Масло на потолке

Думаю, столетняя история призывной армии во многом способствует домашнему насилию «мужчин» над женами и детьми. Морально опущенный в армии парень уносил на гражданку все свои неотомщенные обиды, унижения и издевательства. Взрослея, он, очевидно, чувствовал внутри свою мужскую несостоятельность, испытывал необходимость обидеть, унизить и поиздеваться над слабыми и беззащитными.

Все эти армейские разводы о «настоящих мужиках», которые не могут «жаловаться родителям» и «ныть как бабы»… Заезженная до невозможности фраза «солдат должен стойко переносить все тяготы и лишения военной службы», которая подразумевает что угодно, но не нарушения воинского устава (из которого эта фраза и была взята), законов и Конституции РФ… Всё это лишь удобное оправдание трусости и малодушия «мужиков»-«защитников Родины», которые и себя-то защитить не в состоянии.

Любые наказания, которые могут нести солдаты-срочники, ограничиваются следующим списком: выговор, строгий выговор, лишение очередного увольнения из расположения воинской части или с корабля на берег, лишение нагрудного знака отличника, снижение в воинской должности ефрейтора (старшего матроса) и сержанта (старшины), снижение в воинском звании ефрейтора (старшего матроса) и сержанта (старшины), снижение в воинском звании со снижением в воинской должности ефрейтора (старшего матроса) и сержанта (старшины), дисциплинарный арест. Никаких побоев, «кача», денежных поборов, унижений, как вы видите, нет. Разумеется, и принимать решения о наказании должны не сержанты-срочники, которые сами не знают устава, а командир части.

Также и причины для наказания – они должны быть существенными, а не высосанными из пальца. Отказ выполнить ЗАКОННЫЙ и ВОЕННЫЙ приказ – это одно. Отказ стирать чужую форму, отказ отдавать свои деньги или банковскую карточку, отказ на предложение об обмене своей новой экипировки на старую сержантскую, отказ отдавать личные вещи, отказ стоять «смирно», когда тебя бьют в грудь, отказ чистить туалеты вне очереди и прочие «приказы» «начальников-сержантов» – совсем иное (никакого отношения к военной службе эти «приказы» не имеют). Разумеется, ни один сержант не побежит докладывать командиру взвода, о том, к примеру, что кто-то из его подчинённых отказывается отдавать ему всю свою заработную плату. Потому сержанты и «вершат правосудие» своими силами.

Вообще, сам стиль поведения старослужащих: постоянные обвинения (зачастую голословные, точнее «привязанные за уши»), ругань, личные оскорбления, побои, ночные построения, лишение еды – всё это подавляет человека. Я сам почувствовал, ещё до отъезда на полигон, как моя сила воли стала засыпать. Я стал свыкаться с тем, что сержантам нельзя отвечать на удары, оскорбления и унижения. Уверовал, что я существо третьего сорта. Что я никто. Начал признавать текущее положение вещей нормой. Начал в прямом смысле становиться рабом.

Я чётко помню этот процесс. Начался он почти сразу после того, как я сообщил Андрею о ситуации в части. То есть буквально трёх недель пребывания в учебке хватило, чтобы меня превратили в бесправное животное. Спустя эти три недели я стал думать о том, правильно ли я поступил, что сказал ПРАВДУ другу и родителям? Вы только представьте, я стал испытывать чувство вины за ПРАВДУ! Ни офицеры, которые не выполняли свои служебные обязанности, свалив всё на сержантов, ни сержанты, которые упивались данной им «свыше» властью, испытывали муки совести и размышляли о своём поведении, а я!

К счастью, на момент возникновения у меня «Стокгольмского синдрома», всё уже было решено, письмо в прокуратуру отправлено, мой же телефон был разряжен, связи с домом у меня не было, и отменить прокурорскую проверку я в любом случае не смог бы. Я поступил правильно, своевременно и законно, предотвратив как новые преступления со стороны сержантов, так и с моей стороны (я бы не оставил сержантов безнаказанными в любом случае).

Стоит отметить, что в возрасте четырнадцати лет я дал обет никогда не лгать, всегда быть честным и поступать как велит мне совесть. Нарушать обет и врать родителям, что у меня всё хорошо я, разумеется, не мог. Единственным объективным мерилом данной ситуации является ПРАВДА. Я лишь честно сказал ПРАВДУ. Я ничего не выдумывал, никого не оговаривал, никого не унижал, не оскорблял и не бил. Все последующие попытки (а таких, как вы скоро узнаете, было немало) обвинить меня со стороны старослужащих, солдат своего же призыва и офицеров разбивались о ПРАВДУ.

Ну а пока нам со Вторым принесли поесть. Нас пригласили в соседнюю беседку, где уже сидел какой-то солдат во флоре, и стояли две порции еды, очевидно, из офицерского рациона (я помню лишь расстегай, лежащий поверх кружки с напитком). Солдат этот выглядел очень потерянным, у него были грустные, какие-то обречённо-отречённые глаза…

Через минуту выяснилось, что это тот самый водитель, который нарушил ТБ (технику безопасности) и тем самым лишил молодого офицера ног, сделал инвалидом на всю жизнь. Мне кажется, срочник очень переживал… Разумеется, никакой его вины в случившемся не было. Надеюсь, и никто из офицеров его не винил. Но водителем был именно он, и машина эта числилась именно за ним. Думаю, было много проверок и разбирательств. Думаю, солдата «мурыжили» по полной, но насколько я знаю, он уехал на свой дембель в срок. То есть в тюрьму он не попал (подробности, как «разрулили» эту ситуацию, мне неизвестны).

Вечером нас со Вторым повезли в часть. Мы ехали в машине кого-то из офицеров. Было уже поздно, и я клевал носом на заднем сидении. Помимо обычной усталости в конце дня, меня томили переживания о случившемся. Мне нужен был отдых, чтобы просто прийти в себя, осознать произошедшее и выбрать стратегию своего поведения в данной ситуации (я не ожидал, что сослуживцы будут давать заведомо ложные показания, а снять всё на камеру у меня так и не получилось).

Сразу по приезду в часть нас отвели в ленинскую комнату нашей казармы. Там находились все офицеры нашей роты (напомню, наступила уже ночь). Они о чём-то нас расспрашивали. Кажется, я писал объяснительную записку. Помню вопрос: «У тебя юридическое образование? Или родственники юристы?». Судя по всему, офицеры были не готовы, что какой-то срочник (офицеры к нам относились как к крепостным крестьянам) сам возьмётся защищать свои права. Тем более этот срочник не имеет синяков, переломов, ран, все зубы у него на месте, «в конце концов» он «даже» не умер!

Помню, как переживал мой взводный (за себя любимого, разумеется, и свою должность), и как я его наивно успокаивал: «Вы же тут не причём!». Я, и правда, тогда полагал, что офицеры постоянно в делах, у них нет времени на работу с личным составом, и они не становятся очевидцами неуставных взаимоотношений в роте лишь случайно…

На самом же деле офицеры играли в компьютерные игры в канцеляриях, ходили в гости к знакомым, где-то пили чаи (и не только чаи) или же банально убывали за пределы части (благо их дома были за забором). Офицеры создавали видимость своей работы лишь перед командиром части и его замами. Поэтому вся их служба заключалась в построениях на плацу один или два раза в день, периодических (но не слишком частых) дежурствах и общению с сержантами (офицеры доводили до сведения младших командиров приказы комбата и другого начальства части).

Даже заполнение служебных бумаг, списков и ведение документации выполнялось не офицерами – для этих целей были так называемые «писари». Ужасное слово. Когда я его слышал, в моём уме возникал образ Нестора-летописца (или кого-то похожего) из средних веков, который сгорбившись в келье ночью при свете догорающей лучины записывает на бересте свою Повесть временных лет (или что-то подобное).

На самом деле писарями были обычные срочники (из «молодых»), которые несли свою службу в офицерской канцелярии вместо комбата, ротных, взводных и замполита батальона. Офицерам лишь оставалось поставить подпись в документе той же самой ручкой, что использовал «писарюга» (иногда, конечно, писари «подделывали» подписи, так как офицеры не всегда были «в наличии»).

Из канцелярии нас со Вторым повели в штаб. Там я зашёл в какой-то кабинет (Второй остался снаружи). Внутри, не вставая из-за стола, меня встретил грузный расплывшийся подполковник.

Между нами произошёл следующий диалог:

– Ты знаешь кто я? – спросил полкан, вынув сигарету изо рта.

– Нет, – ответил я.

– Ты меня не видел на построениях?

– Нет, – я, и правда, его не видел, так как не обладаю отличным зрением и не могу разобрать лица на расстоянии ста метров.

Полкан объяснил, что является начальником штаба. В эту ночь (точнее в эти сутки) он был дежурным по части, и именно ему мне пришлось писать очередную объяснительную. В ходе этого выяснилось (точнее, полковнику стало известно), что сегодня день моего рождения (это было восьмое августа и мне исполнилось двадцать два года). Полкан протянул кисть для рукопожатия и поздравил меня с моим праздником… В конце нашей встречи он оставил мне номер своего мобильного телефона: «Если что – звони в любое время». Со Вторым, если я не ошибаюсь, начальник штаба не стал общаться. В любом случае, не припомню, чтобы я его ждал его под дверью.

Из штаба нас отвели в нашу казарму, Но не на первый этаж, а на пустующий третий (первый этаж делили восьмая и девятая рота, второй этаж занимала рота седьмая). Кто-то из суточного наряда седьмой роты принёс нам постельные принадлежности. Мы застелили койки по соседству и легли спать. Второй пожелал мне «спокойной ночи» – я ответил ему той же, такой обычной для гражданской жизни фразой, от которой за месяц службы я абсолютно отвык.

Четвёртая рота

Утром я и Второй встали, оделись, и через некоторое время за нами зашли.

Мы спустились на первый этаж. Нам предстояло вновь написать объяснительные. На этот раз уже замполиту (заместителю командира по работе с личным составом) третьего батальона. Перед этим мы прошли в нашу казарму и забрали вещи (мои лежали в пакете на полу). Кто-то нас не узнал, но один солдат, я точно помню, начал кричать: «А! Это те самые!». На лице его была странная ухмылка. Очевидно, офицеры доложили обо всём личному составу со своей искаженной интерпретацией, показав нас негодяями и уродами.

Должность замполита третьего батальона, как оказалось, занимал тот самый капитан, с которым я ехал в часть. Черкес едва скрывал своё презрение ко мне (или, быть может, это было раздражение). Вчерашняя проверка на полигоне была, очевидно, лишь ЧАСТЬЮ общей проверки воинской ЧАСТИ. Так как в третьем батальоне никто из офицеров фактически не работал, а бил баклуши, то проверка их деятельности, думаю, повергла их в чудовищное смятение, а инициатор проверки был назначен «врагом номер один». Не для того же они учились пять лет в военном училище, чтобы потом ещё и служить. Совсем не для того! Зарплата, квартира, воровство государственного имущества – вот три кита, на которых держалась их «служба Родине». Помню одну фразу капитана: «Героями теперь стали, да?!».

В определённый момент Черкес куда-то вышел, закрыв нас в канцелярии (мы же в это время писали те самые объяснительные). Кстати говоря, кошка, о которой капитан рассказывал во время стоянки в Новосибирске, у него на самом деле имелась и жила в той самой канцелярии.

Через полчаса вернулся хозяин кошки и сообщил, что нас переводят во второй батальон в четвёртую роту. Однако, перед этим нас в компании Беззубого отправили в столовую. Сержант знал о случившемся. Разумеется, он был на стороне Чёрного и Буратино. Здесь работала следующая логика: мы (старослужащие) в свое время терпели унижения, побои, поборы и издевательства, а эта гнида (я) не потерпела. Получается, что мы (сержанты): слабаки, трусы, терпилы. Такие мысли никому не приятны, поэтому Беззубый вполголоса шептал нам угрозы, в чёрных красках рисуя нашу будущую службу.

Наконец, мы всё доели, и Беззубый отвёл нас в расположение четвертой роты. Я был поражен: на полу плитка, мебель новая, всё целое. Пластиковые окна, кубрики на четверых – всё, как и в санчасти.

Первым же делом нас вдвоём со Вторым завели в кабинет командира роты (это был невысокий крепкий казах). Диалог он начал, обращаясь лично ко мне: «Мне всё равно, что твоего бывшего взводного в жопу ебут» (иными словами командир роты заверил, что не имеет ко мне личной неприязни). Кончил старлей фразой, обращённой уже к нам двоим: «Если у меня в роте будет такая фигня, я хочу, чтобы вы мне об этом сообщили». Мы утвердительно кивнули, но я прекрасно знал, что в следующий раз со старослужащими буду разбираться самостоятельно.

В тот же день Добрый сержант из четвертой роты повел нас к психологу. Старослужащий был на самом деле добрым, понимающим, нормальным человеком, которых в армии днём с огнём не найти (потом выяснилось, что он работал до армии аниматором в фирме, организующей праздники). По дороге мы остановились в одной из курилок. Я и Второй не курили, так как были некурящими, но Добрый выкурил одну сигарету. Проходящие мимо курилки два бобра громко спросили: «Это те самые ребята?!» (слово «ребята» было произнесено с особой, уничижительной интонацией). Сержант ответил: «А что?! Хорошие ребята!». Бобры усмехнулись и продолжили свой путь…

Кабинет психолога располагался на третьем этаже штаба. Я сразу же приступил к заполнению какого-то теста. Помню вопрос, который вызвал у меня недоумение: «Свои цели Вы достигаете любыми средствами?». Я уточнил у психолога, как это понимать. Она сформулировала вопрос иначе: «Ты пойдёшь по головам, чтобы достичь цель?». Не знаю, правильно ли она понимала свои тесты… В любом случае, я ответил «нет». Однако, свои цели я как раз-таки достигаю всеми возможными способами, хотя использую при этом лишь законные способы, никого не обманывая и не используя…

Результаты теста показали, что я самый обычный, абсолютно вменяемый человек (по-моему, к психологу нужно было вести офицеров третьего батальона, сержантов и особенно молодых солдат).

На обратной дороге мы снова зашли в ту самую курилку. Добрый стал расспрашивать меня о случившимся вчера. Помню его фразу: «Ты считаешь, что все плохие люди должны сидеть в тюрьме?». Не помню, что я ему ответил, но точно не правду. Правду бы ни он и никто из офицеров не поняли бы. Я являюсь человеком с так называемым «повышенным чувством справедливости». Я не могу терпеть насилие, издевательства. Не могу видеть это перед собой и не вмешиваться… Ещё я упомянул про угрозы в свой адрес. Добрый спросил: «Ты разве не знаешь, что многие угрозы никогда так и не выполняют?!». Я, и правда, этого не знал, так как вот уже восемь лет я соблюдал обет правдивости. Я привык следить за своими словами и не обещать того, что не смогу выполнить. О том, что большинство людей абсолютно не заморачиваются на честности, я просто-напросто забыл…

В течение того же дня или нескольких последующих нас со Вторым опять водили в штаб (в роли поводыря снова выступал Добрый). В той же самой курилке я пересёкся с двумя связистами. Это были старослужащие, которые числились в РМТО, но работали в штабе в узле связи. Так как у них был допуск к какой-то секретной информации, они стали невыездными (в течение нескольких лет после окончания своей службы им нельзя было покидать пределы страны). Помню, я тогда подумал, что вот бы здорово тоже попасть на работу в штаб…

Пока же в штаб я ходил совсем по другим делам. Усатый подполковник, который был заместителем командира части по работе с личным составом, нёс какую-то ахинею про то, что «нужно было сразу себя поставить в роте», тогда бы «никто не приставал», также «нужно было сделать всё по-тихому, а то теперь на вас пальцами будут тыкать!». Мудрые слова, мудрого человека (нет). Надеюсь, потом усачу объяснили, что в его части, в которой он отвечает как раз за такие неуставные взаимоотношения, всё было поставлено на поток. А «по-тихому» – это он и его батальонные замполиты должны были работать, а не усы отращивать и кошек разводить.

Оказалось, усач как раз уходил в отставку, и я испортил ему это радостное событие. И правда?! Как можно было воспользоваться помощью друга и родителей, а также законами РФ? По мнению замполита я был бракованным, ни на что непригодным, тупым солдатом. Нужно было просто терпеть, закрывать глаза на все нарушения, врать о том, что обеспечен всем довольствием и заявлять в случае чего, что рад служить России. Как же теперь они будут выкручиваться на суде? Как объяснят, что на бумаге у них всё отлично, а по факту всё ужасно? Как объяснят то, что были, вообще, не в курсе происходящего? Об этом я подумал? Нет! Потому что я тупой! Подставил я короче всех и особенно замполита…

Меня и Второго удостоил аудиенции сам командир части (оказалось, он являлся владельцем поистине роскошного кабинета с огромным столом, бильярдом, изысканным креслом и другой королевской атрибутикой). Полковник был среднего роста, крепким, с красивой славянской внешностью и правильными чертами лица, голубыми глазами и грозным командирским голосом. Он бы прекрасно смотрелся в любом боевике в роли командующего войсками какой-нибудь объединенной человеческой коалиции, противостоящей нашествию инопланетян на Землю.

Полковник что-то говорил своим стальным командирским голосом. В определённый момент он перешёл на крик: «Я сам судебная власть! А мною пренебрегли!» (командир части является так называемым «органом дознания», он может назначать дознавателей из числа подчинённых офицеров, которые вправе самостоятельно производить следственные и иные процессуальные действия). У меня на глазах выступили слёзы (я на самом деле проникся речью командира). Полковник это заметил и, чуть сбавив громкость голоса, добавил: «Но в любом случае вы правильно поступили». Командир спросил: «Нравится ли вам часть? А то у меня на столе лежит приказ о вашем переводе в мотострелковую часть по соседству. Там есть несколько дагов. Начнутся расспросы почему перевели, зачем. Но я могу оставить вас здесь под свою ответственность». Часть мне на самом деле нравилась. Особенно природой (вся территория утопала в зелени). Я и Второй ответили, что хотим остаться…

Меня отправили в санчасть на обследование. Помню, как мне приказали раздеться (главврач и начальник медицинской службы искали синяки). Их взору предстало жалкое зрелище. Из-за нехватки питания я превратился в натурального скелета. Отсутствие нормальных регулярных физических нагрузок атрофировало мышцы. Плечи и шея обгорели, и с меня слазила кожа. Я не мылся больше недели (по причине нахождения на полигоне). В довершение ко всему, у меня были рваные ветхие трусы, которые мне достались на раздаче белья при последней помывке (потом, в тот же день, во время сон-часа я спросил разрешения и, получив согласие дежурного по роте, сидел на центральном проходе на стуле, зашивая нижнее бельё).

В четвёртой роте в первый же день я попытался наладить связи с местным писарем. Струйный принтер в канцелярии не работал, и слегка чудаковатый Очкарик носился по казарме с синими губами и перепачканным чернилами лицом. На молчаливый вопрос одного из офицеров, ошалевшего от вида Очкарика, кто-то из сержантов ответил: «Он отсасывал у принтера». Я завел разговор с писарем, «невзначай» показав свою осведомлённость в компьютерах (не зря же я пять лет учился на системного администратора). Очкарик попросил разрешения у кого из начальников взять меня в помощь. Ему ответили согласием, и я около часа провозился с канцелярским компом и принтером.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.