Кангюй. Церемония

Дорогу, прорубленную Аршаком Великим, местные по враждебности завалили камнями. Обрушили глыбу сверху. Но только в самом вступлении. Поверх камней накидали глину. Образовался крутой склоном холм. На холм насадили ядовитых кустов. Приходится лестницы приставные приносить и карабкаться. Ломать кусты колючие местные не разрешают. Говорят, те кусты охраняют их от злых духов парнов, что обительствуют на вершине Дары. Пока поднимешься по лестнице, о колючки царапаешься, глаза одной рукой прикрываешь, одежды портишь. С лестниц приставных можно и пасть ниц – шаткие, на плохих верёвках собранные.

Отец, наш город священный не тронули люди. Башни полукруглые целы. Бойницы стрелковых галерей в стенах крепости заросли плющом. Ветры и время сильно разрушили крыши домов и стен. Входные ворота Дары настежь открыты. Одна створка ворот упала, дерево её раскололось при падении. Лежат брёвна порознь. Брёвна покрылись мхом, грибами. Брёвна изъедены в труху. Та створка, что осталась, едва висит на нижней петле. Бронза петли зелёная. Бронза от тяжкого веса лопнула. Эта створка, стоящая, тоже очень скоро падёт. В домах Дары двери плотно закрыты. На дверях ещё видны краски, тамги родов. Камень приворотный приставлен к дверям. Местные опять же о том рачительно озаботились. Внутрь домов провожатые входить запрещают, за тем строго следят, попытки пресекают, ибо, как говорил я тебе, высвобождения злых духов парнов боятся.

Птицы певчие, сладкоголосые заселили Дару. Гнёзда их повсюду. Алтарь предков из мрамора розового во дворе дворца Аршака Великого не осквернён. Алтарь предков покрылся грязью, с дождями прибывшей. Брат Кушан около алтаря тайно поднял тот самый камень, который ты в ларце хранишь. Не мог я к алтарю прикоснуться, прости. Оправдание у меня на проступок имеется – провожатые не сводили с меня глаз. Из нас троих только брат Кушан и смог потрогать алтарь, ему земледельцы доверяли, за странствующего богатого торговца явану принимали. За их спинами брат Кушан присел, коснулся пальцами алтаря и ловко поднял камень у основания.

Почему племена парфиенские не осквернили Дару? Потому что по суеверию твёрдо уверовали: «порушат Дару, камни с горы проклятой падут в долину и проклятые парны от разрушения Дары возродятся». Враждебность, во страхе заваренная, – лучшая охранная магия. Разговаривал и я со священными камнями. Не вслух, но про себя. Закрыл глаза и говорил. Пытался представить пред собой предков. Явились на зов предки. Дара зовёт нас. Дара жива, отец. Чувствовал её дыхание.

О бранной славе парнов забыли. В Парфиене поминают Аршака Великого «явлением случайным, от смутного времени произошедшим». Победы парнов, честно добытые в сражениях, приписывают «помощи предателя интересов явану царя бактрийцев Диодота Второго, которого поверг в бою спаситель всех явану Евтидем». Торговцы из Вавилона на постое, в Парфиене, не единожды брату Кушану говорили, и слышал я сам слова горькие, ими сказанные на персидском: «Парнам сирийские цари дважды плёткой преподнесли урок. Ушли парны, спасаясь от позора, в пустыни, там где-то и прозябают в мелком взаимном разбое. От бесконечного разбоя парны ослабели, измельчали в числе, и им не возродиться. А потому парны никогда более в Парфиене, Гиркании и не воцарятся». В Антиохии Несайской знатный чиновник явану брату Кушану по доверию, им у них вызываемому, в глаза ему при мне наивно похвалялся: «Парнов никто не боится». Теперь же в Несайе с его слов более всего страшатся «бактрийского царства, что захватило соседнюю Арейю, налогов непосильных да изъятий имущества на бесконечные междоусобицы сирийских царей».

– Фраат, сын мой, парны принимают приглашение правителя Кушана. Возьми семь сотен самых лучших из тех молодых знатных, что достойны церемонии Кангюя. Возьмите на церемонию доспехи и оружие предков, царских скифов. В золоте и бронзе достойно предстанете на празднествах. Лично поведёшь людей. Что бы там ни случилось… во время восшествия во власть Кушана, будь достойным Аршака Великого.

Пусть и та самая река… по зависти… забрала мою дочь ненаглядную… любимую, но по обрядам брачным свершённым породнились со взаимными клятвами парны с Кушаном. Верую, Кушан – наш человек в Кангюе. Река гнев обратила не на нашего Кушана. Жрецы неправы. Не на Кушане счастливом проклятие от священной реки. Не про проклятия утрата моя страшная. Река завистливая нам, парнам, подала знак жестокий от богов, чтобы мы даже и не помышляли о позорном возвращении в степи Кангюя. Так не будем искать величия за той самой священной рекой, что водами богата на севере, но вернёмся на запад, к камням священным, за наследием Аршака Великого. Вернём благородную Дару. Кушан нужен парнам, а парны нужны Кушану. Таково моё слово.

2. Бактрия

180 год до нашей эры. На юго-западном краю Великой степи. Государство Кангюй. Дальние окрестности столицы Кангхи. Начало осени

– Воины Кангюя, где ваш соправитель Кушан? Напомню вам, эллин Евкратид, посол Бактрийского царства, наместник Турива35, желает встретиться с ним. Как долго послу Бактрии ожидать назначенную встречу?

Вопрос, заданный на языке асиев вперемежку с эллинскими словами в части обозначения названий и должностей, адресован пятерым знатным. Недовольно вопрошающий муж, вида независимо-властного, благоухающий здоровьем, лет двадцати шести – двадцати семи, восседающий за столом на десятерых, уставленным от края до края яствами, слегка нетрезв, сжимает в правой руке пустой рог быка. Левой ладонью эллин поглаживает тщательно выбритый сильно выступающий вперёд квадратный подбородок с глубокой ямочкой. Самый старший из знатных, вытянувший устало ноги, только из вежливости перед гостем потягивается, хрустит пальцами и неохотно покидает складное кресло у двери.

– Посланник Бактрии, ожидали мы тебя и рады увидеть тебя в пределах наших. Соправитель Кушан в пути к тебе. – К удивлению Евкратида, встречающий без чувств тянет слова на хорошем койне. Муж прикладывает обе руки к груди. Взгляд знатного лениво блуждает где-то поверх головы Евкратида среди балок потолка. – Путь тот долог. Вождь потребовал с нас накормить тебя самой лучшей едой из той, что имеется у нас. Накормили тебя. Потребовал удержать тебя с почестями в крепости, мы и удерживаем. То воля моего правителя, не наша. Ты почётный гость Кангюя, прими знаки уважения к тебе.

– Жаркое из ягнёнка превосходно. – Евкратид, вспомнив трапезу, смягчает тон недовольства. С видом знатока яств продолжает с похвалой: – Вино редкое, выдержанное, из земель дахов воистину великолепно. Закат восхитительный увидел я. Прекрасное зрелище. Ночь скоро. Но скажи, воин, мне здесь в казарме вашей спать? Ведь столица Кангха совсем рядом, так про какой долгий путь ты говоришь мне? Может быть, отменилось посольство моё? Знаменитый соправитель Кушан не желает встречаться со мной?

Внезапно важный посланник теряет остатки терпения, закрывает глаза, что-то невнятно шепчет в стол, фыркает и приходит в ярость.

– Неуважением правитель Кангюя хочет унизить в моём лице Великую Бактрию? Таково подлинное намерение Кангюя? По умыслу принять наше предложение о посольстве и выказать оскорбительный приём посла? Глумление заранее подготовленное вижу я. Если не встретит меня ваш правитель, поутру покину Кангху. С обидой непростительной вернусь в Бактрию. Царю же моему Деметрию нанесённое Бактрии оскорбление в подробностях передам.

Но ответить разгорячённому посланнику встречающие не успевают, в казарму входит воин в шлеме с нащёчниками. Знатные встают перед вошедшим. Встают же не с усталой ленцой, а поднимаются как при встрече с опасной стихией. Посол замолкает, его взгляд останавливается на шлеме. Бронза цельно отлитого шлема натёрта до золотого блеска. Но не красный оттенок заходящего солнца в золотом шлеме привлекает посла. Шлем на вошедшем – эллинского гоплита и работы эллинского же оружейника.

– Фрурарх36 Великой Бактрийской стены37 Евкратид, прошу, не покидай мою возлюбленную Кангху с обидой!

Раздаётся безукоризненная эллинская речь. Вошедший раскрывает руки для объятий. Рог быка падает на стол. Растерявшийся посол встаёт из-за стола, раскрывает руки для объятий. Вялые бактрийские объятья решительно подхватываются. И кратким мигом позже воин и посол стискивают друг друга уже в отнюдь не формальных приветствиях. Едва объятия размыкаются, важный посланник хочет сказать выученное приветствие, как вдруг в его правую руку воин вкладывает нечто небольшое. Посол Бактрии подносит правую руку к глазам, округляет глаза и охает. На его холёной ладони нежится в лучах заходящего светила золотой якорь формы сирийских царей. Указательным и большим пальцем изумлённый эллин осторожно поднимает якорь, рассматривает со всех сторон. Ювелирная работа изящна. Якорь увесисто-тяжёлый.

– Это якорь? – Серьёзными глазами возвращается посол к воину.

– Нет, достойный Евкратид, это не якорь, хоть и выглядит якорем. – Зелёные глаза встречаются с голубыми в той же серьёзности.

– Это символ? – Посол настораживается, за хмурым лицом безуспешно скрывается теплота внезапно возникшего доверия.

– Ты прав, фрурарх. Это символ царей из династии Селевкидов. – Воин расширяет описание дара необходимыми пояснениями.

В ответ важный посол приближает непочтительно близко своё лицо к соправителю. Шепчет твёрдо в лицо, обдавая парами вина:

– А разве мудрый правитель Кангюя не знает, что Селевкиды – стародавние враги Бактрийского царства?

– Не враги.

Эллин сильно вздрагивает, подаётся назад, сводит брови и задумывается. Что-то заметно дрогнуло в лице Евкратида, и он утратил всякое подобие горделивой посольской важности. Посол долго молча пристально смотрит в зелёные глаза напротив, смотрит как в бронзовое зеркало, что показывает затаённые мечты.

– Друг мой Евкратид, ты же из царского рода? Правда ли те слухи? С тобой я ровня? – Говоря «я», Кушан с блаженной улыбкой разводит в стороны руки. Евкратид не отвечает. – Известно мне, что Селевкиды – твои родственники по деве Лаодике, дочери…

Резкая перемена происходит в настроении Евкратида. Тягостная, наполненная подозрительностью задумчивость сменяется симпатией. Расчувствовавшийся посол не даёт договорить воину, стискивает в повторных объятиях. Слёзы появляются на мрачной гримасе лица эллина.

– …Тебя я почитаю, правитель Кангюя… – хрипит в потолок Евкратид.

Пятеро свидетелей затянувшегося приветствия государственных лиц сдержанно улыбаются, выдавая знание языка явану. Евкратид, заметив улыбки, разжимает объятия, обводит присутствующих мутным взглядом.

– Им можно доверять, друг Кушан?

– Можно, друг Евкратид. Они моя тень. – Воин снимает тяжёлый шлем. Бронзовые нащёчники шлема встречаются друг с другом. Позвякивают ритуальным колокольчиком. – Аристократ Евкратид, продолжим в царской повозке?

– А с тобой, почтенный царь кочевников…

– …Не царь, но вождь, – поправляет Кушан Евкратида.

– …Вождь племён Кангюя, – подхватывает предложенную поправку посланник Бактрии, – …мы нигде ранее не встречались? Сдаётся мне, видел я тебя. Не могу только вспомнить где. – Посол морщит лоб, словно точно вспомянув место встречи. – Правитель Кангюя, не бывал ли ты в Антиохии Несайской, столице провинции Несайя? Видел я тебя паломником около усыпальницы Антиоха. Хотя нет. Невозможно. Несайя сирийских царей тебе неинтересна. Прости меня за глупый вопрос. Обознался по нетрезвости. Далеко ли поедем, царь Кушан?

Посол с готовностью накидывает на себя дорожный плащ, нахлобучивает по густые брови кожаную кавсию.

– Недалеко, посол Евкратид, семь дней пути на северо-запад в степь, по берегам озера Чайчаста38, по землям Турана – союза племён Арьйошайана39 к вассалам моим, во владение Янь-Сай, к народу, именующему себя наследниками волков. Спутников своих эллинов из Бактрии здесь оставь. Мои люди позаботятся о них.

Евкратид удивлённо вскидывает голову. Посол явно не ожидал подобного предложения.

– Опасаешься тягот неизвестного пути, посол? – Соправитель вопросительно вглядывается в раскрасневшееся от вина лицо эллина. – Сапоги, одежду из кожи, шубу из бобра дадим – в Янь-Сае и летом холодно ночами. Осенью может и снег нас осыпать. Охрана почётная твоя из этеров40 привлечёт неприятности.

– Не страшусь холода. Холод знаком по горам Бактрии. Чтимый правитель Кангюя, с тобой последую. Благодарю за приглашение. Мне будут завидовать, ведь эллины до меня в Янь-Сае не бывали. О таком царстве у нас и не знают. – Евкратид любуется даром, уверенно шагает к выходу. В шаге от двери целует золото, прижимает к груди якорь Селевкидов. – Кто же тебя, царь кочевников, так эллинскому языку обучил? Откровенности потребуют с меня? О-о-о, на семь дней пути с меня совместных замыслов ожидается? И даже, так понимаю, смертельно-опасно-тайных?

Идущий первым Кушан резко оборачивается к послу, молча прикладывает правую руку к руке Евкратида, что прижата с даром к груди, требовательно вглядывается в глаза гостя.

– Да-да, понимаю, царь Кушан. Не доехал я до Кангхи. Проводники ненадёжные, похитивши серебро, покинули меня. Заблудился в незнакомых местах. Увидел загадочное озеро Ворукаша. Испил заколдованных пресно-солёных вод. С горькими обидами вернулся в Бактрию. Исчез бесследно в степи по направлению на юго-восток?

Кушан и Евкратид под руки выходят из двери, приятельским видом повергая в удивление многочисленных спутников посла.

Полночь. Повозка соправителя Кангюя

– Царь и вождь свободолюбивых кочевников, ты прав в мудрости. – Евкратид восседает в покачивающейся на ходу повозке, подражая манере собеседника, поджав под себя босые ноги. – Никому не под силу обмануть эллинов. Какими благосвятыми словами ни называй то злодеяние, о котором говорим, смысл у него при всём том останется одним и тем же.

Власть захватить возможно. По внезапности захвата даже успешно, без лишних жертв. Честолюбцев таких, злокозненных, раньше, в славные времена ещё до войн с персами, у нас называли «соискателями тирании из тщеславной черни». Есть у эллинов шутливая песенка из смешного представления, в том представлении двое давно знакомых, «худозадый» и «толстозадый», препираются о врагах родного полиса.

Толстозадый поёт:

– …Отвечу я тебе:среди завистливых соседей дальних         врагов коварных,                что сеют смуту в полисе                          ты понапрасну не ищи.Злым козням в смуте нет истощенья,И прав ты —         наша слабость в усладу соседям дальним.

Худозадый уязвлённо подпевает:

– Эх, да что там говорить!               И ближним соседям                          наша смута тоже в радость!

На что ему Толстозадый разгневанно возражает:

– Но не среди соседей дальних                                    ведь ты живёшь?Так оглянись же наконец,                             кого ты в смуте видишь?Неужто в судах и на агоре                               соседи дальние                                         нам кривду учиняют?

Поддаётся неохотно Худозадый:

– Соседей дальних среди смутьянов нет!

Торжествует, горько насмехаясь, спорщик Толстозадый:

– И я тебе то говорил:               смутьяны сплошь из сограждан!В бедствиях печальных лихого беззаконья,                что в полисе творятся,                               ты лишь сограждан обвиняй.Среди крикливо-шумных любимцев черни,       охлократов,41 словам-не-знающим-цены,                          сложился заговор.В ночи при экклесии42полис засыпал,              а пробудился поутру                              при тирании черни.

И вместе они, хорошенько поспорив меж собой как об известных формах правления, так и о врагах, и об интересах лично своих в полисе, в том шутливом представлении единодушно заключают:

Тирания черни погубит нас.          Недолго будут править охлократы                    Объявится средь них,                               глупцов самодовольных,особливо отъявленный мерзавец,       по имени Тиран,               себя царём назначит                         и нас в рабов покорных                                     себе во благо обратит.

Кушан внимает Евкратиду, напевающему эмоционально, в двух голосах спор, не равнодушно или отстранённо-чуждо, но разделяя чувства спорщиков, то кивками головы, то мимикой лица поддерживая препирание сторон. Евкратид, завидев понимание в собеседнике, удовлетворённо пожимает руки Кушану и говорит с соправителем Кангюя тоном рассудительно-доверительным, как говорил бы с эллином, в словах сложно-значительных, не просторечных:

– Тогда, давно, два столетия назад, в Элладе такие звания, как «тиран», звучали отборным ругательством, сродни «святотатца-гнусного-поругателя-алтаря-в-храме». Сейчас же таких преступников именуют поироничней, снисходительно, с пониманием и даже с сочувствием, словно бы это свойственно каждому из людей – «узурпаторами свободы». В деяниях тиранов, узурпаторов власти у сограждан человеческая спесь «гибрис» идёт против благозакония – «эвномии». А как заканчивают тираны? Есть на то восхитительный ответ:

…Глуп человек:он рушит города,               он храмы жжёт,                            священные гробницы,и вот —               опустошитель —                                           гибнет сам43.

Евкратид входит в раж, с интонацией гневного судьи чуть не грозится обличением:

…Я утверждаю, что славны цари:убийствами,                         разбоем,                                          вероломствоми что они куда счастливей тех,кто жизнь свою живёт благочестиво44.

На одном дыхании высказав по очевидности любимый отрывок, Евкратид осекается, спохватившись, закрывает рот рукой, словно бы проболтал по запальчивости огромную тайну. Прищуривает глаза, собеседник, напротив, сохраняет спокойствие. Посланник откашливается, быстро вносит уточнение:

– Наш поэт под царями подразумевал совсем не царей, происходящих из славных предками династий, но тиранов, самозванцев из черни. Бедствия проистекают от черни, всё заполонившей! Первым среди узурпаторов наши мудрецы считают Панэтия45 из сицилийских Леонтин. Тот подлый Панэтий, опять же происхождения низкого, из тщеславных худых, будучи выбранным полемархом на время войны с соседями, стравил меж собой бедных и богатых. Когда богатые по его приказу безоружно пересчитывали оружие, напал с отрядом на них и перебил их. Трудно назвать его деяние благородным. Не спорю, возможно стать узурпатором над эллинскими полисами, но вот долго не удерж…

Занавес шатра повозки без предупреждения открывается настежь. Ночной ветер из степи тут же окатывает холодным дыханием собеседников. Евкратид замолкает на полуслове. В повозку, склонившись, входит один из пятерых знатных Кангюя, ранее встречавших посла в казарме. Вошедший протягивает обеими руками Кушану запечатанную амфору ярко-красного цвета. Передав сосуд, усаживается в углу повозки, за спиной Евкратида. Посол Бактрии мрачнеет, оглядывается опасливо на подушки позади себя. Занавес вновь распахивается. Манерой непринуждённой в повозку друг за другом проникают ещё четверо мужчин в дорогих шёлковых одеждах. В повозке становится тесно. Не успев как следует рассмотреть первого попутчика, Евкратид вынужден потесниться.

В полной тишине, под скрип колёс повозки, происходит нечто, повергающее в шок посла Бактрии. Ближайший к Кушану муж вынимает из складок одежд простой тканый мешочек-кисет. Соправитель Кангюя принимает кисет, развязывает кожаный шнурок, вынимает из него длинную, узкую, как девичий ремень, пурпурную шёлковую ленту. Протягивает-разглаживает между пальцев ленту, разгладив, обеими руками, крепко сжав в кулаках, проверяет на прочность. Лента крепкая, поёт угрожающе песню, громко хлопая. В той же манере похлопывая лентой, подносит пурпурный шёлк ко лбу посланника. Евкратид вскрикивает от ужаса, пытается встать, но сидящий позади него знатный властно удерживает за плечи, наклоняет эллина к Кушану. Правитель Кангюя, не вставая с подушек, повязывает на голове посла ленту. Узел сложный, праздничный располагает под волосами Евкратида, по центру шеи, а расположив, туго стягивает.

Сидящий позади ослабляет хватку. Евкратид освобождается, осторожно проводит пальцами по ленте. Муж, по правую руку от Кушана сидящий, протягивает послу Бактрии бронзовое зеркало дахов. Евкратид принимает зеркало, где-то позади него поднимается на уровень лица масляная лампа, заботливо освещая поверхность зеркала. Эллин вглядывается в отражение. Поворачивает вбок лицо, пытается осмотреть и профиль. Лента на голове в отражении выглядит церемониальной царской диадемой46.

– Царь Евкратид, возведён ты в цари правителем Кангюя, Кушаном, ведущим род Кан от царских скифов. Я, Кушан, вождь ареаков, дахов, сарматов и саков, признаю в тебе царский род Селевкидов.

Наречение произносится чрезмерно громко. Зеркало откладывается на ковёр, лежащий поверх гладких досок из лиственницы. Евкратид тут же получает в руки амфору.

– Открой, выпусти винные пары.

– Это же амфора из Хиоса? – едва слышно шепчет Евкратид, ещё не пришедший в себя от случившегося.

– Открыть драгоценную амфору? – вызывается помочь Евкратиду сидящий по левую руку от Кушана знатный юноша. – Я могу, если царю Бактрии не угодно руки напрягать.

Евкратид выставляет в отвержение помощи обе ладони, диадему не снимает, на «царя Бактрии» не возражает. Кушан передаёт железный нож в кожаных ножнах для откупорки амфоры. Откуда-то из недр повозки появляются два золотых ритона47, с оленьими в рогах головами.

– Прости за любопытство, правитель Великой степи. – Нож в руках эллина ловко высвобождает пробку. Пробка и амфора не повреждены. Открытая горловина источает насыщенный запах изысканного вина.

– Гомер, великий сказитель подвигов героев, пил вино из Хиоса. – Евкратид блаженно вдыхает аромат. Закрывает плотно глаза. – Эллада, море, музыка, виноградники, оливковые рощи. Благовоние предков, а не вино…

– Ты что-то хотел спросить? – Кушан участливо помогает выйти из неги посланнику, заворожённому редким вином.

– …Видел у тебя, вождь Кангюя, шлем. Вижу и ритоны. – Евкратид нехотя открывает глаза, словно нежданно пробуждённый, выставляет привычкой колено, опирает о него амфору, наливает вино в ритоны. – Шлем, ритоны – они от эллинов, по торговле достались или по войне трофеем добыты?

– Нет, не по торговле и не по войне. – Кушан принимает ритон. Сдержанно улыбается.

– Но тогда каким образом прибыли в Кангюй эллинские бронза и золото? – Евкратид настойчив, но откровенно рассеян. Посол в царской диадеме тянет время, занимая собеседника маловажными расспросами, видимо, пытаясь для себя уяснить смысл происходящего.

– Золото в ритонах – из рек Кангюя. Работа наших мастеров. – Кушан с удовольствием разглядывает ритон. Евкратид недоверчиво поднимает брови. – Мастера-ювелиры из эллинов, к нам примкнувших по выбору личному. Несколько семей, что некогда проживали в торговых поселениях у Гирканского моря. Забросили море в пяти поколениях, с нами кочуют по Великой степи. Веру свою в ваших богов сохраняют. Обряды эллинские чтят. Тому мы не препятствуем ввиду их неоднократно доказанной преданности ареакам. Эллины-ювелиры видят в наших степных богах и своих, но под иными именами.

– Да-а-а? И такие у Кангюя имеются эллины?! – недоверчиво восклицает удивлённый собеседник. – Кочующих в степи эллинов ещё не встречал. Возможно ли познакомиться с ними?

Евкратид прикладывается губами к ритону. Пробует неразбавленное вино. Долго держит на языке вино. Закрывает глаза в наслаждении. Глотает и выдыхает громко. Благодарно шепчет:

– О-о-о, божественный нектар48 из Хиоса. Никогда не пил, но мечтал опробовать хоть раз в жизни…

– Знакомься, посол. – Держа полный вина ритон в левой руке, Кушан поднимает с досок пола бронзовое зеркало, наставляет отполированную бронзу на посла. – Перед тобой первый из кочующих эллинов. Наш союзник царь Евкратид, из рода древнего, из Селевкидов. Восславленный полководец. Будущий правитель Бактрии, Согда и Инда.

Евкратид проводит рукой по диадеме, поджимает губы и твёрдо проговаривает:

– Царь кочевников, у нас на камнях обиталища покровителя города Александрии Оксианской выбита мудрость от богов:

В детстве учись благопристойности.    В юности – управлять страстями.        В зрелости – справедливости.В старости – быть мудрым советчиком.                  Умри без сожалений49.

Ноне пребываю я в зрелости. Укротить страсти честолюбия должен был я ещё в юности. Мне подобает стремиться к справедливости. Справедливо ли мне оспаривать имеющийся порядок вещей? Говорю я сейчас с тобой о царской власти для себя.