Спи со мной. Грёзы

– Конечно, существуют и женщины, джинири. Но среди детей, рожденных от союза джинна и человека, я никогда не встречал девочек. Особенно таких…

– Каких? – Не могу удержаться от вопроса, хотя знаю, что Зейн ждет, что я задам его.

Он вдруг оказывается близко. Так близко, что запах шафрана, которым пахнет его кожа, становится сильнее окутавшего шатер аромата благовоний. Ловлю пристальный взгляд. У Зейна темные, почти черные глаза, но вокруг зрачка, подобно пескам Сахары, сияют золотистые искры. Его глаза – неутоленная жажда и обещанный оазис, песчаная буря и первые капли дождя. Я смотрю в них, и начинаю терять нить иллюзорной реальности сна.

– Таких самостоятельных. Таких умных. И таких сладких… – он произносит последнее слово, и оно отдается в сердце легкой тахикардией. Это какой-то бред, наваждение. Он почти целует меня в шею, когда в сознании проносится короткая и резкая мысль: «Нельзя!» Зейн полностью владеет ситуацией. В отличие от меня. Отстраняюсь, пытаясь сохранить остатки самообладания.

Этот мужчина – не один из тех, к кому я могу прийти, зная, что наутро мое лицо и тело навсегда исчезнут из воспоминаний. Его сны мне не стереть. Более того, он без спроса ломает границы моего собственного сна. Сближаться с ним – неоправданный риск, идти на который я не готова даже ради самого сильного оргазма. Почему-то в том, что секс с ним будет потрясающим, я не сомневаюсь: двое сновидцев в одной, пусть и воображаемой, постели – гремучая смесь фантазий и возможностей для их удовлетворения. Будет? Господи, Ли, о чем ты думаешь?..

Воздух между нами сгущается, превращаясь в тягучую, наполненную дымом базилика и розмарина, чувственную субстанцию. Мне хочется разрезать ее лежащим на столе ножом, а после попробовать на вкус, облизнув острое лезвие.

– Ты сама пришла ко мне. – Мягкий голос Зейна обволакивает сознание, искушая отказаться от возражений и от одежды. – Что же останавливает тебя сейчас, девочка-джинн?

Я могу избавиться от соблазна, просто проснувшись, но мне мучительно хочется остаться. Немного флирта и игры – это ведь еще не преступление?

Кладу руку на грудь Зейна, чувствуя, как бьется под моей ладонью его сердце, и отталкиваюсь, падая назад, подобно летящей в кроличью нору Алисе. Очертания шатра дрожат и расплываются, воздух, кислорода в котором и так осталось меньше, чем секса, обретает цвет и консистенцию. Он становится водой, настолько чистой и прозрачной, что проникающие с поверхности солнечные лучи преломляются, рисуя на наших лицах блики света. Легкие заполняются водой, и это так естественно, будто за неимением жабр я дышу кожей. Музыка звучит приглушенно, пока не пропадает совсем. Я больше не выгляжу, как танцовщица, а Зейн не выглядит, как бедуин. На мне – легкое платье из полупрозрачного шелка, на нем – ничего.

Смотрю на джинна, не скрывая интереса. Его тело еще сильнее и красивее, чем я думала: на широких плечах и подтянутом животе выделяются рельефные мышцы, перекатывающиеся под кожей при движении, как у изготовившегося к прыжку хищного зверя. Я не хочу это признавать, но меня тянет к нему с такой силой, что становится страшно. Дикий, животный, опасный магнетизм, которому я все еще отчаянно сопротивляюсь.

За спиной Зейна появляются затонувшие корабли и коралловые рифы, огибаемые косяками ярких цветных рыб. Они – часть его фантазии, и я улыбаюсь, представляя, какие миры рождаются в голове джинна. «Если ты так любишь море, что отказалась от дворца, то я могу создать для тебя русалок. Но вряд ли они будут похожи на диснеевскую Ариэль». Он не говорит ни слова, лишь смеется, однако его слова проникают в сознание, и я слышу даже интонацию – словно он произнес их вслух. Для того, чтобы ответить, мне достаточно захотеть этого. «Создай…»

Сначала возникают очертания. Потом – пряди длинных рыжих и русых волос, мощные, покрытые серебристой чешуей хвосты, обнаженные груди. Завороженно наблюдаю за тем, как русалки касаются друг друга, скользя длинными пальцами по плоским животам, лаская соски, переплетая хвосты и поднимаясь по спирали вверх. Когда они целуются, я ощущаю соленый вкус их поцелуя на своих губах. Кто бы сомневался, что сирены Зейна выйдут далеко за рамки сестринской любви… Он – джинн, но это не отменяет того, что он мужчина.

Я не замечаю, как Зейн подплывает ко мне, и только когда его лицо оказывается напротив, отрываю взгляд от целующихся русалок. «Иди ко мне…» Дыхание сбивается от возбуждения, и я чувствую между ног знакомую пульсацию. Кажется, еще немного, и я сдамся. Еще немного, но не сейчас. Мой образ подергивается рябью, и спустя мгновение его смывает волна. На морском дне появляется несколько фантомов, каждый из которых – точная моя копия: те же разноцветные глаза, те же светлые, почти белые волосы до плеч, те же татуировки.

Одна Ли сидит на груде корабельных обломков и, наклонив голову, игриво подмигивает удивленному Зейну. Вторая присоединяется к русалкам, скинув легкий шелк, и позволяя женским губам ласкать изогнувшуюся от наслаждения шею, напряженные соски, призывно раздвинутые бедра. Третья теряется в коралловых рифах и смеется, будто заманивая в морские глубины. Я сама расслабленно раскидываю руки и откидываю голову назад, отдаваясь теплому течению, ощущая, как скользит по телу легкая ткань.

Зейн принимает правила игры и делает ровно то же самое. Будто в замедленной съемке я слежу за тем, как его образ распадается на миллиарды частиц, из которых формируются фантомы – идеальные отражения. Один плывет к рифам, среди которых мелькает белый шелк платья. Второй оказывается рядом с той Ли, что восседает на обломках, бывших когда-то корабельной палубой. Третий Зейн направляется к русалкам, и они радостно раскрывают перед ним свои объятия. Незаметно усмехаюсь, видя, что еще одна моя версия не отстает от сирен, сливаясь с джинном в страстном поцелуе. Мир спасет не красота, а сублимация сексуальных желаний. Разумеется, четвертый фантом движется ко мне. Он касается моих ног, целует ступни и кладет их себе на плечи. В ком из четырех – сознание настоящего Зейна?

В том, что пытается найти Ли среди кораллов? В том, кого гладят три пары женских рук? Может быть, джинн на пиратском паруснике – проводит кончиками пальцев по очертаниям Санта Муэрте на моей лопатке? Или же настоящий Зейн в это мгновение целует мои бедра, заставляя изгибаться от удовольствия и стонать? Не уверена, что хочу знать ответ на этот вопрос.

Меня сводит с ума нежность, с которой его губы касаются моей кожи. Меня сводит с ума то, что я вижу это со стороны. Я неожиданно разрешаю себе почувствовать все то, что чувствуют мои отражения: жадные поцелуи, руки на дрожащей спине, повторяющие контур приоткрытых губ пальцы, язык на внутренней стороне бедра. Ощущение, будто не один, а четверо мужчин одновременно гладят и целуют мое тело. Безумно. Странно. Волнующе. Никогда и ни с кем я не испытывала подобного наслаждения.

Белый шелк платья растворяется в потоках воды, и я предстаю перед Зейном совершенно нагая. Я готова наплевать на свою осторожность и недоверчивость ради того, чтобы отдаться ему в каждом из своих воплощений. Влечение, которому невозможно противиться… Мы тянемся друг к другу, но внезапно иллюзию дробит звук чужого голоса. «Любимый, просыпайся, я сварила кофе…» Он раздается издалека, становясь все громче и громче. Хоть фантомы и не прекращают ласкать друг друга, их очертания бледнеют и стираются, реальность сна дрожит. Смотрю на Зейна, который целовал мои ноги секунду назад, и он отстраняется, но не отводит взгляд. Я вдруг понимаю, где слышала этот голос раньше.

– Эва? – Раздражение поднимается изнутри, как цунами. – Ты вломился в мой сон и пытался соблазнить, хотя все это время она была рядом с тобой в одной постели?

Джинн пожимает плечами и улыбается.

– Ну и что? Она – там, ты – здесь. Главное в жизни – получать удовольствие. Прислушайся к моему совету, тебе понравится…

Сон искажается и мерцает, как испорченная видеопленка, прежде чем прерваться окончательно. Открываю глаза, бездумно глядя на черно-белый портрет Мика Джаггера. Приподнимаюсь, чтобы встать, и падаю обратно на подушку, натягивая одеяло на голову.

– Дерьмо.

Я ревную? Не может быть. Мы виделись один раз, у нас нет отношений. Черт, у нас вообще ничего нет. Если подумать, мы даже не целовались по-настоящему – ни во сне, ни уж тем более в реальности. Как он сказал перед тем, как проснуться и пойти пить свой кофе, «ну и что?». Мудрые слова. Ну и что? Он имеет право спать хоть с тысячей красивых блондинок, мне-то какое дело?

Я – последний человек, который должен рассказывать другим о моногамии. Никто никому не принадлежит, никто никому ничего не должен, пока не прозвенит будильник, ведь так? Почему же сейчас единственное, о чем я мечтаю – создать персональный ад для Зейна и его подруги, в котором русалки-лесбиянки будут мучить обоих до бесконечности?

Тыква запрыгивает на одеяло, урчит и тычется носом в лицо, периодически мяукая.

– Проголодалась? – Глажу кошку, и она охотно подставляет голову под ладонь. – Пойдем, девочка, пора завтракать.

Мне хочется провести в кровати весь день, но я заставляю себя встать – в том, чтобы продолжать рефлексировать из-за Зейна и Эвы, нет никакого смысла. В конце концов, я с самого начала знала, что они спят вместе, так какой толк без перерыва об этом думать? Есть дела поважнее, чем обломавшийся во сне секс.

Иду на кухню, одной рукой достаю кошачий корм и насыпаю в миску, другой ищу в телефоне номер частного детектива, который помогает мне в поисках отца.

«Привет, Кристиан! Как дела? Слушай, догадываюсь, что это нереально, но можно ли найти информацию о человеке, который приезжал на машине к дому мамы двадцать лет назад?»

Сообщение отправляется, я заливаю кукурузные хлопья молоком и с ногами забираюсь на деревянный стул, обхватив колени руками. Не знаю, на что я рассчитываю: мне известно, что записи с камер наблюдения хранятся не больше тридцати суток. Через десять минут смартфон издает короткий сигнал: новое сообщение. Нетерпеливо кликаю на мигающую иконку мессенджера.

«Привет! Ли, ты в своем репертуаре. Понимаешь, что просишь невозможного? Слишком много времени прошло… Кого ты ищешь? У тебя хотя бы есть фото? Через своих людей в полиции я мог бы пробить его по базе тех, кого когда-либо задерживали и судили в Норвегии, но не уверен, что это даст результат, на который ты рассчитываешь».

Кристиан прав. Пытаться найти напавшего на меня столько лет назад человека в капюшоне – это как искать иголку в стоге сена. Почти без шансов. Почти, но попробовать все равно стоит. Закусываю губу и смотрю на карандаш. Я помню его лицо. Вряд ли когда-нибудь смогу забыть, даже если захочу. Достаю из рюкзака блокнот и несмело провожу первую линию.

Острый орлиный нос, глубоко посаженные глаза, нависающие над ними брови, продольные морщины на лбу, черная густая борода, поджатые узкие губы. Это всего лишь схематичный рисунок, но мне почему-то становится не по себе.

На вид мужчине, который смотрит на меня с расчерченного в клетку листа бумаги, сорок-сорок пять лет. Ровесник отца. Какова вероятность, что они были знакомы, и мама что-то о нем знает? Полагаю, что нулевая, но проверить не помешает.

Прижав телефон плечом к уху, слушаю длинные гудки, одновременно пытаясь справиться с кофемашиной. Жаль, что в отличие от Зейна меня никто не будит чашечкой ароматного капучино. Хотя нет, не жаль. Не хватало только, чтобы на моей кухне хозяйничала Эва. Опять испытываю досаду, что джинн был не один, и злюсь на себя за это чувство. Что бы ни происходило, я не должна позволять себе быть слабой и впадать в зависимость от других. Тем более от тех, у кого козырей в рукаве больше, чем у меня, причем во всех смыслах. Наконец мама берет трубку.

– Лелия! Как я рада, что ты позвонила! Все хорошо, детка? Ты вчера нормально добралась до дома?

Аппарат громко отфыркивается горячим молоком, и я, чертыхаясь, отпрыгиваю от него, стараясь не уронить телефон. Придется смириться с тем, что какой бы сильной я ни была, победить кофемашину без мастера по ремонту у меня не выйдет.

– Ага, мам, все отлично. Хотела спросить, знаешь ли ты одного человека? Секунду, отправлю фото.

Получив снимок, она ненадолго замолкает, а потом с сомнением отвечает:

– Нет, дорогая, что-то не припоминаю… Кто это?

– Наткнулась вчера в чулане на свои детские рисунки, вот и стало интересно, кого я изобразила, может, друга семьи. – Буду считать, что это ложь во благо. Маму незачем посвящать в подробности.

– Извини, но мне кажется, что я никогда его не встречала.

Мне не надо видеть ее лицо, чтобы представить, как она мило хмурится, разглядывая фотографию. При мысли об этом в груди разливается тепло, и я улыбаюсь.

– Все в порядке, мам, не беспокойся. Наверное, это был случайный прохожий, который произвел на меня впечатление, вот я и решила нарисовать его портрет.

Мимо. Впрочем, я бы удивилась, если бы незнакомец действительно оказался приятелем отца. Слишком очевидно. Вздохнув, прячу рисунок под стопку книг – от того, что буду прожигать его взглядом, ничего не изменится, а откладывать работу и дальше нельзя. Наливаю вместо кофе чай и подключаю камеру к компьютеру. На превью появляются сотни ярких миниатюр.

Марокко – моя любимая страна из всех стран Магриба, рай для фотографа. Каждый второй привезенный оттуда кадр – шедевр. Листая изображения дворцов и мечетей, мысленно переношусь в Танжер. Воспоминания обретают объем: я ощущаю горячее солнце, которое обжигает кожу даже сквозь хлопковую ткань серой рубашки, вдыхаю запахи корицы, имбиря, зиры и тмина, слышу раздающуюся отовсюду арабскую речь.

На некоторых снимках – статуи и фонтаны, старинная крепость, потрясающие виды побережья, Гибралтара и испанских гор. Однако стандартные пейзажи для туристических открыток и календарей – верхушка айсберга. За них я получаю намного меньше, чем за фотографии, которые показывают настоящую жизнь. Жизнь, скрытую от простых путешественников – не потому, что доступ к ней имеют лишь избранные, а потому, что глаза обычного человека приучены к глянцевой красоте. Эта красота – не более чем обертка, которую я разворачиваю сквозь объектив фотоаппарата в попытке нащупать суть. Легче всего сделать это через людей.

Марокканка, чье лицо закрыто плотной черной тканью, из-под которой видно лишь глаза – темно-зеленые и такие пронзительные, что кажется, они смотрят намного дальше объектива камеры… Намного глубже. Я сделала этот кадр, когда она настороженно взглянула на меня из-под никаба, переходя улицу. У меня был только одна попытка, и я ей воспользовалась.

Старики-берберы в традиционных джеллабах – халатах с длинными рукавами. Их я увидела на центральном рынке, когда они громко о чем-то спорили, разливая по чашкам мятный чай из высоко поднятого чайника.

Разрисованные мехенди руки француженки, которая выбирала сурьму для подводки глаз в сувенирной лавке. Я влюбилась в ее пальцы – унизанные серебряными кольцами, тонкие и длинные, как у пианистки, и сделала несколько кадров, пока она торговалась с веселым продавцом в высоком тюрбане.

Факиров, фокусников, танцоров и заклинателей змей я старательно обходила: завидев камеру, они принимали меня за отбившуюся от группы туристку и навязчиво предлагали сфотографироваться за десяток дирхамов. Но, несмотря на это, базар в Медине оставался кладезем лучших кадров. Вот девочка в нарядном хиджабе, пробующая сладкое печенье с тертым миндалем и смущенно улыбающаяся при виде камеры, а вот пронырливый уличный воришка, который шел за рассеянным покупателем, одновременно утаскивая с прилавков сливы и изюм. Заметив, что я его снимаю, мальчишка скрылся в торговых рядах, но совсем не испугался. На одной из фотографий его лицо видно крупным планом, и я невольно посмеиваюсь, поймав себя на мысли, что он похож на маленького дикого зверька. Справа от него высокий бородатый мужчина сравнивает персики. Он держит фрукты в руках, но почему-то смотрит совсем не на них. Внезапно я понимаю, что он смотрит на меня – так внимательно, словно препарирует взглядом.

Мне резко становится неуютно, как если бы бербер с фотографии мог разбить монитор с другой стороны и выбраться в реальный мир. Если точнее, в эту комнату. Кроме того, я испытываю странное чувство – мужчина кажется смутно знакомым, но я никак не могу понять, где мы могли встречаться. Увеличиваю снимок, вглядываюсь в черты угрюмого лица, и от мелькнувшей догадки все внутри застывает. Нет, это слишком невероятно, чтобы оказаться правдой.

– Прости, Тыковка.

Аккуратно убираю с колен уснувшую на них кошку и под недовольное мяуканье спешу к книжной полке. Вытащив нарисованный несколько часов назад портрет, возвращаюсь к монитору. Перевожу взгляд с рисунка на фотографию и обратно. Это невозможно. Человеку в капюшоне, который приходил к нашему дому, было около сорока. Значит, он уже должен был разменять седьмой десяток, превратившись в седобородого старца.

Незнакомец, который неделю назад разглядывал меня в Танжере, явно был моложе семидесяти, но что-то подсказывает – это один и тот же человек. Интуиция, которая неоднократно спасала меня от серьезных проблем во времена бурной юности, заставляет прислушаться к ней и сейчас, однако здравый смысл протестует.

– Абсурд!

Говорю это вслух, подсознательно надеясь, что сходство между двумя мужчинами – не более чем обман зрения, иллюзия, которая рассеется, если ее проигнорировать. Но ничего не происходит: я по-прежнему готова поклясться, что человек из прошлого следил за мной в Танжере, при этом он совершенно не изменился внешне.

Тянусь за телефоном. Кристиан спрашивал, есть ли у меня фото. Это не поддается никакому логическому объяснению, но теперь я могу ответить утвердительно.

Глава 4

Тема письма: «Фото из Танжера». Курсор нависает над кнопкой «Отправить». Кликаю, и снимки улетают на электронную почту редактора. На часах – четыре утра, но лишь полчаса назад я закончила обрабатывать фотографии. Забираюсь в кровать. Не хочу видеть Зейна. Не хочу вообще ничего видеть. Брейк, перезагрузка, тайм-аут.

Закрыв глаза, почти моментально попадаю в точку входа. Вместо того, чтобы подойти к двери, опускаюсь на большие мягкие подушки и обхватываю плечи руками, обнимая саму себя. Это единственное место, доступ в которое незваным гостям закрыт, а потому самое безопасное. Я всегда прихожу в эту комнату и засыпаю здесь, когда мира вокруг становится слишком много. Сон во сне – это как погружение на дно Марианской впадины: глубокий и крепкий, не оставляющий пространства для образов и звуков.

Запах лаванды смешивается с запахом дождя, и я вдыхаю его полной грудью. В это мгновение мне кажется, что под далекие раскаты грома в легких расцветают сиреневые соцветия.

Думаю обо всем, что сказал Зейн. Отец – джинн, как и он сам. Я – полукровка со способностью контролировать сны. Все это с трудом укладывается в голове, но почему-то я испытываю облегчение. Любые, даже самые странные ответы лучше, чем неизвестность. Хотя я не отрицаю того, что самих вопросов стало еще больше. Вдох. Кстати, а что насчет желаний? Совсем забыла спросить… Впрочем, возможность еще представится – Зейн вернется. Я хорошо знаю таких, как он. Игрок. Трикстер в человеческом обличье. Не уйдет, пока не потеряет интерес. Выдох.

Перевожу взгляд на несочиненные стихи, строфы которых выделяются на бумаге в приглушенном свете лампочек.

И каждую ночь ей снились другие страны,

Где солнце врастает в кожу, а море еще теплее,

Чем мед, льющийся на ее раны,

С каждой секундой становящийся горячее.

Как жаль, что никто до сих пор не написал эти строчки в реальности… Это последнее, о чем я думаю, перед тем как уснуть.

***

«Я вижу девушек, гуляющих в летних платьях, я должен отвернуться, пока не рассеется моя тьма…»7. Неподражаемый баритон Джаггера врывается в сон и беспощадно вытаскивает меня на поверхность из тех глубин, где я провела последние пять часов. С трудом соображая, смотрю на разрывающийся смартфон. В девять утра приличным людям звонит только садист, самоубийца и мой редактор. Молча принимаю вызов. Радостный голос выдыхает в динамик:

– Ян Свенссен!

– Ник Дрейк8, – отвечаю после короткой паузы.

– Что? – обескураженно спрашивает она.

– Что? – повторяю я.

– Ли, ты вообще о чем?

– Я думала, мы играем в имена.

До сих пор меня спасает исключительно то, что я один из лучших фотографов в Европе. Уверена, это единственная причина, почему заказчики терпят мой характер.

– Слушай, нам удалось сделать аккредитацию на сегодняшний концерт Яна Свенссена. Ты должна там быть, он анонсировал презентацию нового альбома, и журналу очень нужны качественные фотографии с премьеры.

Сажусь на постели, смирившись с тем, что поспать не удастся.

– Ты же знаешь, что мне не нравится современная музыка. – Зеваю, размышляя о том, что так и не вызвала мастера по ремонту. – Мой максимум – техно.

– 3000 крон.

Уже интереснее. За приятный гонорар я готова на время забыть о своих музыкальных предпочтениях.

– Звучит как аргумент. – Усмехаюсь, включив громкую связь и натягивая майку. – Скинь всю информацию в сообщении.

У меня не так много времени, чтобы подготовиться к съемке, но сначала в любом случае придется изучить видеозаписи концертов. Безусловно, я знаю, кто такой Ян Свенссен – внезапно взошедшую звезду молодого норвежца не обсуждает только ленивый, но бывать на его выступлениях мне не приходилось. Просматривая ролики, почти жалею об этом – парень талантлив… и довольно красив. Когда он улыбается, на щеках появляются ямочки, от которых фанатки сходят с ума. Понятно, почему голливудские продюсеры наперебой предлагают Свенссену контракты и зовут в Лос-Анджелес. Непонятно, почему он отказывается. То ли отсутствуют амбиции, то ли, наоборот, набивает себе цену.

Приезжаю в клуб за пару часов до концерта, но у входа уже толпится стайка двадцатилетних девочек. Они провожают меня завистливыми взглядами, когда охранник на входе проверяет мои документы, и, сверившись со списком, беспрепятственно пропускает внутрь. Свенссен с музыкантами проводит саундчек на сцене, я же, стараясь не привлекать внимания, осматриваюсь и прикидываю лучшие точки для съемки. Однозначно снизу, возможно, с балкона второго этажа…

– Пустите! Я ничего не сделала!

Истошный вопль прерывает мои размышления. В центре зала девушка с короткими синими волосами пытается вырваться из цепкой хватки секьюрити. На лице написана смесь отчаяния и восторга от близости к кумиру, который находится в каких-то трех-четырех метрах от нее.

– Пожалуйста! Только одно фото, умоляю!

С любопытством наблюдаю за разворачивающимся представлением. Интересно, как на него отреагирует сам Ян? Будто прочитав мои мысли, парень откладывает гитару и встает, рукой подавая охраннику знак, что все в порядке.

– Привет! Поднимайся к нам, на одно фото время точно найдется.

Удивительно, но он совсем не злится. Улыбается так открыто и искренне, словно всю жизнь ждал, когда влюбленная фанатка ворвется в клуб и прервет саундчек перед концертом. Чудеса.

Через минуту радостная девушка позирует для селфи, нерешительно приобняв певца. Облокотившись на стену и глядя на нее, думаю о том, как, в сущности, просто сделать человека счастливым. То, что после этого он практически всегда хочет большего, мучимый извечным чувством неудовлетворенности – другой вопрос.

Концерт начинается вовремя, но мало кто обращает внимание на группу, которая выступает на разогреве. Часть зрителей толпится у бара, часть – вяло хлопает, не скрывая своего нетерпения. Когда музыканты наконец освобождают сцену для хэдлайнера, фанаты стекаются на танцпол, и очень скоро в толпе не остается свободного места. Благодарю судьбу, что зона перед сценой для аккредитованных фотографов огорожена, и никто не стоит рядом со мной бок о бок, превращая съемку в двухчасовую пытку.

Обернувшись к зрителям, фокусируюсь на их лицах, стараясь поймать в объектив ожидание и напряжение, с которым они смотрят на сцену. Неожиданно зал взрывается восторженными криками, и я получаю целый спектр неподдельных эмоций в серии из нескольких кадров. Ян выходит к микрофону. Он одет в простую белую футболку и синие джинсы. Никакой особой атрибутики вроде банданы, браслетов с шипами или косухи. Хмыкаю себе под нос: ну просто не рок-звезда, а сын маминой подруги. Идеальный кандидат для знакомства с родителями. В очередной раз вспоминаю леопардовую шубу Зейна. Вот уж кому бы не помешало взять со Свенссена пример…

Мысли о джинне исчезают, едва раздаются первые аккорды и сильный выразительный голос заполняет тесное пространство клуба. Я стараюсь не упустить ни кадра. Сжимающие гриф пальцы. Звенящие под медиатором струны. Прядь густых каштановых волос. Прикрытые веки. Подрагивающие ресницы. Широкая улыбка. Те самые ямочки на щеках, что разбили так много девичьих сердец… Мне нравится фотографировать Яна Свенссена, нравится мягкий тембр его голоса и то, с какой легкостью он берет самые сложные ноты.