Исповедь

Так же, сегодня утром, в кировской области, в самом городе Киров, была полностью ликвидирована группа иностранных агентов, планирующая заниматься захватом территорий и вербовкой людей в данной области. По подсчетам спец. служб, состав группировки насчитывает не менее трех тысяч иностранных агентов, предположительно западного происхождения. Дальнейшие действия по нормализации жизни в данной области не уточняются. По состоянию на сегодня, всем выжившим людям, находящимся в ближайших районах, просим вас обходить данную область во избежание непредвиденных ситуаций. Как всегда, ежедневно, в 18–10 я повторяю для всех граждан Российской Федерации: все, кто нуждается в помощи государства, все кто хоть как-то пострадал от временных событий настоящего времени, просим вас незамедлительно прибыть в данные координаты: Юго-Западная часть Владимирской области, недалеко от города Владимир, 55.6062866, 23.66374988.

Во второй части программы мы продолжим рассказывать вам о других важных событиях сегодняшнего дня. Оставайтесь с нами. Не отключайтесь. Вы слушаете радио «РФ», а я с вами прощаясь. Лев Зильбербах. До скорого.

Рома лежал на своих слегка теплых матрасах и без особо энтузиазма и надежды на какую-то другую жизнь краем уха воспринимал этот однотонный голос. Казалось, что если по радио предлагают помощь, то почему бы на самом деле не воспользоваться ею, но на самом деле, всё очевидно было не так просто.

Отец Михаил, специалист во всех делах, ещё с самого начала тихо, почти шепотом, чтобы никому не навязывать свое мнение, утверждал, что это ложь. Он никогда не удивлялся тому, что говорила это коробка. На его лице обычно не было сильных эмоций, будь то радости или сопереживания чему-то услышанному. Он лишь сидел, сложа руки на своей груди и закрыв глаза, вечно о чем-то думал в эти получасовые моменты. Даже когда все братья радовались чему-то переданному или грустили, он всё так же сидел в одной позе, умиротворенно, будто бы претворяясь, что ничего не слышит.

Действительно, верить всему тому, что вещала эта непонятная, шипящая машина, было не очень верно. Рома, за пару месяцев прослушивания радио, для себя уяснил точно, что этот канал вещает в большинстве своем лишь о двух вещах: о том, что в России есть проблемы, которые принес запад и о том, куда можно прийти всем тем, кто вроде как почувствовал на себе эти временные проблемы. Это было довольно необычно. Никогда не делались заключения и не произносились реальные факты того, что на самом деле происходит, а так называемые «координаты спасения» всегда были разными, так как все они обычно раньше были выписаны им в дряхлый и почти черный листок.

Слыша теперь уже на заднем фоне слова ведущего передачи про какие-то вечные льготы и субсидии от государства, Рома думал абсолютно о другом. В голове как по расписанию ежедневно вертелись какие-нибудь вопросы. Сегодня его мозг наводил на одну из самых затертых тем о том, как получилось, что всё вокруг в одночасье стало необитаемым? Что могло произойти, чтобы все они, жившие здесь, так и не смогли наладить связь со своими другими братьями, даже из соседних, близлежащих мест больше года? И конечно же главный вопрос-за что люди умирают? Теперь всё это не имело никакого точного ответа, даже по единственно-жившему радиоканалу. Помимо серых облаков на земле воцарилась какая-то тайна, прозрака в которой не было и близко.

В какой-то момент, когда слова стали мешаться с шипениями отец Михаил выключил приемник и несильно швырнул его по полу в сторону. Обычно, это не было похоже на него настоящего. Он никогда никого не прерывал, давая любому полную свободу высказать то, что он желает, даже если это и был радиоприемник, который за последние несколько месяцев ему приходилось реанимировать неоднократно. По его лицу было ясно, как он тоже устал от всей этой неразберихи, понемногу ведущей их обоих всё больше в уныние.

– Извини, может быть ты слушал? – спонтанно и неожиданно спросил он Рому.

Тот сначала немного растерялся, пытаясь контролировать всё то, что смогло бы как всегда вскипятить его вечно замершую голову, которая лишь после каждого эфира обычно наслаждалась холодом подземелья и к ночи снова полностью остывала, начиная мерзнуть по-настоящему. Он стеснялся сказать что-то нелепое или смешное, боясь как-то обидеть отца.

– Нет нет, отче. Вы сделали всё правильно.

– Ты вправду так считаешь?

– Да, можете даже его больше никогда не включать, – немного боязно сказал он, на самом деле понимая, как отец тоже привык к нему.

Настоятель сначала тихо, прижимая рот ладонью, попытался сдержать свои эмоции, но уже через несколько секунд смеялся, что было сил. На его лице была какая-то искренняя радость, но только не понятно за что?

– Ну, хорошо. Больше никогда не буду его включать. Вообще, выкину завтра на улицу. Или, может, отнесу кому-нибудь из … хотя нет, лучше выброшу, – улыбчиво сказал он, продолжая немного посмеиваться.

– Как же надоело одно и тоже, – с небольшой грустью и открытостью произнес Рома.

– А как ты хотел, брат мой. Таков мир. Без этих людей никуда. Кто-то же должен питать умы, как питают легкоуязвимых растений в периоды засухи или других катаклизмов. Хотя бы так, – вздохнувши на последней фразе, закончил отец Михаил.

– Вы думаете, что они это делают специально?

– Здесь не нужно думать, брат. Здесь нужно понимать.

Рома сейчас не особо видел разницы между – «думать» и «понимать», хотя, на самом деле он просто даже не пытался это сделать. Его предположения, что может отец и прав, ставились уже постоянными мыслями, витающими в голове и порой летящими как снежный ком, разрастаясь с каждым днем всё больше и больше, не приводя абсолютно ни к какому выводу. Действительно, если вдуматься, то за последний год он много раз менял выбор, на котором стоял в сильную обнимку со своим мнением, порой меняя сторону патриота на тень скрытного анархиста, желающего при возможности ликвидировать это, по радио выжившее место, дабы не распространять больше информацию, несущуюся из этой захваченной частоты. Порой было не просто видеть, как она может влиять на людей, параллельно не замечая того, как он сам оказывался таким же заложником ситуации.

Отец Михаил, – сказал Рома, нарушив теперь теплую тишину этого места. – А как вы думаете, мы действительно остались одни?

– Это вряд ли, – тихо пробурчал ему голос из другого угла. – Попробуй понять, возможно ли, чтобы русский народ остался один из последних выживших в мире?

Он и не знал, что ему сказать? В действительности, его мышление и само не особо в это верило, но ощущение великой державы порой возникало чаще, чем должно было бы возникать у человека, служившего богу.

Всё-таки, – думал теперь он. – Ежедневный повтор того, что почти все страны уничтожены, хоть немного делали свое дело.

Время шло за седьмой час и большая, серая тень, молча поднимаясь из своего угла, шла к алтарю, чтобы начать разжигать свечи и будить запах ладана. Последнюю неделю Рома присутствовал в этом таинстве, примерно, как посетитель. Из-за его болезни он мог разве что креститься, сидя на своих матрасах и иногда, с большой натяжкой, подпевать отцу Михаилу.

Сегодня же весь день был какой-то не такой, как обычно. Неожиданные встречи, редкая близость с его настоятелем и конечно же, небольшая и очень редкая надежда на лучшее, делали его больное тело одновременно через чур уставшим и где-то глубоко негодующим. Рома наблюдал, смотря из своего темного угла в другой такой же мрак и что-то обдумывал. Вдруг, он резко встал и медленно, тяжело дыша, зашагал к старцу. Отец был поистине рад, когда обернулся и увидел идущего к нему полумученика. Как ни странно, но тогда он ничего ему не сказал. Казалось, что будто его смиренная душа этого даже и не заметила, продолжая служить в каком-то своем одиночестве.

Глава вторая

Мф. 16:25 Ст. 25–27 ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее; какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою? ибо приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его

Ромино пробуждение началось именно с этой страницы и почему-то на редкость оно отличалось от всех тех, что были в последние несколько недель. Он проснулся, даже поначалу не замечая того, как хрипота в груди куда-то пропала. Когда он поднимался из своего спального место, то обычно всё это сопровождалось как минимум сильными хрипами и тяжелой отдышкой, но не сейчас. Встав, его тело простояло в полумертвом состоянии примерно минуту, боясь пошевелиться, и в какой-то момент всё же сделало пару шагов вперед. Всё было довольно необычно. Он решил немного подпрыгнуть, дабы больше проверить то, что он сейчас не ощущает и это подтвердилось.

Отец Михаил проснулся буквально через несколько минут, сонным взглядом смотря на своего быстро шагающего брата по холодному, вечно сонному храму. Старец смотрел и улыбался. Его радость за своего брата, видимо, была даже больше, чем у самого Ромы.

В какой-то момент тот снова завалился на свои матрасы, видимо, знатно переутомив свой ещё не окрепший организм, абсолютно не готовый к таким нагрузкам. Он смотрел примерно в ту сторону, где была небольшая тень отца Михаила, немного задыхаясь с непривычки и тихо, приятно смеясь. В этот момент оно было самым теплым чувством, за последние полгода, которое ему удалось вытащить из себя.

– Вот видишь, брат мой. Бог милостив и ты это чувствуешь. Господь видит все наши невзгоды и всегда правильно поступает, выбирая, какой путь нам дать и когда?

Рома лишь молча сидел, смотря во всю ту же темноту, где немного уже начинало виднеться лицо отца, который иногда просвечивал своей чистейшей и доброй улыбкой.

– Господь никогда не поступает так, как не велит ему его сердце. Ты же согласишься, что сейчас был тот самый момент, когда тебе можно было бы и помочь?

– Наверное… да, – задумавшись, тихо ответил он.

– Вот подумай, было бы лучше, если он помог тебе на неделю раньше? Смог бы ты тогда что-то понять и увидеть его помощь?

Рома снова молчал, теперь уже полностью понимая, о чем говорит отец. Ведь действительно, возможно, что он бы и не понял всей благодати, если бы она пришла к нему раньше, когда в нем не было желания как-то смотреть на мир, который нуждался в его помощи и когда он полностью не хотел смотреть на себя, нуждающегося в разговоре с самим собой.

Они совершили утреннюю молитву, провели небольшую службу и уже начинали собираться идти наверх, так как сегодня, по словам отца Михаила нужно было ещё успеть пройти и тех, кого он хотел посетить вчера. Сегодня для Ромы эти слова не казались какими-то устрашающими или же просто не приятными. Наоборот, слыша это, он уже мог хотя бы расставить у себя в голове, зачем это на самом деле то нужно?

Поднимаясь, он уже видел эти ранние, довольно тусклые лучи Солнца, которые изо всех сил пытались пробиться через всё тоже, серое и мрачное небо. Ветер сегодня, по крайней мере, в самом храме, наверху, был почти не слышен. Серый снег спокойно лежал, даже не пытаясь издать хоть какие-то резкие и немного устрашающие виды, присущие большинству дней последнего времени.

Полностью взобравшись наверх, тот первым делом глубоко вздохнул, пытаясь как обычно ощутить хотя бы немного свежего воздуха, но и снова ничего не вышло. Этот воздух был таким же мертвым, как и весь мир.

Они прошли метров десять от их убежища, как вдруг умиротворенное спокойствие нарушили громкие, отдающие куда-то вдаль, выстрелы. Короткие, по всей видимости, автоматные очереди раздавались непрерывно примерно на протяжении минуты, пока они с отцом Михаилом стояли и пытались понять, что происходит. Потом, видимо полностью всё осознав, отец приказал ему спускаться вниз, одному. Рома хотел ещё что-то возразить, но увидев взгляд настоятеля, всё же так и не решился что-то вытащить из своего испуганного внутреннего мира. Молча и как можно быстрее он побежал к их входу в подвал. Раньше у него никогда не получалось открывать одному их вход, но сегодня всё было необычно. Он с довольной легкостью, не замечая своего сильного сердцебиения, резко пролез вниз и так же, почти секундно, задвинул огромный металлический лист обратно. Испуганно, он запирал вход своими трясущимися руками как можно лучше, думая об отце Михаиле и том, как он мог его оставить там наверху одного?

Уже через какое-то мгновение он стоял на коленях у распятого Иисуса и молился. Молился за него, делая это как можно искренне и глубже, надеясь на то, что Господь всё услышит. Ему в голову начинали лезть воспоминания о времени, в которое без помощи отца Михаила он умер бы, наверное, ещё в самом начале наступления тьмы. Чистые, как в воспоминаниях глаза настоятеля, падали на темный и холодный пол их небольшого храма его слезы. Неважно было то, что холод пробирает до костей именно здесь, особенно, когда ты долго стоишь в одном положении. Из его рта прерывисто выходил пар, потому что каждый неожиданный удар сердца был совершенно разный, и иногда казалось, что оно замирало, как и сам он, слепо смотря в темный и холодный пол, прямо под кровавые ноги Господа.

Не замечая, как простоял на коленях примерно полчаса, он всё так же молился без остановки, сделав под своей головой уже небольшую лужу слез. Последняя свеча, догорая, дала ему напомнить о том, что скоро это всё окажется в полном мраке. Он закрыл глаза, будто бы пытаясь собраться с мыслями и желая встать, чтобы зажечь ещё свечу, но вдруг над металлическим листом раздался глухой стук. Первые несколько сильных ударов по огромному, тяжелому листу били будто бы ему прямо в сердце, заставляя всё внутри замирать, никак не желая дышать снова. Буквально через десяток таких ударов, когда они, как казалось, закончились, оттуда, сверху, послышался знакомый голос. Правда, сейчас этот голос был куда слабее обычного, наполняя его глаза слезами и страхом. Он побежал к выходу и как можно быстрее, хватая большую, полусгнившую железную трубу изо всех сил стал подвинуть тот самый громадный и мертвый лист. Когда случилось то самое, невероятное, что неожидал и он сам, его взгляд даже и не заметил, как на этом листе полулежа сидел отец Михаил, держа в руке тот самый, сломанный кусок лома, которым обычно открывался вход сверху.

– Отче, – испуганно, с красными от слез глазами, сказал Рома, видя, как вниз, в их храм, как из старого, пробитого крана протяжно капает кровь.

– Поможешь мне? – тихо и с усилием проговорил отец Михаил.

Тот ничего не отвечая кинулся наверх, грубо, даже не думая о последствиях возможной боли для отца, закинул его, немного кряхтящего, на плечо и потащил вниз по лестнице. Он опускался вместе с ним вниз, даже не понимая, что делает всё это на своих ослабленных ногах, держа на плече примерно сто килограмм живого веса. Добравшись до его маленького, уютного уголка, он неаккуратно положил его на грязные матрасы, пытаясь сделать хотя бы что-то ещё.

Рома ничего не говорил, лишь только слушая свой собственный пульс, который в этот момент вырывался наружу и всё-таки, хоть немного пытался утихомирить свой собственный страх. Отец Михаил, облокотившись о холодную стену и нервно дыша, смотрел ему прямо в глаза, никак не отводя свой полуживой взгляд. Как ни странно, но в его тяжелом виде не было страха и уныния. Видимо, имелось всё понимание того, что происходит? Его та самая отличительная черта была жива даже в такие моменты.

Рома побежал к печке, взяв бутылку воды, и молча принес ему.

– Спасибо, – тепло сказал отец, немного жадно и неаккуратно начиная пить их остатки прохладной и чистой воды.

Он пытался приглядеться на части тела настоятеля, пытаясь найти то самое место, что вероятно и тревожило его. Всё выглядело довольно хорошо и темная ряса, вроде как, была полностью сухой. Тогда откуда же текла кровь, когда отец стоял наверху?

– Ты не мог бы принести мне мою сумку? – через несколько секунд, сделав один глоток воды, спросил он своего задумавшегося брата.

Рома незамедлительно кинулся в то место, где лежали теперь его вещи, которые он приносил в храм, находя их сверху в оставленных домах.

– Какую? – спросил он оттуда тяжело дышащего отца.

– На которой красный крест. Она ещё…, – немного задыхаясь, говорил отец. – …Немного надорвана с одного боку.

Найдя её, тот был в легком удивлении о того, что у отца было и такое. Он даже не знал, что у них, в храме, есть какие-то медицинские средства. Этой сумке на вид было лет сорок, вероятно, она была ещё с начала двухтысячных, потому что по воспоминания Ромы, он только тогда где-то мог встретить такую вещицу.

Получив её в руки, отец сразу же стал рыться в её левом кармане, будто уже зная, что там находится. Он доставал из неё бинты, какие-то препараты, шприцы, ножницы и что-то ещё. Представить, что хочет сделать отец, поначалу так и не получалось. Единственное, о чем мог подумать он, это о наложении повязки, но вскоре всё это оказалось не так.

Когда отец задрал свою рясу, Роме на мгновение стало плохо. Его левая нога была полностью в крови и из одного места, примерно на уровне колена медленно текла кровь. Тот посмотрел на это место и проговорил – да уж, сквозное. Для Ромы это ничего не значило и никак не облегчало его волнение. Столько крови он, наверное, никогда не видел, даже в фильмах, которые раньше любил смотреть. Моментами, она будто бы струилась из немного черноватой дырки, диаметром не больше сантиметра и вводило его в полное непонимание того, что происходит?

Дальше отец Михаил начал делать то, от чего Рома стал чувствовать себя ещё хуже, чем даже в самый тяжелый день его болезни. Отец сказал, что лучше ему не смотреть на всё это, но тот почему-то просто не мог этого сделать. Одновременно ему было интересно и страшно. Страшно от всего того, что произошло там наверху и ещё больше от того, что происходило сейчас здесь, в этом сыром, холодном убежище, спокойствие в котором было уже сильно нарушено.

Сначала какие-то уколы, видимо обезболивающие, потом заливающаяся жидкость внутрь раны, вызывающая приступы сильного и неконтролируемого выделения пота по всему телу и абсолютно мучительные стоны, которые были слышны за сильно сжатыми зубами. Когда он взял в руки иголку и веревку, Ромино лицо уже было полностью белым. Тот никогда бы не мог подумать, что его наставник способен даже на такое.

– Молись за меня, брат…, – вытащил из своего разрывающегося нутра короткую и тихую фразу отец.

Рома побежал всё в тот же темный угол, где и стоял ещё некоторое время назад, падая коленями на заплаканное, мокрое место, немедленно начиная делать всё, что возможно. Он молился за него без остановки и от всего сердца, пропуская слезы на всё тот же холодный пол. Сейчас, он больше вступал в диалог с богом, возникающий на заднем плане молитвы, постепенно оживляющийся устами его самого. В молитве он параллельно просил Господа помочь отцу за всё то, что тот сделал для него и для других братьев. Он просил Господа, чтобы тот вспомнил все его благие дела, которыми он спасал их всех. Так Рома и не заметил, как проговорил у распятых ног Иисуса довольно немалое время. В тот момент, когда он немного пришел в себя и оглянулся, то увидел своего лежащего настоятеля, укрытого во всё, что было рядом с ним. Осознание, что его молитвы оказались не напрасны, пришло медленно и с небольшим теплом. Это была самая большая радость, которая снова наполнила этот храм спокойствием и запахом ладана. Неожиданно с ощущением происходящего к Роме пришла и усталость. Через несколько минут, в молитве, где-то рядом, уснул и он.

* * *

Сон потревожили крики. Поначалу они не были протяжными и не заставляли подняться со своего спального места. Он всё ещё находился в немного сонном состоянии, когда наверху кто-то очень быстро и неожиданно стал шагать и переворачивать почти всё, что ещё казалось уцелевшим и не украденными. Потом крики исчезли, как и резкие, быстрые движения по храму. Они ушли в то время, когда Рома снова уснул.

Всё же, тот голос в какой-то момент уже окончательно и бесповоротно сумел пробудить его. На этот раз он уже был разрывающимся, словно разлетаясь по всему храму, как верхнему, так и нижнему. За этим криком начинали ощущаться грубые, тяжелые шаги кого-то другого. Рома тихо встал и уже через несколько секунд, боясь разбудить отца Михаила, аккуратно встал под металлический щит.

В один миг его лицо налилось кровью, а тело стало понемногу издавать неконтролируемые судороги, которые, видимо, никак не волновали его самого. Он стоял прямо почти под всем этим, с залитыми глазами слушая до боли знакомый голос. Он до последнего надеялся, пытаясь понять, что этот голос не её. В каждом режущем ударе сердца, Рома только больше представлял её и лишь ближе подходил к лестнице, всё увереннее ставя свою дрожащую ногу на скрипящую ступеньку.

– Не нужно, – как ударом молота по куполу, прозвучал хрипящий и слабый голос отца Михаила.

– Но там же она. Вы… Вы этого разве не слышите?

Отец Михаил никак не отвечал на это, лишь сильнее не спуская глаз с его пустого, убитого горем лица.

– Мы же как-то должны ей помочь. Они же её убьют! – неконтролируемо крикнул Рома.

Его слова будто бы летели в тяжело дышащую пустоту. Он уже сильнее опирал свою ногу, создавая больший скрип и ещё сильнее начиная понимать, что никак не может побороть свои судороги.

– Ты ей никак не поможешь, поверь мне. Они потом убьют тебя… и меня добьют. Ты даже скорее умрешь только от испуга, смотря в их глаза, – произносил это старец с очень большой тяжестью. Было видно, как этот взрослый, проживший н мало лет человек, знает, о чем говорит.

Неконтролируемая дрожь пробирала Ромино тело, давая ему понять, что страх и отчаяние почти полностью захватили его тело. В какой-то момент он присел рядом с лестницей и стал молиться, забыв всё то, что как казалось ему, он знал всегда. В голову лезло лишь «отче наш», которое сильно перемешивалось с криками родного голоса сверху. В момент, когда его мозг стали захватывать воспоминания, тяжесть которых он не мог сдерживать, что-то неподвластное начинало впиваться зубами в его колено, прося Господа забрать их из него, хотя бы сейчас.

Через несколько минут ада, царившего наверху, наступил самый тяжелый момент, который мог только быть. Прозвучал один, очень громкий выстрел. Один хлопок, остановивший всё сверху и снизу. Рома мертво лежал на холодном, сыром полу, смотря полуоткрытыми, мокрыми глазами наверх, в темноту, теперь имея лишь то, что так мучительно он просил раньше. Даже сильное сердцебиение, тяжелыми ударами отдающее в голову, казалось, теперь не тревожило его абсолютно никак и та дрожь, что всё так же пробирала его, сейчас никак не была чем-то, относящимся к нему самому.

Так он пролежал довольно долго. Его тело словно находилось в тоскливой пустоте, которая всё ещё казалась живым и кричащим звуком сверху. Иногда, когда там, за листом металла, слышался небольшой ветер, он каким-то образом мог сделать так, чтобы его не слышать. Абсолютная бесконтрольность была создана им самим в одну секунду.

Было непонятно, сколько времени прошло, пока он не заметил проходящего возле себя отца Михаила. Рому никак не удивило, что он смог встать и что он даже может подниматься по лестнице. Теперь абсолютно ничто не могло заставить его волноваться. Были слышны медленные, шаркающие шаги, которые теперь сопровождались сильным дыханием уставшего тела. Было тяжело слышать всё это. В какой-то момент, наверное, устав от всего или быть может от безысходности, немного понимая случившееся, Рома осторожно стал подниматься наверх.

Осунувшееся, будто бы прожившее без еды и воды несколько дней лицо выглянуло из под дырки в бетонном полу, медленно и боязно осматривая всё вокруг. Храм всё так же стоял на своем месте, разбитых окон не прибавилось, холод в своей единственной поре как обычно царил вокруг и лишь лежащее, бездыханное тело посреди храма давало понять, что случилось нечто страшнее для него самого. Марта лежала в небольшой луже крови, которую немного смогло впитать в себя её теперь вечно-красивое, кружевное платье, которое она носила ещё до замужества. Она всегда выглядела хорошо. Для неё не было важно, что за окном наступает мрак или же вечная мерзлота. Она была красивой всегда. Для Ромы, такой красивой, она теперь останется навечно. Его защитная маска осталась где-то внизу, но это никого и никак не волновало сейчас. Он впервые за долгие месяцы вздохнул полной грудью, дабы набраться сил и мужества подойти к её, хоть и уже бездыханному телу. Свежий воздух, о котором он так мечтал в последнее время, даже без маски оказался полностью мертвым. В нем присутствовала какая-то сера, вдыхая которую во рту оставалась всё та же горечь.

Отец Михаил стоял над ней и читал молитву о «прощении грехов усопшей». Рома видел, как он с трепетом и большой душой совершает таинство, стоя над её телом. Он подошел ближе и увидев её на расстоянии вытянутой руки, ещё больше впадая в отчаяние. Смотреть на человека, к которому ты был неравнодушен, являлось сейчас, пожалуй, самым сильном ударом по нему и по его внутреннему миру, в котором он хранил её всегда и молился за неё так же, как и за себя. Словно все болезни в один миг хлынули на него, но при этом оставили стоять на ногах, чтобы он смог сам на себе прочувствовать все те муки, что довелось пережить ей. Было очень больно. До того убийственно, что никакие слова не лезли в голову.