когда солнце было в зените. Они весь день ничего не ели, только выпили воду из фляжки, которой на двоих едва хватило.

П. Т. жадно набросился на обед, не поднимая глаз и не произнеся ни слова.

Когда он доел, заговорила его мать. На этот раз она сказала столько слов, сколько не всегда накапливалось и за неделю. Дядя Сайрус не хотел говорить эти горькие слова по дороге, считая, что их должна произнести его невестка, Оливия.

– Ваш отец был очень щедрым и добрым человеком, – сказала она всем пятерым своим детям. – Люди, которых П. Т. видел сегодня на болоте, – бедные, бесприютные, несчастные существа. Городские жители отвергают их и оскорбляют, иногда называют монстрами. Майлус приютил их на небольшом клочке болота, который уже сто лет как принадлежит семье Гелиодоров. Земля эта ничего не стоит, даже своего названия – жалкой монетки в один никель. Но для этих людей она бесценна. Им она даёт свободу и мир. И для них Майлус был героем, самым великим человеком в округе. Теперь королём Никель-Айленда, как он всегда шутил, стал П. Т. Это болото принадлежит ему по праву как наследнику Майлуса Гелиодора. Ты, сынок, будешь решать судьбу этих людей: изгнать ли их или разрешить им остаться на этой земле. Решать тебе, но знай, что Никель-Айленд – их маленький мир, где им удаётся выжить. И что такова была воля твоего отца.

– Я хочу пойти на них посмотреть, – сказала Эрма, та из сестёр, которая всегда спорила.

– Нет, – ответила миссис Оливия.

Близняшки Вельма и Тельма рассмеялись.

П. Т. был сбит с толку.

Осознание, что он ничего не унаследовал, не получит дом, где уборных будет больше, чем окон, уступило место другим, новым, мыслям и чувствам. Дикарь-Одиночка Маллиган всё-таки был прав. Получается, П. Т. побил его за правду. Отчасти П. Т. и раньше догадывался, что так оно и есть. Зачем бы они жили в такой бедности, имея королевство, которое должно стоить целое состояние? Ответ напрашивался сам собой: нет у них ни королевства, ни состояния.

Но мать сказала то, что поразило и так богатое воображение П. Т.: люди Никель-Айленда считали его отца героем, самым важным человеком в округе Аспинок. Вот что означает быть королём. А если ты король, то у тебя и королевство есть.

Теперь он, П. Т., стал королём Никель-Айленда и будет править своими подданными, как прежде правил его отец, стараясь, чтобы они ни в чём не нуждались. И будет к ним щедр, добр и справедлив. Он вернётся и поговорит с ними, познакомится. И сестёр с собой возьмет, если они захотят. Ну, если, конечно, сможет найти дорогу. Хотя есть же дядя Сайрус. И дух его отца, который наверняка витает над болотом и присматривает за сыном.

Глава 2

Пушинка

Братьев Сэмюэля и Калеба Петтигуферов считали чудаками. Будь они из бедной семьи, как П. Т. Гелиодор, их, скорее всего, сразу назвали бы безумцами и упрятали в сумасшедший дом, сказав, что они представляют опасность для окружающих. Но поскольку они были сыновьями Уолдо Петтигуфера, самого богатого человека округа Аспинок, то числились всего-навсего чудаками. Так уж было заведено в те времена и в тех краях.

Безумие Сэмюэля и Калеба Петтигуферов являлось в весьма разнообразных и неожиданных формах.

Тощий семнадцатилетний Калеб, младший из братьев, ел муравьёв, пауков, тараканов и прочих козявок и букашек. За это его прозвали Пожирателем Насекомых. Худоба его не была связана с оригинальной диетой, просто таким уж он уродился. Поедая насекомых, он всегда устраивал из этого представление, стремясь произвести впечатление на публику. Это ему вполне удавалось, особенно когда зрителями были дети, заворожённо глядевшие на него и ужасавшиеся хрусту несчастных козявок.

Правда ли Калеб так любил насекомых – имеется в виду на вкус, конечно, – никто не знал.

И было ещё одно действо, которым младший из всех Петтигуферов охотно занимался прилюдно: тушил руками угли, демонстрируя исключительную терпимость к боли. Представления эти были совершенно бессмысленными, и когда среди зрителей оказывались взрослые, они с омерзением отворачивались. Но Калеба это не волновало, его подпитывала смесь восхищения и отвращения в глазах и на лицах согатакских детей, которые после таких подвигов считали Калеба чуть ли не героем.

Сэмюэль был на два года старше брата. Ни худой, ни толстый, ни высокий, ни низкий, Сэмюэль был бы вполне заурядным парнем, если бы не одна особенность его переменчивого нрава: он очень легко выходил из себя. Порой он раздражался без всякой причины и начинал завывать и рычать, как волк. Иногда он убегал в лес, где, как поговаривали, ловил дичь голыми руками, выл ночью на луну, а днём просто на небо. Кроме того, он пил виски, самогон, пиво и всё, до чего мог добраться.

Уолдо и Генриетта Петтигуфер никогда не высказывались об умственных способностях своих сыновей, но, будь на то воля старого Уолдо, он, скорее всего, самолично стёр бы в порошок их обоих. Человеку, который добился всего сам, которого уважала вся община, нелегко было смириться с унижением и признать, что его наследники ведут себя как безмозглые дураки. Он, однако, делал вид, что всё в порядке, и заявлял, что молодым людям, обременённым большой ответственностью, извинительно иногда и расслабиться.

Генриетта, вторя ему, смеялась выходкам сыновей (хотя внутри у неё всё сжималось от ужаса). «Бедная букашечка!» – восклицала она, пытаясь свести дело к шутке, когда Калеб совал в рот таракана и раскусывал его передними зубами. «Ну же, Сэмюэль, довольно завывать, – говорила она. – Оставь флягу с виски, выпей лучше чашечку чаю». И выдавливала из себя улыбочку, давая понять присутствующим, что не придаёт происходящему никакого значения. На самом же деле в такие минуты ей казалось, что в животе у неё корзина с крабами и все они рвутся наружу и щиплются как окаянные.

В усадьбе братья Петтигуферы ничем особенным не занимались. Точнее, они лезли во всё, но при этом не делали ничего. Им достаточно было быть сыновьями Уолдо Петтигуфера. Иногда они отдавали приказы слугам или советовали отцу, как заработать денег. Отец и не думал их слушать. Единственным, от кого братья держались подальше, был мистер Класки, главный управляющий. Отчасти потому, что он пользовался безоговорочным доверием Уолдо Петтигуфера, и ещё потому, что раньше он занимался борьбой и его внушительная комплекция производила на двух оболтусов должное впечатление. Время от времени они поглядывали на скаковых лошадей, но деспотичный родитель не спешил подпускать Сэмюэля и Калеба к своим чистокровным кентуккийцам. Так и жили они день за днём, как две тени, не имея ни малейшего представления ни о своём будущем, ни о самих себе.

В один из таких дней, когда Калеб развлекал детвору очередной своей гениальной затеей, в усадьбу Петтигуферов приехала Алиса.

Раздобыв тарелку и столовые приборы, Калеб устроил обед из муравьёв. Зрителями были дети работников усадьбы – среди них и П. Т. Гелиодор, которого после смерти отца наняли помогать кучеру Моисею, теперь исполнявшему и обязанности конюха. У чернокожего Моисея были крупные и острые, как пила, зубы. П. Т. считал, что Моисей специально их заострил точильным камнем, чтобы раскусить цепи, которыми его сковали, когда он ещё был рабом.

– Ух ты, как бегут! – смеялся Калеб, плотоядно глядя на маленькую колонию чёрных муравьёв, мечущихся по суповой тарелке. Он сидел на старом ореховом пне в тени дубов. – А ну, малявки… – он схватил ложку, как лопату, зачерпнул муравьёв и сунул в рот, – ам!

П. Т. и другие захихикали, кто-то гримасничал, кто-то делал вид, что закрывает глаза, но зрелище, бесспорно, заворожило всех – никто не мог от него оторваться. Это было великолепно и жутко одновременно.

– Калеб, покажи, как они скрипят! – воскликнул какой-то мальчик.

Пожиратель Насекомых только того и ждал. Он расплылся в победной улыбке, оскалил зубы и принялся смачно жевать. Частички непережёванных муравьёв вываливались у него изо рта. Раздались аплодисменты, и Калеб позволил себе хлебнуть воды, чтобы утопить муравьёв, проглоченных ещё живыми.

– Видал? – сказал один из мальчиков младшему брату, который наблюдал это представление впервые. – А ты не верил!

– А этого? – вмешался П. Т., подняв что-то с земли и протянув Калебу. – Этого сможешь съесть? Бьюсь об заклад, не сможешь. – По его ладони полз большой жук с синеватым отливом. – Что скажешь?

Калеб с вызовом посмотрел на П. Т.

– Большой, – согласился Пожиратель Насекомых. – Сколько ставишь, П. Т.?

Юный помощник конюха пошарил в кармане.

– Один никель!

– Как твоё хвалёное королевство, а? Такой монетки маловато. В лучшем случае я куплю на неё стакан самогона. Нет уж, делай ставку, П. Т. Гелиодор!

П. Т. посмотрел на жука, словно тот мог что-то ему сказать. Так оно и произошло. Жуку было известно кое-что, чего остальные не знали, и он приободрил мальчика: «Давай, ставь больше, П. Т., в этот раз ты выиграешь!» – и П. Т. сделал ставку.

– Хорошо, – ответил он. – Ставлю Никель-Айленд!

Наступила тишина.

– Кому нужно это вонючее болото? – рассмеялся Калеб.

– Ну, это всё же кусок земли. Десять акров стоят не меньше пятидесяти долларов. К тому же кто знает, какие сокровища там скрываются.

– Какие ещё сокровища?

– Выиграешь – узнаешь, – загадочно ответил П. Т.

Это убедило Калеба.

– Договорились. Тогда ставлю доллар! Давай руку!

– Доллара маловато. В лучшем случае я куплю на него кусок свинины с кукурузой у почтовой станции! Делай ставку, Калеб Петтигуфер!

Тот пошарил в карманах.

– Пять долларов, – ответил он, показывая купюру. – Больше у меня нету.

– Договорились!

Они ударили по рукам, зрители засвидетельствовали ставки.

– А теперь к делу, – сказал Калеб, взяв сочного жука и поднося его ко рту.

Зрители с омерзением следили за каждым его движением.

П. Т. пристально наблюдал за сценой, ожидая того, что, как он знал – или надеялся, – должно было произойти. В этот момент в аллею усадьбы въехала небольшая коляска, запряжённая парой лошадей. На козлах сидел Моисей.

Коляской, однако, никто не заинтересовался, особенно Калеб, увлечённый новой игрой.

Жук оказался довольно большим, но на кону был не только спор с П. Т. Гелиодором, но и репутация упрямого, беспощадного, безумного храбреца – репутация, над которой Калеб Петтигуффер так долго трудился, глотая насекомых и обжигаясь раскалёнными углями.

– Сейчас откушу кусочек, – пробормотал он, по-змеиному высовывая язык.

Коляска остановилась невдалеке от пня, на котором сидел окружённый зрителями Калеб.

Моисей спустился с козел и, не обращая особого внимания на странное действо, творившееся в тени дубов, распахнул дверцу коляски. Калеб тем временем щекотал жука кончиком языка.

– Ну же! – замирая от волнения, подзадоривал его П. Т. – Кусай, если отважишься!

Юного отпрыска Петтигуферов не пришлось долго упрашивать: он разинул рот и сунул в него жука.

На подножке коляски появилась девочка в лиловом пальто с большими белыми пуговицами и изящным круглым воротничком. На голове у неё был соломенный капор с лентами – тоже белыми. Девочка замерла, чтобы лучше видеть, что там такое интересное происходит на поляне. За её плечом показалась голова сопровождавшего её Сэмюэля Петтигуфера.

– Эй, хватит валять дурака! – крикнул Сэмюэль брату.

И Калеб закрыл рот, не представляя, что произойдёт дальше.

Мгновение спустя выражение его лица резко переменилось. Калеб выглядел изумлённым, словно хотел спросить: что, чёрт возьми, происходит? Его блестящие глаза округлились и полезли прочь из орбит. Потом он запыхтел, как навьюченный мул. Наконец снова разинул рот и выплюнул жука невредимым.

П. Т. расхохотался. Сэмюэль тоже. Остальные онемели. Никогда ещё Калеб Петтигуфер не отказывался от удовольствия проглотить насекомое.

При виде вылетевшего из его рта жука стоявшую на подножке коляски девочку тут же вырвало на красивое пальто и персикового цвета сапожки, а Моисей, обнажив в улыбке острые зубы, отпрыгнул, чтобы не запачкать свои единственные изношенные башмаки.

– Какая гадость! – воскликнул Сэмюэль, пятясь в коляску. – Тебя… тебя стошнило!

– Мои пять долларов! – потребовал П. Т., протянув ладонь сбитому с толку Пожирателю Насекомых, который всё ещё не мог осознать случившегося. – Ты мне должен!

Получив причитавшееся, П. Т. прошёл мимо коляски и девочки, пытавшейся вытереть рвоту носовым платком.

– Приветствую! – обратился он к ней, расправив плечи и щёлкая подтяжками. – А я, между прочим, только что выиграл пять долларов!

Девочка покраснела. Затем вернулась в коляску и, оттолкнув выходившего Сэмюэля, закрыла дверцу.

Она бы предпочла умереть.

По дороге в конюшню П. Т. обернулся посмотреть на Калеба, уставившегося на жука (счастливо избежав участи быть пережёванным, жук враскачку удалялся прочь), и сказал себе, что иногда сёстры бывают полезны. Это Эрма (она разбиралась в травах и цветах) когда-то рассказала ему, что самые горькие растения на земле – горечавки: сама она добавляла цветки горечавки для аромата в картофельный самогон, который мать делала для Майлуса.

П. Т. накрошил немного горечавки на жука, и дураку Калебу Петтигуферу показалось, будто во рту у него ядовитейшее из всех существ, каких он пробовал за свою бессмысленную жизнь.

П. Т. Гелиодор, если хотел, умел быть гениальным.

* * *

– Как, ты говоришь, её зовут? – переспросил П. Т. у своей матери, которая, работая на миссис Генриетту, знала все новости дома Петтигуферов.

– Алиса Петтигуфер, – ответила миссис Оливия.

– У них одна фамилия, – заметила Эрма, которая весь день гордилась тем, что её подсказка помогла брату вытянуть из безумного Калеба Петтигуфера, Пожирателя Насекомых, целых пять долларов.

– Она их племянница, – объяснила мать.

– А зачем она явилась? – спросила Сельма, которую не слишком радовало, что Петтигуферов теперь стало больше.

– И почему одна? – вставила Эрма. – У неё что, нет родителей?

– Или хотя бы братьев и сестёр? – добавила Сельма.

Близняшки рассмеялись, и у одной из них, у Тельмы, прыснуло из носу молоко. А когда она закашлялась, из носа пошли большие пузыри и начали лопаться – это вызвало новый приступ смеха у обеих.

– Больше я ничего не знаю, – пресекла дальнейшие расспросы миссис Оливия Фридберг, которая, как известно, разговорчивостью не отличалась.

Впрочем, ей и правда нечего было добавить. Генриетта Петтигуфер приказала подготовить комнату на первом этаже, сообщив лишь, что у них какое-то время погостит племянница, Алиса Петтигуфер. А так как лишних вопросов миссис Оливия никогда не задавала, то разговор на том и закончился.

– У неё зелёные волосы, – сказал П. Т.

– У кого? – спросила Сельма.

– У Алисы.

– Так не бывает, – возразила Эрма, у которой на этот раз были все основания не соглашаться. – Не бывает зелёных волос.

– А у неё зелёные, – сказал П. Т. так уверенно, что никто не захотел спорить дальше.

И близняшки снова рассмеялись.

Потом миссис Оливия нарезала говяжью вырезку, которую её сын купил в мясной лавке мистера Даффера на часть выигрыша. Остальные деньги П. Т. отдал матери, оставив себе один доллар.

Тем вечером в доме Гелиодоров устроили роскошный ужин, каких давно не бывало.

* * *

Для жителей Согатака приезд Алисы Петтигуфер стал событием и загадкой года.

Событием потому, что наконец-то в городке появилось хоть одно новое лицо; а загадкой – потому что никто не знал точно, кто она такая и даже на сколько она приехала. Было известно лишь, что она из семьи Петтигуферов и что в самый день приезда, когда она ещё только выходила из коляски, её вырвало прямо на сапожки.

Как уже было сказано, Уолдо Петтигуфер после смерти Майлуса Гелиодора предложил П. Т. место помощника конюха. Учитывая, что в семье было шесть ртов, а жили все на одно только скромное жалованье миссис Оливии Фридберг, предложение это, разумеется, пришлось кстати.

Недоволен был только мистер Де Вото, молодой учитель согатакской школы, у которого класс и так пустовал из-за отсутствия учеников: в те времена редко кто из детей мог позволить себе проводить полдня в школе.

Однако П. Т. не годился для работы, по крайней мере, для обычной работы. В этом он, пожалуй, пошёл в своего дядю Сайруса. Он часто слонялся без дела по усадьбе, придумывая для себя самые неправдоподобные оправдания, если кто-то (не говоря уже о самом мистере Уолдо Петтигуфере или его управляющем Джиме Класки) вдруг заставал его там где не надо.

«Мне показалось, там кто-то есть», – говорил он. Или: «Я шёл за водой». Или: «Я видел, как у курятника крутилась лиса». Или: «Мне нужен молоток. Мне нужны щипцы. Удила, закрутка, зевник». Любой предлог годился, чтобы сбежать из конюшен, поглазеть на что-нибудь или даже побродить просто так.

Иногда он не мог удержаться и отправлялся вдоль реки верхом на Гидеоне, беседуя с ним всю дорогу; или мастерил себе удочку и бежал на какой-нибудь из усадебных прудов рыбачить; или дремал в тени клёнов и берёз.

Прогуливаясь, он надеялся встретиться с той девочкой, Алисой, – но она, казалось, исчезла, словно большой дом её проглотил. Она была внутри и занималась там неизвестно чем, а может, просто скучала в одиночестве.

Почему-то ему очень хотелось с ней познакомиться, расспросить обо всём и, может быть, немного рассказать о себе. Конечно, она могла и не захотеть с ним разговаривать; но у нее были зелёные волосы, и это – а также то, что у неё явно не было ничего общего (кроме фамилии) с мерзкими Петтигуферами, – делало её особенной в глазах юного Гелиодора.

Однажды днём, слоняясь вокруг дома, П. Т. заметил движение за окном на первом этаже. То могли быть горничные, или даже его мать, или госпожа Генриетта, которая давала указания слугам, шила или сидела за чашкой кофе.

Словом, повода заглядывать в окно не было, и всё же П. Т. почувствовал, что его влечёт туда непреодолимая сила.

Он встал на цыпочки и заглянул внутрь, однако почти ничего не увидел. Комната оказалась большой гостиной – с камином, с диванами, с шерстяными коврами, бильярдным столом Уолдо Петтигуфера и картинами по стенам, – и по ней как будто кто-то ходил взад-вперёд. П. Т. забрался на пенёк под окном, приблизил лицо к стеклу и, прикрывшись от света ладонями, стал смотреть.

В гостиной действительно кто-то был. Кто-то быстро-быстро перемещался из конца в конец комнаты.

Но не слуга, не мать П. Т. и даже не миссис Генриетта. Нет.

Это была Алиса Петтигуфер.

Она округлила руки, словно держала перед собой невидимую корзину с фруктами. И двигалась невероятно легко, выпрямив спину, сосредоточив взгляд. Казалось, она вот-вот взлетит.

П. Т. пригляделся получше.

Алиса парила над полом.

Под неслышимую музыку (через приоткрытое окно не доносилось ни звука) Алиса плыла над красочными коврами, легко огибая мебель. И всё же музыка звучала, ведь девочка под неё танцевала. Теперь П. Т. тоже её уловил. Мелодия витала и трепетала в воздухе, и девочка двигалась точно в такт.

П. Т. смотрел на Алису с глупой улыбкой, пребывая в гармонии с миром. То было несравненное зрелище.

Да, и у Алисы Петтигуфер действительно были зелёные волосы.

Ярко-зелёные, как первые весенние почки, добавил про себя П. Т.

И она умела летать. Она была Пушинкой.

* * *

– Эй, какого чёрта ты тут делаешь? – раздался вдруг голос за его спиной. От неожиданности П. Т. скатился с пенька.

– Да я только…

– Что? Скажешь, опять лиса? На этот раз она забралась в дом? Через окно?

– Я просто…

– Ты просто шпионишь, вот чем ты занимаешься! ШПИОН! Бездельник!

П. Т. хотел было подняться на ноги, но получил увесистый пинок по мягкому месту.

Голос (и пинок) исходили от Сэмюэля Петтигуфера, старшего из полоумных братьев.

П. Т. дёрнулся, как угодивший в капкан зверёк.

– Ну-ну, вставай! – издевался Сэмюэль. – А то, может, хочешь меня ударить? Я же застукал тебя с поличным! Ты подглядывал за моей кузиной! Держись подальше от этого дома, понял? – Глаза его налились кровью, волосы торчали во все стороны, как у загулявшего крестьянина на ярмарке.

П. Т. глубоко вздохнул и постарался успокоиться. От Сэмюэля Петтигуфера пахло перегаром, а из кармана штанов у него торчала металлическая фляга, его вечная спутница.

Не тот случай, чтобы нарываться.

– У-у-ху-ху-ху-ху-у! – завыл Сэмюэль. – Беги, П. Т.! Убирайся чистить конюшню, пока я тебя не проучил! У-у-у-ху-ху-ху-у-у! Прочь! Прочь отсюда!

Удаляясь, П. Т. краем глаза заметил за стеклом смотревшую на него Пушинку. Как только он повернулся, она исчезла.

«Мда, – с досадой подумал П. Т. – Не самое удачное начало».

* * *

На следующий день он чистил Гидеона, вспоминая о своём позоре, когда от входа в конюшню донёсся лёгкий шелест, точно бабочка опустилась на цветок.

Это оказалась Пушинка.

Белой, как крыло голубки, рукой она подобрала с пола пучок сена и протянула его к морде ближайшей лошади.

– Его зовут Отто, – сообщил П. Т. – Он приходил первым на скачках в Ньюмаркете, потом трижды в Солсбери – это всё в Англии. И потом два раза подряд в Хенрайко – это уже в Америке, штат Виргиния.

Девочка не ответила, продолжая протягивать Отто сено. Но Отто явно не проголодался.

– Скачки – это такие лошадиные соревнования, – пояснил П. Т.

Некоторое время они молчали: девочка наблюдала за лошадьми, П. Т. делал вид, что работает.

– Может, поднапряжёшься, молодой человек? – сказал наконец Гидеон. – Так ты меня только щекочешь. Нужно тереть со всей силы, чёрт побери!

П. Т. рассмеялся.

– Ты прав, извини!

– За что извинить? – спросила Пушинка. Если её волосы были зелёными, а сапожки розовыми, то голос, чистый, почти звенящий, цветом напоминал прозрачную воду. Она говорила, смущенно потупившись, не глядя на П. Т.

– Это я не тебе, это ему, – ответил П. Т. непринуждённо, как нечто самой собой разумеющееся, словно каждый скаковой конь кентуккийской породы запросто может говорить.

Пушинка только смущенно улыбнулась в ответ.

– Я знаю, это может показаться странным, но, уверяю тебя, – настаивал П. Т., – Гидеон разговаривает! По крайней мере, со мной.

– Гидеон?

– Да, так его зовут. А меня – П. Т. А ты Алиса, да?