Алтайский Декамерон

А маникюр когда успела сделать? Где деньги взяла на это недешевое удовольствие?

И какая красивая мелодия! Кто это поет?

Но почему гроб трясется?.. Почему что-то горячее капает на лицо?.. Что это? Слёзы? Кто плачет?..

22 часа 33 минуты.

– Мама, мамочка, не умирай!

Это Константин! Наклонившись, он трясет мать за плечи. Его слезы капают на ее лицо.

– Не умирай, пожалуйста. Я люблю тебя, я не смогу жить без тебя!

Сын поднимает мать за плечи.

– Мама! Ты слышишь?

23 часа 15 минут.

Сознание медленно возвращается к ней, оно словно продирается через пелену кровавых вспышек в мозгу.

Ага, только инсульта еще не хватает… Кляча старая!

Галина едва-едва встает на четвереньки. Потом пытается подняться, опираясь на руку сына.

Села наконец. Отдышалась. Вспышки прошли. Так, звездочки одинокие мелькают…

– Константин! – говорит она. – Что так долго, вроде занятия в девять заканчиваются?

– Мамочка, мамочка, я сейчас все тебе расскажу! Только, пожалуйста, давай я тебя в спальню отведу. Отлежись! Я тебя умоляю!

23 часа 47 минут.

В спальне прохладно. Это самая холодная комната в квартире. И хорошо, что холодная, это то, что сейчас нужно.

– Мам, можно я с тебя кухонный фартук сниму?

– Не вопрос! Снимай!

То ли от холода в спальне, то ли еще от чего-то, но Галина приходит в себя.

– Сыночка, ты можешь рассказать матери, что произошло?

Константин явно возбуждён. Глаза его горят огнем праздничным.

Он показывает Галине айпад, который был куплен на пенсию по потере кормильца.

– Мамулик, – говорит сын, – я сегодня очередной рекорд побил! На вот, посмотри, меня на телефон снимали.

Они вместе смотрят видео и комментируют спортивный успех: удачный рывок штанги стоя и жим лежа.

– Иди кушать, чемпион!

Галина счастлива.

Ради таких моментов и стоит жить!

24 часа 00 минут.

«Не забыть бы поставить будильник на семь часов, чтоб сынуля в школу не опоздал…»

Пустоцвет

Бояться надо не смерти, а пустой жизни.

Бертольд Брехт

От входной двери к окну через всю комнату тянется узкий проход: мимо коробок со старыми вещами, шкафа-гардероба, серванта советских времен. Шкафы набиты одеждой, книгами, посудой, прибалтийской керамикой. К дверцам приткнута громоздкая коробка с телевизором, купленным с большой социальной скидкой, но даже не распакованным. А ведь прошло уже больше четырех лет!

У другой стены показывает нутро еще один сервант, доверху забитый старыми газетами и советскими журналами. С ним соседствует кушетка, которая чуть не упирается в подоконный чугунный радиатор. Его установили в двухкомнатной коммунальной квартире в 1947 году пленные немцы, которые и построили этот дом. Когда-то здание, высившееся среди скопища послевоенных одноэтажных бараков, выглядело в районе пятиэтажным колоссом. Шутка ли: трехметровые потолки в каждой квартире!

Параллельно окну, чуть правее подоконника, так, чтобы можно было полить герань, стоит письменный стол, напоминающий домашний иконостас. Стол заставлен дешевой церковной утварью. Свечи на подсвечниках и россыпью, разной толщины и всевозможных размеров, бумажные иконки к церковным праздникам, открытый псалтырь с закладкой – чего тут только нет!

Она лежала на спине головой к двери. Совершенно голая и в полнейшей темноте. Крупное тело пожилой женщины свалилось с кушетки и теперь заполняло узкий проход. Она давно не надевала ночных рубашек: старые были малы, а заказать подходящий новый размер у нее духу не хватало.

Проекция позы на полу напоминала пародию на известную картину Сандро Боттичелли «Рождение Венеры», ту, где красивая молодая женщина изящно прижимала левой рукой свои длинные волосы к нижней части живота и как бы рождалась из морской пены и фантазии великого итальянца.

Надежда Галич лежала в окружении собственных испражнений, стыдливо закрывая заросший лобок правой рукой, изуродованной артритом. Левая же рука, в отличие от Венеры, прикрывавшей роскошную грудь, была подмята неуклюжим телом. Здоровый кровоток постепенно сходил на нет, замирая в синюшных подтёках мертвеющей ткани.

Огромные бесформенные груди с маленькими сосками нерожавшей женщины сместились вправо, уперлись в коробку с одеждой. Одежду эту она давно хотела снести в храм, но так и не сподобилась.

Ее тело не познало огня мужских лобзаний. Ее губы никогда не впивались в мужскую плоть, сгорая от желания. Ее сердце не разрывалось от обиды на весь мир, возникшей потому, что он обещал позвонить и не звонил уже целую вечность.

Она не узнала, что такое стать матерью, в муках родить маленькое существо, таять от нахлынувших чувств, пеленая орущий комок, часть от ее плоти и часть от плоти того, кому она отдала себя, наслаждаясь терпким запахом его тела, ускоренного дыхания и набирающего силу огня…

Она не догадывалась, какое это счастье – прислушиваться ночью к ровному дыханию лежащего в детской кроватке ребенка или к его крику от колик. Колик, которые начались оттого, что накануне она забыла разбавить кипяченой водой жирное материнское молоко. От жирности особенно страдают мальчишки, орут как резаные, пока их крохотный организм не перестроится и не привыкнет переваривать питательную влагу.

Она не вставала по ночам, не забирала свое сокровище из детской кроватки, не клала его рядом с собой, не делала массаж крохотного животика, не поглаживала его по часовой стрелке, не приговаривала: «У собачки заболи, у кошечки заболи, а у тебя, мое сокровище, пройди». Ах, эти детские пуки- газики, пахнувшие сладковатым недопереваренным материнским молоком!..

Боже, сколько ж потрясающих открытий прошло мимо этой женщины, когда-то интересной, веселой, после второй стопки выпитой водки становившейся чрезмерно болтливой; женщины с огромной шапкой темно-коричневых волос, слегка посеребренной челкой и посеревшими висками, делавшими ее образ еще более привлекательным и интригующим!

Она напоминала вкусное, веселящее душу вино, долго бродившее в гордом одиночестве в надежде найти своего сомелье, который дегустировал другие, не менее вкусные напитки, да так и не дошёл до нужного, растерял пыл по дороге… Как известно, вино с возрастом превращается в уксус. Добравшийся наконец до сосуда постаревший сомелье с ужасом понял, что опоздал. Впрочем, он, должно быть, просто прошел мимо, разыскивая молодой напиток, веселящий душу, а не старый, перебродивший уксус увядшего женского тела, чье сердце ожесточилось на весь мир.

Словно огни ночного экспресса, сознание вспыхнуло в ее мозгу. Кинолента уходящей жизни начала отматываться в обратном направлении. Поезд памяти сдал назад, набирая обороты, летя по рельсам воспоминаний. Страдалице оставалось только разглядывать мелькающие за окном пейзажи протекшей жизни. Поезд делал короткие остановки на узловых станциях, а затем продолжал движение в прошлое. Вагоны потряхивало, пейзажи за окном сливались в неразличимые цветные полосы. И все-таки линия жизни виделась довольно ясно.

Её поразила, будто проказа, гордыня. Она презирала двух родных сестер, Любу и Валентину, рано выскочивших замуж и нарожавших детей от мужей-алкоголиков. Ну какие же могут быть мужья у ее сестер? Само собой, только алкоголики.

Давно поняв, что замужество ей не светит, она долгое время считала себя Божьей невестой. Но вот однажды, взглянув в зеркало, она усомнилась в этом предназначении.

Нужна ли вечно молодому Господу бесформенная туша? С лицом, усеянным бородавками, из которых пробиваются черные волосы? Нужны ли Ему эти впалые блеклые глаза, давно потерявшие былую голубизну? Нужен ли унылый взгляд?

Сие печальное открытие не просто расстроило Надежду, а поразило в самое сердце. Она замкнулась в себе и какое-то время даже не ходила в храм, как делала прежде, на утреннюю и вечернюю службы. Однако, вспомнив про Царствие Небесное и вечное блаженство, дарованное Господом женам праведным, она принялась с утроенным рвением возносить молитвы, целовать лики святых, прикладываться к святым мощам.

Во время одного молебна она услышала проклятия, направленные на гражданские документы: паспорт, страховой медицинский полис, ИНН. Якобы эти бумаги и номера позволяют дьяволу искушать неокрепшие души мирян. Поднявшись до невиданных высот праведного гнева, Надежда сложила на своем столе документы шалашиком и устроила им аутодафе.

Слава Богу, дело происходило поздно вечером. Соседки-хохлушки, торговки с местного рынка, на пару снимавшие соседнюю комнату, сориентировались, загасили пламя и вызвали Рината, хозяина этой самой соседней комнаты. Голубой мечтой последнего было завладеть жилплощадью Надежды.

На следующий день Ринат вызвал местного участкового и попытался убедить того отправить соседку в психушку: мол, эта личность представляет опасность для общества. Дошлый участковый, уловив корыстную составляющую в просьбе хозяина комнаты, попросил у того материальной помощи в столь благородном деле. Получив отказ, участковый потерял интерес к проблеме и покинул квартиру.

За окнами поезда мелькнул сельский пейзаж. Уютный деревенский дом, пятилетний мальчик. Она его обожала! Надежда вспомнила своих бывших соседей, семью художников. Однажды Алексей и Вера попросили ее побыть на лето нянькой для Сереженьки.

Ей нравились новые обязанности. Нравилось быть в центре семейной вселенной, командовать, повышать голос на безропотную бабу Люсю, Верину маму и тещу Алексея, часами стоявшую у плиты и выдававшую завтраки, обеды и ужины для семьи, а по утрам торчавшую на огороде.

Золотое время! Внук Сережа, окруженный ее заботой и любовью, не так давно научился говорить и теперь без конца повторял: «Люб-лю те-тю На-дю, о-чень люб-лю!» Женское сердце таяло и напоминало оплавленную церковную свечу, поставленную благочестивым прихожанином перед ликом Божьей матери.

Ролью няни она была занята лишь один сезон: на защиту бабы Люси, задерганной новоявленной воспитательницей Сереженьки и сумевшей превратить в ад летний рай, встали и Алексей, и Вера.

Нет, ей хорошо заплатили за то лето, но потом перестали приглашать на обеды и ужины в московской квартире, по сложившейся было семейной традиции.

«Это все моя гордыня! И справиться с нею нет никаких человеческих сил!» – кляла себя Надежда.

Зачем, спрашивается, по пустякам бабу Люсю гнобила? А вот подиж ты, гнобила – и всё тут!

Поезд набирал обороты, катясь вспять всё дальше и продолжая воссоздавать картинки из прошлого.

Она – молодая, свободная, преуспевающая. Женщина с прекрасным именем Надежда, снабженец с правом генеральной подписи, объездившая весь Советский Союз. Она заключала миллионные договоры. Поставка металлопроката, кирпича, добавок для производства легированной стали. Месяцами Надежда жила в гостиницах, довольствовалась командировочными, небольшими премиями да путевками в санатории.

Правда, у нее была однокомнатная квартира недалеко от комбината. Будь снабженка настойчивее, умей она преподнести себя как следует, она, без сомнений, выбила бы у начальства и двух-, и даже трёхкомнатную квартиру. Она могла бы пойти на курсы повышения квалификации, могла бы раскатывать на служебном автомобиле, а там и выкупить его по остаточной стоимости.

Она была курицей, несущей золотые яйца в корзину начальства. Ее ценили, ее портрет повесили на Доску почета. На каждом производственном совещании ее хвалили за отличную работу. И не более! Ну а ей очень нравились собственный высокий статус, близость к начальству, совместные застолья в ресторанах, случавшиеся после удачно подписанного контракта. Духу требовать большего у нее не хватало.

По стране шагала перестройка. И Надежда с её способностями понадобилась в Москве. У жены директора металлургического комбината наладился свой бизнес в первопрестольной, и та помогла Надежде обменять квартиру в Зарайске на комнату в Москве.

Надежду распирало от собственной значительности. Вот так, неожиданно для всех провинциальных родственников, вырваться в москвички! Это ли не удача?!

Она носилась с бумагами по столице, при помощи испытанных советских методов пытаясь решать задачи новых рыночных проектов. Ей бы задуматься, остановиться, присмотреться к меняющейся быстро действительности! Ей купить бы пейджер, чтобы быть на связи с работодательницей, которая то и дело паниковала, не представляя, куда запропастилась подчинённая. Ей бы на компьютерные курсы пойти…

И Господь несколько раз подавал ей знаки: не мельтеши, остановись, подумай!

Частенько Надежда падала. Однажды сильно повредила коленку. Нога распухла. Терапевт в поликлинике осмотрел ногу и выписал ей направление в Боткинскую больницу на Беговой.

Но и здесь гордыня сыграла с Надеждой злую шутку!

Больница на Беговой. Лежи себе, ничего не делай, смотри телевизор, трави анекдоты с cоседками. Готовить не надо, кормят хорошо, можно сказать, по-домашнему. Ходи иногда на процедуры, слушай умные речи профессора, который как раз писал докторскую и позарез нуждался в пациентке, на которой он мог бы опробовать свой новый титановый протез в виде коленного сустава…

За все в этой жизни приходится платить. И особенно за то, что достается даром.

Ей особенно нравилось трехразовое питание в больнице: готовить она не умела и не любила, давно привыкнув к постоянной жизни в гостиницах, к столовым и ресторанам.

Разленившись, она сутками валялась на больничной койке, рассказывая соседкам по палате бесчисленные байки о своей советской командировочной жизни.

Она жила прошлым, не понимая той жизни, что кипела вокруг.

И еще хорошо, что доктор успел поставить титановый протез только на одну ногу пациентки. Так вышло, что он неожиданно умер, не успев защитить докторскую, но успев сделать больную инвалидом.

Пришлось Надежде оформлять пенсию по инвалидности. С тех пор она ходила, прихрамывая и опираясь на палочку.

Ей было хорошо в тепле собственных испражнений. Она чувствовала себя маленькой девочкой, крохотным ребенком в утробе матери. Она наслаждалась покоем и не желала шевелиться.

Тишину нарушили голоса за дверью.

– Четвертые сутки из комнаты не выходит! Ломаем замок?

Резкий стук в дверь. Голос соседа Алексея:

– Надя, открой, иначе сломаю дверь!

– Дверь не открою, ломать не разрешаю, – услышала она голос громадной голой тетки, развалившейся на полу в проходе комнаты.

Кто это? Что это? Раздвоение личности?

Разве не она – та громадная тетя?

Нет, она маленькая, она еще не родилась, она в утробе матери.

«Господи, мне же хорошо, сделай так, чтобы я навеки осталась здесь, в утробе своей матери. Можно, Господи?.. Я не хочу туда! Господи, я там уже была! Услышь меня, Господи!..»

И Господь услышал ее стенания.

Поезд замедлил ход, несколько раз судорожно дернулся и замер.

Туман немного рассеялся.

На вокзальной площади не было здания. На краю платформы зарастала травой оторванная ветром вывеска, ждала своего пассажира. Сквозь ржавчину проступало название станции:

пустоцвет

Летняя академия

Хотя и сладостен соблазн —

По сразу двум идти дорогам,

Нельзя одной колодой карт

Играть и с дьяволом, и с богом.

Ахмед Хамраев

– Алекс, дружище, среди наших одноклассниц прошел слух, что у тебя был крутой роман в Германии. В девяностых годах, в начале рыночной эпохи. Мол, ты там едва не женился на богатенькой фрау. А она пообещала сделать тебя знаменитым русским художником в Германии. Это правда? Или наши девчонки, влюбленные в тебя с седьмого класса, сочиняют?

– Старикаш, не торопись, – сказал я. – Расслабься… Я всё расскажу. Я расскажу тебе о Малышке Карен, моей немецкой подружке Карен Кляйн из лихих 90-х. Она будто сошла с картины Бориса Кустодиева «Красавица». С той лишь разницей, что на картине изображена пышная обнаженная блондинка, а Карен была классической брюнеткой с длинными вьющимися волосами и пятым номером бюста. Что? Кустодиев? Да ты вспомни наш седьмой «А». Мы ж ходили классом в Третьяковку!

– А, помню, Алекс: там, в галерее, была такая жирная голая тетка! На красном одеяле!

– Не серди меня, Старикаш. Ты ничего не смыслишь в живописи. Это раз. И ничего не понимаешь в кустодиевских красавицах – это два!

– Где виски, Алекс?

– Виски в баре и бокалы там же. Нашел? Лед не забудь! Да тащи всё сюда! Кубик льда погрузился в янтарную жидкость в моем бокале.

– Итак, Карен! – начал я. – Кустодиевская красавица! Её крупное тело ничуть не мешало ей быть бойкой и веселой, стильно одеваться, лихо водить джип, похожий на танк, и руководить «Zommer Academy» в городе N. Это на юге Германии. На границе с Францией и Швейцарией. Я покажу тебе, Старикаш, этот уютный немецкий городок на карте.

Фрау Кляйн обладала невероятно сексуальным тембром голоса, приводящим мужчин в трепет. Старикаш, когда тебе станет хреново и одиноко, когда ты захочешь встрепенуться, набери номер экстренной службы «Секс по телефону» города N. Поверь, не пожалеешь. «Да, милый, это «Секс по телефону, – ответит тебе Малышка Карен. – Я знаю, чего ты хочешь, и я сделаю это для тебя, слышишь, только для тебя, милый…» Это надо слышать, Старикаш! Она настоящая артистка своего дела, дружище! От одной фразы у тебя сладко заломит в паху! И пересохнет в горле – и ты плеснешь себе в бокал хорошую порцию «Джонни Уокера»… Да-да, и мне налей, и льда добавь, хватит, хватит, спасибо!

А потом ты выключишь верхний свет, оставив ночник, включишь тихонько, фоном, «битлов», устроишься поудобнее в кресле… И поехали – прямиком в мир эротических фантазий, под завораживающий, нет, сказочный, волшебный, нездешний голос Карен Кляйн, чьё дыхание в трубке твоего телефона с смешивается с жаркими словами…

– Алекс, что ты такое говоришь? Послушай, Алекс, прошло уже лет тридцать… Сейчас сосчитаю точно… Двадцать восемь лет! Какой такой «Секс по телефону»?

– И вправду – какой такой?.. Эх! Не буду лукавить, Старикаш, хорошее тогда было время! Да и мы были помоложе! Это было наше с тобой время, Старикаш! Было да ушло, друг мой! Но голос ее слышу как сейчас…

* * *

– Алекс, mein Freund, ты должен научить меня ругаться матом и пить wodka.

Я хочу быть ein wenig русской женщиной, Алекс. Как твоя жена.

– О, Карен! – отозвался я. – А еще играть на балалайке, переносить шпалы в одной руке, останавливать на скаку коня, входить в горящую избу! И, конечно, париться в бане половинкой березы при температуре в сто двадцать градусов!

– Идёт, Алекс! Научи-ка меня играть на балалайке!

– Милая, это просто шутка. Мне в детстве медведь на ухо наступил. Единственное, что я умею, – это держать в пальцах кисточку или карандаш. На том мои умения заканчиваются.

– Алекс, я ничего не поняла. Что ты сказал про медведя? Лапой на ухо? – Она надула пухлые губы и похлопала ресницами.

Решительно, сказал я себе, наш юмор в Германии не приживётся. А может, здесь вообще с юмором не всё в порядке. Где ж немке понять русский фразеологизм про медведя и ухо! Нет ведь не медведя, ни пострадавшего уха.

– Это устойчивое выражение, – попытался я объяснить подружке.

– Стоит и не падает? – в свою очередь, попыталась понять она. И опять хлопнула ресницами.

– Игра слов, – сказал я. – Э-э… Word game. А, вспомнил! Wortspiel. Ich mache Wortspiele. Verstehst du?

Она неуверенно кивала, улыбаясь.

Мы изъяснялись в основном на жуткой смеси easy English и вершков разговорного немецкого, которых я успел нахвататься в Германии. Разумеется, добавлял я и русских слов. Она едва ли их понимала. Ну, кроме разве что известных словечек: wodka, balalaika, perestroika. Лингвистическая каша изрядно нас веселила. В сложных же или серьёзных случаях, когда ситуация требовала более точных объяснений, мы оба вооружались словарями и разговорниками.

Карен овдовела больше двух лет тому назад. Ее муж имел процветающий бизнес в России. Как вдруг, возвращаясь из очередной коммерческой командировки, умер от сердечного приступа. А потом вышло вот что: знакомая гадалка Карен, раскинув карты, поведала прекрасной брюнетке, что вот-вот прибудет из России «айн руссишер принц», и у неё выйдет с ним бурный роман.

Ах, эти немецкие женщины! Ах, эти малышки с пышными телами! Сколько видеокассет с порнухой, записанных в подпольных студиях Болгарии, Польши да и Германии, пересекло тогда границу? Миллион? Больше? Видеофильмы, в которых было открыто решительно всё, просто свалились на головы мужской половине бывшего Советского Союза. В девяностые годы такие кассеты можно было купить в закрытых видеозальчиках, на открытых радиорынках и просто у российских уличных коробейников, продававших товары из клетчатых сумок.

Малышка Карен была одной из тех, кем хотелось власть насладиться. Прямо как в этих фильмах! Полная раскрепощенность в постели в сочетании с романтическими грезами о «русском принце», с безоговорочной верой в гадание на картах, в совместимость партнеров по знакам Зодиака и «научные» теории сближения, почерпнутые ею в глянцевых женских журналах: вот портрет дамы по имени Карен в одной фразе.

Сердце немецкой красавицы истомилось в любовном ожидании, как вдруг, жарким летом, мечты ее неожиданно стали сбываться. Знаки ли зодиакальные тому способствовали, сильная ли вера в «русских принцев», желание ли телесное, сказать трудно. Пожалуй, всё сразу.

Что до моего заочного восприятия образа немецкой дамы, то моя фантазия отчего-то обратилась к истории, а точнее, к школьным урокам литературы. Воображение подкинуло мне портрет пушкинской Татьяны. Вовсе не худышки и не стройняшки, а особы в теле. Татьяна размера XXXL сидела, томно вздыхая, у заиндевевшего от русского морозца окошка, превратившись в слух и ожидая звоночка колокольчика. Сей звоночек известил бы красавицу о прибытии на дрожках барина, то бишь Евгения Онегина.

Так вышло, что в роли Евгения Онегина, пардон, русского принца номер один, выступил мой брат-близнец – московский художник Серж Миронов. Он заключил контракт с прохиндеем от искусства Валерой Тарашутинским, вербовавшим художников, артистов цирка, певцов и музыкантов для сборных концертов и выставок, про- ходивших по городам и весям Германии, в те времена радовавшей гостей из России открытыми дверями. «Принц» Серж должен был предстать пред белы очи Карен Кляйн, директрисы «Zommer Academy» города N, и с ее помощью провести выставку-продажу своих картин. Половина вырученных денег, между прочим, причиталась герру Тарашутинскому.

Прибывшего «барина» ждал теплый (точнее, горячий) прием у Малышки Карен. Разумеется, эту ночь (а затем и две следующие) русский Сережа провел на ее перинах и едва не сгорел от немецкой страсти.

Вынужденное воздержание Карен после смерти мужа, очевидно, сыграло не последнюю роль в этом огненном, хоть и скоротечном романе. После третьей ночи, полной разнузданной страсти, брат мой единоутробный, не выдержав любовного блицкрига, позорно бежал с сексуального ристалища, жалко пробормотав что-то о необходимости «работать», то бишь готовить персональную выставку картин.

Само собой, я ничего не знал ни о предсказаниях немецкой гадалки, с которой прежде совещалась фрау Кляйн, ни о скорострельном романе с моим братом-близнецом, которого позднее я прозвал русским принцем №1.

Подписав контракт в Москве на тех же условиях с Тарашутинским и оформив загранпаспорт, через месяц после побега брата из постели немецкой фрау я появился в том самом городе N и в  том самом заведении «Zommer Academy» – пристанище актеров, художников, скульпторов, танцоров и прочих людей творческих профессий.

Что и говорить, обитатели «Academy», а в их числе и фрау Кляйн, расценили мое появление как дежавю! Но не успели они закрыть рты и подобрать упавшие челюсти, как из студии по соседству вышел мой брат- близнец. Тут уж восторг публики не знал пределов. Под радостные крики «двойники» обнялись, и академия усвоила: русских принцев отныне пара. Но из них основной, кто дублёр? Вот это-то и предстояло выяснить любвеобильной фрау Кляйн.

Карен, радушная хозяйка «Zommer Academy», для начала провела меня по всем студиям и мастерским, познакомила с преподавателями и пригласила с дороги отужинать. Конечно, не в ресторане, а у нее дома. В полном согласии со сложившейся традицией немецкого гостеприимства я в эту же ночь оказался в постели у Малышки. Надо отдать ей должное: пышнотелая фрау была искусной выдумщицей не только на кухне. Я, большой ценитель постельных игрищ, понял, что задержусь у неё надолго.

* * *

– Слушай Алекс, сделай паузу. Глотни-ка виски.

– Давай. По маленькой. За наш класс! За молодость!

Мы выпили.

– Братуха, теперь поведай мне, как же так запросто ты оказался в постели у немецкой фрау? В первый день знакомства! Не спорю: ты всегда нравился девушкам. Иные прямо-таки липли к тебе. Я не забуду гениальной фразы твоей матушки. В тот день, когда тебя провожали в армию, твоя мама, сидя у рояля, разглядывала выпускную фотографию нашего класса. Помнишь?.. «Алекс, – сказала она, – у тебя очень порочный взгляд на этой фотографии!»