Сняла мансардную квартиру недалеко от нашего особнячка. Да, кстати, познакомилась с Маркелом, аптекарем, с которым так неожиданно пересеклись линии наших жизней.

А пока я забегала в его особняк гонять вечерние чаи. С бубликами. Вкуснее – нет ничего.

Я дала объявление: «Девица, с отличием окончившая Смольный институт благородных девиц, предлагает обучение или репетирование гимназистов старших классов или студентов по естественной истории, немецкому или французскому языку и основам физики. Не более трех раз в неделю. Оплата по договоренности. Писать: Аптекарский переулок, дом Сальникова, девице Миттрах Елизавете».

Дала объявление и заснула с чувством выполненного долга. За окном ворчали голуби и трещали воробьи. Какая счастливая жизнь – я завернулась в теплое одеяло и сладко-сладко заснула.

Счастье обволакивало меня. Приходил сон. С красивым кирасиром, который, конечно, вы понимаете, что делал. Да-да, целовал, щекоча своими душистыми табачными усами.

«Ах, какие эти мужчины все-таки противные», – думала я и засыпала.

* * *

Неожиданно быстро пришло предложение. Аж из самого Санкт-Петербурга. Что немного показалось мне странным. В том смысле, неужели в Питере не могут найти девицу-смолянку, чтобы бестолковых студентов натаскивала.

Но нужно понимать, мы девушки доверчивые и в меру легкомысленные. Особенно когда тебе 18–19 лет от роду, а вокруг – одно счастье. Можно даже на каток ходить. Вон граф Разумовский в двух шагах от нас устроил каток для публики. Я решила, только у меня появится молодой юнкер, например, тут же на каток. В Смольном мы всю зиму в обязательном порядке лед утюжили.

Мне было отвечено, что одно семейство хочет меня нанять для занятий физикой, немецким языком и биологическими науками. Ученики проживают в Москве, их трое. По знакомству с ними вы, мадемуазель Лиза, разработаете программу занятий до весеннего, каникулярного периода.

Оплата будет происходить наличными, по ведомости, которую учащиеся ежеквартально направляют для отчета в фонд фон Дервизов.

На днях ученики наши навестят вас, любезная Лиза, для проведения переговоров о вашем согласии, сумме вознаграждения и программе занятий.

И какая-то замысловатая подпись управляющего. Чем – непонятно. Да мне и не интересно.

Я села за составление проекта программы, и так быстро помчалось время.

* * *

Дзинь-дзинь, и через три дня колокольчик известил, что к мадемуазель Елизавете Миттрах – посетители.

А я – была готова. И одета – строго, никаких там декольте и прочего, и стол для занятий, и разные карандаши-ручки, чернила, тетрадки.

На всякий случай и учебник по Закону Божьему. Чем черт не шутит, а вдруг.

Вот и гости.

У меня выпал из рук платок. Первым, кого я увидела, был офеня Иван, с которым я целовалась! Вот это вот! Даже онемела.

С ним еще три юрких, живых, смеющихся молодых человека, некоторые, кажется, иудейского исповедания.

Да Бог с ними. Вот Ваня. Стоит рядом, улыбается. Без удивления говорит:

– Вот, девушка, и встретились. Я и не сомневался. Это – судьба. – И снова начал смеяться. – Кстати, как зовут-то тебя?

Я, конечно, растерялась. А молодые люди, не обращая на меня внимания, принялись внимательно изучать квартиру, обмениваясь непонятными мне фразами:

– Вытяжку легко установить. Нужник на улице, обойдется. Даже неплохо при ликвидации. И два выхода – очень подходит. До Кремля по Старой Басманной да по Покровке – пулей, – быстренько так говорил кудрявый парень лет двадцати.

С изумлением я поняла, что у всех моих учеников есть псевдонимы. И зовут они друг друга странно: Офеня, Блондин, Поэт, Волгин.

Молодые претенденты на науку дружно направились к выходу.

– Господа, а как же программа занятий? И что по поводу оплаты? – пискнула я вежливо.

– Да ты не переживай, – сказал Иван, «мой Офеня», – завтра к тебе придет наш руководитель учебы (все ребята почему-то стали весело смеяться) и все тебе расскажет.

И пошли ребята на выход. «Неужели не поцелует?» – метался вопрос. И почему-то холодели коленки.

Но, слава Богу, поцеловал. Так, что дух захватило. Я стала ждать завтрашний день.

* * *

Пришел представительный, молодой еще мужчина. Очень хорошо, с большим вкусом одетый.

Привез его Иван (Офеня), и я слышала, как этот человек говорил кучеру:

– Я задержусь, думаю, на несколько часов. Ты пока давай на Красную[16], посмотри, может, успеешь к выезду. Близко не подъезжай, в карету не глазей. Увидел и в сторонку, только время отметь. За мной не заезжай, не знаю, сколько мы будем беседовать. – Он как-то странно хмыкнул и хлопнул по спине Ваню.

Я уже несколько дней чувствовала, нет, занятиями здесь и не пахнет. А чем – непонятно. Ведь на разбойников они не походили, да и мир «улиц и площадей» мне был не особенно знаком. Просто – неизвестен. Хотя «ученицей» я была хорошей. Недаром с шифром.

Незнакомец представился как Семен Семенович Летунов. Передал карточку. Мне понравилось, что вел он себя совершенно естественно. Так и нас учили – в любом обществе будь самим собой, уж общество поймет, что ты такое.

Семен Семенович объяснил мне наконец суть дела. Это объяснение и понесло мою жизнь в «тьмутаракань».

Но какой же он обладал силой воздействия на людей. Я убедилась на себе: мы провели в разговорах два дня – и я стала «правоверной террористкой».

Семен Семенович – чуть старше меня – подробно объяснил ситуацию в Российской империи, где уж точно на деревьях не растут булки с маком. На мои возмущенные гримасы говорил вежливо:

– Шучу, шучу, госпожа графиня, – и просил налить еще чаю.

И тем временем не торопясь рассказывал мне о государстве Российском, жизни которого я, оказывается, совершенно не знала. А ежели и знала, то совершенно «с изнанки». Настоящая же жизнь – это совершенно другое.

Оказалось, что живу я и мои родители-графья, и соседка милая Мараева, и аптекарь Маркел, и еще миллионы – в рабской стране. Просто мы этого не замечаем, так как все живущие суть одно рабское сословие.

Тут я возразила, заявив, что полностью свободная девушка и даже хочу сама себя содержать. Посредством уроков. Но Семен Семенович на раз доказал, что это такое – моя «свобода». Не буду рассказывать, это еще на одну книжку.

Я узнала, что уже давно, сотню и более лет, Россия полыхает. Вернее, сказал Семен Семенович, тлеет. Но все сильнее и сильнее. Времена так и мчатся: то Пугачев, то декабристы, народовольцы, социал-демократы, социал-революционеры, анархисты, максималисты.

– Вот и мы, ты думаешь, мы кто? Мы единственные, кто для себя ничего не хочет. Мы – только для народа. Но понятно – счастье тоже, как и булки, на деревьях не растет. Все дается только в борьбе. А борьба наша произрастает от любви к России, ее народу, боли за бесправие, нищету. Да, нас мало. Но мы бьемся, и поверь, придет время – исчезнет Романов со своими опричниками.

Вот так я и мои товарищи – Офеня, Блондин, Поэт, Волгин и еще несколько – боремся, нанося вред государству посредством террора. Да, понимаю, надо убивать. Но – кого? Сатрапов, которые, не моргнув глазом, посылают юных девушек на виселицу.

Вот так мы бьемся, дорогая графиня. И хотим помощи от тебя. Даже больше, чем помощи. Хотим, чтобы ты была рядом с нами. И вместе – построим государство разума, света, равенства.

Я вам много рассказал, Лиза, но уверен, чувствую – вы – не предадите. И на подлость не способны. Так что – соглашайтесь. Вы ведь видите – какие хорошие, светлые, чистые ребята. А ведь каждый из них практически обречен. Завтра, например, метнет снаряд в генерал-губернатора, и – все. Нет ни генерала, ни нашего товарища и друга. А что мы видим в жизни. Ровным счетом – ничего. Ребята еще и не любили никого. Как и я, – произнес Семен Семенович с какой-то горечью.

Я не могу рассказать, какие чувства меня охватили.

– Я согласна быть с вами, – прошептала я. А говорить не могла – из глаз лилось что-то соленое.

Через какое-то время, после того как я умылась, я получила полную информацию о моей дальнейшей жизни. Которая показалась мне короткой и не очень уж счастливой. А прошло-то всего ничего – несколько часов.

– Так вот, боевой отряд социал-революционеров хочет поставить в Москве лабораторию по изготовлению боевых снарядов, – рассказывает мне Летунов. – Дело это очень сложное и опасное. Но мы все давно под смертью ходим. Вы думаете, наш Офеня, наш Ваня просто так ландринки барышням благородным в Питере торговал? Как бы. Он точно составлял график посещения высоких особ в ваш, извините, графиня, малинник. И что – работу свою проделал, Питер мы встряхнули. Не так, как хотелось, но все-таки. Теперь Москва. Ведем работу. Но проблема – кончились снаряды. А их изготовление – очень и очень опасная работа.

Мы снимаем у вас, Лиза, помещение на первом этаже. Хозяину говорим – для физических опытов. Оплата домовладельцу – хорошая и без задержки. Ему скажете – вы репетитор по физике и химии. Да, еще одно. Теперь, когда вы дали согласие, только серьезная, четкая дисциплина. У нас в боевке так принято: вход – рупь, выход – смерть.

В вашей квартире теперь поселится наш товарищ Офеня. Скажете хозяину – родственник. Или жених, – и он чуть заметно улыбнулся.

Я чуть не вскрикнула – согласна! Бог мой, Ваня будет жить со мной. Хоть немного, но будет. Это ли не счастье.

И как прилежная ученица, внесла поправку – сдает мне квартиру с мансардой вдова одного купца. Очень хорошая женщина.

Альбом № 2. Графиня Миттрах Елизавета Николаевна

Преподаватели Смольного

Выпускной класс

Смолянки

Бальный класс

Подруги Лизы

Глава III. Иван, псевдоним Офеня

Иван поставил лошадь в Токмаковские конюшни, там, где недалеко церковь староверов. Вытер лошадку, засыпал ей, не жалея, овса. Да премию – ломоть ситника с солью. Конь заслужил. Не зря три-четыре раза дефилировал по Красной площади. Теперь точно известно, когда великий князь поедет. Куда и с кем.

Вроде все было хорошо, и лабораторию «поставили» быстро, и снаряды тихо-тихо, осторожненько инженер, которого все звали почему-то Беня Левый, изготавливал. Уже в коробке лежат, не дай Бог резко передвинуть. Тогда от домика, да и от окрестных мало что останется. Вернее – просто не останется ничего. Иван видел результаты. В лес как-то ездили, Беня-инженер свой снаряд, видом просто банка из-под консервов, нам демонстрировал. Да-а-а, впечатлило. Когда с корнем вырвала эта банка три вековые ели.

Нет, царским сатрапам не уцелеть. Но вот тут-то у Ивана и стали появляться вопросы, ответы на которые ему, он понимал, никто не даст. Поэтому и настроение было всегда плохое. Уж и шутки друганов – участников боевой дружины воспринимал трудно.

Но домой, в свой Аптекарский, шел, насвистывая. Ибо уж так получалось. Видно, природа работала.

Чем ближе к жилью своему, тем светлее. Хочется и свистеть. Может, и петь, но – не умел. А все дело объясняется просто.

У сироты Ивана дома никогда не было. Папа и мама в одночасье умерли. Как и половина деревни – от какой-то непонятной болезни. А маленький Ваня с сестренкой знали, что делать. Ведь чай всю жизнь жили в полном единении с природой. Вот и теперь, у дома, где уже не мычит корова (ее свели со двора, как родители померли), не квохчут куры, Иван с сестричкой, приткнувшись спина к спине и накрывшись рядном с амбара, спали спокойным детским сном. В доме спать было не разрешено – там хворь ходит. А спали у завалинки – ни мысли, ни горести не схватывают сердце и душу. Потому что в этот вечер были сыты. Сестренка нашла в амбаре зерна много, с Иваном натолкли, в миску, да воды, да на костерок. Затирухи на всю ночь хватило. Только успевай пукай. Это желудок освобождается, и никто даже внимания не обращает. А село сиротам не может помочь. Считай, в каждом доме – покойник. Чё ж хотите – Бог, видно, наслал этакую бледную немочь.

Еще в церкви батюшка Никодим все говорил сельчанам, «што идет попакалист за грехи людские». И, мол, надо жить, как Бог велит. По совести, значит.

Но как велит Бог, сельчанам узнать не удалось. От этой самой лихоманки поп Никодим скончался. Его и отпевать-то с трудом селяне исполнили. Не до требы, самим бы выжить. Но – почти никому не удалось. Така болезнь.

Ну, Ваня сестру потерял, тихонько питался чем Бог послал, да постепенно дошел до города. И не умер. И зверь не съел. И хвороба не взяла. Видно, истово молилась откуда-то мама Вани о нем и его сестренке[17].

Ваню в городе какая-то тетенька взяла за руку и привела в большой, темный сарай. Но в нем было тепло и пахло! Пахло щами!

Мама… Тут маленький, но уже много такого переживший Ваня, что за всю жизнь кое-кому и не снится (к его счастью), вдруг неожиданно для себя заплакал. Но тетеньки его окружили, одежку, сплошь рваную да с разными букашками, сняли и начали поливать теплой водой да так сладко приговаривать:

Сойди, забота,С нашего Федота,А перейди на ЯковаИ другова всякого…

И от теплой воды, от мягких рук этих тетенек Ваня плакал и плакал. Потом кушал, а затем – заснул и спал, тетеньки уж стали беспокоиться, ровно сутки.

Попал Ваня в купеческий дом «призрения сирот». Ах, какое было счастье – Ваня попал в Хлудовские мануфактуры. Сначала отъелся немного, отмылся, отоспался, а затем стала одна тетенька его прилаживать к делу. Естественно – к мануфактурному. А так как был Ваня смышленый да быстрый (а как иначе – не выжил бы никак в год деревенской эпидемии, болезней и голода), то стали его на фабрике прикреплять к механике. Сначала в станки – масло заливать. Затем – гайки да болты проверять и подтягивать, что ненадежно.

Дальше – больше. Да, больше, хотя Ваня – подросток еще, но вот 9 часов смены – отдай хозяину. А когда станок гудит с 5 утра до 9 вечера, да каждый день, и воскресенья прихватывает – мало тебе, мальчику 12–13 лет, не покажется.

Ване и не показалось, что это рай. Хотя вначале думалось.

Но вот когда на фабрике вспыхнул бунт, то даже мальчик еще, Ваня понял, что очень желательно жить по-другому. Как – он еще не знал, но хоть какое бы послабление, а то и кусок хлеба за день съесть только тайком. А мальчикам есть хочется всегда. Да потому что они и растут все время, и помнят свою лебеду да тюрю, что пекла в смертные, голодные годы сестра. О которой Ваня вспоминать не хотел. Тогда бы пришлось плакать, а этого здесь, на мануфактуре – никак нельзя, мастер может и штраф вкатать.

Бунт был знатный. Все летело с фабрики на улицу: и конторские книги, и штуки мануфактуры, и хрусталь директорской квартиры, и мудреные кастрюли с кухни. Видно, директор питаться уважал. Впрочем, так же как и Ваня. Ваня, отметим, больше. Может, по качеству проигрывал, но по объему – точно Ваня вышел бы в передовики.

Кстати, о передовиках. Ваню мастер хвалил. Показал какому-то толстому и сказал:

– Ефим Петрович, обратите внимание, из мальца точно толк будет, рука ухватистая.

Ефим Петрович животом поколыхал, попыхтел и неожиданно высоким голосом произнес:

– Ты, Василич, знаешь пословицу: «Коня бойся сзади, а дурака – со всех сторон». Вон уж хозяин и дома для рабочих ставит, и штрафы отменил – а все недовольны. Поэтому мальца приглядывай по рукам, конешно, но и не забывай, што только головой парнишка в люди может выйти.

Ваня этот разговор запомнил и иногда в лужах весенних свое отражение разглядывал. Думал, что же такого в голове, что она в люди может вывести. Выходило – с руками лучше, легче и понятней.

Но вот бунт на мануфактуре закончился, и вновь все вошло в свою колею. Правда, денег чуть прибавилось. Да им, ребятам, вышло послабление. Теперь не 9 часов мантулить[18], а меньше на 2 часа. Да буфетный днем чай привозил на тележке, и даже с головкой[19]. Это уж совсем благодать.

А на фабрике строгости ввели после заварухи. Посторонним – ни-ни.

* * *

Однажды Ивана после смены нагнал один из дружбанов по бараку (Иван уже два года имел комнату на двоих. Соседом был юркий, веселый, с хитрым глазом Герман. А фамиль нам без надобности.)

Герман рассказывает, что начал ходить в рабочий кружок, где грамотные студенты и какие-то еще подробно разъясняют нам, как, что, почем и зачем происходит. В смысле, почему мы мантулим по 9 часов, а хозяин даже не знает, где его фабрики. Иван пошел. Ему понравилось. Не было ни пива, ни белого[20]. Сушки, сухари, сахару – много.

Помимо своих, мануфактурских, было еще несколько ребят из образованных. Даже были и девицы, вот уж которые Ивану вовсе не понравились. Курят, страшенные, в очках, и фактурности никакой. Да и слова говорят совсем непонятно. Одна вот возьми и ляпни:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

Из записок В.И. Ленина.

Савинков – Руководитель боевой организации террористов-эсеров.

Александр Михайлович, Великий Князь. Книга воспоминаний. Приложение к «Иллюстрированной России». Париж: изд-во «Лев», 1933. С. 194.

Б. О. – боевая организация эсеров, действующая совершенно изолированно от партии, со своей кассой, техникой, вооружением.

Присучальщица – работница на прядильной машине. Следить за нитью и при порыве соединять. Чем быстрее, тем лучше, чтобы продукт шел без задержек.

Хлынов Михаил Алексеевич – купец, меценат, имел собственный дом в Хлудовском переулке, нынче – Хомутовский тупик.

Шипучка – шампанское.

У него в двух трехэтажных домах по Старой Басманной были бесплатные квартиры. Сдавались неимущим гражданам. (До 1917 года, извините.)

Парфетка – parfaite (фр.) – совершенная. Соблюдающая правила и хорошие манеры, смолянка.

Марта – призрак в Смольном.

Готт мит унс – Бог с нами (нем.).

Цвет платья – кофейный.

Шифр – золотые знаки. Вручались лучшим выпускницам Смольного института.

Офеня – торговец с лотка, который у него приспособлен на лямках. Имеет жетон – разрешение на торговлю.

Мовешки – дурные, непослушные. От movaise – дурная (фр.).

Красная – Красная площадь.

Сестра, Еугения, осталась жива и в 1914 году была медсестрой в царской славной армии, которая, напевая про «соловья-пташечку», шла громить немца-супостата. А после 1917 года оказалась в Белграде. Но это уже другая история.

Мантулить – работать (сленг).

Головка – сахарный кусок, напоминающий голову. От него откалывают кусочки во время чаепития.

Белое вино – водка.

Конец ознакомительного фрагмента

Купить и скачать всю книгу

<1 2 3

На страницу:

Перейти

3 из 3