Главный переход

– Миш, а ты… не татарин?

– Частично.

Вызволенный окинул сторожа, сверху вниз, резко улыбчивым, здешним, «земным» остроумным взглядом:

– Вы думаете: я – злой.

– Что ты…

– Я не злой. Я злюсь. Разница есть… некоторая.

Полуазиатская красота злящегося телепата давила и прохладно обескураживала.

– Дом у тебя… красивый, – повторил вызволитель.

– Красивый. Ещё бы. Как бы внутрь попасть?

– Не знаю, а надо?

– Может, и не надо, но хочется.

– Теперь подъезды все с кодом, будет трудно попасть.

– Но давайте попробуем, всё-таки?

– А давай. Где Брэм?

– Не шумите. Впереди вон. К дому побежал.

Попав во двор, дядя Лёша приметил Брэма, дежурящего у подъездной двери, ведущей не куда-нибудь, а на лестницу с гигантскими окнами. Тотчас к застывшей под навесом овчарке примкнул и хозяин, дёрнул дверь, ну и щёлкнул пальцами по загадочным кнопочкам над её ручкой.

– Бессмысленно давать им щелбан. Дай-ка я посмотрю. – Сторож потеснил вызволенных и уткнулся носом в панель кода. – Гляди-ка, кнопка два, чуть вдавленная, и семь, и девять. Ну-ка.

Он нажал одновременно вторую, седьмую и девятую кнопки, потянул на себя, и дверь отворилась.

– Волшебник. – Михаил усмехнулся бессильно.

– Современник подъездных кодов.

И они вошли в подъезд.

– Давайте на седьмой поднимемся.

По широкой и светлой лестнице они взобрались на нужный этаж. Увидев обитую кожей дверь, Михаил впал в уныние.

– Кожаная.

– Да. И внутрь мы никак не попадём.

– А и чёрт с ним. Давайте покурим. У вас папиросы есть?

– Сигареты.

Встав у окна и уложив Брэма на пол, закурили – легко, без малейших заминок. Дым поглощался полуживым молодым человеком с более явным успехом, нежели в руке его с полчаса назад удерживалась ангельская бутылочка.

– Миш, а как ты в ту ночь на Пантелеевке оказался?

– Брэма выгуливал.

– Так далеко?

Долгий тяжёлый дым из призрачных лёгких спутывался с молчанием.

– Да, далеко.

Дым кончился, молчание не кончалось.

– Что же произошло?

– Хм.

– Не хочешь, не говори.

– Любовницу ждал. Она работала в конторе, возле которой вы меня нашли. Обычно мы соединялись поблизости, у неё дома. Условия позволяли. Я… говорю без экивоков. Чёртова страсть. В предсмертный мой вечер поссорились. Сбежала в контору к вахтёрше и выходить не хотела. Вернулся к окнам конторы с Брэмом и ждал. Чудо… она.

– Зоя?

– Каланхойя.

– Не Зоя. Я крышей еду. Не Зоя. А что случилось-то? С тобой?

Михаил смял бычок двумя пальцами.

– Шпана случилась. Их четверо было. А я уйти не захотел. Вот и всё.

– А Брэм что же?

– А что Брэм? У него ножа не было.

– Ох, ладно, ладно, всё. Ты извини меня.

– Один из них на солнышко моё глаз положил. Успел сообщить мне.

Сторож сглотнул:

– Вряд ли она… ему досталась.

– Нет. Я уверен, что не досталась.

По дороге к Переяславскому дому, с проснувшимся интересом разглядывая новостройки, Миша поведал, что на рай он плевать хотел, а разделаться с убийцами и повидать родную девочку обязан. Брэм тем временем бегал кругами, не уставая обнюхивать каждый куст.

У блочного здания гостиницы, предварявшего Переяславский дом, они увидали Ингу, стоявшую на углу и буравившую им лица неимоверными глазищами-фарами. Правда, дядя Лёша на минуту отвлёкся от них, узрев на гостинице табличку со знакомым словом «ГАСИС». Табличка извещала всех о том, что гостиница предназначена для участников этого самого «ГАСИСа». И тогда он прочитал расшифровку внизу, начертанную мелким шрифтом: «Государственная академия профессиональной переподготовки и повышения квалификации руководящих работников и специалистов инвестиционной сферы».

– А, – сказал сторож. – Вот оно как.

– Вы где застряли, господа? – не выдержала Инга.

Она пошла им навстречу, и когда сторож и Миша поравнялись с ней, последний протянул ей руку, ни грамма не смущаясь дикой внешностью её.

– Мы в дом мой ходили. Михаил.

Инга же смущённо и бережно пожала руку, оглядела пса, разулыбалась и сказала, обращаясь к дяде Лёше:

– Ты иди. Мы сами. – И, ласковым жестом позвав за собой, закачала бёдрами к головному «ГАСИСу».

Палец Михаила покрутился у виска. Сторож видел это. «Не напугала его, но вряд ли понравится. На любителя чересчур она».

…В сторожевой каморке сонный Сеня обыгрывал напоследок не менее сонного и удручённого поражением Михалыча. Дядя Лёша, как ни в чём не бывало, включил чайник и уселся в углу. Задумался.

– Всё, скоро домой, – убирая домино в коробку, обратился ко всем Сеня.

– Радуйся, обормот зелёный, завтра я отыграюсь по полной.

«Огломот», – промелькнуло у дяди Лёши.

– Это мы посмо-отрим, – протянул Сеня.

– Это ты посмотришь, а я повыигрываю. Чего там Степаныч, чайник поставил, что ли? Ты чего смурной?

– Пойду курну.

Воздух на улице распирало от сырости. Дело близилось к рассвету, однако сторож его и не ждал; сердечный сгусток бултыхался в тяжёлом непокое, в поисках луны. Луна пряталась, опасаясь, надо думать, всего предстоящего. Непонятно почему, но сторож не сомневался, что Иеремиила не спустится к нему сегодня, и, тем не менее, по инерции долго смотрел в небо. Ни луны, ни ангела. Из транса вывел скрип ворот, ведущих на Пантелеевку, сторож встрепенулся.

– Кто?

– Да я, я, Степаныч, не переживай. – Инга прикрыла за собой ворота и деловито подошла к тревожно курившему серому размышлятелю.

– Молодец ты. Всё хотела сказать, да как-то мешкала. – Хранительница протянула руку.

– Неужто вы специально ради этого шли? Отшил вас?

– Чего ты несёшь? – Инга нахохлилась, центральный уголок её губы дрогнул. – Дело у меня к тебе. Поручили. Через Павла – ему прислали записку. С одним из голубей, ты помнишь их.

– Записку обо мне?

– О тебе, о тебе. Я на словах передам, записка у Павла должна остаться. В общем, слушай. Иеремиила ни сегодня, ни завтра спуститься не сможет. А тебе новую вызволять.

– А в той записке инструкция была…

– Не было там никакой инструкции. Ты в следующее дежурство должен пойти на железную дорогу, там получишь.

– На пути? Что за бред? Опасно же там.

– Да не паникуй ты. Ты просто выйдешь к ним. На крайний путь – ближний к улице. За электротехническую лабораторию завернёшь, и ты на месте. Постоишь, подождёшь минут пять. И никто тебя не прибьёт, поверь, я знаю, в чём штука.

Дядя Лёша ничего не понимал и рассердился:

– А почему не можете сейчас рассказать мне всё по-человечески?

– Нельзя заранее, нельзя, и всё. Получишь инструкцию, бутылку с жидкостью и уйдёшь спокойно. Прийти должен в час.

– Ладно, Бог с вами со всеми, приду. Но скажите тогда, – вдруг взбрело сторожу в голову, – что за электрик управляет светом в Переяславском доме?

– Ы. Ты нашу первую встречу решил обсудить? Да пошутила я про электрика. Из-за сбоя во времени свет отрубился, понял? Ты помнишь, что устроил сбой во времени, а?

– Да. А райские птицы…

– Что?

– Не случилась ли с Зоей беда по причине, что птиц прогоняли?

– Ой, и бред ты несёшь. Не страдай: восторжествуют твои птицы. Опосля. Ты что-то загружаться стал. Много будешь знать – скоро состаришься.

– Неужто?

– А к психиатрам ты не собираешься пока?

– Ни в жизни.

– И не вздумай мне больше выкать. В отцы мне годишься, а выкаешь.

Инга похлопала дядю Лёшу по плечу, развернулась и со знанием дела скрылась за скрипящими воротами.

X. Крайний путь

Первого июня, в час ночи под высоким, тёмным звёздным небом, напоминающим о вечности, и, в то же время, на пороге бесконечного мира грязных, унылых железнодорожных путей дядя Лёша стоял и ждал. Сам не зная чего. Ветер был холоден и насквозь продувал одежду. «Лето, ёлки-палки», – думал сторож, глядя по сторонам почти по-совиному.

Здесь космос поворачивался к людям мрачнейшим боком. Крайний путь, на высокой насыпи которого бдел дядя Лёша, походил на длинный странный коридор, отделённый от остальных путей кишками депо с незрячими окнами. Со стороны Пантелеевки, в результате заделывания дыры, где прежде устраивались перекуры, единственным лазом на крайний путь остался зазор между лабораторией и грязно-бетонным забором, ограждавшим двор с выгоревшим домом. Сторож стоял недалеко от лаза, боялся сделать лишний шаг и всё смотрел, смотрел, смотрел…

Облезлый фасад электротехнической лаборатории, выходящий на путь, в наглом фонарном свете желтел, как зубы курильщика. Плохо пахло. Массивные шершавые столбы, державшие руками-перекладинами провода, казались едва ли не начальниками космоса. А провода – его венами, монотонно гудящими.

Сторож проверил время: пятнадцать минут утекло. Вздохнул и затеял второй безнадёжный акт озираний по сторонам. Думалось: ещё немного, и местность вберёт пришельца в себя. Сам путь притягивал всё больше внимания. И потянуло туда, и в голове промелькнуло, что это река с чёрной гнилой водой, шевельнёшься – и упадёшь в эту воду.

«Стикс, – пронеслось в голове – оборвалось… сигнальным звуком приближающегося поезда. – Поезда? – поймал себя на мысли загипнотизированный. – Нет, не похоже на поезд. Не похоже… на… поезд…»

Дяди-Лёшино лицо просветлело. Из чёрной вязкой пустоты, возвещая бархатным басом о приближении, плавно, величественно, выплывал огромный белый корабль. Точнее, пароход с высокими трубами, похожими на любимые трубы ТЭЦ. И посветлело вокруг, стих ветер. Когда корабль («Всё-таки, корабль», – решил про себя вызволитель) подплыл максимально близко, в лицо повеяло лёгким бризом. Белое величественное чудо ещё раз возвестило о своём прибытии и остановилось. Дядя Лёша не сводил с него глаз.

С минуту ничего не происходило. А дальше сторож увидел, как внизу, у самого днища корабля, открылась узенькая дверца и оттуда прямо на рельсы спрыгнула маленькая кудрявая женщина.

– Дядя Лёша – это вы?

Он стоял раскрыв рот и ни слова не отвечал.

Женщина, чуть набычившись, вскарабкалась к нему по насыпи, держа что-то в одной руке, а другой хватаясь за воздух, перевела дыхание и, затормозив в полуметре, с тревожным раздражением уставилась в сто́рожеву изумлённую физиономию.

– Вы тоже ангел? – выдавил сторож.

– Господи, да какой я вам ангел? Я – Мишина мама, – обрадовалась женщина и пожала вызволителю руку.

– Мишина?

– Мишина-Мишина. Спасибо вам огромное, что Мишу вызволили. Вот ему носочки шерстяные. У вас похолодает скоро, а я вот связала.

Дядя Лёша посмотрел на корабль. Он был всё таким же грандиозным и ослепляюще белым.

– Я вас понимаю. Ваше недоумение… Ах да, тут ещё просили бутылочку с жидкостью передать и записку с инструкцией. Вот тут они, смотрите: я в левый носочек кладу. – Женщина достала из кармана записку с бутылочкой, покрутила носочки, определяя, какой из них левый, и аккуратно сложила в него предметы сегодняшней встречи.

– Вы кто?

Женщина посерьёзнела.

– Вы что, глухой? Я – Мишина мама. Бутылочку не потеряйте. От вороны прячьте. Она себе всю жидкость хочет.

– Ну хорошо, ладно, не потеряю. А что за корабль? Он что, не ангельский разве?

– Ангельский. И мне пора. Я не могу объяснять.

– Нет уж, объясните, пожалуйста. – Сторож посмотрел на Мишину маму запредельно проникновенно. Та, обернувшись на корабль, решила порассказать.

– Ну как вам объяснить? На этом корабле плавают те, кто… э-э-э… ну как вам объяснить? Кто в Бога не верил, но заслужил чего-то… такого…

– Как это?

– Так. Неплохие люди, но не обретшие… Ну вы ж понимаете.

– Но вы сейчас, по-моему, в Бога верите.

– Верю, конечно. Да и на корабле неплохо. С нами плавает замечательный ангел, он и велел мне передать записку.

– Ну хорошо, а…

– Может, вам всё устройство мира подробно изложить?

– Можно.

– Можно… Как будто бы я знаю… Послушайте, меня ждут. И мне здесь не нравится.

– А что внутри корабля?

Женщина испугалась, попятилась.

– Что с вами?

– Вы бы ещё спросили, как там в раю.

– А что, у вас внутри корабля рай?

– Какая вам разница? У нас там мир. И покой. Вокруг вот что, – и она кивнула в сторону чернеющего пути, – а мы – там.

Корабль вновь пробасил, из кормовой трубы повалил густой пар.

– Зовут. Передайте Мише, что я его очень, очень люблю. Но он заслужил большее, нежели я, поэтому… Поэтому не увидимся, наверно.

– Странно. Всё это странно.

Мишина мама пожала плечами, всхлипнула и, моментально спустившись с насыпи вниз, открыла узенькую дверцу свою. Оглянулась. Помахала дяде Лёше и шагнула внутрь.

Взгляд вызволителя прошерстил весь корабль и не нашёл альтернативных дверей. Одни лишь каютные окна. Они уютно золотились или спали, отражая свет фонаря. Корабль сделал предупредительный сигнал об отплытии и тронулся с места.

Опять лицо обдал прохладный солёный бриз, и сторож, провожая глазами корабль, подумал, что сам не отказался бы вечно плавать на подобном судне. Чудо, с достоинством, скрылось в нечистой мгле, пробасив пару раз напоследок, и только тихий свет и шлейф морской свежести длились какое-то время здесь, в этом мире. А после – и терпкая тёмная хмарь, и запах – взяли своё, и вызволитель понял, что замерзает.

XI. Призрак с улицы Гиляровского

Выйдя на привычную и более-менее светлую Пантелеевку, он достал из носка полученные от Мишиной мамы предметы и пустился рассматривать их. Бутылочка имела классический вид и грела ладони, а жидкость внутри золотилась, готовая оживить следующую душу хоть сейчас. Положив ценность в карман, развернул вчетверо сложенную бумажку с инструкцией. В ней значилось следующее:

«Индустриальный проезд. Заброшенный деревянный дом у железнодорожного переезда. Софья Львовна. Умерла в 1949 году. Вызволение должно состояться в ночь со 2-го на 3-е июня. Удачи Вам. Иеремиила».

«Понятно, второго…» – пробормотал и заторопился на пост.

На посту – тишина. Сеня с Михалычем решили не играть в домино (да и надобности не было, дядя Лёша отсутствовал чуть больше получаса), оба сидели с унылыми физиономиями и тупо пялились в окно. Когда дядя Лёша показался в дверном проёме, Михалыч протянул сонным голосом:

– Чайник включи, глотка сохнет.

Сторож включил и сел рядом, аналогично уставившись в одно из окон. Так они и сидели втроём и до чая, и после чая, будто кого-то ждали.

Под утро Сеня, с силой разжимая смыкающиеся веки, прошептал:

– Ой, что это? Кто-то в белом ходит, девка какая-то. Ёлки! По нашей территории!

– Где? – удивился Михалыч, а Степаныч припал к стеклу.

Сеня сзади докладывал:

– Видишь? Вон, как будто в тюль завёрнутая. Больная какая-то… Проверю пойду.

– Подожди, – отрезал дядя Лёша, отметив про себя, что это точно не Иеремиила.

– Да что там у вас? – подошёл Михалыч. – И где? Я никого не вижу.

– Да вот же, да вот она опять к нам идёт, – не унимался Сеня.

– Пустой двор, вы чего, охренели?

– Может. Может, и кажется. Сень, ты сиди, я сам проверю пойду.

– Это почему?

– Потому. Я старший.

И вызволитель вышел на улицу, рядом – никого… лишь хлопья тополиного пуха. Степаныч прошёлся вдоль сторожевой, завернул за угол и – замер на месте.

– Вы не бойтесь меня… Я просто посмотреть, пугать не хотела. – Перед ним теплилась иномирная женщина, одетая в истрёпанное, некогда белое платье с кружевами.

– Вы – Софья Львовна?

– Да нет… Я её дочь. Вам меня вызволять не надо. Не получится.

– Вы что, плачете? Не плачьте. Откуда вы?

– Я из дома на Гиляровского… посмотреть на вас… вздумала… Ничего? Какой вы… умерших вызволяете, – горько-ласково промурлыкали в душу сторожу.

Женщина очаровывала – и неклассической красотой, и молодостью, длящейся вопреки всему, и мальчишеским нервом, пикантно замаскированным в пряном мурлыканьи.

– М-м-м… – отвлеклась иномирная. – Пуху-то налетело.

– То есть как? – невпопад сказанул дядя Лёша.

– Как всегда. – В серых глазищах пыхнуло юмором. – Каждый год чёртов пух, не замечали? Я… поддержать беседу.

– Почему говорите, что с Гиляровского улицы? Матушка ваша – на Пантелеевке.

– Объясню. И я умерла на Пантелеевке, во дворе двадцать второго дома. Но жила в последние годы отдельно – в доме на Гиляровского, где обитаю посмертно, по собственному решению. Мама… А мама – мамой. Без вас мама – тень.

– А вас – вас кто вызволял? Ирина?

– Инга с Павлом. Вы тогда ещё здесь не работали. И о времени вызволения никто не подумал.

– Не расстраивайтесь. Может, можно придумать что-то.

– Нельзя. Впрочем, ладно, вам идти пора. А то Сеня хватится.

– Сеня… Он же не должен вас видеть. Почему видит?

– Чуткий.

– Ладно, тогда я пойду, а вы уходите скорей. Вы не отчаивайтесь, с Ириной поговорю. – Растерянно глядя на светлую прядь призрачных лёгких волос, лёгшую на высокий лоб, вызволитель попятился к сторожевой.

– Я не для этого потревожила. Всё хорошо. Вы – чудо.

Он покачал головой и, всё ещё в полной растерянности, повернулся и зашагал к своим.

– Ну что? – спросил Сеня.

– Всю территорию обшарил, нет никого.

– Но ты же видел? Видел в окне?

– С чего ты взял? Не видел…

– Э-эх, высыпаться тебе надо, Сеня, – заметил Михалыч и ядовито улыбнулся.

– Да ну пошёл ты…

– Ладно, хватит, – гаркнул старший, и все снова уселись, но в окно не смотрели больше.

По завершении смены Алексей Степанович проспал весь день и открыл глаза только в десять – сумерки на улице становились всё более плотными и постепенно превращались в холодную июньскую ночь.

Сторож встал с постели, нашарил в кармане инструкцию, включил бра и перечитал послание Иеремиилы.

«Значит, маму вызволяю, а дочку – нельзя… Грустно».

Зазвонил телефон – обычный. Дядя Лёша вздохнул, подумав, что это соседка, но трубку взял.

– Слушаю.

– Лёшка… Не узнаёшь?

– Ой. Бог ты мой. Петя?

– Я! Я вернулся. В Протопоповский к себе.

– Да ну…

– Да. Дочка говорит – не хочу тут жить! Мы и махнулись. Хочешь, приходи! Хоть сейчас, жутко рад тебе буду!

– Ага, – приходил в себя сторож. – А возьму и приду!

– Приходи, у меня и коньяк, и… – Пётр запнулся, не зная, что и прибавить.

– Жди! Через полчаса буду.

Дом у Петра Андреевича (номер двенадцать) был интересный. С одной стороны – банальный доходный дом начала двадцатого века, с другой – парадный его фасад украшала цветная плитка, слева дышала арка; имелось и дополнительное крыло – торцевое, вдающееся во двор, что усложняло устройство подъезда, в который сторож уже вошёл и поднимался по лестнице. Первая промежуточная площадка прямоугольным проёмом соединялась с площадкой лестницы, расположенной в торцевом крыле, – то есть, получалось, что один подъезд заглядывал в другой. Вызволитель отметил на лестницах запустение. Поднимаясь дальше по главной из них, вспомнил, что когда-то на подоконниках жили цветы, – их и след простыл. Где-то валялся мусор, желтели лужи вполне очевидного происхождения, но всё равно дядя Лёша себя ощущал, скорее, комфортно. Дошёл до квартиры. Пётр Андреевич сразу открыл.

– Лёша! Здоро́во!

– Привет, дружище…

– Ну, заходи.

– Постарел…

– Кто?

– Ха! Оба!

В прихожей они обнялись, похлопали друг друга по спинам – с Петра Андреевича слетели очки. Гость поднял их с ковра и, крутя перед носом, подсчитывал:

– Сколько ж не виделись? Ёлки-палки.

– Много… Прости. Виноват. Дочка передавала мне: ты звонил, я… твой номер утратил. Да. И дела, и здоровье ни к чёрту. А прийти без звонка неудобно.

– Неудобно ему. А, ладно. Номер-то мой как нашёл?

– Вернулся – нашёл, в коробке в кладовке. Дочка-то не разбирала, к себе не пускала долго. Серьёзно. Отдай-ка очки, не вижу тебя.

Вызволитель сглотнул, протянул Петру оптику:

– Главное – встретились.

– Пойдём, коньяк ждёт.

Встречающий приходился Алексею Степановичу школьным приятелем и, в отличие от него, окончил институт и много позже стал преподавать, о чём довелось разузнать в девяностые от преподавательской дочери. Тогда узнал и о том, что одноклассник творит кандидатскую по философии. Всё изумлялся: «Ведь надо же умудриться: в девяностые преподавать философию».

Коньяк разлили по рюмкам, и потянулась длинная и пёстрая беседа: что с кем случалось. Выяснилось, что Пётр всего два месяца как защитил докторскую, жена – почила, и он – профессор-вдовец… Дети устроены, внуки есть, и в остальном ничего, именно – ничего. Без жены тоскливо и пусто. Дядя Лёша с неохотой рассказал о неудачах, об окончательном и бесповоротном отсутствии детей. На тему детей Пётр высказал нечто бессмысленно-мудрое и вскоре поймал неласковый взгляд, извинился.

Как доктор философских наук, поддатый доктор, Пётр чувствовал: друг детства озадачен не прошедшим, а настоящим, скрываемым… может быть, увлечён, а может – взволнован, о чём-то не договаривая. Вызволитель не сдавался до последнего. Пётр выпытывал. Сторож беззвучно кричал в себя: «Нет-нет, нельзя, не стоит рассказывать, стой!» И – не выдержал. И рассказал.

Опьяневший философ с округлившимися глазами дурацки кивал, веря каждому слову.

– Только в дурку меня не сдавай.

– А я верующий, – заявил философ с обидой.

Сторож погрузился в себя.

– Тревожусь я… ох как тревожусь. И радуюсь в то же время. Но не по силам мне, старый уже.

– Медиум.

– Что?..

– Старый медиум ты.

Припомнив значение слова «медиум», вызволитель с надеждой спросил:

– А у тебя случалось что-то похожее?

– Всякие сны…

Дядя Лёша махнул рукой.

– Не отмахивайся. Было и так, что какая-то сила вела, приводила, куда… требовалось.

– А как она выглядела?

– Никак… Сила сидела внутри, но это не то что бы я…

– Внутри… у меня-то – снаружи.

– Это, конечно, галлюцинации.

– Что? – приуныл дядя Лёша.

– Галлюцинации. То есть, визуализации энергетических структур, с которыми ты имеешь контакт.

Сторож обалдел аж от красоты формулировки, а философ призадумался и добавил:

– Опасно, вот что я тебе скажу.

– Да, пожалуй. По крайней мере, страшно – точно. Я и Смерть встречал. Жуткая баба.

Пётр Андреевич глянул на Лёшу с весёлым испугом:

– Жуткая, говоришь? Баба? Я так и думал, что баба! Баба! – раскричался он подшофе.

– Да ну тебя. Дурень. Ей лет девяносто. И на ворону похожа. Гибрид она – вороны и старухи.

Философ поправил очки:

– Допьём?

– Наливай.

– За тебя, дружище.

– За нас.

Чокнулись. Пётр продолжил вещать:

– Выходит, ты – вызволитель душ. Это же настоящее дело!

– Не-зас-лу-жил. Не знаю, почему вдруг я…

– Значит, заслужил.

– Не знаю.

– А что тебя смущает? Что грешки имеются?

– Хотя бы это.

– Знаешь, что я тебе скажу: безнадёжному не поручили бы такое. А если были грешки, ты сейчас и отрабатываешь их, заживляешь.

– Заживляю. Может быть. Но мысли у меня не те.

– Что? В Иеремиилу боишься влюбиться?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Доброта.