Absoluta. Совесть и принципы

Но не всё так просто. Пожав плечами, Вельзевул отбросил их двоих обратно к противоположной стене.

– Оставь их! – крикнул Бернард, хватаясь за голову.

И стоило ему только произнести слово, как отец снял решётки. В следующий миг он взял Мортема за горло, заставив подняться с колен.

В глазах Бернарда застыл животный ужас. Он знал, на что способен его отец. Но в какой-то момент Вельзевул неожиданно для себя увидел в глазах сына проблеск некоего успокоения и радости. На секунду Бернард подумал, что его отец переключил всё внимание на него, и поэтому его друзья в безопасности. Какой наивный ребёнок. И глупый. В нём куда меньше от отца, чем когда-то надеялся сам Вельзевул.

Держа сына за горло одной рукой, другой он откинул к дальней стене всех четверых. А прочитав в глазах Бернарда страх за них, он свободной рукой ещё изящно повернул в воздухе. И по крикам друзей Мортем вряд ли до конца понял, какой кошмар с ними происходит.

– Им очень больно, – улыбнулся Вельзевул, опуская своего сына на колени перед собой. – Но тебе будет ещё больнее.

– Я вернусь. Я вернусь, – как заклятие повторял Берн, увещевая на когда-то незыблемое доверие между ними. – Я всё сделаю. Я вернусь. Пап… – никогда в жизни ему не было так страшно, как сейчас.

Вельзевул только ехидно хмыкнул, погладил по волосам своего маленького предателя… И положил ладони к его вискам, чтобы сын вспомнил, кто он есть.

Деми вскочила на кровати. В её голове звучал крик. Чужой крик. Она пыталась успокоиться, прижимала свою подушку к лицу, металась в кровати, кричала сама, только бы эта паника в голове была чуть тише. Она так отчаянно заставляла себя думать о хорошем, но каждое её мимолётное воспоминание заглушалось истошным воплем.

Эмма попыталась её успокоить, она что-то наговаривала, взяв Уайт за плечи. Секундой позже Деми же даже не поняла, каким образом Эмма оказалась без сознания у дальней стены.

Пока Деми спускалась с кровати, боль уже охватила всё её тело, не только голову. До двери она ползла, как раненый солдат. Уже в коридоре она нашла толику силы, чтобы встать на ноги. Но стоило ей встать на ступень лестницы, чтобы пойти дальше, всю её пронзило такой болью… Деметрия держалась за перила лестницы, чтобы чувствовать хоть какую-то опору, пока её разрывало на куски.

Тело уже не справлялось с таким напором, поэтому перила треснули под её нажимом. Заносы впились в её ладони, – она даже не заметила. Деми знала, что ей нужно найти силы, чтобы встать и преодолеть пролёт. Она попыталась.

На второй ступени она поняла, что её поймали и затащили на марш. Она без сил опустилась на пол. От боли было так страшно, что её стошнило. Деми понадеялась, что от этого станет немного легче, но это только отрезвило её сознание, а растерзающие сердце чувства никуда не делись.

К сожалению, в туманной трезвости перед ней оказался её брат. Стыдно было признаться самой себе, но сейчас она хотела увидеть точно не его.

– Тебе плохо? – со страхом в голосе произнёс Кан.

– А то ты не знаешь, – саркастически сказала Деми. Она даже не заметила, что говорила она так, будто её лихорадит. Когда каждое слово – на последнем издыхании, а каждая мысль – как последняя.

Попытка встать, попытка доказать, что ты какой-то самостоятельный человек, что ты сама решаешь, что ты хоть на что-то можешь повлиять – оборачивается пронзающей болью. И это не иголки, не ножи. Это внутри.

Деми заставила себя вспомнить…

Это папа. Мой папа. Ещё его одеколон. И его рука, если взять её в свою, – она всё та же. И если его ладонь вдруг не сжала твою – это очень страшно. Но ведь сейчас придёт мама и всё тебе объяснит. И утешит. Она тебя обнимет, и ты будешь в безопасности. А мама пахнет бергамотом и такой беспрекословной любовью… Но и мама не пришла.

И если воспоминание о её собственной боли должно было вернуть в реальность Уайт, то идея не сработала. Потому что боль, рвавшая её, была больше, чем боль ребёнка, который потерял родителей.

Её новая боль – боль сотни матерей и отцов, которые теряли своих детей. Которые вымаливали своих детей. Которые оплакивали своих детей. Которые продавали свою душу за свою кровь. Там боль тысяч матерей, которые похоронили своих детей. Наваждением эта боль людей, которые отчаянно молились за тех несчастных, которые однажды продали свои души Бернарду, нахлынула на бедную девушку…

Деми, еле справляясь с этим, всё же поднялась.

– Деми! Деметрия! – кричал где-то на задворках сознания Кан.

Глава XXXV. Сделка

Представьте себе, что вы проснулись от кошмара.

Мир всегда делился на хороших и плохих. На добро и зло. И вы это изучили, как дважды два.

А в вашем сне оказалось, что плохие вас до последнего держат на плаву. А хорошие врали вам, чтобы воспитать в вас что-то идеологическое, незыблемое, вечное – без объяснений.

Мир в вашем сне перевернулся с ног на голову, вы не чувствовали никакой опоры. Когда во сне вся ваша привычная жизнь рухнула – вы бежали. Вы прятались. Вы искали безопасность, но в новом мире просто её не находили. Потому что без мамы и папы нет безопасности. Вы так привыкли.

Но есть убеждения. Есть принципы. Есть совесть.

И когда у Деми не было ничего, кроме принципов и совести, она превозмогла свою боль и побежала дальше. С желанием обмануть весь мир, всё бытие, весь баланс, всю Вселенную – она бежала.

Превозмогая боль, которая уже вырвалась изнутри и царапала кожу. Деми поднималась по лестницам дальше, терпя и заглушая свой крик. Ногтями впиваясь в свои ладони, потому что это не так больно, как внутри. Она шла.

Кан настиг её на лестнице, схватив за ладони.

Сначала Деми не поняла, но потом Кандеон отпустил её руки, и она автоматически, механически стала, впиваясь в кожу, царапать себя. Кан тряс её за плечи, всё повторяя и повторяя: «Это не ты! Это всё не ты!»

Уайт посмотрела на своего брата. Потом снова на ступени, которые ей ещё предстояло преодолеть. Кан аккуратно взял её ладони, стараясь обезопасить её от ран, которые она сама себе наносила. Девушка затуманенными глазами посмотрела на переплетение их рук и тихо, едва не плача произнесла:

– Пожалуйста… – в голосе Деметрии слышалось какое-то порабощение.

Кан закусил свою нижнюю губу со всей силы и кивнул.

Он отпустил её, позволил идти дальше. Как бы сильно он ни хотел наказать Мортема, ещё сильнее он хотел, чтобы Деметрия не испытывала всего того, что на неё навалилось. И когда Кан отпустил её, внутри что-то больно и тоскливо укололо его сердце.

Деметрия стояла напротив наглухо закрытой двери. Она тяжело дышала, заставляя себя держаться в собственном сознании, хотя крики в её голове начинали сводить её с ума.

За дверью ничего не было слышно, но она точно знала, что Бернард там. Эта уверенность становилась всё сильнее с каждым новым шагом по пути к этой двери. Самым страшным было – подкрадывающееся понимание, что она не сможет попасть в комнату и помочь…

Набрав в грудь больше воздуха, она машинально прикоснулась к браслету, который ей подарил Бернард. И стоило ей коснуться его, как чувства, нахлынувшие на неё, увеличись. Страх, ужас, боль, ненависть умножились сто крат, сбивая её с ног буквально. Деми упала на колени, хватаясь за грудь. Всё, что ей оставалось, – кричать, чтобы освободить себя от этого кошмара.

Дверь разлетелась на щепки перед её лицом.

Уайт увидела своих друзей, таких беспомощных, таких бессильных, таких – внезапно – слабых. Идеи кончились, интриги себя исчерпали, тайны вскрылись. Нет козырей в кармане.

А он кричит. И боль не проходит. И всё это чушь, что время лечит.

Она готова криком молить о его пощаде, а он только ему – внезапно самому важному для неё – больнее делает. Деми готова кричать, но каждый раз, когда она не верит картинке происходящего, чувства Мортема, отражающиеся в её душе, как в зеркале, заставляют её принять реальность.

Бернард переживал худшее в своей жизни. Он видел, как всё портил. Он не делал по-настоящему плохо жертве. Но он уничтожал тех, кто так или иначе любил эту жертву.

И боль брата за брата, боль матери за ребёнка, боль мужа за жену, боль отца за сына вновь и вновь возвращалась к нему.

И она проживала эту боль вместе с Мортемом. Деми хотела попросить остановить эту адскую пытку, но не могла больше издать ни звука. Ей оставалось только молящими глазами смотреть на своих друзей в надежде, что они поймут её бездействие и беспомощность.

Когда очередное воспоминание заставило её всю изогнуться так, что всё тело, казалось, стало ей как будто мало, Уайт перевела взгляд на Бернарда. Он смотрел на неё, но не видел. Ей так казалось. Потому что в его глазах была пустота. Губы шевелились, Деми смогла прочитать последнее «Пожалуйста», и поймала себя на мысли, что он сдаётся. И эта перспектива подействовала на девушку отрезвляюще. Ей потребовалось несколько секунд, но она всё-таки смогла подняться на ноги и обуздать свои страхи.

– Нет, – строго и уверенно произнесла она. Деми снова посмотрела на своих друзей, которые с трудом сдерживали боль, лёжа у стены.

Генри держался за голову, стоя на коленях, но сдерживал свои крики. Изольда тихо стонала, обхватив руками живот. Джейсон прижимал обе ладони к своему сердцу, зажмурившись и тяжело дыша. Эгиль оказался прямо в углу комнаты и глотал ртом воздух, как будто кислород не попадал в лёгкие.

Деми никто не услышал. И она уставилась взглядом в эту чёрную спину незнакомца, который мучил её близких.

– Я сказала – нет, – ещё раз повторила девушка.

– Ты меня не интересуешь, девочка, – послышался голос Вельзевула. Очень тихий и отдалённый. – Мне нужно заниматься воспитанием сына.

И он сжал ладонь, направленную на Мортема, в кулак, отчего тот задохнулся болью. Последнее, что Берн увидел прежде, чем потерять сознание, – это приближающуюся Уайт.

Никто не мог влиять на воспоминания Бернарда, пока он без сознания. Поэтому Деми смогла освободиться от боли, не чувствовать разрывающих сердце страданий других людей, не чувствовать царапающей вины.

Вельзевул повернулся к Уайт и хохотнул. Коротко и мерзко.

– Деметрия Девидсон, – пропел он. – Как давно тебя ждали…

– Я – Уайт, – с вызовом бросила девушка. – Mozot Irase! – она притянула к себе демона.

Вельзевул, оказавшись лицом к лицу с ней, неприятно усмехнулся:

– Думаю, мы сможем договориться.

И они договорились.

Она пыталась биться и отстаивать свои принципы и убеждения, но он был куда сильнее её. И его убеждения, увещевания не всегда противоречили её настрою. Вельзевул говорил о мире без насилия и конфликтов. Верил в гармонию, сострадание, помощь ближнему. И он восхищался её самоотдачей. Он только просил её верности.

– С силой Absoluta мы просто быстрее и безболезненнее достигнем цели. Люди достаточно страдали. С них уже хватит. Они ведут войны, уничтожают друг друга, не понимая, что война – одна и та же война – испокон веков ведётся на другом уровне. Это не страны, не национальности, не личности. Это война за господствующий порядок. Вселенский порядок.

Они так ошибались, позволив людям свободу. Деметрия, свобода убивает. Людям позволили думать, что они могут быть хорошими или плохими. Но люди не плохие. Им позволили быть такими, и они приняли это, позволяя своей слабости побеждать самих себя.

Если мы наведём порядок, где у всех будет цель – быть хорошими, добрыми, сопереживающими, – мир изменится. Он станет лучше. Неужели ты этого не понимаешь?

– А Бернард? А Изольда? – продолжала бороться Деми. Хотя речи демона были такими сладкими, что она уже была готова сдаться.

– Демоны?.. Так люди нас стали называть, да? – засмеялся Вельзевул. – Да-да… «Демоны» следующих поколений должны были подталкивать людей к плохому, чтобы показать Высшим, как быстро человек сдаётся, как он слаб. – Он увидел на лице девушки смесь эмоций из недоумения и отвращения к такой идее. – Да, ты не понимаешь… Война началась задолго до тебя. Много тысяч лет назад. Это имело смысл. Мы должны были доказать, что люди без руководства всегда выбирают то, что проще, что слаще, что удобнее. И мы оказались правы, разве нет?..

Деметрия поморщилась, осознавая, что сдаёт свои позиции.

– Я люблю людей. Они умные. Человечество придумало законы, чтобы обуздать плохое, – спокойно продолжал Вельзевул. – Но слишком многим людям закон оказывается не писан. И так было всегда.

Потому что мы создали людей. Часть хотела видеть их идеальными. Другая часть – Высшие – хотела, чтобы они справлялись сами.

Но они не справляются! Высшие поспособствовали созданию человечества, а потом плюнули на своё творение. И все эти тысячелетия мы просто хотим взять на себя ответственность за людей. Мы тоже не совершенны. Но нам хотя бы не плевать.

– Как ты сладко поёшь, – из последних сил сопротивлялась Деми. – Почему тогда твой сын от тебя отвернулся?

– Я так сильно доверял ему, что допускал его к людям слишком часто и слишком надолго. Он, к сожалению, проникся идеей свободы. Якобы люди могут решать… Но он предпочёл забыть, что люди, как правило, решают неправильно.

– Демоны подталкивают людей к неправильному… – неуверенно, но всё же настаивала девушка.

– Серьёзно? – удивился Вельзевул. – Миллионы людей каждый день совершают плохие поступки. Иногда серьёзные, иногда мелкие. Неужели ты думаешь, что у «демонов» так много возможностей повлиять на каждого из них?.. «Демонов» не так много, и, поверь, «демоны» давно уже предпочитают оставаться в своих чертогах, потому что они устали бороться. Ещё остались те, кто не теряет надежду, но нас очень мало.

– Тем не менее вы убиваете. Вы безжалостно убили моих родителей! – закричала Деми. – Зачем? Зачем это было?!

– Если бы это зависело напрямую от меня, они были бы живы, – пожал плечами Вельзевул. – Я, знаешь ли, не фанат убийства. Показывать слабости людей – это да, но убивать их не имеет смысла. Умерший человек не докажет мою идею, что все люди нуждаются в помощи или в руководстве. Все твои родители: и Кристофер, и Офелия, и Майкл, и Элиза – были прекрасными людьми, которые боролись за добро. Только они, как и ты теперь, боролись за извращённое представление о добре. Они боролись за Высших, которые дали человечеству свободу, которая и губит всех. Они боролись за Высших, которым плевать на людей.

И я не могу винить твоих родителей за это заблуждение. Эта идеология живёт тысячи лет. Передаётся из поколения в поколение. Они просто верили в ложь… Жаль, что они погибли. Они были хорошими и добрыми. Да, они ошиблись, поверили в неосуществимое. Но всё равно были благородными.

Деми смотрела в глаза демона. И не видела демона. Она видела многовековую усталость.

– Ты причинил боль моим любимым людям…

– Зато ты проснулась, – пожал плечами Вельзевул.

– Я хочу, чтобы они были в безопасности.

– Будут. Я и не собирался подвергать их опасности. Они в порядке.

– Значит, мы можем просто уйти? – уточнила Деметрия. Где-то на задворках сознания она понимала, что начинает просто торговаться.

– Разумеется. Вы же так любите иллюзию свободы, – тихо засмеялся демон. – Только своего сына я не отдам. Иначе он погибнет в этом мире лжи, лицемерия и насилия. А вы – ты, Джейсон, Генри, Эгиль, Иза – можете идти.

– Но…

– Да, ты права. Война продолжится.

Уайт так бесцеремонно перебили, что она даже забыла, что вообще намеревалась сказать. Но она точно помнила, что Бернард должен быть свободен от своего отца.

– Что я должна сделать, чтобы твой сын тоже мог уйти?

– Тогда ты можешь остаться.

– Сына готов променять на Absoluta? – скептически прищурилась девушка.

– Нет. Я собираюсь получить всю вашу поддержку в конечном итоге.

Деми нервно сглотнула.

– Что ты имеешь в виду?

– Деметрия, прости, но, как и я сказал, сейчас ты мне неинтересна. Да, у тебя сила Absoluta, но она не имеет смысла, пока ты не определилась, на чьей ты стороне. Сейчас у тебя нет сторон, ты мыслишь категориями «люблю/не люблю». Я люблю своего сына, но, если он мешает порядку, который создаст лучшие условия для большинства, я пожертвую сыном.

Да, я постараюсь его вернуть к себе, на нашу сторону. Но если он не примет мою помощь, я буду готов отвернуться от него. Потому что благополучие многих намного важнее моего личного счастья.

– Но он твой сын… – прислушавшись к голосу совести, пробормотала Деми.

– Все люди – мои дети. Я принимал участие в их сотворении. Один ребёнок или миллиарды моих детей?.. Сама бы ты что выбрала?

– Мы рассуждаем по-разному… – задохнулась негодованием Уайт.

– Да, ты рассуждаешь, как человек. Ты принимаешь во внимание свои слабости. Но ещё… – Вельзевул приблизился к девушке и положил руки на её плечи. – Ещё часть тебя, часть Absoluta, понимает, что я говорю правду.

Ты хочешь, чтобы они были полностью свободны?

– Я хочу, чтобы они всегда и везде были в безопасности!

– Как это по-человечески…

– Я человек, – настойчиво сказала Деметрия.

– А ещё ты абсолютная сила! Твоя задача заботиться обо всём человечестве, а не только о горстке людей, которых ты любишь!

Я открою тебе секрет, девочка. Ты спасёшь своих любимых в этой войне, если закончишь войну. Ты можешь это сделать. Тебе просто страшно брать на себя ответственность!

– Я их знаю! Они будут бороться. Они будут подвергать себя опасности. Они не сдадутся! Они будут искать меня.

– Пока не будет общего порядка, конечно, они будут бороться, – пожал плечами демон. – Но в твоих силах помочь нам установить порядок, который всех бы устраивал.

– А если я соглашусь помогать?.. – Уайт отступила на шаг, стараясь обуздать свои принципы, которые истошно кричали ей забрать свои слова обратно.

– Они всё ещё будут пытаться, якобы, тебя спасти, – безразлично отозвался Вельзевул.

– Ты можешь обещать мне, что с ними всё равно ничего не случится? – кажется, ей оставалось только выторговать свободу и безопасность своих друзей. Поступить правильно по отношению к ним. Заставить свои принципы и убеждения замолчать в такой ответственный момент.

– А ты можешь пообещать помочь нам создать порядок?

– Да.

– Тогда и я обещаю, – с лёгкой улыбкой кивнул мужчина.

Деми поймала себя на мысли, что всю жизнь она старалась не упасть, идти правильным путём, несмотря ни на что. Но почему-то никто её не предупреждал, что поступать правильно – так чертовски больно. И никто не говорил, что правильный путь – это путь к одиночеству.

Родители учили простым, казалось бы, вещам: «Не вести переговоров с террористами». Хороший, здравый принцип. Но когда ты торгуешься за жизни любимых тебе людей, принципы оказываются на заднем плане, потому что в игру на всех правах вступает совесть. А её ничем не заглушить… Уж Мортем-то точно знает: он поймёт и простит, когда до него дойдёт, чем руководствовалась Деми, принимая такое решение.

Спустя примерно час она стояла на балконе, который выходил с того самого чердака. Стояла и смотрела, как её обессиленных друзей выводят из особняка. Когда Деми поймала на себе взгляд Бернарда, внутри что-то умерло.

Эпилог

Генри, Эгиль, Бернард, Джейсон и Изольда вернулись в Лондон. Они жили в квартире, которую давным-давно арендовала Иза у милой смертной семьи: те не желали продавать квартиру, потому что это был их первый дом. У них подрастали дети, семья уехала в пригород, но умные и рассудительные родители знали, что их малыши рано или поздно вернутся в столицу, и тогда им понадобится жильё. В квартире было четыре спальни, совсем небольшая гостиная, маленькая кухня и одна туалетная комната. Но компания решила, что этого места им вполне хватит, чтобы пережить несколько дней и прийти в себя после случившегося.

Первым уехал Генри. Два дня он наблюдал, в каком отчаянии пребывают его товарищи, а он не был из тех, кто привык опускать руки и лелеять в себе жалость. Он вернулся в Ирландию, понимая, что там он найдёт себе дело – хотя бы небольшое, на парочку низших демонов, которых отправит в нокаут самое простое зелье. Мистер Мортем решил, что лучше, чем борьба, ничто не поможет ему оправиться. Генри продолжал верить, что они проиграли лишь битву, а не всю войну. Потому он отправился домой, чтобы продолжать сражаться.

Вскоре после Генри, убедившись, что постепенно и несколько медленно, но всё же, Эгиль приходит в себя, Лондон покинул и Джейсон. Спустя неделю после старшего Мортема. Первые дни после случившегося Аллен маниакально набирал номер Деми, он писал ей письма на электронную почту. Спустя неделю молчания он понял, что не получит никакого ответа. Джейсон никому не говорил о своих попытках связаться с Уайт, поэтому ему было достаточно легко притворяться, что с ним всё в порядке, и поддерживать Эгиля. В конце концов, Аллен получил сообщение от Нью-Йоркского университета, где сообщалось, что ему предоставляют стипендию. Это была не Калифорния, конечно, но он хотя бы мог выбраться из Салема. Но для того чтобы Нью-Йоркский университет не отказался от своего предложения, Джейсону необходимо было закончить год со средним баллом «B», а потому он поторопился домой. Война, может, и была проиграна, но Аллен понимал, что ему в этом мире ещё жить. А раз с демонами теперь бороться бесполезно – необходимо освоить профессию и жить как простой смертный.

После отъезда Джейсона Бернард стал чаще выходить из спальни. И именно это послужило поводом для Эгиля уехать из Лондона. Младший Мортем уехал к отцу через три дня после Аллена. Он, может, и задержался бы, только с Бернардом невозможно было находиться в одном доме. Не было никакой поддержки от старых друзей, не было утешения или любви. Гнетущее состояние отчаяния усиливалось каждый день. Берн постоянно пил, а под вечер становился просто неуправляемым, мог разбить что-нибудь, обругать Изольду или Эгиля, если они просили его перестать убивать себя. По утрам Мортему было так плохо, что на обычное приветствие он мог перевернуть кухонную мебель. Эгиль собрался в путь через десять минут после того, как Бернард снёс все кухонные шкафчики, не найдя в квартире алкоголя. Сложнее всего было уехать, потому что у парня было удушающее и болезненное ощущение, что он бросает Изольду. И Эгилю отчасти было даже страшно оставлять её с Мортемом. Он предложил ей уехать вместе, но Лейденшафт, сдерживая слёзы, пообещала, что справится.

Она не справилась. Один на один с Бернардом Изольда продержалась почти месяц. Всё это время она сама охарактеризовала как самый настоящий ад. Первые несколько дней, после случившегося с Деми, Лейденшафт в своей арендованной квартире спала в одной комнате с Бернардом. И каждую ночь он кричал как в ту самую ночь. Иза ни за что не нашла бы ответ на вопрос, как она смогла вынести всё это. Каждую минуту она тосковала по Уайт и страшно боялась за неё. Каждую секунду она боялась за Мортема, который совершенно себя не контролировал, и каждый час она боялась за себя саму. Особенно сильно она стала бояться, когда осталась с Берном наедине. Иногда она действительно думала, что Мортем может её убить. Никогда в жизни Изольда не могла бы подумать, что будет способна постоянно плакать на протяжении полутора месяцев. Когда уехал Эгиль, по ночам она стала уходить из дома. В какой-то момент Лейденшафт поймала себя на мысли, что она просто ищет неприятностей, какого-то столкновения с демонами или просто плохими ребятами, чтобы выплеснуть на них всю свою злость и боль. Ночные прогулки ей не помогали, а возвращаясь, она всё время наблюдала трагичную картину саморазрушения Мортема. Иза пыталась достучаться до него, дать ему хотя бы проблеск надежды, что они смогут всё исправить, но ничего не получалось. В конечном итоге она не выдержала и вернулась в Нью-Йорк.

Мортему было всё равно. Он даже не сразу замечал, что квартира постепенно пустеет. Ему требовалось по два-три дня, чтобы вдруг осознать, что, оказывается, уехал Генри, потом – вдруг – пропал Джейсон, и… разве Эгиль попрощался?..

Постоянно затуманенное алкоголем сознание не позволяло ему понимать, как больно он делает людям, которые находятся рядом. Бернард даже не задумывался над этим. Все его мысли были заняты самобичеванием: как он бессовестно облажался. Сутки напролет он думал лишь о том, что не смог спасти человека, который спас его душу.

Мортем злился. Злился на себя, потому что оказался слабаком. Злился на своих друзей, которые не вытащили её. Но самое главное – он злился на неё. Злился, потому что она совершила самый глупый поступок на свете – осталась с демонами ради демона.

Мортему было страшно думать, что он так сильно желал прощения и теперь это привело к катастрофическим последствиям. И теперь всё, что будет происходить с миром: большая и маленькая победа демонов, каждая смерть невинного – это всё его вина, это всё последствия его малодушия.