Осколки

Пауза.

– Она меня узнала. Странный сон, – Павел заговорил вполголоса, погружаясь в воспоминания. – Я столкнулся с ней в автобусе, только зашел, и тут подходит приятная светловолосая девушка, знаете, с такой укладкой, коса скручена на затылке; в строгом костюме, ростом чуть пониже меня. Улыбается, говорит приветственные слова, я, конечно, ей отвечаю…. Странно, все странно, – повторил Павел. – Лица не могу узнать, но мне она кажется знакомой. Оказалось, учились в одном университете, том самом, о котором я уже упоминал. Согласитесь… несколько странно для моих лет.

– Вы в своем сне старше себя нынешнего.

Невольно я выдал одну из тайн, рассказанных мне Еленой, но Павел, по счастью, не заметил этого. Просто кивнул.

– Именно что. Я не понимал тогда, почему вдруг так получилось, и радостная встреча и университетские воспоминания. Все выяснилось много позднее, – Павел торопился вперед, с налета рассказывая о встрече. – Ее зовут Марина, как я сказал, она меня сразу узнала, очень обрадовалась, сказала, вот наконец-то, встретились, а до того целых полгода не виделись. Она соскучилась. Вышли перед моей остановкой, в том городе у меня есть место жительства, я проживаю с какой-то теткой на Каштановой, 25, адрес хорошо запомнил. Поцеловались, странно, впервые я почувствовал вкус поцелуя во сне, такого со мной прежде не было. До этого все мои, если так можно сказать, эротические фантазмы, казались пустышками, а тут….

Он помолчал и после новой паузы продолжил:

– Странно так же, что я внезапно почувствовал необъяснимую притягательность. Будто действительно только этой встречи и ждал. Она коротко обсказала свою жизнь за эти полгода, а мне вроде бы и рассказывать нечего, и я в ответ машинально принялся что-то сочинять. Вполне внятно, настолько, что поверилось и самому. И ведь странно, меня опять же самого поразило, какими подробностями тогда я оперировал. Практически не имея представления об учебном процессе, не только здесь, но тем более, в Свияте. Говорил о старшем преподавателе Степанове, рассказывал про него какие-то анекдоты…. Знаете, под конец, я сам стал удивляться этим знаниям.

– Во сне происходит нечто подобное. Вы ведь наверняка читали о студенческих сообществах. Этого хватило, чтобы создать иллюзию.

– Иллюзию, – он встрепенулся. И тут же продолжил. – Мы немного побродили по улицам. Потом вроде хотели зайти ко мне, да Марина передумала. Предложила пойти в кино, на какой-то шпионский фильм, я даже название помню: «Тайная война».

Он замолчал.

– И вы пошли, – Павел мотнул головой.

– Не знаю. Странно да? Сон прервался именно на этом месте. Но не это главное. Другое, о чем мне надо вам рассказать. Видите ли, в этом сне я был совершено другим человеком.

– В каком смысле, другим? – спросив, я подумал, интересно, насколько в этой части его рассказ будет совпадать с тем, о чем мне сообщила Елена еще на станции метро.

– Вам такого не приходилось испытывать, – с уверенностью произнес молодой человек. – Когда смотришь на себя во сне в зеркало, в гладь пруда или во что-то, что могло бы отразить лицо – и не узнаешь. Понимаешь, это ты, и все же не ты. Не просто другой, незнакомый тебе человек.

Я молчал. Павел выдохнул коротко, нервно потер ладони.

– Я увидел себя, когда к ней зашел в гости, в смысле, к Марине. Это был далеко не первая наша встреча, помню, мы шли до ее дома взявшись под руку, как степенная пара. Словом, – спохватился он, – я стоял возле зеркала, помогая Марине раздеться, помню, на ней был синий плащ с застежкой под горло, и вдруг словно что-то толкнуло, – повернулся и заглянул. Остолбенел. И вот что странно, продолжал разговор, будто разделившись на отвечающего и замершего в изумлении.

– Вы на кого-то были похожи?

– Нет, если вы думаете, что у меня лицо во сне оказалось известным, то ошибаетесь.

– Нет, я имел в виду….

– Уверяю вас, – пылко произнес Павел, – этот человек мне вовсе незнаком. Ему примерно двадцать четыре – двадцать пять лет. Крепкого сложения, мускулистый. Лицо… простое такое. Я затрудняюсь его описать. Таких можно встретить везде. Вроде бы, заурядный человек, но вот есть в нем какая-то внутренняя сила. Магнетизм, словом, – Павел помолчал, потом начал с новой строки. – Я попробую его описать. Черные прямые волосы на пробор, тонкий нос, высокие скулы. Цвет глаз… пожалуй, карие, – и выдержав паузу, выговорил, – Знаете, Алексей Никитич, я бы не утверждал, что этот человек нравится мне. Но он притягательный.

– Для Марины?

– И для нее тоже, – уверенно сказал он. – И еще… у меня, похоже, нет выбора. Только этот человек, это лицо в том мире.

– Вы хотите сказать, что за все время, ни разу…

– Пожалуйста, называйте его Свиятой. Он… я не знаю, как сказать, он просто есть, и я попадаю туда… – Павел смешался, а затем заспешил. – Знаете, мои первые сны были смутны и не слишком отчетливы, я будто парил, все время ища кого-то. Долго искал, по-моему, не один даже месяц, пока не обнаружил себя ступающим по земле, бредущим неспешно среди жителей, не обращающего на них внимания, и в ответ не получающего ни подозрительных, ни приветственных взглядов. Внезапно стал своим. И ни разу, сколько не забрасывало меня в Свияту, я не изменял этому человеку.

– И только в… Свияте.

– Да, за исключением того момента, когда… – снова пауза. – Мы с Мариной были в дачном поселке у каких-то родственников с ее стороны, седьмая вода на киселе, они снимали там полдома и пригласили нас на выходные. Кажется, я тогда нигде не работал, конец лета, я только выискивал место поприличней.

Он замолчал, а потом продолжил неожиданно.

– Во снах я не ходил ни на биржу труда, не рассылал почтой резюме, но твердо знаю, что мной интересовались в одном месте, на единственном в Свияте заводе, но оклад мне не подошел, и я продолжал поиски, и вроде как успешно, поскольку очень рассчитывал, после проведенного когда-то, неизвестно когда, собеседования, на положительный ответ.

– Не при вас…. То есть, ваш герой живет своей жизнью, – эта независимость меня насторожила. Равно как и пассивность Павла нашедшего свое олицетворения в Свияте и на том и успокоившемся. Подобных пациентов у меня не было, но о сходном «вселении» я читал, и совсем недавно, монографию некоего Веригина.

– Да, герой достаточно свободен, пока меня нет. И ведет себя вполне адекватно, куда-то ходит, с кем-то встречается, и не только с девушкой. Словно дело происходит в некоем, независимом от меня мире, куда я вроде как вмешиваюсь, но только своим появлением.

Он меня поддел. Я вынужден был согласиться.

– Вот видите, – продолжил Павел, – меня его поведение смущает еще больше. Прибывая в его мир, оказываясь как бы гостем в его сознании, я одномоментно узнаю о переменах в городе, о проведенных героем делах, о новостях Свияты и государства, в котором оно расположено. Обо всем. И некоторое время сам наблюдаю за переменами, о которых узнаю – иногда это длится день, иногда больше, порой, доходит до нескольких суток. Знаете, это как хорошо поставленное кино. С одной стороны, я вроде бы на полотне экрана и играю главного героя, вижу мир его глазами, а с другой, информация поступает ко мне еще откуда-то извне, я являюсь еще и зрителем, просматривающим некие параллельные сцены, в которых мой герой не задействован.

– Любопытно. Вы видите себя, как прежде, вне героя?

– Нет, – он мотнул головой, но как-то неуверенно. – Я не очень понимаю свое состояние зрителя. Если я что-то и вижу, то никак не могу вспомнить. А вот часть сна, где я непосредственно представляюсь молодым человеком, запоминается хорошо.

Первый вывод. Сон Павла можно назвать двухчастным: сперва, он получает общую информацию о мире и затем, в следующем быстром сне – о себе в том новом качестве. Павел пробуждается во время этого второго быстрого сна, естественно, запоминая виденное мгновениями раньше. Возможно, ему следует порекомендовать прогуляться за час перед сном и попить глицин: по таблетке три раза в день перед едой. Этого будет вполне достаточно, чтобы успокоиться и прервать череду видений.

– Они буквально проносятся перед моим взором, когда я пробуждаюсь, – добавил молодой человек. И вопрос с красной строки: – Скажите, доктор, а это, ну, то, что я вижу… распространено?

– Вы имеете в виду свое двуединство во сне? Да, конечно.

В свое время я защитил диссертацию, избрав темой ее сновидчество, способность человека управлять сознанием во время быстрых снов. Практически на собственном опыте. Сон всегда представлялся мне любопытнейшей темой для размышлений.

Возможно, именно это заставило меня так среагировать на слова Елены о своем брате – там, в метро. Мне показалось, я нашел удачное подтверждение одной своей теории. Сейчас я в этом был почти убежден.

– Скажите, а вы способны управлять действиями вашего героя? Скажет, дать задание, приказ, не знаю, как лучше сформулировать, сходить туда-то или встретится с тем-то?

Павел меня разочаровал, снова мотнув головой.

– Я говорю, он живет своей жизнью.

– Даже с вами?

– Мне кажется, тем более, со мной. Он независим, и мои попытки повлиять на эту независимость….

– А они были?

Павел смутился.

– Прежде. Несколько раз. Но как-то… неудачно. Я все хотел поближе познакомиться с ней, а он… вы меня понимаете.

– Хорошо, давайте вернемся к взаимоотношениям вашего героя с Мариной. Кстати, как его зовут?

Самое удивительное, что этот казалось, простой вопрос, застал Павла врасплох. Он замялся, некоторое время смотрел в пустоту перед собой, и так ничего не сказал.

– Он безымянный для вас? Или ваш тезка? – подбодрил я молодого человека.

– Не тезка, нет. Его зовут иначе. И он откликается на свое имя. Но я… странно, да? – я не могу вспомнить его.

Ничего странного, табу на упоминание имени всуе. Лишнее подтверждение моей теории. Никто из посторонних не должен знать его, ведь подобное знание означает власть обладающего им. Вот только, что дает Павлу эта короткая власть, всякий раз прерываемая явью?

– Так что у вас с Мариной? – напомнил суть вопроса я. Павел неожиданно покраснел.

– Было хорошо. Мы встречались общались….

– Эротические сцены?

– О, нет, нет, до этого не дошло. Просто ухаживание. Поцелуи и объятия. И… он иногда достаточно вольно трогает ее….

– Герой от вас ничего не скрывает?

Он посмотрел на меня серьезно.

– Он просто не может скрывать. Мне кажется, он даже не догадывается о моем присутствии. Я хоть и не могу навязать ему что-то, но понимаете… Алексей Никитич, одно наблюдение за ним уже доставляет мне удовольствие.

– Я прекрасно вас понимаю.

– А теперь, все это позади. Наши свидания закончились и надолго.

– Она отказала, – молодой человек покачал головой.

– Она здесь не при чем. Собственно, из-за этого я и проговорился Лене, а она уговорила меня…. Понимаете, доктор, – уже не Алексей Никитич, уже официально, – только по этой причине я и пришел к вам, – он снова замолчал, и я вынужден был вставить слово.

– Я слушаю вас, Павел, очень внимательно.

– Вы не поверите. Это дикость, но…. Началась война, и… меня забрали на фронт.

Глава пятая

Он шел по неприветливым холодным улицам, подняв воротник плаща и изредка посматривая на часы. До встречи оставалось порядком, оставшийся путь краток, но он все равно спешил, не глядя по сторонам, шел к маленькой узловой станции Верховая. Но с какой скоростью ни продвигался он вперед, мыслями был далеко позади. В доме, откуда так поспешно бежал.

– Садитесь, – хозяйка расставила тарелки и снова вернулась к плите. – Я составлю компанию, если не возражаете. А вы, наверное, проголодались?

Он кивнул, но, видя, что хозяйка, повернулась к нему спиной за фарфоровой супницей, ответил:

– Вы правы. Как-то лишь сейчас это заметил.

И продолжил смотреть на ее спину, подойдя к столу, но не садясь. Женщина обернулась.

– Запах восхитительный, – прибавил он.

Она смутилась. Хотя старик и был искренен, произнося эту фразу: ароматы кухни будили воспоминания. Увы, не всегда приятные.

– Присаживайтесь. На первое фасолевый суп. Берите хлеб.

Это уже роскошество – в нынешнее-то время. И жидкий фасолевый суп, напоминающий диетический и хлеб, без вкуса и запаха. Явно не карточные продукты. Тем более, белый хлеб. Настоящий.

Присев на стул, он чуть отодвинулся, смотря на по-мужски крепкие пальцы, что уверенно, ставили перед ним полную тарелку супа. Хозяйка дома, вне сомнения, женщина аккуратная, если не сказать, педантичная. Но маленькие слабости, свойственные всякому человеку, присущи и ей. Одна из таких слабостей – ежеутреннее чтение газет, тех, что небрежной горкой были сложены на серванте, резко выделяясь именно небрежностью своей на фоне идеально прибранной столовой. Поджидая его, она просматривала предпоследнюю страницу с рекламными объявлениями – должно быть, подыскивала прислугу. Сейчас ей приходилось хлопотать по хозяйству в одиночку.

Она присела напротив. Взяла хлеб из аккуратной плетеной вазочки. Тоже оставшейся как напоминание с прежних времен.

– Разговор вас задержал. Что-то серьезное?

Он покачал головой.

– Вы же сами говорили, я первый среди ваших постояльцев, кто столь скоро получает весточки. Это меня удивило и самого. Кстати, а где же они все?

– Здесь проживают всего четверо, кроме вас. Столуются в соседнем кафе, через улицу. Не могу сказать, что их там больше привлекает: стряпня или официантки. Извините, что я так говорю, вы можете подумать, что это сродни ревности, но дело в другом…

Он не слушал, опустошал тарелку, механически поднося ложку ко рту, размышлял над странной мыслью, что пришла ему в голову только сейчас. Поначалу он даже отверг ее с некоторым презрением, что ли, но мысль вернулась, прочно обосновавшись в его голове. Может ли быть, чтобы и эта женщина имела знак отличия, такой же, что носил в своей душе он? Некое тавро, безвидное всякому, кто не имеет о нем ни малейшего представления.

Да, именно тавро. Он действительно был помечен, изначально, с рождения, и лишь узнав об этом – всего-то несколько месяцев назад, сперва искал среди прочих, знакомых и незнакомых ему людей, тех, кто имел тщательно скрываемую посторонних способность, ставящую в душе невыводимую печать, узреть кою может только такой же. Отмеченный.

А ведь он поначалу стремился всеми силами избавиться от невыносимого дара. Не один раз, не одним способом. Доверяя себя чужим рукам и чужой воле, и вместе с тем, не доверяясь никому. Могла ли она обладать тем же проклятым даром, пыталась ли сопротивляться ему, желала ли, как он, избавиться навеки? Он снова взглянул на женщину и отвел взгляд. Мог и ошибиться, последнее время он так часто ошибается.

– Вы только не оставляйте меня, как остальные, на целый день, – не то в шутку, не то всерьез сказала она. – Одной в большом пустом доме просто невыносимо. Особенно вечерами. Вы ведь надолго к нам?

И опустила глаза.

Старик долго молчал, прежде чем ответить ей.

– Вечером, – хрипло произнес он, удивившись собственного голоса, – мне придется покинуть вас. К сожалению.

Она ела, не поднимая глаз. Неужто, в самом деле, решила, что его приезд в город – не командировка на несколько дней, как он сообщил с самого начала, а конечная остановка. Ведь человеку его лет надо где-то остановиться на излете жизни. Где-то и с кем-то, кто доверен был в его беды и радости и заботился о нем по мере собственных, день ото дня убывающих сил.

– Значит, действительно серьезное, если вы, даже не разобравшись с вещами….

– У меня есть еще время.

– Вам далеко идти?

– На Верховую, – он не стал скрываться. – Мне надо встретиться и поговорить с одним человеком.

– Тем, что вам звонил? – это походило на допрос, коли не преследовало бы совсем иные цели. Произнеся эту фразу, хозяйка дома опустила глаза. – Извините, мне кажется, я знаю его.

Старик отставил тарелку.

– Возможно, – и снова подумал о мете. Теперь с куда большей уверенностью. Хозяйка молчала, не решаясь более спрашивать.

Отобедав, старик поднялся к себе. В чемодане лежала лишь одежда да несколько книг; ничего из того, что могло бы вызвать новый поток воспоминаний. Воспоминания доставлены в другое место, туда он должен прибыть в сопровождении отобранного им человека, чей поезд неспешно движется сейчас к станции Верховая. Человек этот еще ни о чем не догадывается, да так оно и лучше. В его незнании, быть может, заключена определенная сила.

Или он лишь пытается убедить в новом ошибочном мнении и себя и к сожалению, всех остальных.

Старик поднял глаза. Дождь закончился, небо медленно светлело, просветы голубого, точно мазки, наносимые на грунтованный холст, становились все шире и ярче.

По дороге его остановил патруль. Двое молодых людей, одетых в черную униформу внутренних войск. Перегородив тротуар, вежливо попросили предъявить документы, как показалось старику, более из скуки, нежели признав в поведении прохожего что-то подозрительное.

Он вынул паспорт и пропуск, и не убрал руки, ожидая, когда бумаги вернут назад. Старший по званию сделал это почти незамедлительно, ему достаточно было только взглянуть на предписание, оттиснутое красными буквами подле номера пропуска.

Когда до станции оставалось всего ничего, его остановили еще раз – на сей раз процедура заняла больше времени и патрульных было уже четверо. Мгновение он подумал, что проходит мимо какого-то секретного объекта, но мысль тотчас выветрилась из головы. Отвлекло другое.

Где-то в доме, мимо которого он проходил, открылось окно, старик поднял голову – на него смотрела пара детских глаз. Он улыбнулся, но в не получил ответной улыбки, вообще ничего, мальчик, высунувшийся из окна почти по пояс, по-прежнему пристально смотрел на старика, провожая его взглядом. Уже пройдя дом, старик чувствовал спиной этот пронзительный взгляд, заставлявший его невольно вжимать голову в плечи и спешить еще больше, ускоряя и ускоряя шаг.

Ямка на тротуаре, он оступился, сбился с шага. Дыхание прервалось, сердце екнуло. Но взгляд, буравящий спину, неожиданно пропал. Он остановился, оглянулся.

Окно с негромким хлопком закрылось.

Старик перешел улицу, сворачивая к станции. Теперь он смотрел только себе под ноги, стараясь не поднимать голову.

Над головой снова хлопнуло окно, скрипнули раздвигаемые ставни. Он поднял глаза, лишь когда ноги вынесли его на площадь. Сердце колотилось неистово, последние метры он почти бежал. От кого, куда – сам не понимал этого.

Знакомая легковая машина с военными номерами стояла подле станции. Он сбавил шаг, медленно подошел к ней, заглянул внутрь.

Никого. Старик осторожно потрогал крышку мотора. Ординарцы, прибывшие за человеком, только что выписавшемся из госпиталя, опередили его всего на пару минут. Металл был горячим, капли недавнего дождя, таяли на черной крышке быстро, словно масло на сковороде.

Он прошел на перрон. Народу на станции немного, несколько десятков человек, рассредоточенных по всей длине перрона. Однако, тех двоих, принесших его вещи, он увидел далеко не сразу. Оба, и молодой человек и зрелый мужчина, стояли в сторонке, за колоннадой, у газетного киоска, намеренно стараясь не мозолить пассажирам глаза.

Он подошел к ординарцам. Пожатие рук, довольно странный жест, ведь они уже встречались, не далее как три часа назад, и тогда обошлись без рукопожатий.

Старик не знал их имен, а потому при пожатии сразу же поинтересовался этим. Секундное замешательство, они представились. Старшего звали Валентин, увядшего юношу – Игнат. Старик кивнул в ответ, вместе они вышли на платформу в ожидании поезда.

Тот прибыл, опоздав на полчаса, за это время Валентин успел выкурить три сигареты и потянуться за четвертой, когда услышал гудок. Он заметно нервничал, сильно переменившись с того момента, как принес со своим напарником вещи старика в его новую квартиру. И только закаменевшее лицо Игната не выдавало ни тревожных мыслей, ни радостных, вообще, никаких. Прежде он казался образцом спокойствия, теперь же и вовсе уподобился собственному могильному барельефу.

Странная мысль, старик смутился ей, и снова взглянул на юношу. И решился спросить, несколько подавленный нарочитым спокойствием одного, на фоне очевидного беспокойства напарника:

– Вам известно, в каком вагоне приедет наш гость?

Юноша покачал головой. Затем ответил, подбирая слова много тщательнее, нежели при первой встрече:

– Вагоны в Милите брались «на ура». Он едет или в голове поезда или в его хвосте. Будем смотреть.

– Да, будем смотреть.

Поезд останавливался, двери распахивались, пассажиры покидали вагоны, не дожидаясь полной остановки состава. И так же спешили зайти – стоянка всего две минуты, и каждому хотелось занять место получше.

Вышедшего из предпоследнего вагона человека в потертой шинели с сержантскими нашивками, старик узнал сразу. Не ожидал, что так получится, но высмотрел среди покинувших состав, и только увидев, немедленно остановил на нем свой взор.

– Заметили? – юноша тоже глядел в сторону подходящего солдата. Снова безо всякого выражения на лице. Старик почему-то не хотел, чтобы с выбранным им человеком первым встретился кто-то, кроме него, и потому поспешил, обогнав ординарцев, к усталому солдату, кутающемуся в не по сезону теплую шинель.

– Добрый день. Вы Максим Волохов? – солдат кивнул, останавливаясь. Нетяжелая котомка на плече составляла все его имущество. Отер холодный пот со лба. Кажется, выздороветь ему так и не дали, спешка, вечная спешка.

Разговор с полковником отнявший столько сил, немедленно вспомнился ему, слова предупреждения об очередной ошибке зазвучали, будто произнесенные секунды назад.

– Я Иван Ильич, – он обернулся, чтобы представить ординарцев, но не успел. Голова закружилась, старик вцепился в худое плечо солдата, пытаясь сохранить равновесие. Ответных слов не услышал.

Бездна открылась перед ним, та самая полуночная бездна, видения которой преследовали его уже больше года – и теперь он, казалось, не отгороженный от жадных краев ее ничем, готовился упасть в никуда, в бесконечность, медленно соскальзывал в стремительные потоки, водовороты безвидного нечто, готовые подхватить, умчать, утащить в разверзшуюся воронку. Поглотить без следов, оставив на месте лишь бессмысленно усмехающийся полутруп, тело, лишенное разума, той неистовой силой, которой, казалось, не дано противостоять.

И все же уголком подсознания старик понимал, что видит лишь смутное видение, осколок истинного кошмара, тот самый осколок, который он столь долго и столь тщетно искал – все это время. И потому лишь он смог отвести взгляд, отвернуться от бездны. Возвратиться в мир, буквально, за мгновение до казалось, неизбежного, окончательного падения в кипящее вращающееся нечто, не имеющее ни формы, ни размера, ни цвета, ни запаха. Приходившее в мир и уходившее из него по собственной воле – и всякий раз одним присутствием своим менявшее сложившуюся картину бытия, разбивавшую на куски и снова склеивающую по живому; грубо, неумело, подобно ребенку, только научившемуся подбирать разрозненные картинки мозаики, но не видящему в них ни малейшего смысла. И оттого картинка, создаваемая им, выходила странной, противоестественной, невозможной – и тем не менее, оставалась именно такой; продолжала существовать, не рассыпаясь. Такова была новая воля. Кому, кроме самого конструктора, решать, будет ли созданное хорошо.

Старик очнулся, огляделся. Ординарцы держали его под руки, тревожно вглядываясь в лицо.

– Благодарю вас, – сказал он, отцепляясь от держащих рук, отводя глаза от встревоженных лиц. – Все в порядке. Спасибо. Это бывает. Головокружение. Перемена погоды.

И замолчал, снова глядя на солдата. Тот стоял рядом, так же готовый придти, если потребуется, на помощь. Старик протянул ему руку. Волохов неохотно пожал ее, опустил взгляд, а затем спросил, немного резко:

– Так это вы по мою душу? – старик, чувствуя слабость голоса, только кивнул в ответ. – Из особого отдела.

Не вопрос, скорее, определение очевидного. И пауза, зависшая над перроном. Начальник станции торопливо прошел мимо них, держа смотанным желтый флажок – сигнал к отправлению поезда.

– Вы правы, – наконец выдавил из себя старик. – Правда, по иному вопросу.

Сердце потревоженное мыслями, застучало сильнее.

– Какому же?

– Узнаете, – неожиданно вмешался Валентин. – Нам пора ехать.

И повернулся, уходя с перрона. Волохов догнал его, резко схватил его за руку.

– Подождите, – голос померк, но через мгновение зазвенел серебряным колокольцем. – Это как-то связано с моим возвращением… оттуда? С тем, кто прибыл со мной….

– Нет, – ответил за ординарца старик. – Это связано только и исключительно с вами. Только с вами. Можете в этом не сомневаться.

Последняя его фраза прозвучала почти восторженно. Все трое взглянули на старика. И только гудок паровоза, отправлявшегося дальше на запад, прозвучал, словно в подтверждение его слов.