Перстень Рыболова

Старый Лум перечитал, кивнул и свернул грамоту.

– Узнаю почерк Алариха, хотя давненько не приходило от него писем. Приветствую посланника короля в Пристанище на краю морей. Благополучно ли прошло путешествие… – наставник встретил взгляд зеленых глаз, тяжелый и пристальный, от которого слова почтения растерялись сами собой. – Вижу, что благополучно. Как здоровье короля?

Они встретились у Кедрового ручья. В быстром потоке ломался и дробился мост, соединявший пологие берега, осыпанные прошлогодней листвой. За мостом, в лиственницах, белела часовня. В хвойной зелени мерцали огоньки и плыл в прохладном воздухе запах горячего воска.

Никто не видел, как гость сошел с корабля и как явился в Обитель всех ветров. Никто его не заметил – ни в рыбачьем поселке, ни на Глухариной тропе. Хотя не заметить было трудно.

Нений. Нений по прозвищу Любомудр. Имя это звенело по всему Светломорью еще в те времена, когда Лум только учился врачевать и читать по звездам. Но последние лет десять о нем не было ни слуху, ни духу… Кто ко двору поближе, говорили, что мудрец винил себя в гибели Серена – мол, не уберег от беды – и отправился в добровольное изгнание. Доживал свой век где-то на севере Лафии и никаких советов больше не давал – ни простым смертным, ни королям. Королям особенно.

И вот приехал на Храмовую гряду. Стало быть, дело непростое. Серьезное дело.

Никогда раньше Лум не видел Нения, хотя живо себе его представлял. Теперь Любомудру лет этак за девяносто. Праведник от великих своих дарований богатств не искал, и при короле-то жил бедно, а в последнее время, наверное, и вовсе пробавлялся чем бог пошлет. Лум покосился на гостя. Неожиданная вышла встреча…

Поодаль стоял величавый, осанистый старик. Лицо такое, про какое говорят – со следами красоты. Редкой, причем, красоты. Слишком уж правильной. Возраста непонятного: не молод, понятное дело, но и не дряхлый.

Заходящее солнце искрило в самоцветах на мантии. Белоснежная борода кольцами спускалась до пояса. И что самое непонятное в нем было – так это взгляд. И не спокойный, и не грозный, и не гордый… А так, безо всякого выражения.

Вот тебе и Нений Любомудр, святой звездочет и нищий праведник, слово которого любой король за честь для себя считал…

– Как здоровье короля? – повторил Лум, не услышав ответ.

– Король здоров, – с расстановкой сказал Нений. – Я сам за этим слежу.

– Вот и хорошо. А то разное говорят…

– Говорят? – переспросил Любомудр. – А что говорят?

– Да неважно, сударь, – махнул рукой Лум. – Праздные языки везде есть, мелят, как мельница. Я-то не слишком в это верю, но нет-нет, а задумаешься – вдруг правда…

– Я понял. Говорят, что король с ума сходит, так?

Лум посмотрел на гостя, ожидая увидеть усмешку, но взгляд по-прежнему не выражал ничего. Вопрос прозвучал странно, неуместно, всё же о государе речь. Одичал он там в своих горах, или всегда так изъясняется?

– Допустим, примерно так. Что ж, рад, что Аларих жив-здоров. Его мудрость и светлая голова сейчас как нельзя более кстати. Монархи в последнее время этим редко отличаются. Я готов выслушать волю короля.

Нений подошел ближе, и Лум чуть заметно повел плечами от прохлады. Вечер вроде был теплым, а сейчас захолодало.

– Ваши воспитанники. Король желает их видеть.

Чудно как говорит, подумал наставник, будто слова подбирает. Или вспоминает. Видать, просто лишнего сказать не хочет. Да уж, необычного посланца выбрал Аларих… Лум подобрал упавший свиток.

– Желание короля законно и может быть исполнено. Однако как хозяин Пристанища я вправе знать намерения Алариха на их счет. Что он думает? Вряд ли вы проделали такой путь, чтобы король просто… – наставник пожал плечами и продолжил: – просто посмотрел на них да свел знакомство. Так в чем дело?

Любомудр молчал, и Лум снова заговорил, думая, что его не понимают:

– Они не моя собственность, и уж точно не собственность короля. Они – достояние Светлых морей и их главная защита. Но и угроза немалая, много для кого. Потому их и держат тут до поры до времени, чтобы поменьше народу знало…

– Угроза… – произнес Любомудр, и снова эта странная манера разговора, с повторами и переспросами. Будто сам не разумеет, что к чему. – В чем угроза? Обучение не закончено?

– Начало и конец их обучения, – неприязненно ответил Лум, – определяются началом и концом их жизни. Знают ли они, кто такие и в чем их назначение, то – да. Знают. Однако же я не получил ответа на свой вопрос, сударь, поэтому должен задать его снова. Что думает король?

– Король думает, – медленно проговорил Нений, – прекратить смуту и начать новое правление.

Порыв ветра с моря качнул ветки лиственниц. Огоньки у часовни заплясали в темной зелени, и Лум отвлекся, глядя на них. Беспокойное что-то было в этом мерцании.

– А в Светлых морях родился новый правитель? Или хотя бы перстень нашли? Нет? Тогда кому, как не Алариху, знать, что такое правление ничем не подкреплено и власти у него не больше, чем у любого градоначальника… Держите, – Лум протянул обратно свернутую грамоту. – Странное решение, и вряд ли от него будет толк. Скажите еще раз – о перстне никаких вестей?

Нений тоже посмотрел на огни.

– Нет. Ни малейших.

– Так и пропал? Вот беда так беда… Я, признаться, рассчитывал, что такая вещь всё же найдется, хоть как-то себя обнаружит!

– Это не более чем старый перстень, – то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал гость.

– Будь это так, было бы проще. Боюсь, сударь Любомудр, предпринятое сюда путешествие и другие дела не будут иметь никакого смысла… Жаль. Но об этом уже не мне судить. Воспитанников видели?

– Видел троих, – подтвердил тот.

– Вероятно, они и есть. Первый – Арвельд Сгарди. Родился на Северном архипелаге, бедная семья, пятеро детей. Того, кто мореход, зовут Флойбек. Мать умерла при родах, а отец, лафийский лоцман, скончался от морового поветрия. Мальчика забрал родственник, привез сюда, потом и сам обосновался на Храмовой гряде. Гессен… Впрочем, они сами о себе расскажут. Когда вам удобно с ними встретиться?

– Я выберу время сам.

– Как угодно, – сухо ответил Лум. Он встал. – Пойдемте, устрою вас в обители. Вы с дороги…

– Не нужно.

– Вот и хорошо… Гм, простите, сударь. Примете окончательное решение – уж известите меня, сделайте такое одолжение. Доброго вечера.

Лум, запахнувшись, пошел к часовне. Холодно-то как, день теплый был, а сейчас словно зимой веет… У часовни наставник обернулся и посмотрел на мост. Быстро ходит Нений Любомудр – уже и след простыл.

IV

От жарившейся рыбы в избушке было горячо и чадно. Флойбек, насвистывая, заворачивал камбалу в листья папоротника и выкладывал на жестяной противень.

– Хороший улов, – сказал он, обернувшись.

– Не жалуемся, – ответил Ревень, лукавый старый добряк, слывший на острове колдуном. – С утра на Белом утесе рыбалил. Думал, вы придете.

– Учеба, – коротко сказал Сгарди. Ревеня они не стеснялись – старик единственный в поселке был посвящен в тайны монастыря.

Тот кивнул и взял деревянную иглу, которой штопал сеть.

– А вы что-то невеселы, сударь мой, – вполголоса обратился он к Арвельду. – Случилось чего?

– Да я и сам не понял – случилось или нет, – Сгарди взял щепоть крупной серой соли и присыпал рыбину. – Скажи-ка, Ревень… А было что-то необычное в Светлых морях лет двести тому назад? Странное что-нибудь – так, чтобы из ряда вон?

Ревень усмехнулся:

– С чего бы такой вопрос?

– А вот любопытно стало.

Рыбак продолжал класть стежки.

– Неспроста вы разговор завели, сударь, – помолчав, ответил он. – Как есть неспроста. А было такое, что двести лет назад завязалась в Светломорье такая же примерно кутерьма, как нынче.

– Смутное время? – спросил Арвельд.

– Да, смутное, только звали его тогда по-другому. Ну, смысл, понятно, тот же.

– Тоже междуцарствие?

– Междуцарствие. Но длилось не десять лет, а года четыре. Затем Элезис Лакосский на трон сел, потомок первого принца Светломорья. Много ему выпало трудов, но то правитель был… – Ревень перекусил нитку. – В молодости, с женой-покойницей, довелось мне побывать на Лакосе, в махоньком городишке, где родился на свет принц. Там в доме Совета старейшин висит его парсуна, портрет по-нашему. Глаза серые, как небо перед грозой, грива огненная, кольцами. Еще старая кровь в нем текла, не людская. Нраву был сурового и всякую кривду насквозь видел. Но понапрасну никого не обижал…

Арвельд внимательно слушал, держа в одной руке раковину с солью, в другой кусок рыбы.

– Ты про смутное время говорил. Отчего оно началось?

– А разно говорят. Летописцам ежели верить, так это кто-то из королей безвременно помер или, наоборот, не вовремя родился… А давным-давно, еще я был такой, как вы, запомнил, что старые люди говорили. Будто в это время границы между мирами стираются. Оттого всё мешается в Светлых морях и в людских душах, – старик отложил сеть и уставился в окно, на тлеющий закат ранней весны. – Появляются силы старых эпох, которым в нашем мире делать нечего, а они всё приходят, ищут здесь свою долю. Кого-то из них давно позабыли. Других помнят только староверы вроде меня, – он задумался, сжав губы. – У Асфеллотов, к слову сказать, еще живо предание об их пращуре, так он из той породы. Который якобы заложил душу, чтобы спасти свой народ, и время от времени возвращается ее вернуть. Зовут они этого духа человеком зеркал или как-то так…

Огонь с треском взметнулся, лизнув верх камелька. Арвельд вздрогнул.

– Ревень, – произнес он, наклонившись к старику. – Кто это такой? Как выглядел?

– Бог миловал, ни разу не видел, – усмехнулся старик. – Да и кто знает – есть ли он на самом деле…

– Хорошо, не видел, так ведь слышал! Может, что еще припомнишь? Асфеллоты – колдуны не из последних, не могут они верить в то, чего нет и никогда не было!

Ревень смотрел на него и всё медлил с ответом.

– Зря вы разговор этот завели, сударь, – тихо сказал наконец рыбак, – да еще на ночь глядя. Старые восточные поверья – как корни тамошних кедров: узловатые, темные и крепкие. И никто не знает, из какой глубины они растут.

…К ночи Арвельд вышел на берег. После натопленной, пропахшей рыбой избушки море остро дохнуло в лицо прохладой и солью. Светился над Горой месяц, окутанный радужным сиянием. Глухо рокотал прибой да взлаивали в поселке собаки. Самая обычная ночь, только всё тревожнее становилось на сердце, будто кто чужой ходил следом и выжидал.

В мокром песке под ногами тускло блеснуло. Мальчик нагнулся и подобрал мелкую серебряную монету.

Странная какая монетка: гладкая, безо всяких знаков подданства. Арвельд потер ее, счищая песок, перевернул и увидел, что это не монета, а что-то вроде медальона: на другой стороне извивалась змейка из темно-зеленого камня. Непонятно, из чего сама вещица сделана – то ли серебро, то ли перламутр, то ли камень… Арвельд был не охотник до вещей, которые выбрасывает прибой – много ли удачи приносят дары погибших кораблей? – но медальон отчего-то не выбросил. Рука сама собой сунула его в карман.

Вернувшись, Арвельд пробрался на лежанку и вытащил находку, чтобы разглядеть получше.

Угли догорали, затухая. Внезапно огонь вспыхнул в последний раз, и по змейке пробежал яркий зеленый сполох. Она словно моргнула. От неожиданности Сгарди чуть не выронил медальон, но в следующий миг змейка снова была мутно-зеленой, непрозрачной, и больше не подавала признаков жизни. Показалось…

– Чего разглядываешь? – спросил Флойбек.

– А… вот, нашел, – Сгарди нащупал в кармане ракушку, завалявшуюся еще с лета, и показал Флойбеку. Тот фыркнул.

– Находка завидная, – пробормотал он, засыпая. – Теперь ты у нас богач, Сгарди…

Арвельд покраснел. Зачем он соврал? У них не было тайн друг от друга. Никаких. «А с чего я должен оправдываться?» – буркнул он про себя и убрал медальон.

Сгарди не видел, как змейка начала разгораться. Снова полыхнул огненный сполох, потом еще один. Цвет от мутно-зеленого изменился до ярко-изумрудного, камень словно ожил. Засыпая, Арвельд почувствовал, что карман нагрелся, но не придал этому значения…

…И привиделся ему в ту ночь странный сон.

Снилось, будто брел он по краю обрыва, а у самых ног курился туман. Сизая дымка плыла, отделяясь от земли, из нее выступали не то скалы, не то башни, и скоро стало видно, что внизу, как в чаше, лежал город.

Был он огромен: волны тумана уходили вдаль, впадая в серое море, и вершины затопленных башен поднимались даже из пасмурных вод. Шпили обугленными иглами вспарывали призрачную хмарь. На горизонте, где море смыкалось с небом, посверкивали зарницы, только грома слышно не было.

Прибой дышал, как спящий исполин, а из глубины города, вторя ему, поднимались шорохи, вздохи – тяжкие, зловещие. То ли гуляли сквозняки по древним улицам, то ли кто-то стонал там.

Никогда раньше Арвельд здесь не был, но отчего-то понял, где находится, и от догадки захватило дух.

Одному Рыболову ведомо, сколько таких городов спрятано в горах Лафии – городов-мертвецов, городов-кладбищ, покинутых, опечатанных вечностью, выродившихся не одну тысячу лет назад. Останки старой эпохи, навечно замершие в мгновении своей смерти – не живущие, но и не умершие до конца. Из всех Асфалин был самым большим. О нем Сгарди слышал от Флойбека, который родился на восточных островах.

Мальчик толкнул ногой камень, и он, сорвавшись с горной кручи, плавно полетел вниз, разорвав туман. Здесь всё было тягучим, долгим – время в Асфалине превратилось в один вечный, нескончаемый миг. «О-о-ох…» – донеслось из чаши. Дымка разошлась, и взгляду открылись следы ужасающего бедствия – огромная черная трещина пересекала город с севера на юг. На Сгарди повеяло могильным холодом.

Рядом с Арвельдом шел давешний незнакомец. Теперь на нем был серый плащ, точно выбитый из мрамора. И двигался он не как человек, а скользил по краю пропасти.

– В ваших краях меня называют Нением, – говорил он. – Зови и ты. Настоящее мое имя ничего тебе не скажет.

Сизая дымка подползала к ногам. А внизу двигались синеватые тени и всё слышались вздохи.

– Спустимся вниз, – произнес Нений, – покажу тебе свой город.

Он скользнул – серый плащ взметнулся за спиной, как чудовищные крылья. Арвельд последовал за ним, и волны тумана подхватили его.

…Город был очень стар. Срок его на земле давно вышел, он умер, и на его месте начал жить лес. И росли в том странном лесу деревья-исполины, такие огромные, будто их питали какие-то неведомые соки. Сосны и кедры выпирали прямо из домов и башен, вершины торчали из крыш, корни разламывали плиты на древних улицах, проникая в камень и превращая его в крошево. Деревья росли и по краям разлома, их обнаженные корни торчали из пропасти. Издали казалось, что землю разорвали, как ткань, и древесными нитями она пыталась залечить шрам.

При их появлении всё замерло. Стоны смолкли. Город-лес разглядывал их, раздумывая, кто и зачем вторгся в его пределы. Нений замер.

– Мой город! – произнес он. – Величайшее чудо мира! Мы оба были молоды и полны сил, а теперь и ты мертв, и я не живу…

Из глубины леса, из самого сердца исторгся вздох, похожий на завывание ветра, и снова всё наполнилось стоном. Город был насквозь мертвый, но память наполняла его. То стонали воспоминания. И точно вторили голосу Нения: «А помнишь? Помнишь?» Образы кружились, сменяя один другого, восставали из небытия и снова исчезали.

– Я потерял счет векам, проведенным здесь. Умерли все… Весь народ. Один я уцелел. Один! – Нений закрыл глаза.

Плиты устилала палая листва. Там, где они проходили, ее сдувало ветром от плаща, и обнажался черный, блестящий камень, точно политый ртутью.

– Взгляни на башню! – поодаль стоял круглый каменный столб, двуглавая вершина которого исчезала в тумане. – В ней обитал великий колдун, который отравил однажды целое море. Народ островов вымер, их земли перешли к Асфалину.

– Посмотри туда! Это сокровищница моего Города. Когда пять тысяч лет назад мы истребили северный народ, даже она не смогла вместить завоеванных богатств. А та колонна? Она из чистого серебра. В нее замуровали скелет последнего князя. Раньше колонна стояла на холме и видна была с каждого корабля, подходившего к Асфалину. Горела на закате как факел…

Дорога из черного плитняка поднималась к горбатому мосту, темневшему в тумане, словно выгнутая спина неведомого животного. По руслу высохшей реки ветер с шелестом гнал бурые листья. Белесая дымка стирала очертания у домов и деревьев, искажала звуки, клубилась и плыла, а в ней пробегало что-то, появлялись и исчезали синеватые тени, и всё стенал, вздыхал кто-то неприкаянный.

Неожиданно рядом прозвучал голос – серый, как всё вокруг, бесцветный, лишенный всякого выражения. Голос произнес несколько слов на чужом языке и смолк.

– Слышал? Это был великий воитель! – сказал Нений. – Когда народ, обитавший в здешних горах, поднял мятеж против Асфалина, он стер его с лица земли. Их гробницы разобрали по камням и перевезли сюда. Вот и они…

Над улицами темной громадой нависало что-то многоглавое и ребристое, уходившее вершинами в туманную серь.

– Ни одного камня не осталось от тех гробниц, из них возведен этот замок! На костях его и заложили. Был обычай – исчезнут с земли гробницы и кости, исчезнет народ. Даже памяти не останется. – Нений, прищурив глаза, любовался черным исполином. – Я был совсем молод тогда…

Асфалин раскрывался, как анфилада пустынных залов. Мертвенная дымка рассеивалась, открывая то арку, оплетенную сухим плющом, то огромные ворота, то башню. Нений помнил каждый камень. А там, где память его истончалась, подсказывал Город. И любая мелькнувшая тень, развалина, почерневшая рука статуи, выступавшая из тумана, хранила память о неслыханном зле. Смерть, кругом была одна смерть. Сколько крови выпил этот Город…

Флойбек проснулся под утро оттого, что порывом ветра настежь распахнуло окно. Ставня, дребезжа, билась о стену, и в хибарку влетали брызги. Мальчик выбрался из-под покрывала и, стуча зубами от холода, затворил окно. Постоял, прислушиваясь к дыханию моря, и снова улегся, потеснив Сгарди.

Из-под ставен сочился бледный свет нарождающегося утра. И в этом неверном свете тускло поблескивали белки открытых глаз Арвельда, устремленных в потолок.

– Ты-то что не спишь? – тихо спросил Флойбек. Сгарди не отвечал.– Эй, будет шутки шутить, – он потряс Арвельда.

– Чего раскричался? – прошептал с лавки Гессен. – Всех перебудишь!

– А тебе лишь бы дрыхнуть! – тоже шепотом отрезал Флойбек. – Глянул бы, что делается!

Гессен повернулся на своей лавке, посмотрел на них.

– Арвельд…

– А если он…

Гессен прижал жилку на шее.

– Нет, жив – сердце бьется. Не трогай, хуже сделаешь. – Гессен присел на край лежанки, растирая глаза. – Погоди, посмотрим, что дальше будет…

На краю Леса, где колоколом било-звучало море, срослись дуб и башня. Черный камень, осклизлый от вечных туманов, источен был окнами-дуплами, забранными ржавой паутиной решеток. Желудь фонаря висел над дверным проемом на длинных цепях.

– Мы пришли, – Нений проплыл в ворота башни. – Здесь хранилось величайшее сокровище Города. Бесценное сокровище. Оно и доныне тут, только мне не достать… – голос Нения становился похож на тот, что слышался у моста – бесцветный, неживой. – Страшная гроза пронеслась когда-то в этих краях, жуткая гроза, о которой сложили легенды. Одна молния копьем ударила сюда, пробив земную кору. А через несколько дней из трещины начала сочиться вода. Черная и тяжелая…

– Это была кровь! – изумленно воскликнул Арвельд. – Кровь земли! И башня закрыла трещину?

Нений рассмеялся сухим, дробным смехом, похожим на стук камней.

– Закрыла трещину! Закрыла трещину! – он скользнул к дверному проему, из которого несло погребом, и воздел руки к небу, нараспев повторяя что-то на своем языке. Серый плащ светился в дымке. – Мы были бессмертны! Великий Асфалин, непобедимый Асфалин! Величайшее чудо мира!

– Бессмертны… – эхом повторил Арвельд. – Бессмертны… Вы пили ее! Пили земную кровь!

Прибой оглушил его. Закачались деревья-исполины, ветви сомкнулись, закрыв зыбкий свет, что сочился сквозь туман. Сухой воздух комом встал в горле – теперь он казался пропитанным ядовитыми испарениями почвы. Она столько выпила крови, оттого и рожала эти громадные стволы, выпиравшие из нее и душившие сородичей, как душили других жители Города.

Стоны и вздохи в дымке усилились, и в этом хоре уже можно было различить отдельные голоса. Один из них становился всё громче.

– Арвельд! Арвельд! – звал он.

Сгарди очнулся. Перед ним стоял Нений.

– Иди за мной… За мной… – его плащ, развеваясь, поплыл вперед.

Задняя стена башни была разрушена, и перед остатками стены лежала груда камней. Источник засыпало в год Великой беды, когда под Асфалином разверзлась земля.

– Я возвращался к этому месту, когда был живым: искал остатки своего народа. И всякий раз находил только смерть…

Он скользнул вокруг каменного кургана, и тут Арвельд заметил, как изменился его спутник. Нений съежился, и серый плащ колыхался так, будто под ним была пустота. Лицо старилось на глазах, стягивалось и усыхало. Теперь на Арвельда смотрела посмертная восковая маска, только самоцветы в ее глазницах полыхали зеленым огнем.

– Взгляни, что открылось мне, – шипел он. – Гляди! Гляди! Я дождался!

Сгарди проследил за его рукой и увидел, как из трещины в каменной глыбе сочились черные капли. От них поднимался пар и рассеивался туман. Пахло жженым. Муторная тоска легла Арвельду на сердце, он с трудом оторвал глаза и посмотрел на Нения.

– Зачем меня сюда привел? – спросил он. – Для чего я тебе?

Нений вздрогнул, пустой плащ его колыхнулся.

– Убери камни, – прошептал он, указывая на груду, из которой сочилась земная кровь. – Освободи источник.

– Сам не можешь? – бросил Арвельд.

Он видел перед собой уродливого старика с темным лицом, изрезанным морщинами, точно кора древнего дерева. Нений в исступлении припал грудью к кургану, его паучье лицо дрожало от чудовищного усилия, он тянулся дрожащими пальцами, похожими на обломанные сучья, к источнику, обещавшему новую жизнь. Вечную.

Арвельд смотрел, борясь с омерзением, и ждал ответа. Но Нений молчал, он только шипел, царапая ногтями камень и не оставляя на нем следов.

И вдруг Сгарди понял. Нений был бестелесным, от него остался только дух. Дух, который привел живого человека к источнику.

– Освободи-и-и… – пронеслось у Арвельда в голове. – Напейся… сам… Дай жизнь моему Городу…

Сгарди выпрямился и обвел взглядом развалины в клочьях тумана. Сам Асфалин тянул к нему скрюченные пальцы. Вся сила земная текла у его ног, совсем близко… Какая огромная, чудовищная власть! Возродится великий Город, равных которому не было и не будет в Светлых морях. И Нений не забудет той великой услуги. Хотя… Что ему тогда будет Нений?

Арвельд запрокинул голову и посмотрел вверх, где плыла и клубилась призрачная хмарь. Туман скрывал от проклятого Города небо. Там летают птицы, провеивают ветры, сменяют друг друга закаты и рассветы… Пройдет не один век, быть может, тысяча лет, прежде чем Асфалин залечит рану и в нем снова появятся люди. Этот город назовут по-другому, а старое имя навсегда сотрется из памяти. Никогда ему не быть величайшим чудом мира, но в нем не будут пить кровь. Ничью.

Сгарди выбил из башни осколок камня, ступил ногой на курган и плотно заткнул осколком трещину. Потом начал горстями брать землю, забивая ею трещины.

– Нет больше твоего источника! – приговаривал он. – Нет больше твоей силы!

Нений смотрел на Арвельда безумными глазами: близость вожделенного источника затмила ему разум. Вдруг его глаза расширились. Он захрипел и бросился вперед, что есть силы карабкаясь к Арвельду.

– Нет, – устало сказал Сгарди. – Я не стану помогать тебе. Прощай, Нений, или как тебя звать, властитель выморочного города…

Не успел он договорить, как свет померк. Голоса смолкли. Город растаял в тумане.

Когда в окне забрезжил свет, Арвельд глубоко вздохнул. Веки его сомкнулись, теперь он спал обычным сном.

– Отошло, – произнес Гессен. – Всё, Флойбек, досыпай, теперь уже ничего… – он встал и ощупью, хотя уже светлело, добрался до стола, нашел глиняный кувшин и приник к нему.

– Что это было? – спросил мореход.

Гессен, не отрываясь от воды, покачал головой. Напившись, поставил кувшин на место и уставился под ноги. Как-то на ярмарке он видел, как плетут золотое кружево ювелиры. Берут крохотный слиток, плавят его и тянут нить. Нить получается длинная, тонкая, не рвется, и всё тянется и тянется, хотя, казалось бы, куда уж… А что же он про это вспомнил?

Такая же нить тянулась в сознании Арвельда. Истончалась, но не рвалась. «Где-то бродил ночью, – подумал Гессен. – Надо бы спросить, что ему снилось…»