Сказочный ларец твоей души. Для тех, кто вырос, но верит в чудеса

– Как сравнялись? – Зарий не удивился, таким его не пронять, но бровь поднял. – Как можно было сравнять мечты со страхами?

– Да, а что с ними делать, если они равны? – хитро прищурилась Арина. – У тебя не так разве?

– Твои горшочки. У меня всё не так было, ты же знаешь. Это ты у нас сколько десятилетий один из них всё схоронить пыталась – где он только ни побывал… – Зарий усмехнулся, припоминая что-то.

Арина хихикнула и нежно обняла горшочки:

– Не мог не припомнить, да? Эх, глупая была, юная…

– Ты и сейчас юная, – чему-то улыбнулся Зарий. – Так для чего горшки-то вытащила?

– Да так. Умолкли мы надолго. А разве нам столько молчать надо было, чтобы ответ найти?

– Может, просто помолчать захотели? Не бывает разве? – улыбка Зария блуждала в тонких загорелых морщинках.

– Может. Да не может. О чем мы мечтали?

– О том, чтобы мир в очередной раз сделать лучше, о чем еще, – улыбка уже не пряталась в морщинках, а мягким светом озаряла летнюю ночь.

– А чего тогда сели думать, а не воплощать? Неужто утра ждем?

– На страхи намекаешь?

– А то!

– И чего боишься?

– А что я сразу-то?

– Ну, горшочки твои. И ты сама до сих пор здесь, а не понеслась впереди паровоза.

Арина буркнула что-то невнятно, а потом серьезно так, непривычно серьезно нахмурилась.

– Вот мы с тобой сколько живы, всё мир меняем. Не угомонимся никак. А он меняется, этот мир? Не зря ли?

– Зря? Ну, смотря для кого меняем.

– Для себя, знамо дело, – Арина расхохоталась.

– Тогда и думать нечего. Я спать пошел.

Зарий поднялся и пошел по белой тропке через яблоневый сад.

«Ладно, горшочки. И мы спать. О чем мечтаем, того и боимся, не впервой ведь» – Арина тихонько открыла дверь и вошла в дом. Завтра содержимое горшочков подружить – и вперед…

Арина, помоги!

«Арина, помоги», – ворчала она, довольно при этом щурясь. Каждое утро у меня начинается с «Арина, помоги».

– Девки, неужто вы сами не понимаете, кто вам поможет?

Три подруги стояли, потупив взгляд, даже на «девок» не среагировали. Когда к Арине приходят, тогда уже неважно – девки, не девки. Не до оборотов речи.

Самая смелая подняла глаза и спросила:

– Кто поможет?

– Сами себе поможете, – хмыкнула Арина. – Уже начали.

За разговорами хозяйка шустро накрывала на стол. Расписные тарелки, на них баранки да рогалики, конфетки в пиале, мята да липа к чаю.

– Садитесь, будем чаевничать.

Гостьи скромненько и плотненько съютились на одной лавке. Арина косо взглянула на это дело, но править не стала.

– Рассказывай, – говорит, – чернявая. В чем помощь тебе нужна?

Чернявая вздыхает, а потом быстро начинает говорить. Что-то про веру в себя, про страхи, про то, что жизнь мимо проходит.

Арина перебивает на полуслове – ясно, мол, с тобой.

– А ты что скажешь, красавица?

Та, которую красавицей назвали, вскинула брови ухоженные и тихо заговорила про низкую самооценку, про неуверенность в себе, неумение «нет» сказать.

– Ладно, ладно. Грамотная тоже, давайте еще подругу послушаем. Есть что сказать командирше-то?

Та, которая привела подруг к Арине, остро глянула в ответ и буркнула: «Сама справлюсь. Вы вон им помогите».

– Уж помогу, если посчитаю нужным, – взгляд Арины мягко до самого нутра вошел, как тонкая спица в пряжу. – Но вы не сидите сиднем, чай сейчас налью, угощайтесь. К полудню выдвигаться будем, нужно сытыми быть.

***

Солнце светило ярко, но жарко не было. Прохладный ветерок разгонялся над озером и бросался обнимать каждого, кто попадался ему на пути.

– Озеро-то непростое, сами понимаете. Идите: купайтесь, ныряйте да подмечайте, что увидите, может, что и с собой забрать захочется, – Арина тронула пальцами холодную воду: – Хороша! И ты с ними тоже, командирша. Не отсиживайся.

Возмущенная подруга первая вошла в зеленоватую воду, гордо расправив плечи. Резко вдохнула и на выдохе сразу нырнула в обжигающую прохладу. А вот возвращалась она дольше всех.

– Что, найти небось не могла? – усмехнулась Арина и указала рукой на подруг, сидевших на песке, укутавшись в стеганые одеяла. У каждой на руках сидела девочка маленькая. – Ты проходи, вишь, одеяло вас тоже ждет, укутай малышку да и сама согрейся.

Командирша нехотя подчинилась, косясь на вынесенного из воды ребенка.

Три молодые женщины с тремя девчонками на руках. Сидят в растерянности, всматриваются в «улов», молчат.

А малышки безо всякого смущения: одна тут же изучать одежки своей новой знакомой начала, по карманам мокрым полезла, та даже одернула шустрые ручки, пригрозила пальчиком: но-но-но, мол. Но исследовательницу это не впечатлило, она уже ремень теребила да в карманы камешки накладывала.

Вторая малышка слезла с ручек да к воде пошла. Засмотрелась в отражение: жмурится с удовольствием, то зубы покажет в улыбке, то рожицу состроит. А потом расправила складочки платья да как закружилась, раскинув ручки, как захохотала, солнышку подмигивая.

А третья просто сидела на ручках, открыто улыбалась и нежно льнула к новой знакомой, не обращая внимания на отстраненность и растерянность той.

– Ладно, согрелись, дорогие мои. Теперь идите. Три тропки видите? Каждая из них вас к избе приведет. Там всё для жизни есть. Через месяц приду за вами. Либо вы их, либо они вас.

И, развернувшись на деревянных каблуках, ушла.

***

Спустя месяц Арина требовательно смотрела на трех подруг.

– Попортили девчонок-таки? – Арина хмурилась. – А гордости сколько, будто справились, тьфу!

Три подруги стояли, довольные собой, держа за руку малышек – одинаково тихих, скромных, с рассеянным, слегка отрешенным взглядом. Никто никуда не лез, не хохотал, не нежничал. Нормальные хорошие девочки, какие и должны быть.

– А ну, быстро в воду! Все шестеро. Заново начнете, – и, развернувшись на каблуках, снова ушла.

– Через месяц буду, – только через плечо кинула.

***

Еще месяц прошел – и снова смотр внимательный.

– Нет, так не пойдет, – Арина хмурилась, картина повторялась точь-в-точь. – Будете у меня заново делать, пока не поймете. Полжизни вам на это понадобится – ничего, я не тороплюсь. Идите купайтесь!

***

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Три года пролетели месяц за месяцем.

Подруги уж и забыли о жизни прежней, как только они ни пытались, как только ни пробовали по-новому себя вести, а всё на выходе девчонки с ними послушными да удобными оказывались. Арина плевалась, отправляла всех купаться и уходила, гремя каблуками.

А на тридцать девятом месяце что-то пошло не так. Заболели девочки, стали чахнуть с первого же дня. Сердца подруг обливались слезами, но тропки назад из избушек не было – ровно месяц ни входа, ни выхода – только ждать Арину и уповать на чудо. Или становиться этим чудом. Ради малышек.

Забыты были требования и ожидания. Отметены все «нельзя» и «перестань». Только живите. Только дышите. Только будьте рядом.

***

– Ну что? Справились наконец? Ай да умницы, – Арина улыбалась девчуркам, будто родным. – Сбежать удумали от своих воспитательниц, а тем и перевоспитали? Ну что, вспомнили они себя?

Подруги просто улыбались, держа за плечи девочек. Три взрослые копии тех самых малышек – озорной и активной, яркой и жизнерадостной, мягкой и открытой.

– Засиделись вы здесь, – Арина кивнула. – Ничего, там у вас всего три дня прошло. Девчонок я отпускаю, спасибо вам, дорогие, за службу. А вы – по домам. Помогать-то вам уже не надо, думаю? Уж знаете теперь, как быть собой.

Девочки взмахнули ручками в прощальном жесте и погрузились в свое озеро.

– Мне тоже пора, – подмигнула Арина и ушла, стуча деревянными каблуками.

Про чистоту

– Я тоже так хочу! Ну, Аринушка, ну пожалуйста…

– Как так хочешь? – усмехнулась Арина, продолжая толочь в ступке что-то терпко-душистое.

– Хочу проблемы других решать. Хочу, чтобы ко мне приходили тоже. И чтобы как в сказке: раз – и преображались с моей помощью! – Кнопа мечтательно подняла глаза к небу, а на лице – неповторимая смесь сладкой радости победы, чуть горьковатой гордости за себя, такую великолепную, и совсем немного кислинки от непонимания, как это всё будет-то в реальности.

Арина прищурилась, села за дубовый стол, провела по нему пальцами.

– Ну вот, смотри, тебе вчера было одно простое задание – стол выскоблить. А ты мне что натворила?

– А что? – настороженно спросила Кнопа. – Что натворила?

Арина молча подвела девчонку к столу. Белесые пятна на нем говорили о том, что попытки все-таки были.

– Кноп, глянь внимательно, что видишь?

– Стол.

– А на столе что?

– А что на столе? – глазами хлопает невинно.

– А на столе то, чего не должно быть. Смотри, сколько всего в щели набилось. Фонит всё, фу! А фонить не должно. Мне чистота нужна была, понимаешь?

Кнопа надулась и пошла в угол отсиживаться. Села на корточки, обхватила коленки, платьицем пол подметает, раскачивается, а из глаз слезки падают, как роса. Молчит. Ждет, чтобы подошли, по спинке погладили. Пожалели.

– Что, уже проблемы других решать передумала? – Арина усмехается и продолжает толочь в ступке.

– Так не даешь же ты! Уборщицей меня назначила, а к важному не подпускаешь… – хнык.

– А уборка – это самое важное для тебя сейчас. Пока ты сама фонишь, пока все вокруг тебя фонит, как же ты другим помочь сможешь? Что не по-твоему, сразу слезы лить будешь.

– И буду! Я к тебе приехала учиться. А не в домработницы, – последнее еле слышно.

Арина резко глянула, взяла тесак, подержала над свечей и давай молча стол скоблить. Тусклый металл хмуро посверкивал, сдерживая свою силу: он готов был резать толстые доски, будто масло, но всё, что от него требовалось, – снять тончайший слой наносного, чтобы стол стал снова просто столом. Добротным, древним, не фонящим. Чтоб не «фу», не «ах», а просто стол.

– От тебя, как от стола, фонит за версту, – Арина говорила спокойно и размеренно, в такт действиям. Просто факты. Никаких эмоций. – Мне стол для чего нужен был чистым? Для работы. Я травы принесла свежие, на рассвете собрала, чтобы не успели они нахвататься ничего лишнего, росой омытые. Каждая травка свое настроение несет, свою силу имеет. Подбирала их под людей, которые сегодня за помощью придут. Среди многих других именно их выбрала, с тем самым подходящим звучанием. А ты их на стол с пылью да крошками, с пятнами от ужина, с настроением вчерашним. Что эти травы людям дадут? Твои вчерашние возмущения за ужином, что не все под твою дудку поют? Так люди этих возмущений в себе и так ворох носят… Никто же их не скоблит, не чистит, росой не омывает.

Несколько минут тишины. Только нож ритмично делает свое дело.

– Арин, давай помогу тебе, – насупилась Кнопа. – Я же не знала…

– Ты на озеро сначала сбегай. Толку скоблить сейчас в таком настроении. Что стол от тебя возьмет сейчас? Слезы да раскаянье?

Кнопа, сверкая пятками, побежала к берегу. Плеск, писк от холодной воды. «Умница девчушка, решительная. Толк будет», – Арина улыбается про себя, продолжая ножом орудовать.

– Арин, я чистая, – с босых ног стекает вода, не решается войти наследить, в дверях мнется.

– Да ты становись на травки, не стесняйся, оботри ножки, для тебя их собирала, – подмигивает Арина и греет взглядом курносое личико.

У порога и впрямь свежих трав охапка. Кнопа становится на них, робко топчется, а на лице мягкая улыбка, да взгляд чистым-чистым становится.

– С себя начинай, девочка. Всегда с себя, – улыбается Арина и приглашает жестом к столу. – Тогда исполнится твоя мечта. Тогда ты ее совсем по-другому увидишь и прочувствуешь.

Синичка, которая мечтала о жизни за окном

Синичке казалось, что она запуталась. Вот все ее товарки, спокойненько нахохлив перышки, клюют сало на окошке. А она вроде бы и клюет, но так ее интересует жизнь за этим окном… Намного больше, чем сало.

– Чего замерла? Полетели, там в пятом доме семечек насыпали, – чирикнул Тертый Воробей и вопросительно покосился взглядом.

А она заглядывала в освещенную теплым торшером комнату и спрашивала себя: почему я здесь, а не там?

На подоконник вальяжно вышла Кошка. Потянулась, лениво кивнула Синичке и разлеглась между фиалок. «Эх, вот Кошка может быть и там, и тут. А я только тут, – вздохнула Синичка. – И сколько я ни билась об стекло, ничего не менялось…»

– Ты летишь или нет? – нетерпеливо чирикнул Тертый Воробей. – Чего застряла?

– Точно, застряла, – вздохнула Синичка и полетела таскать семечки. Зима долгая, морозная, иначе не прожить.

Кошка проводила взглядом птичек и задремала.

А на следующее утро они встретились. Кошка, оставляющая мягкие следы в мягком снегу. И Синичка, севшая на отливе погреться на солнышке.

– Что, в дом до сих пор хочешь? – мурлыкнула Кошка.

– Откуда знаешь? – вздрогнула Синичка, готовясь упорхнуть.

– Да у тебя все над клювом написано, – хмыкнула Кошка. – Хочешь помогу?

Синичка понимала, что, даже просто разговаривая с Кошкой, становится на скользкий путь. Но так ей хотелось попасть в это теплое и красивое пространство, так хотелось, что она готова была рискнуть… даже жизнью.

– Как поможешь? – робко спросила Синичка, готовясь упорхнуть в любой момент.

– Занесу тебя в дом. Как добычу, – ухмыльнулась Кошка. – Не страшно? – и равнодушно зевнула, показывая белые острые зубы.

– А не съешь? – недоверчиво спросила Синичка, сама ужасаясь своей наивности.

– «Вискас» вкуснее, – пожала плечами Кошка и добавила: – Но у меня свои выгоды, не спрашивай.

Мысли в голове Синички боязно трепыхались. Рискнуть? Или не рискнуть? Жизнь на кону… Стра-а-а-шно. Почему всё, чего очень-очень хочется, такое страшное?

Кап-капи-кап. Кап-капи-капи-кап. С сосулек дружно сбегала вода, напоминая о приходе весны.

– Спасибо тебе, Кошка, за идею спасибо! – крикнула Синичка, влетая в открывающуюся дверь. Смело, радостно, с надеждой.

И это было в сто раз лучше, чем в зубах у Кошки.

Ласточка в курятнике

Жила была ласточка. Она любила летать. А еще больше она любила летать в компании других ласточек.

Ласточка парила в небе, смотрела по сторонам: вокруг сотни таких же, как она, увлеченных своей жизнью, любимым полетом, солнышком и небом птиц. С кем-то можно было пересечься, коснуться крыльями, взглянуть друг на друга с сопричастностью и рвануть дальше. И так это было здорово: просто жить, просто летать, наслаждаться теплом, небом и солнцем.

А потом ласточке очень захотелось найти любимого и вывести с ним птенчиков. Мечта исполнилась быстро, и вот они уже вместе летают, соприкасаясь крыльями, и носят крошечные комочки глины к своему гнездышку, которое решили построить под крышей уютного выбеленного курятника.

А потом она сидела на крохотных, таких трогательных в своей беззащитности яйцах и мечтала о том, как они с супругом научат детей летать, и они все вместе продолжат свою яркую, полную полета и солнца жизнь.

Супруг носил ей еду, любил и заботился. А ласточка передавала эту любовь сквозь тонкую скорлупу, удваивая своей.

А еще ласточка смотрела сверху на жизнь куриц. И так это было интересно, непривычно. Они ходили целыми днями, что-то гребли, выклевывали. Не очень быстро убегали от рыжего петуха, который важно ходил среди своих курочек, похлопывая красивыми зелеными крыльями. Раз в день садились курочки на насест и начинали квохтать. Вечером хозяйские дети приходили с корзинкой и собирали яйца. А на следующий день всё начиналось снова.

Куры вечно квохтали о чем-то своем: то о зернышках, то о яйцах, то о петухе. Их жизнь проходила деловито и размеренно. Иногда какая-то курица садилась на яйца и становилась сразу настороженной и подозрительной. Клевала всех, кто подходил ближе, чем положено, и вообще старалась уединиться, спрятаться от остальных – пока яйца не высидит да цыплята не подрастут.

Однажды молодая курица взобралась на самую высокую жердочку и посмотрела на ласточку.

– Семейная жизнь началась? – одобрительно квокнула. – Полеты закончились?

– Как закончились? – удивилась ласточка. – Скоро деток летать учить будем, а потом в теплые края вместе отправимся. Полеты никогда не закончатся.

– Да ну! Разве так живут приличные семейные птицы? – с сомнением покосилась курица. – Ты только посмотри вокруг!

А вокруг действительно не было ни одной ласточки – из курятника чистого ясного неба было не видать. Зато везде деловито похаживали куры, которым даже в голову не приходило, что можно взлететь.

– Ты же теперь всегда здесь будешь? – спросила курица и, не дожидаясь ответа, пошла по своим куриным делам.

Шли дни за днями. Скоро вылупятся птенцы, и уже нужно будет вдвоем с супругом ловить им мушек да мошек. Муж ласточки был всё таким же заботливым и любящим, но он соскучился по совместному полету, спрашивал ласточку: «Ну что? Скоро полетим?»

Ласточка хмурилась и глубже закапывалась в гнездышко. Всё в нем было таким привычным, жизнь размеренной. А небо… Небо стало забываться, казалось, что свободный полет уже не для нее. Да и птенцы. Ну кто с птенцами может быть свободным?

И когда появились птенцы, ласточка решительно заявила супругу: «Как я их оставлю? Давай ты будешь и дальше носить еду, а я займусь хозяйством, буду за птенцами присматривать, уют в гнездышке наводить».

Супруг удивился, но ничего не сказал. Вылупились птенцы, и ласточка действительно крепко осела в своем гнезде, передав всю заботу о мушках и мошках супругу.

Он старался изо всех сил. Носил еду и деткам, и жене. Все были сыты и сидели в своем уютном гнездышке.

Малыши подрастали, в гнезде становилось всё теснее. Кушать хотелось всё больше. Но супруг ласточки не жаловался. Просто продолжал делать что может.

Ласточка уже привыкла ужиматься и забыла, что значат полет и свобода. Детки тоже не знали другого: теснились в гнезде, не знакомые с другими ласточками.

Периодически супруг спрашивал: может, полетаем? Но как она могла оставить детей и гнездо. Что тогда случится? Да и как другие ласточки их примут? Они казались всё более чужими, и думать о них было с каждым днем всё тревожнее.

Эта тревога сделала ласточку нервной и суетливой. Она придиралась к мушкам, которых носил муж, стала плаксивой и скучной. Ее раздражали даже дети, хотя она их очень любила. У ласточки было чувство, что она запуталась. Потом она решала, что просто делает недостаточно, и начинала еще тщательней выметать мусор из гнездышка и придумывать новые блюда из мошек. Но это не помогало.

Иногда она пыталась общаться с курами и даже убеждала себя, что ей это всё интересно, терпела их странные замашки, поддерживала скучные разговоры, но раздражение и тревожность никак не проходили.

– Детей пора учить летать, – сказал однажды супруг.

Но ласточка засомневалась: пора ли, не рано ли? Да и зачем, думала она, ведь нам так хорошо в гнезде всем вместе. Оно нас объединяет, делает семьей.

Супруг вздохнул, но ничего не сказал и улетел за мушками.

Шли дни, птенцы росли и потихонечку разносили гнездо. Ласточка всё больше сердилась, уже не только на детей, но и на супруга. А он всё позже по утрам просыпался, всё раньше вечером возвращался домой и всё реже приносил добычу. На возмущения ласточки он говорил, что старается. И что устал. И что делает что может. Но ни разу не сказал ей о ее выборе и о том, что он женился на ласточке, а не на курице.

А потом к ним в курятник залетела молодая ласточка. Она искала со своим любимым место для первого гнездышка. Удивилась и обрадовалась нашей ласточке и ее семейству. Начала увлеченно рассказывать о своих планах: о том, как они с супругом построят гнездышко, как вылупятся птенцы, они их научат летать и будут вместе наслаждаться солнцем, небом и бесконечным полетом.

Ласточка слушала новую знакомую, и слезки катились у нее по щекам. Она все вспомнила! Как она могла… стать курицей? Как супруг это терпел столько времени? Как она терпела?

Ей стало горько и стыдно. Она расправила крылья и рванула в небо. Ей срочно нужно было отыскать любимого и поделиться с ним: вспомнила! Она вспомнила, что в ее жизни самое важное!

Он коснулся ее крыла и рванул к гнезду. Впереди еще так много интересного: научить детей летать, всем вместе отправиться в теплые края – свить там новое, еще более уютное гнездышко, чтобы прожить зиму в тепле и полете, в любви и свободе – так, как им предназначено.

Потрясающе бездонное небо дарило свободу. Полет, полет! Легкое касание крыльев: рядом супруг, дети. Их всех объединяло то, ради чего стоит парить, радоваться и жить.

Только больше никаких курятников!

Место в жизни

– Арин, а зачем к тебе женщины приходят?

– У каждой свои причины, – Арина дует на чай, не пьет, а просто смотрит куда-то вдаль.

– А у тебя какие причины, чтобы они приходили?

– Откуда знаешь, что причины имею? – улыбается, подняв бровь, и снова дует и не пьет.

– Ну, не хотела бы, разве нашли бы тропку к тебе.

– Соображаешь, – снова улыбается, дует и не пьет.

Тишина. Сверчки заводят свою вечернюю перебранку, где-то вдали отчаянно орут лягушки.

– Так какие причины, а? – Кнопа настойчивая, вопросов не забывает, хоть и мала еще.

– У них или у меня? – наконец первый глоток сделан, значит, Арина готова к беседе. – Ладно, расскажу сейчас.

Поправив юбку да сняв добротные туфли на деревянных каблуках, Арина вытянула ноги на лавку.

– Понимаешь, Кноп, женщины идут, не зная причин. Они их не видят, не понимают. У них жизнь не складывается. Но это ведь не причина. Это беда уже. С бедой своей идут.

– А у тебя тоже беда?

– У меня? Нет.

– А какая самая большая у них беда?

Арина вздохнула и нахмурилась:

– Недолюбленность. От нее все беды растут. Почувствовали себя недолюбленными когда-то, а сами себя долюбить не могут. Не знают, как. В этом их беда.

– А ты их долюбливаешь?

– Не… Это скользкий путь. Им внутри любовь открыть надо, а не костыли подсовывать. Так беда их никуда не денется, а вот мне хлопот прибавится, – улыбается.

Кнопа потерла носик.

– А когда ты им помогаешь, их беда твоей становится?

– Тоже нет. Их беда с ними, пока они не решат с этой бедой что-то сделать. И потом какое-то время с ними, пока не наладят жизнь по-новому. А со мной мой дар, мои знания и мой опыт. Я им путь показываю, а проходят его они уж сами.

– Ты с ними не идешь, что ли?

– Я рядом. Я проводник. Но я их жизнь не проживаю, у меня своя.

– Так а зачем ты проводником решила быть? Можешь же просто жизнь свою жить.

– Хороший вопрос. Я на своем месте здесь, понимаешь. Когда мы чего-то хотим, это ведет нас вперед. Когда мы что-то можем, это дает нам силу. А когда «хочу» и «могу» совпадают, тогда мы оказываемся на своем месте. И уже не мы куда-то стремимся, а люди к нам тянутся.

– Зачем тянутся?

– Чтобы свое место найти. Но они об этом не знают, им кажется, что они от беды избавиться хотят. На самом же деле все свое место ищут. Потому что там – счастье.

– А где мое место, Арин?

– Не скажу, – улыбается, допивая чай. – Придет время, сама поймешь.

Про медведя, который не хотел просыпаться

– Просыпайся! – пела весна прямо отовсюду.

– Просыпайся! – накрапывала капель.

– Просыпайся! – трогало нежными лучиками солнышко.

– Просыпайся! – орали во весь голос воробьи в кустах.

И только Миша в берлоге совсем не хотел этого слышать.

Заваленный валежником, худой и сердитый, он не хотел даже думать о том, чтобы проснуться и встретить весну. Ворочаясь с боку на бок, он пытался вернуть в голову зимнюю пустоту и замереть еще хотя бы на немножечко.

– Миш, ну сегодня-то уж проснешься? – попискивал пушистый воробушек. – Смотри, уже снег на треть стаял.

– У-у-у-у-у… уйди!

– Миш, ну а сегодня? Лед сошел. Можно рыбку ловить. Прямо сама в лапы просится…

– О-о-о-о-о… отстань!

– Миш, побеги сладкие пробиваться стали. Молодые, свежие. Муравейники ожили.

– А-а-а-а-а… Р-р-р-р-р… М-м-м-м-м…

– Миш, уже все медведицы красивые проснулись. Всё пропустишь.

– Э-э-э-э-э… заладил!

Берлога мокнет, голодно, запахи будоражат. А Мишка будто прирос к свалявшейся за зиму постели. Лапами глаза закрыл и носа наружу не кажет.

Уже и воробушек не прилетает. Уже и сам Мишка подумывать начал, а не выйти ли? Да чем дальше, тем тяжелее это сделать, тем труднее кажется задача, тем больше хочется ее отложить. Хотя бы на завтра. Или на после обеда. Готов и мох жевать, и кору прошлогоднюю с веток грызть, лишь бы не шевелиться.

– Миша, я тут Арину к тебе привел. Поговоришь?

Хм… От Арины, как от воробушка, не отмахнешься. Миша осторожно протянул вялое «м-м-м-м-м…» и замер.