Революция в стоп-кадрах

Я поднесла ладонь к лицу. Локоть больше походил на объемную схему: вот шаровидный сустав, вот небольшие хрящевые оси внутри, а вот векторы, из-за которых вся конструкция с хрустом разлетится от страшного взрыва пружин и стержней, если только нажать на них посильнее…

У меня еще никогда не было межсмертного артрита. Он возникает только тогда, когда тебя слишком быстро оживляют.

Сверкала иконка, окно в трансляцию с чужого регистратора: судя по титру, Шидковского. Он смотрел куда-то в служебный туннель, забитый трубами и волокнами. Там, в тенях, притаилась чья-то фигура. Что-то мерцало у нее в руке. Потом размытые пятна – прыжок на свет, словно распрямилась взведенная пружина…

И Лиан ударила Буркхардта Шидковского ножом прямо в лицо.

Окно закрылось.

Выглядело все куда хуже, чем было на самом деле. Так, по крайней мере, говорил Шимп, пока я в полном охуении выбиралась из саркофага, поскользнулась и еле успела зацепиться, чтобы не грохнуться. Лиан держала в руке не нож, а монтажную горелку. Она копалась в магистрали, когда ее застукали, и сильно обожгла Шидковскому голову – поджарила выключатель интерфейса, – но ничего больше. Он отступил, Лиан скрылась в туннеле, и с тех пор все сидели смирно, ждали посредника.

В темноте раздалось слабое жужжание. Я повернулась, прищурившись. В тридцати метрах от меня из переборки, выстроенной из гробов, выехал очередной саркофаг, телеоп через шланг высасывал из него внутренности. Наверное, какой-то незнакомец. Когда мы отправлялись на заморозку, Шимп всегда держал членов одного племени поодаль друг от друга – зачастую в разных склепах – с одной целью: чтобы, пробудившись, очередная спора не слишком истерила, если у соседа полетела герметизация, замкнуло проводку или он просто умер во сне и сгнил за долгие годы в кромешной мгле.

И все равно я не могла не спросить, срываясь на кашель:

– А там… кто-нибудь знакомый?

– Нет. Сандей, пожалуйста, сосредоточься.

Жужжание нарастало. Из мрака нарисовался скакун, прокатился мимо вновь освободившегося места и остановился рядом со мной. Я упала внутрь. Шимп погнал к ближайшему туннелю.

– Почему я?

– Она тебе доверяет.

– Да с чего… Боже, Шимп, не хочешь слегка притормозить на поворотах? – Я могла управлять скакуном даже с похмелья, но не на скорости, явно необходимой при сложившихся обстоятельствах. – Если бы за прошедшие тысячи лет я позавтракала, то сейчас бы точно с едой попрощалась.

– В текущей ситуации мы находимся в условиях жестких временных ограничений, – извиняясь, ответил Шимп.

Мы, накренившись, миновали последний поворот, нырнув в одну из многочисленных пастей трубопровода. Скакун тут же остановился, запустив капсулу: летела она в десять раз быстрее, но тело переносило скорость легче. Виражи плавнее. Желудок успокоился, пока я мчалась по маглеву, а впереди меня ждала полная жопа. Когда труба выблевала транспорт в пункте назначения, я почти без усилий могла пройти по прямой.

Скакуна послала на все четыре стороны – решила, что если выйду на сцену своими силами, произведу больший эффект, – и последнюю пару десятков метров одолела пешком. Коридор слегка кренился на левый борт. Я все услышала еще до того, как увидела: приглушенные и раздраженные голоса, мужские и женские. Частые паузы в репликах.

Из левой кулисы на сцену выходит Сандей Азмундин.

«Гернье» – если верить титру над рыжим чернокожим мужчиной – стоит рядом с дырой в переборке (снятая панель прислонена к стене). «Лапорта» – надпись парит над брюнеткой-мулаткой – сгорбилась в скакуне.

Ну вот и познакомились.

– Где Буркхардт?

Лапорта вяло махнула в сторону правого борта:

– Пошел лицо лечить.

Гернье:

– Так ты знаешь эту дуру?

– Мы из одного племени, – осторожно ответила я.

– Вы же друзья, так?

Я глубоко вздохнула:

– Думаю, да. Что она натворила?

– Кроме того, что ткнула Буркхардту в лицо паяльной лампой? – Лапорта выбралась из скакуна и, прищурившись, посмотрела в служебный туннель, где я со своего места не могла разглядеть ничего, кроме трубок и амортизирующих прокладок. – Мы точно не знаем. Мы уже отправлялись на покой, Бурк вспомнил, что забыл свой тотем на мостике, мы решили вернуться и наткнулись на нее.

Тотем. А, точно. Камнепоклонники.

– Она хоть что-то сказала?

– Без обиняков послала нас на хуй.

– А что по диагностике?

– Ничего.

– Там глаз нет, – пояснил Гернье. Разумеется; эти магистрали – часть нервной системы Шимпа. Он бы почувствовал, если бы там что-то случилось.

– Эта сука вконец рехнулась, – заметила Лапорта. – Все кричала и кричала о том, что мы пережили нашу полезность, что вся программа спор… как там она выразилась, Оз?

– Попытка человечества влезть галактике в задницу, – вспомнил Гернье.

– Вот именно, – Лапорта покачала головой. – Как с таким отношением ее вообще взяли на борт?

– Мы отправились в путь много лет назад.

– Разве я изменилась? Или ты? – Она сочла молчание за согласие. – Мы – споры. Мы не меняемся.

Я развела руками, соглашаясь:

– Думаю, мне надо с ней поговорить.

– Она в твоем распоряжении, – сказал Гернье. – Мы – спать.

– Пока еще какая-нибудь херня не случилась, – добавила Лапорта.

– А у тебя джемпер можно взять? – Я еле заметно дрожала; Шимп не дал мне времени одеться.

Она разделась, передала одежду мне.

– Еще что-нибудь?

– Есть один вопрос.

Они воззрились на меня.

– Народ, кто-нибудь из вас видел парня с тарантулом?

– Лиан?

– Сандей? Ты почему не спишь?

– Меня Шимп разморозил. И что тут происходит?

– Заходи. Узнаешь.

Она заблокировала свой канал. Другого способа посмотреть, что она будет делать, не оставалось. Я склонилась к просвету.

– Отключайся, – сказала она. – Я тебя пригласила. И больше ничего.

Я вздохнула, отрубила МИН, мозговой интерфейс, и забралась к ней с безоружными глазами. Внутри было не разогнуться. Я на четвереньках поплелась вперед в серой масляной тьме. Магистраль – широкий плоский кабель-канал, вдобавок служащий полом, – была сделана из упругого эластомера. А в остальном вокруг шли трубы и оптоволокно, торчали кронштейны, скобы, гудели колючие электрические разряды.

Где-то в четырех метрах от входа, в углублении, притаилась как зверь Лиан. Лицо у нее казалось на удивление изможденным для человека, который проспал несколько эпох.

Она вскрыла магистраль.

– Ты меня извини. За то, что тебя вытащили из постели, да и вообще.

– Ты все это спланировала?

Она покачала головой:

– Я не хотела попадаться на глаза. Но… рада, что ты здесь. Раз уж кого-то послали.

Лиан прирастила шунт, где-то тридцать сантиметров оптоволокна; вроде бы сенсорный, но без интерфейса я не могла сказать точно. Правда, цепь пока не функционировала; основная линия осталась нетронутой. Возможно, Лиан как раз хотела ее перерезать, когда вмешался Буркхардт.

Я посмотрела на нее:

– Это что за…

Но Лиан тут же прижала палец к моим губам:

– Ш-ш-ш… Если сама не понимаешь, то я объяснять не буду. Я тебе доверяю, но это не значит, что…

– Да я отрубила МИН, Ли. Как ты и просила.

– Ты что, реально думаешь, у него нет аудиодатчиков в туннеле? Ты думаешь, он не слышит нас прямо сейчас…

– Тогда что я тут делаю? Если ты не собираешься…

– Да не знаю я, понятно? Я запаниковала. И… и сейчас мне явно не помешала бы дружеская рука.

Я вздохнула:

– Ладно. Поищем местечко потемнее. Там, где он нас не услышит, если это так важно. Но там ты мне все сразу объяснишь. Ясно?

Она на мгновение задумалась. Потом быстро кивнула.

Я махнула рукой в сторону кабель-канала.

– Закрой его, – и поползла на выход вперед задницей. – Я знаю хорошее местечко.

На «Эриофоре» куча слепых пятен: всякие темные нычки в соединительных туннелях и разных закоулках; еще можно было спрятаться за здоровыми агрегатами, куда никто не догадался воткнуть камеру. Были даже точки – рядом с линиями электропередачи, где в мощном напряжении тонули миллиамперные сигналы, связывающие искусственные мозги с натуральными, – где Шимп терял зрение и не видел наши кортикальные линки.

Но мы отправились не туда. Мы нырнули глубже, летели с бешеной скоростью по безвоздушным туннелям с ребрами сверхпроводников, и я наполовину ослепла, и мне это совсем не нравилось.

Нет, иногда, конечно, ты отрубал линк: когда спал, когда сидел в каюте, занимался сексом, играл или странствовал. Отключался, когда не хотел отвлекаться на автономные мелодии и ритмы огромного каменного зверя, в котором мы жили.

Но не на смене. Не в открытом пространстве. Безоружные глаза ни черта не видят, только образы без всяких пояснений. Я чувствовала себя искалеченной; как будто могу куда-нибудь повернуть и заблудиться навсегда. Забыть имена людей, которых знала всю свою жизнь. Посмотреть на самый обыкновенный предмет и даже не понять, что это такое торчит передо мной.

А самое главное, эта добровольная слепота даже не дала нам приватности; у Шимпа датчики торчали и в этой капсуле, и в любой другой. От мелкого бунта Лиан он лишился разве что парочки и так избыточных видов от первого лица.

Наверное, дело было в принципе.

Мы уже сбрасывали скорость, наши тела невидимо тянуло вперед, так как капсула пристыковалась глубоко в тяжелой зоне. Лиан постучала по виску, и ее глаза замерцали от мечущихся саккад, которые говорили, что она онлайн. Я загрузила собственный линк, стараясь не так сильно радоваться при виде знакомого сада пробудившихся иконок. Здесь они все равно долго не протянут.

В этом был весь смысл.

В тяжелой зоне вес увеличивается процентов на тридцать. Жить можно – вся приливная хренотень шла дальше, рядом с ядром, где скачок от тринадцати «же» до трехсот происходит всего за два километра, – но неприятно. До нашей цели было всего-то метров пятьдесят по коридору, но, когда мы добрались, казалось, прошли вдвое больше. А может, дело было в другом, иная сила инерции тянула нас к полу. Может, наше путешествие подошло к концу, с отговорками покончено, а мы просто не хотели нарушать тишину.

Палуба тут слегка шла под уклон и походила на стальной пляж: там, где плескалась бы вода, виднелась широкая подвальная дверь, цель нашего путешествия. Название этого места было вытеснено прямо в сплаве. А еще, благодаря пробудившемуся линку, висело прямо в воздухе, где-то в виртуальном метре от меня:

Доступ к лесу – 17Т

Люк плавно исчез в переборке при нашем приближении. Его направляющие не жаловались. Ни скрипа, ни скрежета. Как будто его установили вчера, как будто он не ждал, застыв, десять тысяч лет еще одного шанса подвигаться. Люк распахнулся как пасть, и внутри нас ждал мрак.

Лиан повернулась, разрушив хрупкую тишину:

– После тебя.

Мы вошли.

Забудь все, что когда-нибудь слышал о лесах «Эри».

Гены, подрихтованные для максимальной бифуркации. Тусклые округлые плоды, мерцающие от светящихся бактерий, их нуклеиновая кислота закована в смирительную рубашку из серных связей и вторичных петель для предотвращения мутаций. Большие вогнутые листья, черные, как тепловая смерть, изгибаются вокруг этих микробных ночников, подобно ладоням, защищающим пламя свечи. Слабые синие солнца разбросаны тут и там – одни всего метр в диаметре, другие – десять, а то и больше – пульсируя от собственной биолюминесцентности. Слепые и глупые боты-садовники с тараканьими мозгами вынюхивают путь среди веток, роботы даже не в сети, они просто массово фабрикуются и отправляются перерабатывать углерод и соскребать питательные вещества с мертвого камня. Канализация собирает наши замороженные насухо отходы и распределяет их по голодным корешкам. Все трюки, благодаря которым целую экосистему впихнули в пару десятков пещер, замедлили так, чтобы она просуществовала вечно: закупоренная биосфера при обычном уровне метаболизма не смогла бы обеспечить и дюжину человек, но дает жизнь тридцати тысячам, конечно, пока мы дышим только каждые десять лет или вроде того.

Так вот: забудь обо всем этом.

Просто посмотри и сразу поймешь, что они сделали на самом деле. Они построили леса из кровеносных сосудов зарезанных гигантов; слили оттуда кровь, а вместо нее закачали смолу. Прогнали эту сверкающую черную грязь через сердце, аорту, по ветвящимся артериям, венам и бесконечным рекурсивным капиллярным руслам, которые соединяли одно с другим. После того как конструкция застыла, они выжгли мясо вокруг нее лазерами и ацетиленом. Потом взяли то, что осталось, – обсидиановые нервные сплетения, ветви, кости – разломали все на куски и вставили туда, куда те подходили: не только в огромные клубящиеся туманом пещеры, такие большие, что другой стены не разглядеть, но и в скромные гротики едва семидесяти метров от края до края.

А потом все украсили голубенькими рождественскими огоньками.

Они назвали это лесом, так как система непрерывна: каждый отсек соединен с другими трубами и туннелями, пробуренными в скале, все нанизано на одну нить во имя «системной интеграции» и «полной взаимосвязи». Понимаешь, главное – это стабильность. Столь эпическая миссия не может позволить себе сложить все жизнеобеспечивающие яйца в одну корзину, но одновременно нельзя дать карманным экосистемам пуститься во все тяжкие в поисках эгоистичного равновесия. Потому все связано. У нас достаточно протока, чтобы все работало на одной волне – пусть каждый туннель и оснащен затвором. В конце концов, всегда лучше мгновенно изолировать одну рощу от другой, на случай если какой-нибудь катаклизм расколет «Эриофору» на куски.

Мне об этом известно лучше многих. Одна из моих специальностей как раз системы жизнеобеспечения.

Я всегда считала наши леса… убежищем своего рода. В них мы с Каем всегда проясняли наши разногласия. Да и для секса там приятная атмосфера. Тепло, мрак, мягкое свечение от бактерий в сосудах. Воздух пахнет жизнью, а не камнем и металлом.

17Т был темнее и хаотичнее остальных. Косая Поляна, так мы его называли. (Ну, почти все; Кай из-за чувствительности внутреннего уха предпочитал прозвище «Тошнотная долина», но даже его тут особо не штормило, если только он не забирался ближе к внешнему периметру, где гравитацию размазывало прямо под ногами.) Люк закрылся за спиной, на секунду нас поглотил мрак; вскоре он сменился тусклыми сумерками, когда глаза привыкли к аналюцифериновым созвездиям, мерцавшим со всех сторон. Мы стояли на узком мостике, вдыхая полной грудью в полуметре над твердой породой, выстланной тонким слоем почвы.

Мы последовали по мостику. МИН начал мерцать.

Помост раздвоился. Я кивнула направо и сказала:

– Сюда.

Через пару метров на проверку закрыла глаза, но лишь на мгновение засомневалась, где же сейчас находится низ.

Сверкающие черные сетки сияли желатиновыми глазами, торчащими на каждом перекрестье. Толстые волокнистые стволы дугой изгибались по своду, подобно огромным обугленным ребрам. Они чуть клонились вперед, словно их пригибал ветер.

МИН снова замерцал, померк, опять ожил. Мы с трудом направились туда, куда дул воображаемый ветер. И чем дальше мы заходили, тем сильнее сгибались деревья; нижняя часть стволов становилась толще, широко раздаваясь по земле; растения укреплялись, сражаясь с силами, которые тянули одновременно во множестве направлений. Поляна прошла над каналом Хиггса, идущим между ядром с нашей сингулярностью и пастью, где появлялась червоточина. Между ними все векторы сходили с ума. Низ, например, вроде находился в стороне ядра, но и чуть впереди тоже; его вектор зависел от того, насколько быстро «Эри» падала сквозь космос в конкретный момент. Перекрученные деревья, да страдающие внутренние уши Кая – вот наша плата за инерционный двигатель.

Наконец МИН отключился и не ожил: пал жертвой уничтожающего любой сигнал камня и биоэлектрической статики, а еще проводки двигателя, в которой таилось столько энергии, что она явно сама чего-то излучала. Мертвый эфир был залогом нашей приватности. Пока мы слепы, мы одиноки.

– И какого черта ты натворила, Ли?

Поначалу она не ответила. Вообще не сказала ни слова.

Но потом:

– Ты же книги читаешь, да?

– Естественно. Иногда.

– Ты подключаешься. Путешествуешь. Смотришь проды.

– Ты к чему ведешь-то?

– Ты видела то, как жили люди. Дети играли с котиками, подростки взламывали учителей или летали на водных парашютах, празднуя дни рождения.

– И?

– Так вот, Сандей, ты не просто смотришь на это. Ты этим кормишься. На них ты строишь свою жизнь. Наши речевые особенности, словесные обороты – да, блядь, даже наши ругательства – все взято из культуры, которая исчезла несколько петасекунд назад. – Она перевела дух. – Мы слишком долго тут болтаемся…

Я закатила глаза:

– Слушай, ну завязывай ты уже с этой древней фишкой про бессмертие. Да, мы в полете уже шестьдесят миллионов лет…

– Шестьдесят пять.

– …но это не отменяет один простой факт: ты лично провела в сознании лет десять. Ну двадцать максимум.

– Я к тому, что мы живем жизнью мертвецов. У нас своей нет. Мы сами никогда не ходили в походы, не ныряли с аквалангом или…

– Конечно, и ходили, и ныряли. Мы все можем сделать. В любое время. Ты же сама недавно об этом говорила.

– Нас обманули. Мы просыпаемся, строим их ебаные врата, а потом перерабатываем их жизни, так как нам собственной не дали.

Мне бы пожалеть ее. А я к своему удивлению разозлилась.

– Слушай, ты хоть помнишь, в каком состоянии была Земля, когда мы отправились в путь? Я бы не променяла нашу жизнь на столетия в этой грязной помойной яме, даже если бы сам Господь Бог вышел из врат и предложил мне билет обратно. Мне моя жизнь нравится.

– Она тебе нравится, потому что тебя такой сделали. Потому что ни один нормальный человек никогда бы не подписался на путешествие в одну сторону до самого конца времен, еще и в мертвой скале, и потому они сделали специальную модель, такую маленькую, перекореженную – как растения, которые они выращивали. В Японии или где-то там еще. Они создали нечто настолько чахлое, что оно просто не может представить себе жизнь за пределами клетки.

«Бонсай» – я вспомнила нужное слово, но решила не подыгрывать Лиан.

– Тебе тут тоже нравилось, – вместо этого заметила я. «Пока ты не сломалась».

– Да, – она кивнула, и даже во мраке я почувствовала ее грустную улыбку. – Но я стала лучше.

– Лиан, что ты делала в служебном туннеле?

Она вздохнула:

– Приращивала шунт к одной из сенсорных магистралей Шимпа.

– Это я видела. Но зачем?

– Да ничего такого ужасного. Я просто хотела… вкинуть немного шума в канал.

– Шума.

– Статики. Чтобы снизить четкость сигнала.

Я раскинула руки: «И?»

– Я хотела, чтобы у нас появилось чуть больше контроля, понятно? Ради всех нас!

– Каким образом ты, поставив под угрозу Шимпа…

«Ооооооооо»

– Ты хотела повысить порог неопределенности, – пробормотала я.

– Именно.

«Эриофору» отправили в плавание с мясом на борту только из-за того, что иногда Шимп не мог провести сборку сам, иногда только интуиция органического человека могла провести его через неизвестные переменные и режимы ожидания. И чем ненадежнее были данные, тем больше Шимп сомневался, что вытянет все в одиночку. Лиан пыталась подкрутить алгоритмы в сторону человеческого участия.

В принципе, хак довольно умный. На практике же…

– Ли. Даже если бы ты нашла какой-то способ все скрыть, а Шимп не вытащил твои палки из колес, пока мы все в заморозке, ты вообще представляешь, сколько кабелей надо взломать, прежде чем твои манипуляции начнут хотя бы как-то влиять на дублирующие системы?

– Что-то около двух тысяч или двух тысяч семисот. – Затем Лиан добавила: – Не надо резать поток данных, надо лишь… слегка его затуманить. Расширить доверительные пределы.

– Круто. И сколько нервов ты уже взломала?

– Пять.

Может, она поймет, насколько ее идея безумна, теперь, когда произнесла это вслух. Но нет, ничего в голосе Лиан не выдавало сомнения.

– Да зачем тебе это вообще надо? Шимп вроде бы еще ни на одной сборке не проебался, даже если мы за ним не присматривали.

– Да причем тут сборки, Сандей! Дело в нас, в возможности снова стать человеком. Получить хотя бы немного автономности.

– И что ты будешь делать со своей автономностью, когда ее получишь? Перестанешь строить врата?

– По крайней мере тогда мы не будем беспокоиться о том, что по нам палят гремлины.

– Что, подыщем себе милую планетку, похожую на Землю? Напечатаем парочку шаттлов, осядем, проведем остаток жизни в хижинах с соломенной крышей? Или вернемся к последней сборке и подождем там, пока какой-нибудь волшебный серебряный корабль не выплывет из врат и нам не вручат билеты первого класса прямо в пенсионный рай, причем сделанный по нашему выбору?

Кстати, последнее было в схеме полета, давно правда, еще до того, как открылись первые врата и выплюнули наружу какую-то автоматику и древний двоичный код. Еще до того, как следующие оказались просто пустыми. До того, как появились первые гремлины. Наверное, тридцать миллионов лет прошло с тех пор, как я в последний раз слышала разговоры об отставке. О ней упоминали только как о скверном анекдоте.

Тема и сейчас не имела успеха.

– Во-первых, нам надо завоевать свободу, – сказала Лиан. – Потом у нас будет куча времени, чтобы понять, как поступить дальше.

– Ладно, ты заставишь Шимпа пробуждать нас почаще, и он просто со всем согласится и все тебе даст. Так, что ли? Ли, ты вообще о чем думаешь?

Что-то изменилось в ее позе.

– Полагаю, я думаю о том, что в жизни есть нечто большее, а мы, как троглодиты, прозябаем в пещере по несколько дней каждую пару тысяч лет, и я знаю, что никогда не увижу настоящий лес, который не будет походить на, на… – она оглянулась, – кошмар, высранный кем-то на психотерапии.

– Слушай, честно, я тебя не понимаю. Если ты захочешь посмотреть на… зеленый лес, то просто подключись. Хочешь пройтись по пустыне, нырнуть в Энцелад или полететь к закату, просто подключись. Ты можешь испытать такое, чего никто на Земле никогда не видел, причем когда захочешь.

– Это не реальность.

– Но ты же не можешь увидеть разницы.

– Я знаю о ней, – Лиан снова посмотрела на меня, и ее лицо было окутано серо-голубыми тенями. – И тебя я тоже не понимаю, ясно? Я думала, мы одинаковые, я думала, что просто иду по твоим следам…

Наступила тишина.

– И с чего ты так решила? – наконец спросила я.

– Потому что ты сражалась, разве не так? Еще до начала полета. Ты всегда сопротивлялась, ты всегда ставила под вопрос все, что касается миссии. Всех и каждого. Тебе было, не помню, лет шесть, когда ты реально наехала на Маморо Саваду. В это никто даже поверить не мог. В смысле, мы же все были запрограммированы на миссию еще до рождения, в нас все загрузили изначально, внедрили на биологическом уровне, а ты… ты все каким-то образом отбросила. Воспротивилась. Насколько я слышала, тебе пару раз чуть не выкинули из программы.

– И где же ты это слышала?

Я была совершенно точно уверена, что во время тренировок Лиан Вей и я не подходили друг к другу и за десять тысяч километров.

– Мне Кай рассказал.

Теперь понятно.

– Кай слишком много болтает.

– Что с тобой случилось, Сандей? Как ты из главной скандалистки стала подпевалой Шимпа?

– Пошла на хуй, Лиан. Ты обо мне вообще ничего не знаешь.

– Я тебя знаю куда лучше, чем ты думаешь.

– Ни черта ты не знаешь. Тот факт, что ты на одну корсекунду[3] решила, что я хотя бы отдаленно похожу на тебя, это только доказывает.

Она покачала головой:

– Ты иногда такая сволочь.

– Это я сволочь? А давай сейчас поднимут руки, – я подняла руку, – все те, кто сегодня не бил человека ножом в лицо? – Лиан отвернулась. – Ой, как же так? Неужели это только я?

– Хороший пример, – прошептала она.

Я ничего не ответила. Сидела в полутьме и сглатывала, старалась не обращать внимания на тошноту из-за внутреннего уха, пока оно пыталось справиться с гравитационными векторами, к которым эволюция его не готовила.

Лиан прервала молчание:

– Хорошо, тебе не нравится мой план. Ладно. И действительно, со стороны он явно кажется безумным. Но тогда не выступай против меня. Если наша… дружба хоть что-то значит, не сдавай меня.

– А что сказать, когда Шимп спросит, зачем ты копалась в его центральной нервной системе?

– Ну, что… меня сорвало. Как на последней сборке, помнишь? Тогда, на мостике, ну и у меня был срыв, ты так сказала. И все прошло. Скажи ему, что у меня была паническая атака. Он купится.

– Ты так думаешь?

– Он купится, если ты так скажешь. Ты никогда ему не лгала.

– Да зачем кому-то ему лгать?

– Ты… защищаешь Шимпа. Прямо как сейчас. И тебя вызывают на палубу больше, чем всех остальных.