Масло на потолке

Где-то через час началась посадка на наш поезд. Первым делом, как только мы расселись в вагоне, капитан распорядился всем взять по одному сухому пайку. До этого момента я никогда не пробовал армейский сухпай и распечатывал коробку с неподдельным интересом, тем более есть очень даже хотелось, так как завтрак мы пропустили. Внутри оказался следующий набор продуктов: тефтели из говядины, каша рисовая с говядиной, мясо с фасолью и овощами, икра из овощей, шпик солёный консервированный, пюре из яблок, концентрат сухого напитка тонизирующего, сыр плавленый консервированный, паштет печеночный, фарш колбасный любительский, чай, кофе, сливки сухие, перец, соль, сахар, шоколадка, четыре упаковки галет (в каждой по шесть печенюшек), жевательная резинка Stimorol (или Dirol), а также спички, сухое горючее, салфетки сухие, салфетки влажные, пластмассовые столовые принадлежности (нож и ложки), а также открывалка для консервов.

Вообще, насколько я знаю, пайков есть семь видов – по одному на каждый день недели (содержимое одного сухого пайка рассчитано на один день). Мне было интересно раскрывать разные баночки и пробовать их содержимое. Я вполне был доволен набором блюд и их вкусом. Мне понравилось в принципе всё (кроме, пожалуй, шпика, но он, вообще, как я потом узнал, мало кому нравился), но, разумеется, гурманов или людей с поварским образованием такая еда вряд ли бы привела в восторг.

Пообедав (или позавтракав), я завалился на вторую полку и приступил к просмотру пейзажей в окно. Собственно вся дорога до Нижнего представляла собой сменяющиеся процессы принятия пищи и лежания. Ещё я периодически звонил домой и писал сообщения.

Один раз я помыл голову в раковине вагонного туалета. С одной стороны, это было довольно легко, так как волос на голове было минимум. С другой стороны, это было довольно сложно, так как, вероятно, из-за стресса и смены обстановки, вся голова была покрыта слоем перхоти. Это меня очень испугало, так как раньше у меня ничего подобного не было…

Ехали мы несколько дней. Всё было тихо и мирно. Не помню лишь одного: выходили мы на остановочных пунктах или нет. Многие были курящими. Однако, имелся большой риск потерять, забыть или оставить кого-нибудь в одном из населенных пунктах нашей необъятной Родины.

Рота молодого пополнения

В Нижнем Новгороде нас встретил армейский ПАЗик и отвез в город Пустово, располагающийся где-то в двадцати минутах езды от областной столицы. Все пассажиры автобуса во все глаза смотрели в окна. Помню, что мы договаривались держаться вместе. Думаю, все так договариваются, но мало у кого удается сдержать уговор (старослужащие, контрактники и офицеры принимают максимум усилий, чтобы разобщить солдат).

Мы подъехали к воротам с армейской символикой (въезд в войсковую часть называется КПП – контрольно-пропускной пункт), а через полминуты шагали куда-то, направляемые кем-то в военной форме (Черкес нас покинул). Территория части была огромной, бесконечный плац и спортгородок, громадный штаб, большие трёхэтажные казармы и шикарный клуб (конечно, на тот момент я понятия не имел, мимо каких сооружений мы проходим, но масштаб я оценил сразу). Всё было чистым и аккуратным. Штаб был опоясан аллеей, а казармы и другие сооружения окружали одиночные деревья. За казармами же виднелись целые рощи!

Мы подошли к одной из казарм и бегом (нам подали соответствующую команду) поднялись на второй этаж. Там нас встретил прапорщик. Дикий прапорщик. Боже мой, как он орал (мне по-настоящему стало страшно)! Первым делом он скомандовал закрыть двери казармы – какой-то солдат (думаю один из дневальных) тут же помчался задвигать засов! Прапорщик же стал кричать, чтобы мы выложили перед собой (точнее кинули) всё содержимое вещевых мешков. Что-то он забирал, что-то отпинывал в сторону (думаю, это были запрещенные предметы). Затем прапор скомандовал взять обратно из образовавшейся кучи свои «рыльно-мыльные» (или «мыльно-рыльные» – не знаю, как правильно) принадлежности (зубную щётку, пасту, бритвенный станок).

Когда наконец-то этот ужас закончился, нам показали наши койки, и мы положили вещи на табуретки. Вообще, казарма выглядела старой (как изнутри, так и снаружи). Окна были деревянными, как и пол (он был весь в щербинках и окрашен в тот самый красно-коричневый цвет, который так любят в армии). Двери, лестничные пролёты, ряды двухъярусных коек, побеленный потолок, оконные рамы – всё дышало многолетней историей части. Эта часть была учебной – в ней готовили специалистов младшего командного звена инженерных войск. Однако, как вскорости выяснилось, до самого последнего момента в Пустово, в этих стенах, располагалось военное училище, готовящее офицеров инженерных войск, а настоящий учебный центр только что приехал (передислоцировался) с Дальнего Востока.

Я стоял в комнате для умывания, когда туда зашёл один солдат и поинтересовался не моя ли это зубная паста. В руках он держал как раз-таки именно мою зубную пасту фирмы ROCS, которую я вынужден был оставить на полу в том самом диком построении того самого дикого прапорщика. Солдат вернул мне пасту с комментарием, что она классная. Военнослужащий был очень красивым, со спортивной фигурой, приятным голосом, учтивыми манерами, явно был «обременён» интеллектом и, вообще, выглядел как актёр, снимающийся в фильме на военную тематику. Я был крайне поражен контрасту необоснованной жёсткости прапорщика и необоснованной заботы старослужащего. Кстати, потом выяснилось, что этот солдат был чуть ли не единственным нормальным человеком (в моем понимании слов «норма» и «человек») среди всего личного состава части (1 200—1 300 человек).

Спустя некоторое время нас построили в две шеренги (как это и заведено) для отправки в баню. На нас, согласно команде, были трусы и майка, на ногах резиновые армейские зелёные тапочки, в руках те самые рыльно-мыльные принадлежности, полотенца и мыло, которые нам только что выдали. На белых мыльных брусках красовался слон и надпись «Слонёнок». Это мыло хоть и было туалетным, но, судя по всему, довольно низкого качества и больше походило на хозяйственное (забавно, что солдат в армии неофициально называют «слонами», что перекликается с названием уставного мыла).

Как только мы вышли из казармы, нас опять построили, но уже в «колонну по три» (стандартный способ передвижения личного состава по территории части).

Как оказалось, баня находится непосредственно за казармой! Также оказалось, что баня – это никакая ни баня, а душ, рассчитанный на одновременную помывку тридцати человек (один взвод). Мы оставили вещи на лавках, а сами «бесстрашно» начали вставать под ледяные струи воды. Вода была не просто холодной, а очень холодной! Я пригоршнями черпал воду, льющуюся из душа (стоять под ним было невозможно), и, обмыв тело, намылился Слонёнком. Хотя его мылящие свойства оставляли желать лучшего, но всё равно возникла проблема – мыло нужно было как-то смыть с себя… И в этом деле пригодилось полотенце! Хотя как вы понимаете, его предназначение состоит немного в ином. В этот момент в баню заглянул тот же самый прапорщик и стал материться, так как мы не включили горячую воду!

Оказывается, в душе на стене был расположен рычаг, поворот которого на 90 градусов чудесным образом оживил все рукоятки смесителей с красными отметинами. Разумеется (это сейчас я пишу «разумеется» – на тот момент мне это казалось дикостью), в некоторых «кабинках» (в кавычках, потому что никаких перегородок на самом деле не было) рукоятки тёплой и холодной воды были перепутаны, где-то одна из рукояток не работала, некоторые души, вообще, были неисправны или функционировали в формате непростого выбора: леденющая вода или обжигающий кипяток. Нормальных душевых смесителей (это я выяснил потом) не то чтобы не было совсем, но вероятность, что тебе попадётся рабочая лейка, была сопоставима с вероятностью выигрыша в лотерею. Тем не менее мне удалось перемыться по нормальному, и, окончив помывку, я оделся и на улице встал в уже образовавшейся строй, ожидая остальных.

Мы вернулись в расположение роты, положили вещи на табуреты (и под табуреты, так как места сверху не хватало), и нас опять построили, но на этот раз нам «позволили» надеть брюки.

Один солдат, а может их было двое, вёл наш строй куда-то вглубь чащи. Мне показалось это странным, но я не придал этому большого значения, наслаждаясь летним днём, зеленью вокруг и «двигательной активностью», которой мне так не хватало в поезде.

Мы приблизились к какому-то строению. Оно было одноэтажным, выглядело ветхим и заброшенным, но, как оказалось, в нём функционировала санчасть (медицинский пункт).

В течении некоторого времени мы стояли у дверей медпункта, ожидая распоряжения «свыше». Во время ожидания выяснилось, что сопровождающий нас солдат из Барнаула, то есть наш земляк. Землячество в армии много значит и является гарантией хорошего отношения к тебе со стороны сослуживцев-земляков. Земляк (это был крепкий парень под метр девяносто) что-то нам рассказывал, но из его монолога я помню лишь одну фразу: «Как мы вас ждали! Замучились всё таскать тут и в наряды каждый день ходить!».

Спустя полчаса мы оказались в санчасти на очередном медицинском обследовании. Здание внутри выглядело таким же ветхим, как и снаружи: побеленные потолки, покрашенные стены, прохлада и полумрак (как и положено таким местам).

В ходе обследования у меня был выявлен недостаток веса, поэтому мне назначили усиленное питание (лишний талончик в столовой, по которому полагалось дополнительное молоко и другие бонусы).

Прошедшие комиссию выходили на улицу и ждали остальных. Я же, в силу врожденного любопытства, начал исследовать место, обходя здание санчасти вокруг (позади «храма змеиной чаши» среди деревьев виднелся просвет, который безудержно меня манил).

Пробравшись сквозь кусты и заросли травы (заброшенной была не только сама санчасть, но и территория вокруг неё), я оказался на крутом берегу какой-то реки! Это стало воистину восхитительным открытием! Воинская часть мне всё больше и больше начинала нравиться!

Название реки я узнал потом. Оказалось, это была Волга. Однако, некоторые полагали, что это Ока (весь личный состав части только-только был передислоцирован из села Прятское Хабаровского края и плохо разбирался на новой местности).

После возвращения в расположение мы в очередной раз были построены сначала на этаже, а затем перед казармой (мы опять вышли на пленэр/ en plein air/ на открытый воздух по-французски). Форма одежды на нас была номер четыре (китель, брюки, кепка, берцы, трусы, майка, носки), а направлялись мы в столовую.

Столовая, как оказалось, располагается в непосредственной близости от нашей казармы и представляла собой двухэтажное здание с большим крыльцом, на которое нужно было подниматься по ступенькам. Сам обеденный зал располагался на втором этаже, и, как мне показалось на тот момент, он был огромен.

Нас подвели к линии раздачи. Мы выстроились в очередь и получили своё первое, второе, салат, какой-то напиток и хлеб. Затем, сев за четырехместные квадратные столы, мы поужинали.

Как прошёл остаток первого дня, я точно не помню, но, думаю, нас несколько раз строили, производили переклички и что-то рассказывали (разъясняли правила поведения или знакомили с распорядком дня). Также вечером выяснилось, что мы находимся в так называемой «роте молодого пополнения», и вскоре нас распределят по учебным ротам.

Команда «Отбой» прозвучала в 22:00. Я лежал на нижним ярусе кровати и всё никак не мог уснуть. Сквозняки поезда и экстраконтрастный душ сделали своё дело – я чувствовал недомогание. Лицо было в холодном поту, меня тряс озноб, а голова раскалывалась. Также мне хотелось посетить туалетную комнату, но нам запретили любые передвижения до утра (я по наивности полагал, что прогулка до уборной будет нелегальной). В какой-то момент я всё же уснул, а разбудил меня крик дневального: «Рота, подъём!».

Во второй день мы проходили психологические тесты (их проводила женщина-психолог в гражданской одежде), нам выдали кокарды (значки для кепки) и петличные эмблемы (для лацканов кителя), я понял, что отличить старослужащего от новобранца можно по наличию наручных часов (на тот момент я знал всего четверых старослужащих: Красавчика, Земляка, Великана и Казаха), мы узнали, кто наш главный враг (ЖАЖДА), посидели на табуретках на центральном проходе (он делит казарму пополам по длинной стороне) и постояли там же пару часов. Кстати, утром, сидя на табурете, я выяснил, что ремень хоть и положено затягивать туго-натуго, но прежде этого следует посетить уборную. У меня так сильно скрутило живот, что пришлось отпрашиваться (с оглашением причин моего дискомфорта во всеуслышание – я стоял далеко и мне пришлось чуть ли не криком кричать о своём затруднительном положении) у Земляка прям во время отбытия роты из казармы. Все стояли и ждали меня (я был очень польщен или, быть может, смущен).

Что касается ЖАЖДЫ, её причиной являлось то, что вода была только в кранах в умывальнике, а мы постоянно стояли (изредка сидели) на взлётке (неофициальное название центрального прохода). Конечно, в столовой утром мы выпили по кружке кофе и по пачке молока объёмом двести миллилитров, в обед компот и суп, а на ужин нас ждал чай, но этого катастрофически не хватало. У меня во рту всегда было ужасно пересушено, и это мешало нормально говорить. Однажды, когда мы в очередной раз стояли (нас то и дело строили без объяснения цели и продолжительности построения), кто-то пустил по шеренге пятилитровую бутылку воды, и все по очереди жадно из неё пили. Вообще, нам строго-настрого запретили пить из кранов, так как вода «грязная», сулящая нам расстройства желудков. Однако, это тот случай, когда потенциальное расстройство желудка выглядит более предпочтительным, нежели реальная смерть от обезвоживания.

Одного солдата куда-то забрали (у него было радиотехническое образование), а вечером нас всех выстроили перед казармой. Чьи-то фамилии называли, и эти люди вставали отдельно (вскоре их куда-то увели). Затем к нам подошёл какой-то офицер. Он стал тыкать на некоторых из оставшихся в нашем строю ребят, и они тоже становились в отдельную колонну. Потом офицер спросил: «Кто хочет ко мне?». Он не уточнял куда именно приглашает и зачем, поэтому никто не отзывался.

Я видел, что остался один в строю из барнаульской команды, и это сильно меня волновало. Я хотел, но не мог откликнуться на зов офицера, то ли из-за своей скромности, то ли из-за гордости. Слишком уж вся эта ситуация напоминала процесс покупки рабов или крепостных крестьян…

Спустя пару секунд офицер ткнул ещё на нескольких солдат и увёл строй «избранных» в неизвестном направлении («избранные», как я потом узнал, попали в пятую учебную роту). Мы же остались стоять в строю (к этому моменту строй приобрел вид шахматной доски), отвергнутые «рабопокупателем», но уже минуты через три подошёл другой офицер и произнёс: «Значит вы будете у меня».

Восьмая рота

С офицером мы зашли обратно в нашу же казарму, но не на второй этаж, где располагалось «молодое пополнение», а на первый, который, как впоследствии выяснилось, делили восьмая и девятая учебные роты…

Я попал в восьмую роту и поначалу был рад, так как 8 – это моё счастливое число. Однако, «поначалу» длилось секунд пять от силы. Офицер сразу куда-то «испарился», и нас в казарме встретили солдаты-старослужащие, являющиеся командирами отделений (отделение – это десять человек, три отделения – это взвод, три взвода – это рота, три роты – это батальон). Должности командиров отделений и заместителей командиров взводов (КО и ЗКВ) сержантские, поэтому от нас потребовали обращения на «Вы» и на «товарищ сержант», хотя сержантских лычек у старослужащих не было, а опознавались они всё по тем же наручным часам.

Так вот, сержантский состав восьмой роты включал в себя: невысокого злого Чёрного (он был командиром моего отделения), худого татуированного Буратино (мой ЗКВ), флегматичного Обывателя, Прыщавого каланчу (всё его лицо было в прыщах – не было ни одного чистого участка кожи) и Беззубого (он со своим звериным оскалом выглядел как сорокалетний уголовник). Были старослужащие и ещё, но я их или не помню, или просто не имел с ними дела.

Первым делом нас (вновь прибывших) построили и началось… Во время переклички на «я» следовал ответ «головка от хуя», «так точно» – «сосать сочно» и тому подобные приговорки. Сержанты чувствовали в себе какое-то мнимое превосходство, которое выражалось у них в ощущении абсолютной безнаказанности, безмерной наглости, хамстве и в невообразимом невежестве. Каждому из нас ударили кулаком по голове (в кокарду на кепке) или в солнечное сплетение, по почкам, шее или куда-нибудь ещё (некоторых били табуреткой).

Непосредственно перед ударом следовала команда «Смирно», по которой необходимо принять строевую стойку. Это означает, что стоять нужно прямо, без напряжения, ноги вместе, колени выпрямлены, грудь приподнята, тело немного подано вперёд, живот подобран, плечи развернуты, руки прижаты вдоль туловища, голова держится высоко и прямо, смотреть нужно строго перед собой. В общем, максимально беззащитная поза, не позволяющая уклониться от удара.

Также многим, а может и мне (я точно не помню), пришлось вести следующий тупой диалог, очевидно, из какого-то фильма:

– Как твоё имя, сынок? – спрашивал сержант.

– Джон Рэмбо, сэр! – отвечал солдат.

– Зачем ты здесь?

– Чтобы убивать, сэр!

Если я и говорил эти тупости, то с максимальным «невыражением». Я знал, что отомщу этим типам тем или иным способом, но позже, когда пойму куда я попал, и что вообще происходит. Процесс нашего «знакомства» сопровождался моральными унижениями, животным хохотом и глумлением. Думаю, все из нас были в шоке, но обсудить происходящее не было никакой возможности. Нас тут же отправили стричься, бриться, делать «кантики» (выбривать волосы на шее, чтобы придать линии роста волос вид прямой) и подшиваться (причём, на все эти процедуры выделялись минимальные временные ресурсы).

Стрижка осуществлялась в бытовой комнате (весь её пол был устлан волосами). Стригли мы друг друга машинкой сами. Кстати, стриглись все и «волосатые», и уже подстриженные (к примеру, моей «несколькодневной» давности стрижки налысо не хватило, чтобы соответствовать «уставу»). После обрития я побежал в комнату для умывания, так как перхоть была просто ужасной!

Вообще, стригли мы (и нас) зачастую грубо и неаккуратно, срезая родинки и оставляя клочки волос. Дело в спешке (нам дали пять минут на подстрижку всех), в неопытности «парикмахеров» и в неисправном состоянии машинок (их было две или, вообще, одна).

Во время осмотра внешнего вида сержанты смеялись над нами. Одного солдата даже вывели и задали вопрос строю: «Кто его стриг?» (этот бедолага был весь в кровоподтеках и антеннах невыбритых волос на голове). В нём я с изумлением узнал своего «клиента» и, сделав шаг из строя, получил свою порцию шуток и насмешек (правда, были они на удивление беззлобными).

Вообще, все в этой казарме стояли в очередях. Очередь на стрижку, очередь в туалете, в бытовке (комната бытового обслуживания с утюгами и гладильными досками), в месте для чистки обуви и очередь к каждой из доступных электророзеток. Всего розеток было штук восемь, но свободных от подключенных к ним машинок, утюгов и тому подобных устройств две или три (напомню, солдат в роте девяносто, не считая недосержантов).

Все передвижения по расположению осуществлялись либо бегом, либо быстрым шагом. Сержанты не стесняясь пинали каждого проходящего мимо, били руками или просто прикрикивали матом. Я был поражен покорности солдат своего призыва – никто не отвечал на удары, оскорбления, угрозы. Все молчали и терпели, опустив глаза.

Так как этаж делили две роты, то одновременно в одном помещении находилось двести человек! Наша команда была самой последней или одной из последних, так как весенний призыв, начинаясь 1 апреля (День дурака, кстати), заканчивается 15 июля (а календарь показывал 9 или 10 июля). Наша же служба началась 6 июля в тот момент, как мы сели в ночь с пятого на шестое число в поезд до Новосибирска. Судя по всему, нами закрыли бреши в ротах (всего в части было девять учебных рот), доведя личный состав в каждой до положенных ста человек.

Я стал свидетелем, как Беззубый прикопался к новобранцу с восточной внешностью. Сержант более чем резонно утверждал, что русским солдатам приходится несладко, когда в ротах есть кавказцы, поэтому «великий уравнитель» собирался «отделать» салагу по полной. Однако, более чем резонно солдат уточнил, что он таджик, а не кавказец.

Вообще, дурная слава в российской армии принадлежит в первую очередь дагестанцам, чеченцам (из Чечни призыва нет, но можно быть чеченцем, и не проживая в Чеченской республике), якутам, тувинцам. Эти призывники зачастую не выполняют приказы, нарушают законы и устав Вооруженных Сил. Большинство из них понимает лишь силу и могут выполнять обязанности военнослужащего только после предварительного избиения офицерами, старослужащими или своим же призывом. Иначе эти малые и не очень народы начинают насаждать в подразделении животные правила, включающие в себя: насилие, драки, унижения, сексуальные домогательства, шантажи, угрозы, кражи, воровство и прочий букет прелестей, свойственный невежественным и необразованным людям.

Разумеется, никакой прямой связи между национальностью и поведением нет. Зато есть связь между поведением и образованием, уровнем культуры и воспитанием. Если какие-то призывники росли в удалённом малонаселенном селе, где нет никаких атрибутов власти российского государства (полиция, прокуратура, суд и тому подобных), то они, как правило, не понимают последствий своего поведения и преступных действий. Они, оказываясь среди так называемых «цивилизованных людей», ошибочно воспринимают их вежливость и тактичность, как слабость, тут же начиная предпринимать попытки воспользоваться этими «недостатками». Эти недосолдаты не понимают своей цели пребывания в рядах армии, не понимают ответственности за свои действия, и, как правило, кончается это гауптвахтами, дисциплинарными батальонами (дисбат или дизель в разговорной речи), тюрьмой, а также травмами, увечьями, самоубийствами (доведениями до самоубийств), убийствами (доведениями до убийств), инвалидностью и сломанными судьбами.

Избежать печальных последствий можно, подбирая личный состав с примерно одинаковым уровнем образования, воспитания и схожим жизненным опытом. Так, выпускники высших учебных заведений в любом случае понимают слова и могут выполнять свои должностные обязанности без особого контроля. Выпускники школ (в частности, из отдаленных сел), если факт посещения и факт реальной учёбы остаётся под огромным знаком вопрос, могут понимать лишь угрозы и физическое принуждение (также они нуждаются в тотальном контроле).

Как вы понимаете, физическое насилие вообще и в отношении военнослужащих со стороны командиров в частности является незаконным (и не применяется повсеместно и регулярно). Поэтому и совершается огромное количество преступлений, основанных на непонимании, различии в определении базовых понятий и принципов, разнице менталитетов, религий, разницы в возрасте и уровне культуры. К примеру, то же самое наличие высшего образования подразумевает, что человек взрослее (умнее и спокойнее) на четыре – шесть лет, чем выпускник школы. Такие люди на самом деле могут служить. Другие же зачастую нуждаются в банальном воспитании и обучении нормам приличия.

Повторюсь, хотя теоретически нет связи между национальностью и поведением человека, всё же любой служивший в советской или российской армии отлично знает, что практическая связь есть. Отрицать это глупо и преступно.

Бездействие Министерства обороны и командования на местах приводят к таким трагедиям, как случай рядового Рамиля Шамсутдинова. Солдата-срочника систематически морально унижали, лишали сна (ставя в наряды вне очереди), применяли физическое насилие и угрозы, связанные с лишением чести и достоинства. Стоит отметить, что этим занимались русские, вероятно, псевдоверующие псевдоправославные «люди». Так как у них самих не было своей чести и достоинства, то и уважать чужие честь и достоинство, особенно какого-то срочника (беззащитного и бесправного, по их мнению) они не собирались. Это СТАНДАРТНАЯ ситуация для многих воинских частей в России.

Однако, стоит отметить, что свои экстремальные формы неуставные взаимоотношения принимают в печально известном Забайкальском военном округе (город Чита является столицей Забайкальского края, и именно над призывниками, отправляющимися туда служить, подшучивали на сборном пункте). Эта тенденция идёт со времён СССР и распространяется на Восточный военный округ. Именно в этих частях в советском союзе была самая лютая, жестокая, бесчеловечная дедовщина, идиотское землячество и тотальная неуставщина, в которую были вовлечены военнослужащие всех званий и должностей.

Причиной, по которой все преступления, смерти, травмы, самоубийства маскируются под несчастные случаи является круговая порука. Никто из офицеров, контрактников и срочников не смеет говорить правду. Последние по причине запугивания. В случае реальных разбирательств солдатам затыкают рот, угрожая «случайной» смертью, или «случайным» переводом в какую-нибудь «чёрную» роту, состоящую из дагестанцев. Причём последним (дагестанцам) может быть дан прямой приказ (или намёк) избить или надругаться над вновь прибывшим.