Низвергая сильных и вознося смиренных. Kyrie Eleison

Но это в дальнейшем, а пока Мароция, оставшись в считаные дни без Сполетского герцогства формально и фактически, а без Тосканской марки только де-факто, вскоре убедилась, что даже в Риме она не может чувствовать себя полностью защищённой. В один из последних летних дней в её покои на самом верху башни Ангела бесцеремонно вломилась её сестра Теодора. Распространяя вокруг себя удушливый смрад перегара, младшая сестра заплетающимся языком потребовала исполнения от Мароции обещаний относительно Гуго, сопровождая всё это щекотливыми воспоминаниями о печальной судьбе их матери. Мароции, как никогда ранее, жгуче хотелось отхлестать свою сестру по щекам, но, с трудом преодолевая раздражение, она вынуждена была просить ту набраться терпения и подождать. Еле выпроводив Теодору за порог, Мароция с горечью подумала, что перед ней встаёт новая проблема, которую необходимо как-то решать.

И эта проблема, возникшая в её доме, была не единственной, ибо ещё ранее Мароция со смешанным чувством радости и тревоги обнаружила в себе, что предсмертное проклятие папы Иоанна Десятого не исполнилось. Сомнений не было – у них с Гвидо скоро будет ребёнок.

Эпизод 9. 1682-й год с даты основания Рима, 8-й год правления базилевса Романа Лакапина

(октябрь 928 года от Рождества Христова)

Король Гуго снова, в который уже раз, получил повод гордиться собой. Лихим кавалерийским проходом через лесистые холмы Умбрии его люди решили проблему южных границ королевства. Захватив Сполето и утвердив там власть молодого графа Теобальда, Гуго не только нанёс серьёзный урон своей давней обидчице, но и запер Мароцию в её любимом Риме. Вторым шагом короля в укреплении собственных позиций стало спешно сформированное посольство к своим тосканским братьям, которое возглавил граф Бозон, брат короля и его правая рука. Тем самым Гуго демонстрировал Гвидо и Ламберту Тосканским всю миролюбивость своих намерений, наделяя графа Бозона своеобразными, но весьма распространёнными для того времени обязанностями почётного заложника. В то же время хитроумный граф Бозон, помимо праздной жизни в Лукке с ежедневным участием в богатых трапезах тосканских графов, имел при себе дальновидный план действий, главным объектом которых становился Ламберт.

После всех этих энергичных мер королю надлежало обратить внимание на свои северные границы, но прежде всего спешно поднять максимальное число корон, упавших с бессильной головы Людовика Слепого, который был не только императором, но также сюзереном Нижнебургундского королевства и королём Прованса. В конце августа Гуго покинул Павию и, вместе со своим восьмилетним сыном Умберто, рожденным от давно пригретой им конкубины Вандельмоды, вместе с Сансоном, графом дворца, и под охраной двух сотен рыцарей отправился на свою родину. К себе в дружину Гуго взял и знакомого нам графа Эверарда, несмотря на ворчание графа Сансона, не приветствовавшего подле короля присутствия наёмников из германских земель, тем более когда-то служивших их беспокойному бургундскому соседу.

Путь короля, по обычаю тех лет, лежал в обход захваченного маврами Фраксинета, через Турин и Иврею, где Гуго безо всякого удовольствия пообщался с графом Беренгарием и лишний раз убедился в строптивости и тайных амбициях последнего. Гуго, будучи известным гордецом и честолюбцем, тем не менее умел, когда надо, проявлять известную дипломатичность, в то же время память его аккуратно фиксировала все случаи неучтивости, проявленной к его персоне, рассчитывая однажды выставить графу Ивреи немалый счёт с набежавшими процентами.

Родные земли приняли Гуго весьма холодно и настороженно, как ветреного любовника, решившего вернуться к давно отвергнутой пассии. Немалую роль в таком приёме сыграли коварные хлопоты соседнего короля Рудольфа, неудачливого конкурента Гуго в борьбе за лангобардскую корону. Прошло немало времени, прежде чем Рудольф оправился от позора, понесённого им в Италии. Восстановление своих позиций он начал с примирения со своей женой Бертой и её швабской родней, перед которой Рудольф прилюдно покаялся за гибель герцога Бурхарда. Король был прощён, его трону в Верхней Бургундии ничто не угрожало, а посему можно было с аппетитом посматривать и ронять слюни на соседские земли, где медленно угасал слепой Людовик. В последние месяцы жизни Людовика Рудольф уже осмелел настолько, что начал откровенно мутить воду среди провансальских баронов, упирая на отсутствие у Людовика законных наследников, ведь не считать же таковым, право слово, восемнадцатилетнего королевского бастарда Карла-Константина13? Но тут вернулся Гуго.

Первым делом итальянский монарх пустил скупую слезу на могиле своего незабвенного патрона, захороненного во вьеннском монастыре Святого Андрея, том самом, где, по легенде, окончил свои дни грешный Понтий Пилат. Стены монастыря он покидал, впившись длинными пальцами в хилые плечи Карла-Константина и жарко нашёптывая тому на ухо неоспоримые доказательства своего к нему участия. Затем, собрав собственных вассалов и вассалов Людовика, Гуго очень быстро разбил намечавшуюся «фронду», напомнив многим из баронов их обязательства и в особенности денежные долги перед ним. Для продолжающих сомневаться у Гуго была заготовлена тяжёлая артиллерия в лице почтенного Одона Клюнийского, за которым был отправлен внушительный кортеж с обозом, везущим дары смиренным братьям аббатства. Отец Одон был красноречив и искренен в своих речах, превознося перед народом Прованса все невероятные достоинства единственного, по его мнению, кандидата в их сюзерены. Карл-Константин всё это время, прельщённый обещаниями Гуго подарить ему впоследствии вьеннские земли, тихо и застенчиво сопел в сторонке. В итоге в конце сентября в старой вьеннской церкви Святых Петра и Павла Гуго был единогласно коронован нижнебургундской знатью, и Рудольфу Второму ничего не оставалось, как направить прыткому соседу сдержанное поздравительное письмо. Во время коронационного пиршества по правую руку от Гуго сидел юный Карл-Константин, продолжавший мечтательно хлопать ресницами. Он не перестал ими хлопать даже тогда, когда во время пира нетерпеливый Гуго широким жестом пожаловал вьеннский феод Эду Вексену14, своему старательному и верному вассалу. Как сказали бы сейчас, ничего личного – Гуго просто поспешил на будущее заручиться поддержкой всесильного на французских просторах Герберта Вермандуа, которому Эд приходился сыном.

Сразу после коронации Гуго заторопился обратно в Италию, оставив в качестве формального управителя Нижнебургундского королевства своего малолетнего бастарда Умберто под покровительством графов Раймунда и Бонифация. Первый граф был одним из немногих вассалов, на чью честь и преданность Гуго мог всегда рассчитывать, второй обладал недюжинной дипломатической гибкостью, в своё время обеспечившей Бонифацию хорошие отношения и с Гуго, и с Рудольфом. Оба графа имели высокий авторитет среди всей бургундской знати, и за обоими простирался шлейф славы талантливых полководцев, ведь в своё время именно атака дружины графа Бонифация помогла Рудольфу при Фьоренцуоле переломить в свою пользу неудачно складывающийся ход битвы против императора Беренгария.

Граф Бонифаций проводил своего короля до границ Нижнебургундского королевства и вернулся обратно во Вьенн. Гуго торопил своих людей, так как боялся, что начавшая ухудшаться погода окончательно разобьёт дороги. Однако Небо вняло его мольбам, и в первых числах октября поезд Гуго благополучно достиг перевала Мон-Ченизо, где остановился на пару дней в приюте Людовика Благочестивого, а затем продолжил путь.

Узкая дорога, протоптанная многочисленными трудолюбивыми ногами усердных пилигримов, даже омывшись всеми пёстрыми красками осени, выглядела довольно мрачно. Как-то само собой в королевском войске стихли разговоры и песни, и все, не исключая самого короля, тревожно оглядывали густые завесы лесов, с обеих сторон грозивших поглотить эту съёжившуюся до узкой тропы дорогу. Граф Сансон, руководивший походом королевского войска, без устали направлял вперёд и позади кортежа разведку. Та, по счастью, находила в зарослях, как правило, лишь невинных пилигримов или негоциантов, в свою очередь самих испугавшихся приближения значительного вооружённого отряда и норовивших теперь спрятаться в чащобе леса.

В этот день граф Сансон рассчитывал к вечеру достичь замка Суза. Однако король вовремя остановил его людей, готовившихся выехать в Сузу, чтобы оповестить тамошнего хозяина о грядущей для него милости, обещающей, с одной стороны, почёт, а с другой – немалые расходы.

– Я имею намерение посетить Новалезский монастырь, – объявил Гуго, и услышавший эти слова граф Эверард заметно встрепенулся.

Королевская свита свернула налево, повинуясь указаниям нанятого накануне проводника, и начала карабкаться на холмы. Теперь пропало даже подобие дороги, а окружающая местность приобрела совсем уже дикий вид. Немало пришлось потрудиться королевским плотникам, конюхам и кучерам, чтобы переправить своего дражайшего монарха с его свитой через норовистую реку Ченичио, после чего двор увидел восхитительную в своей нетронутой красоте одноимённую с рекой долину, зажатую альпийскими горами и изобилующую прекраснейшими водопадами. Над всем этим нерукотворным шедевром природы распростёрлось удивительной синевы небо, восхищающее любого путешественника и пугающее местных жителей, так как цветом своим обещало скорый приход трамонтаны15.

– Это место просто рай для охотников! – воскликнул неизвестно чем воодушевившийся за последние часы граф Эверард. Король неопределённо хмыкнул. Эверард вытянул руку вперёд, указывая на низенькие строения, окружённые каменной полуразрушенной стеной.

– Новалезский монастырь! – торжественно объявил Эверард.

Почти в то же самое мгновение послышался звон монастырского колокола. Очевидно, монахи также заметили приближение военного отряда, и это событие их ничуть не обрадовало. Двадцать лет назад монастырь претерпел налёт арабов и мувалладов16 Фраксинета, забравших с собой почти всё имущество монастыря и рассеявших святых братьев по всей долине. Долгие годы монастырь пребывал в полнейшем запустении, пока стараниями вернувшихся монахов, заинтересованных в перевалочном пункте негоциантов, и при поддержке казны Адальберта Иврейского не начал приводить себя в порядок. Однако и по сию пору монастырь Новалезе представлял собой лёгкую добычу для иноверцев, живущие там монахи ежедневно возносили мольбы Господу, чтобы тот отводил глаза бессовестным пунийцам, рыскающим в поисках наживы вдоль дороги, носившей, между прочим, имя их самого знаменитого предка17.

Группа наиболее отчаянных монахов, не более десяти человек, вышла за пределы монастыря и жалобно срывающимися голосами запела псалмы, надеясь святыми гимнами отвадить непрошеных гостей. Гуго засмеялся и приказал графу Эверарду направиться к ним навстречу и успокоить их. К моменту приближения государя монахи опустились на колени, но их пение теперь звучало куда бодрее и жизнерадостнее прежнего.

– Мир вам во Христе, святые отцы! – приветствовал Гуго согбенных монахов.

В числе прочих склонившихся перед ним Гуго увидел старого рыцаря с длинными, совсем седыми волосами.

– Мессер Вальперт, мой благородный слуга, какое счастье видеть вас целым и невредимым! – вскричал Гуго.

– К вашим услугам, ваше высочество, – ответствовал Вальперт.

– До меня доходили слухи, что ты служишь моей сестре, графине Ирменгарде, вопреки обязанностям моего вассала.

– Я принёс клятву её милости графине Ирменгарде, что буду ей защитой до последних дней своих. Мои вассальные обязанности исполняет перед вами брат мой, граф Алерам.

– Полно, мессер Вальперт. Это не упрёк вам, а моя хвала вашей доблести и чести. Я только сожалею, что подле меня не состоит отныне столь славный и благородный рыцарь.

Вальперт молча поклонился. Тем временем неуклюже распахнулись перекошенные ворота, и монастырь любезно принял в своё пространство благородных людей из королевской свиты. Прочим надлежало обустраиваться вне стен. Ещё более не повезло нескольким пилигримам, направлявшимся к святым местам в Рим и решившим в неурочный час остановиться здесь на небольшой отдых: им в краткой и доходчивой форме было предложено быстро покинуть стены монастыря и отдохнуть на лоне дикой альпийской природы.

Возле короля торопливо семенил щупленький отец Айкон, демонстрируя небогатые достопримечательности разорённого монастыря и робко в душе своей надеясь с приездом высокого гостя на перемены к лучшему. Гуго с сокрушённой миной осмотрел все убогие закоулки аббатства и мысленно подытожил:

«Однако в какую берлогу угодила наша красавица. Начинаю переживать за её внешность и рассудок».

Вслух справившись о здоровье Ирменгарды и о причине её отсутствия, Гуго получил ответ, что Ирменгарда оповещена о приезде брата, но задерживается с выходом, ибо хочет привести себя в порядок. Гуго удовлетворённо кивнул головой и сел в трапезной монастыря наблюдать, как Вальперт и монахи монастыря сбивают себе руки-ноги, дабы устроить гостям по возможности роскошный ужин.

К моменту окончания их хлопот к гостям наконец вышла Ирменгарда и грациозно поклонилась своему сводному брату. Одного быстрого, пронизывающего взгляда, устремлённого на сестру, оказалось достаточно королю для того, чтобы вынести Ирменгарде неутешительный диагноз. Два года, проведённые ею в монастыре, не прошли даром. Грубая монашеская пища, редкие выходы из своих покоев, отсутствие мужского интереса к ней и, как следствие, отпавшая надобность вызывать этот самый интерес совершили с некогда первой красавицей Италии непоправимое. Нет, голубые глаза её были по-прежнему прекрасны, лицо по-прежнему сохраняло тонкое благородство своих черт, но само тело её и волосы, её роскошные светлые волосы, свидетельствовали о воцарившемся в душе их хозяйки равнодушии к собственной персоне. Вдобавок и само время не жалело Ирменгарду, и перед взыскательными глазами короля предстала уже вошедшая в зрелость женщина с нечёткими следами былой красоты, очень сильно напомнившая ему его мать Берту.

Гуго поспешил стереть со своего лица все возможные следы разочарования и расплылся в галантной улыбке. Он ехал сюда не без задних мыслей, памятуя о пикантных моментах их с Ирменгардой молодости. Но сейчас король был вынужден лгать напропалую, и, отвешивая сводной сестре неуклюжие комплименты, он вдруг обнаружил в себе полное отсутствие влечения к ней. Сама же Ирменгарда, словно очнувшись после долгой спячки, напротив, жадно хваталась за каждое похвальное слово короля, ей было крайне важно убедиться, что она по-прежнему очаровательна и желанна.

– Брат мой, представляю твоей милости мою верную слугу Розу, дочь благородного мессера Вальперта.

Гуго повернулся к Розе, чтобы наградить её казённо-равнодушной полуулыбкой, и в тот же миг замер. Миниатюрная черноволосая девушка, кротко поклонившись ему, смотрела на него глубокими выразительными глазами, вызвав немедленно разогревающие кровь ассоциации. Конечно, это не было сходство подобное сходству близнецов. И волосы у Розы вовсе не были коротко пострижены, как у той, которую он так ненавидит прилюдно и так отчаянно вожделеет наедине в своих мыслях. И глаза её не излучали тех энергетических, полных насмешки, искр, а напротив, были печальны и задумчивы. Манеры Розы были просты и естественны, её одежда мало чем отличалась от грубых одеяний местной братии, и всё же такой опытный ювелир, как Гуго, за грубой оправой увидел близкое подобие того бриллианта, который он страстно пытался заполучить в свою коллекцию.

– Мессер Вальперт, с вашей стороны крайне жестоко обрекать вашу милую дочь на унылое существование среди монастырских развалин, – заявил он, ничуть не смущаясь присутствием Ирменгарды и других обитателей «развалин».

– Она претерпела немало тягот, и пребывание в монастыре пошло ей только на пользу, – ответил отец Розы.

Кому что надо – и, в отличие от своей госпожи, спокойная и размеренная жизнь, альпийские красоты, горный воздух и прочее действительно поспособствовали новому распусканию этого маленького цветка.

– Но негоже девице, способной осчастливить своей особой любого из мужескаго рода и стать достойной спутницей благородного рыцаря, пребывать вне нашего суетного мира.

Ирменгарда, сидевшая по правую руку от брата, начала ревниво хмурить брови.

– Государь, она вдова графа Гизельберта из Бергамо.

– Вот как! Да, я помню эту печальную историю. Но ведь жизнь на этом не заканчивается. Что, если вам вернуться в свет и начать жить при королевском дворе?

– Государь, я дал слово служить благородной графине. Мне, в том случае, если вы будете настаивать в своём желании, придётся расстаться с Розой. Я бы этого не хотел.

Роза испуганно взглянула на отца. Тот взял её за руку, чтобы успокоить.

– Нет-нет, – пролепетала девушка, и король окатил её презрительным взглядом, который очень понравился Ирменгарде.

– Ваша воля, красавица, – пожал плечами король и знаком приказал Вальперту занять своё место возле стола.

Ужин начался. Король милостиво разрешил приглашённым за стол вести себя свободно. Подле него сели его сестра, граф Вальперт с дочерью, графы Сансон и Эверард, доверенное лицо короля священник Альдуин, а также отец Айкон. Между гостями завязалась оживлённая беседа.

– Как жаль, что ваши строгие монастырские законы не позволяют пригласить музыкантов! – после третьего кубка заявил расслабившийся на альпийских просторах Гуго.

Отец Айкон испуганно перекрестился. Король махнул на него рукой.

– Как часто братия монастыря имеет такой стол, как сегодня? – Королю нравилось смущать почтенного монаха.

– Только сегодня и только по случаю необыкновенной милости, проявленной к нам вами, ваше высочество.

Гуго засмеялся.

– И всё же, как быстро вы смогли убрать стол таким количеством снеди?

– Здешние леса полны дичи, государь, – ответил Вальперт. – И если бы не строгий устав монастыря, который принял законы Святого Бенедикта и заставляет теперь держать строгий пост, местная братия действительно ежедневно подвергалась бы греху чревоугодия.

– Именно это я хотел услышать, мессер Вальперт. Прежде чем покинуть вас и устремиться в дальнейший путь, я буду чрезмерно обязан вам, если вы мне завтра организуете добрую охоту.

– Почту за честь, ваше высочество.

Сидевший по левую руку от короля граф Сансон удивлённо поджал губы. Гуго, в отличие от многих знатных людей своего времени, не был большим приверженцем охоты, хотя часто принимал в ней участие, ибо почти каждый вассал норовил угостить останавливающегося в его замке сюзерена именно этим.

Дождавшись момента, когда внимание к королю станет минимальным, а беседа гостей перейдёт в одно плохо различимое гудение, за рукав короля осторожно дёрнула Ирменгарда.

– Брат мой, вы прибыли ко мне, но не говорите со мной, – упрекнула она короля.

– Только потому, сестра, что разговор мой не предназначен для посторонних ушей.

– Нас сейчас никто не слышит.

– Тогда прежде всего, сестра, позвольте вас спросить, не надоело ли вам тут?

Эти слова вдохнули в Ирменгарду колоссальный энергетический импульс. Не надоело ли ей? Конечно, надоело! Ей, которая могла составить счастье любой коронованной особе в Европе, вот уже два года приходится давиться отвратительной монашеской пищей, уныло бродить внутри монастырских стен, не будучи вольной вырваться наружу из-за преследований своего пасынка Беренгария, и разговаривать только со скупым на эмоции Вальпертом и его полоумной дочерью. В потоке радости, захлестнувшей её, она даже неосторожно упрекнула брата:

– Ты заставил меня так долго ждать этого!

– Вас надлежало проучить, сестра, – ответил Гуго, и глаза Ирменгарды на мгновение погасли. – Разве вы не помните, что попали сюда исключительно из-за ваших шашней с Рудольфом? Вам захотелось быть королевой, понимаю. Но для этого вы нарушили множество обещаний, данных мне, и вот вы здесь, а ваш несостоявшийся муженёк вернулся к своей швабской Берте и, по сведениям, очень редко вылезает теперь из-под подола её туники.

– Я достаточно наказана за свою глупость, – ответила Ирменгарда, старательно напустив в уголки глаз сверкающие, как горный хрусталь, слёзы.

– Отныне вы во всём должны повиноваться мне, сестра. К тому же вас к этому обязывают ваши коммендации!

– Коммендации приносил вам Беренгарий, а не я!

– Надеюсь их услышать и от вас, сестра, – и этим Гуго вновь поднял Ирменгарде испорченное было настроение.

– Вы поможете мне вернуть Иврейскую марку?

– Непременно, сестра. – Ирменгарда даже вскрикнула от радости. – Тише, тише, всему своё время. Ваш пасынок уже сидит у меня в печёнках. Грош цена его коммендациям, когда он перехватывает моих гонцов в Бургундию, ведёт переписку с германскими князьями, и во сне и наяву грезит отобрать у меня корону. В последнее время он снюхался даже с вашей любимой подругой Мароцией, которая не может прожить дня, чтобы не сделать мне какую-нибудь пакость. Да, кстати, сестра, вам никого не напоминает эта ваша служанка, как её, бишь, Роза?

– Напоминает, конечно напоминает.

Гуго рассмеялся.

– И вам никогда не хотелось, после воспоминаний обо всех обидах со стороны Мароции, как-нибудь отыграться на её бледной копии и придушить её за завтраком?

В первый раз за вечер Ирменгарда громко расхохоталась.

– Да вы волшебник, Гуго! Откуда вы это знаете? Но, во-первых, я это не сделаю, потому что тогда лишусь единственной служанки, ведь сюда женщины заглядывают крайне редко, предпочитая останавливаться в женском монастыре, расположенном неподалёку отсюда. А во-вторых, единожды утолив свой гнев, я лишусь возможности гасить его в дальнейшем.

– Правильно ли я понял, сестра, что вы находите удовольствие в мелком, но частом унижении своей служанки?

– От вас ничего не скроешь, Гуго. И самое удивительное, иногда мне кажется, что она сама в этом находит для себя приятное начало. Она никогда ничего не рассказывает своему отцу, я на сей счёт уже спокойна, и она с овечьей покорностью исполняет любые мои прихоти.

Гуго внимательно взглянул в смеющиеся глаза Ирменгарды.

– Любые? Не хотите ли вы сказать, сестра, что она…

– Да неужели, братец, я допущу к себе этих грязных монахов или, хуже того, залётных негоциантов и пилигримов? Бр-р-р! Оставь подобных для своей Мароции.

Гуго смехом поддержал сестру. Весь вечер он то и дело пускал шальные взгляды в направлении Розы, а после признаний Ирменгарды, вне зависимости от того, насколько они были правдивы, обстрел усилился. Эти взгляды поймал граф Эверард и, зная короля, заметно встревожился. Он сидел рядом с Розой и старательно ухаживал за ней, насколько мог ухаживать за своей дамой мужчина десятого века, лишённый таких предметов обеденной утвари, как вилка и ложка. Эверард своим огромным кинжалом старательно разрезал тушу кабана, лежавшую перед ним, и беспрестанно выкладывал перед Розой самые лучшие куски мяса. Так же старательно он следил за состоянием кубка своей подруги и, подливая рубиновое вино, абсолютно не смущался тем, что кабаньим жиром, стекавшим с его пальцев, добавлял в вино весьма оригинальные оттенки.

Роза отвечала Эверарду тёплым и благодарным взглядом. Она мгновенно вспомнила этого рыцаря, восторженно павшего к её ногам во время осады Павии бургундским войском Рудольфа. Мало кто из мужчин в её несчастной жизни был столь галантен и учтив при общении с ней. Девушка лепетала благодарности Эверарду всякий раз, когда перед ней ложился очередной кусок кабанятины, и, хотя она уже давно насытилась, Роза просила у графа всё новые и новые куски только для того, чтобы лишний раз увериться в существовании на этом свете людей, желающих сделать ей приятное. Сам граф также млел от присутствия подле себя столь воздушного создания и уже твёрдо решил, что завтра, сразу после королевской охоты, будет просить у Вальперта руку Розы. Как жаль, что он лишь недавно, во время сопровождения короля в Прованс, узнал в подробностях, как и куда судьба занесла старого рыцаря и его дочь!

Напротив Розы и Эверарда восседал граф Сансон, весь вечер с улыбкой опытного созерцателя жизни следивший за этими брачными танцами. Граф Сансон был повидавшим виды царедворцем, преуспевшим на торговле святыми реликвиями. Из одной этой фразы можно понять, что граф был человеком холодным, деловым и от сантиментов далёким. Судьба улыбнулась ему всеми тридцатью двумя зубами, когда в Александрии к нему прицепился оборванец, в бытность свою занимавшийся купеческим ремеслом и недавно попавший в рабство. За свою свободу он расплатился с Сансоном обломками Священного копья, которым почти тысячу лет тому назад проткнули во время казни тело Спасителя. Непонятно, было ли это копьё действительно тем самым, и неизвестно, каким образом копьё попало к этому оборванцу, но оно принесло самому Сансону всё, чего он мог пожелать в подлунном мире: славу, богатство и дружбу королей. Вернувшись в Бургундию, он поспешил выгодно продать бесценную реликвию молодому королю Рудольфу, сопроводив это придуманной им самим легендой о непобедимости обладателя копья на поле брани. Битва при Фьоренцуоле, к счастью для Сансона, и в самом деле закончилась победой Рудольфа, который удостоверился в правдивости его слов. Дальнейшие события для Рудольфа были уже не столь удачны, но лично для Сансона дело оказалось выгоревшим, и он стал видным вельможей при обоих бургундских дворах, со временем благоразумно и постепенно перейдя под сень сильной руки Гуго Арльского.