Прими – не возражай

Вдали замигали синие огни скорой. Вокруг начала собираться толпа. А Нина не могла оторвать глаз от белого мраморного лица своего защитника. Она гладила ладонью его тёмные волосы и не могла понять, откуда в ней взялась такая лавина нежности к этому с детства знакомому человеку.

С тех пор Нина больше не торгует у метро. Она работает уборщицей на мебельной фабрике. Кто её туда устроил? Несложно догадаться. Ведь теперь в Нининой комнате все стены завешаны плакатами Битлов. В углу комнаты дымит паяльником Челентано, восстанавливая старый кассетный магнитофон. А на серванте улыбается грациозная фарфоровая балерина. Она-то лучше всех знает цену этой жизни.

Я вытащу тебя отсюда

Город Чёрный Яр получил своё название ещё до революции. Говорили, что помещик, владевший здешней землёй, был изрядный кутила и жил в Петербурге. Его крестьяне от нужды воровали потихоньку барский лес. Потом, чтобы скрыть последствия, они подожгли остатки леса. Случился сильный пожар, в результате которого сгорел не только лес, но и само село с близлежащими хуторами. С тех пор вся местность стала зваться Чёрным Яром.

В советские годы в Чёрном Яре начали строить комбинат по производству азотных удобрений. На строительство комбината были собраны люди со всего союза. Кто-то приехал сам, в поисках лучшей жизни, а кого-то привезли в зарешёченном вагоне. Все они потом остались жить в Чёрном Яре, переженились и вместе ходили на работу мимо здания исполкома с огромными буквами «Слава КПСС» на крыше.

После развала союза азотные удобрения в таком количестве оказались не нужны и люди постепенно начали покидать родной городок. Со временем взрослое население Чёрного Яра поделилось на три категории: пожилые инженеры с испорченным здоровьем, сильно пьющие рабочие, потерявшие работу, и полные инвалиды из первых двух категорий.

В семье Володи Селиванова были представлены все три категории горожан. Мама – инженер технолог, страдающая от бронхиальной астмы; парализованная бабушка, отдавшая сорок шесть лет заводу, и пьющий отчим, неплохой в прошлом сварщик, терявший во хмелю всяческий рассудок.

Ещё была младшая сестрёнка Анечка с огромными голубыми глазами и вьющимися золотыми кудрями.

Через полтора года после её рождения в семье Селивановых произошло несчастье, которое, однако, принесло всем заметное облегчение.

В начале года умерла бабушка. Маме больше не надо было по вечерам, после работы, вытаскивать из-под неё мокрые простыни и обрабатывать пролежни. А весной умер отчим. Теперь мама не закрывалась в ванне, когда пьяный мужчина с битой бутылкой в руках искал в квартире Иосифа Сталина, спрятавшегося за занавеской. Вовка больше не холодел от страха, наблюдая, как пьяный отчим отучает Анечку писать в штаны, запихивая годовалую девочку в стиральную машину и угрожая постирать с двойной дозой порошка.

Из всех проблем в жизни остались лишь сущие пустяки. Разбитое на кухне окно, заколоченное фанерой, пропускающее холод зимой, да ещё надоевшие до чёртиков макароны на обед и ужин.

Зато жарким летом холодная вода из уличной колонки была безумно вкусна. Мощная струя, с шумом вырывающаяся из-под чугунного крана пела волшебную радостную песню. Она разбивалась о деревянный поддон, закрывающий сточный колодец, разлетаясь на тысячи сияющих на солнце холодных брызг, от которых старые Вовкины кеды вмиг становились насквозь мокрыми.

А холодными зимними вечерами к чуть тёплым батареям добавлялось воображаемое тепло от ярких рубиновых лучиков октябрятского значка-звёздочки, подаренного мамой.

Об октябрятах Вовка знал лишь из маминых рассказов, и они казались ему необыкновенно счастливыми. Он втайне завидовал, что маме так повезло в детстве.

Со временем население Чёрного Яра постепенно сокращалось. Трудно было сказать, сколько приходилось уехавших на одного умершего или умерших на одного уехавшего, но одну закономерность Вовка заметил ещё в школе.

Чем лучше школьник учился, тем быстрее после окончания школы он покидал родной город. Отличники и хорошисты уезжали сразу после школы, чтобы поступить в институт. Середнячки уезжали чуть позже, в поисках хорошей работы. Двоечники – либо покидали город вслед за середняками, либо оставались в нём надолго.

По этой Вовкиной теории не было никаких сомнений, что смышлёная сестрёнка Анечка, учившаяся на одни пятёрки, уедет сразу же после школы. Самому же Вовке, по собственным соображениям, предстояло уехать позже.

Аню провожали всем двором. Солнечным летним днём Вовка, уже отслуживший к тому времени в армии, работал первый год трактористом. Он прикатил к дому на старом, ещё советском «Белорусе». Соседи наперебой совали счастливой Аньке в дорогу домашние пироги и банки с мёдом. Мама, несмотря на жару, укутанная в тёплый платок, плакала и просила звонить ей как можно чаще. Аня как-то вмиг повзрослела и похорошела. Её голубые глаза сияли счастьем, а золотые кудри шевелились от тёплого летнего ветра.

Вовка наблюдал за происходящим из своего трактора, сплёвывая шелуху от семечек через открытую дверь кабины. Ему предстояло отвезти сестру на станцию.

В Вовкиной душе смешались в этот момент самые разные чувства. Тревога за младшую сестрёнку, которую он всю жизнь защищал от проказ одноклассников. Гордость за поступающую в престижный питерский вуз Анюту. Белая зависть к сестре, которая теперь будет жить в Петербурге, который Вовка видел лишь на красивых открытках.

Наверное, там – сияющие огнями большие проспекты; красивые дворцы, музеи и театры; там люди хорошо одеваются и ходят в рестораны; ездят на такси и собственных автомобилях. Они умные, энергичные и хорошо зарабатывают. Летают отдыхать заграницу и знают, как правильно жить на этом свете.

Вовка сплюнул на сухую пыльную дорогу и вытер промасленной тряпкой грязные руки.

Когда прощания закончились, он подал сестре руку и Аня, лёгкая как пушинка, заскочила в кабину трактора. Всю дорогу она что-то щебетала о речных трамвайчиках, разводных мостах и гранитных набережных. Вовка слушал её вполуха. Ему не давали покоя собственные мысли.

Неужели Анюта сможет стать городской? А ведь, пожалуй, сможет. А, может быть, и мне туда?

На перроне Володя крепко обнял сестру. Она повисла на его шее и поцеловала в щёку.

– Я вытащу тебя отсюда! – уверенно заявила Аня, глядя в глаза брату с материнской любовью и нежностью.

– Себя сначала вытащи, егоза! – улыбнулся Володя и потрепал золотистые кудри сестрёнки.

– Обещаю тебе, Володя. Я вытащу тебя отсюда! Ты только подумай об этом серьёзно, – ответила Аня и, ещё раз чмокнув брата, заскочила в вагон поезда.

Больше всех за Аню переживала, конечно же, мама. Поначалу она даже плакала вечерами и всё время держала возле себя мобильный телефон. Аня звонила довольно часто, но говорила коротко – дорогой роуминг.

Про учёбу в институте почти ничего из её рассказов понять было нельзя. Зато о красоте города и особенностях жизни в мегаполисе Аня рассказывала с восторгом. Она скороговоркой вываливала на голову матери кучу информации, перемешанной со словами: «Ты представляешь мама!», – и заканчивала своим традиционным «пока-пока», выключаясь, не дождавшись ответа.

Мама всё вздыхала, качая головой. Она не знала, радоваться ей или нет. Постоянно отправляя Ане на карту свои последние деньги, она отказывала себе во всём. Ей было вовсе не интересно, сколько тысяч людей собралось на концерт во дворце спорта и что такое каршеринг. Она хотела узнать, хорошо ли дочь кушает, тепло ли одевается, с кем подружилась и как даётся учёба. Ответы на все эти вопросы звучали невнятно, и мать часто теряла по ночам сон.

Спустя какое-то время Аня сообщила, что нашла подработку, по вечерам в кафе, и теперь у неё хватает денег. Она даже стала отправлять немного обратно маме и обещала непременно приехать летом.

Это слегка успокоило мать, но необъяснимая тревога не покидала материнское сердце.

Вовкины же дела шли всё хуже. Старый трактор окончательно сломался. На новый у предприятия пока не нашлось средств, и Володе Селиванову пришлось на неопределённое время перейти в уборщики на мизерную зарплату.

К тому же у Вовки совсем не заладилось с личной жизнью. Его юношеская зазноба выскочила замуж, пока Селиванов был в армии. А новые отношения в Чёрном Яре, где почти все знали друг друга, у него как-то не складывались.

Он часто вспоминал Аню и подумывал, что, согласно его старой теории, пора бы и ему податься за счастьем в большой город.

Тут ещё приятель подвернулся. Генка Войцеховский. Стройный красавец, иссушивший сердца половины девчонок Чёрного Яра.

Ни работы, ни специальности у Генки не было. Зато была своя теория по поводу отъезда в Петербург. Со слов Генки, выглядела она примерно так.

В Питере пять миллионов жителей. Половина из них, то есть два с половиной миллиона – женского пола. Если хотя бы каждая десятая не замужем, то почему мне не влюбить в себя одну из них? Остаётся лишь выбрать одну из двухсот пятидесяти тысяч женщин, томящихся в ожидании своего принца. Будет жильё и хлеб, а там и дело какое-нибудь найдётся.

Такие рассуждения казались Селиванову смешными. Но, с другой стороны, где ещё искать счастье, как не там?

И вот однажды Володя рассказал матери о своих планах уехать. Мама выслушала его молча. Она повернулась к сыну спиной и долго смотрела в окно. Она не верила в обещания забрать её к себе через полгода или год. Она не хотела покидать город, в котором знала каждый камень. Где прошла её молодость, где могилы родителей, где люди, с которыми она одного теста. Даже полуразвалившийся комбинат был для неё родным. Она искренне радовалась, что в последние годы там отремонтировали столовую и перестали задерживать зарплату. Несмотря на пенсионный возраст, она продолжала работать, и все были рады, что она не уходит на заслуженный отдых. Она не видела себя иначе как в Чёрном Яре, и ни при каких обстоятельствах не смогла бы его покинуть.

Теперь же, тяжёлое чувство раздвоения терзало её душу. Хотелось, чтобы дети были недалеко. Иметь возможность видеть их, помогать им и посильно участвовать в их жизни. В то же время она боялась помешать им создавать собственное счастье. Боялась, что из-за неё они не смогут реализовать свои возможности. Не хотела быть обузой и помехой.

Она молча выслушала сына и туго затянула под подбородком серый платок, стягивающий её непослушные и уже совсем седые волосы.

Через неделю Владимир уехал вместе с Геной Войцеховским покорять культурную столицу.

Брат Войцеховского жил в Питере и работал менеджером в компании, торгующей запчастями для тяжёлой гусеничной техники. Селиванов в телефонном разговоре с ним заручился поддержкой в трудоустройстве. Володя хорошо знал устройство тракторов и тягачей. Со временем, приобретя некоторый опыт, он рассчитывал занять в этой компании какую-либо скромную должность. Поначалу же был готов на любую работу и любое обучение.

Примерно так всё и сложилось. Селиванову предложили работу ночным охранником на складе запчастей. А днём отправили посещать курсы менеджмента.

Генка устроился барменом в ресторан неподалёку и начал усиленный поиск невесты. Вовкина работа по ночам вполне устраивала Войцеховского, так как комната, которую они сняли на двоих, оставалась ночью полностью в его распоряжении.

Сразу же после своего приезда Селиванов попытался навестить сестру и даже созвонился с ней. Но Аня ответила, что сейчас как раз переезжает с одной съёмной квартиры на другую, и будет рада увидеться с ним на будущей неделе.

После бессонных ночей на работе Володя старался отоспаться, потом ехал на курсы, и увидеть Аню у него пока не получалось. К тому же Аня посетовала, что у неё начинается сложная сессия и они договорились обязательно встретиться, как только появится возможность.

С первой же зарплаты Селиванов отправил матери всё, что у него осталось после оплаты комнаты и закупки продуктов. Генка же отметил первую городскую зарплату с размахом, и весь последующий месяц был на мели. Вовке пришлось делить с другом свой скромный паёк.

На следующий месяц у Войцеховского появилась возможность отблагодарить товарища, так как без зарплаты на этот раз остался Селиванов. Случилось это так.

В одно из ночных дежурств Володя услышал, как за забором склада остановился грузовик. Какие-то люди ходили снаружи вдоль забора. Селиванов вышел на улицу проверить, что им нужно в такой поздний час.

На заборе висели две рекламные растяжки. На одной метровыми буквами красовался текст – «Помещения сдаются в аренду», другая содержала номер телефона, по которому необходимо звонить.

При появлении Селиванова двое молодых парней, откручивавших рекламный плакат, тут же поспешили к машине. Третий, мужчина постарше, доброжелательно улыбнулся Селиванову.

– Извини за беспокойство, командир! – произнёс он, добродушно хлопая Владимира по плечу.

– Что вам не спится, мужики? – поинтересовался Селиванов.

– Мы из рекламного агентства. Наружную рекламу меняем. Эту нужно заменить на другую. С руководством всё согласовано, не беспокойся.

– А почему ночью это надо делать?

– Заказов много, днём не успеваем. Да и пробки такие на дорогах. Ночью проще, – ответил мужик, продолжая улыбаться золотыми коронками зубов.

Наутро Селиванова вызвали к заместителю директора.

– Володя, а куда у тебя за ночь реклама подевалась, объясни, пожалуйста? – спросил руководитель, глядя на Селиванова поверх золотых очков.

– Её рекламная служба демонтировала ночью, – без тени сомнения ответил Володя.

– А тебя не смущает, что они только текст сняли, а номер телефона оставили?

– Ну, видимо, в другой раз приедут, – ответил Селиванов, начиная подозревать неладное.

– Нет, Володенька, не приедут. Потому что плакат с нашим номером телефона им не нужен. Украли у тебя рекламу. Прямо из-под носа.

– Как же так? Неужели? Они же сказали, что с руководством согласованно.

– Эх, Володя, это у вас там, в провинции, сказал согласованно – значит согласованно. Ладно, давай номера грузовика. Сейчас попробуем органы подключить.

– Я не записал, – произнёс Володя, опустив голову и понимая, что непростительно ошибся.

– Как не записал? А на кой тебя тут посадили? – вскипел начальник.

В этом месяце из зарплаты Селиванова вычли стоимость украденной рекламы, которая составила три четверти его заработка.

Стыд за эту промашку был для Вовки хуже недоедания. К тому же Войцеховский кормил его вполне сносно и, стараясь утешить, даже иногда по вечерам приносил пиво.

В один из таких вечеров Генка вернулся с работы в радостном возбуждении.

– Вова, танцуй! Мы сегодня обслуживали банкет. Деньжонок нам отвалили – будь здоров. Пойдём твою тоску-печаль развеем. Я угощаю.

– Может, лучше за комнату вперёд оплатим, раз есть такая возможность?

– Успеем ещё за комнату. Мы третий месяц в Питере, а ты ни в одном клубе не был. Я отличное место знаю, тебе понравится. Там такие девчонки танцуют, обалдеть!

– Ну ладно, пошли.

Они выпили для куража по паре банок пива и отправились в клуб.

Оглушённый ритмичными ударами акустической системы, Селиванов пытался рассмотреть танцующих в полумраке людей. Это не походило на знакомые ему дискотеки в доме культуры Чёрного Яра. Он никак не мог уловить, в чём заключалось отличие.

Селиванову казалось, что все эти люди непросто плохо знакомы или незнакомы вообще. Они как будто даже испытывали некую неприязнь или пренебрежение друг к другу. В воздухе висело напряжение, скрытая и сдерживаемая агрессия. Высокомерные взгляды, напускная вальяжность. Не было привычного для дискотек в Чёрном Яре бесшабашного веселья и удали.

Войцеховский тут же раздобыл пару довольно крепких коктейлей. Огни софитов стали более размытыми. Бармен, молодой парень стриженый наголо, с дюжиной металлических колец в носу и ушах, виртуозно наполнял бокалы, раскидывая в них лёд. Несколько кубиков льда, не попавших в нужный бокал, скользнули по стойке бара и, переливаясь в разноцветных огнях, угодили в компанию девчонок, сидевших за стойкой на высоких стульях.

Неестественный смех и непонятные возгласы привлекли внимание Селиванова. Через мгновение девчонки оказались рядом, и Генка уже угощал всех тем же коктейлем.

Вовка видел перед собой ярко накрашенные губы и распущенные волосы, которые почему-то постоянно задевали его по лицу. Генка непрерывно о чём-то болтал под постоянный несуразный смех девиц.

Через некоторое время Войцеховский отозвал Вовку в сторону и в шуме грохочущей музыки начал что-то объяснять. Из всего сказанного Селиванов понял, что девиц Генка забраковал и нужно перейти в другой зал, где скоро начнётся стриптиз.

– Вот там достойные девахи, высший класс! – кричал Генка в ухо Селиванову.

Вовка покорно кивал головой. Огни светомузыки расплывались в его глазах, оставляя за собой длинные светящиеся хвосты подобно кометам.

Спустя минуту они оказались перед небольшой сценой с высоким шестом посередине.

Обнажённые стриптизёрши поочерёдно выходили на сцену, извиваясь вокруг шеста под одобрительные возгласы полупьяной толпы. Селиванов впервые видел такое зрелище, и близость такого количества абсолютно обнажённых молодых женских тел невероятно возбуждала и шокировала. Во всём этом было что-то завораживающее, но Селиванова не оставляло ощущение фальшивости всего происходящего, а главное, где-то в глубине души поддавливало от осознания бесстыдства и низости зрелища.

Вовке захотелось встретиться взглядом хоть с одной из стриптизёрш, чтобы увидеть за этими вертящимися телами душу и получить для своей же души ответ на внезапно и болезненно возникший вопрос – хорошо ли, что мы все здесь?

Но ни одна из девушек не смотрела в глаза публике. Либо взгляд проносился поверхностно, мельком, сильно прищуренным глазом с искусственно игривой улыбкой.

Лишь последняя из девушек на финальном аккорде, вскинув назад роскошные золотые кудри, в упор бросила на Вовку открытый и ясный взгляд широко распахнутых голубых глаз.

Удар электрического тока парализовал всё тело Селиванова.

Это была Аня.

Она в ужасе замерла, увидев перед собой брата, но, тут же, взяв себя в руки, скрылась за сценой.

Селиванов рванулся за ней, но двое крепких телохранителей тут же приняли его на себя.

– Это моя сестра! Мне надо с ней поговорить! – прокричал Селиванов в толстые накаченные шеи охранников.

Его грубо вытолкали из зала в вестибюль.

Упав на скамейку возле вешалок, Вовка обхватил голову руками. Бешеной белкой в колесе металось в его душе непонятное чувство обиды, страха, жалости, непонимания и протеста. Ему казалось, что, открыв роскошную коробку конфет, он обнаружил в ней отрубленные мышиные головы, измазанные в собственной крови.

Тяжело дыша и раздувая ноздри, Селиванов смотрел покрасневшими глазами на только что закрывшуюся за ним дверь. Кулаки его нервно сжимались до боли в суставах.

В этот момент появился Генка. Он тоже был взволнован, однако, голос его звучал ровно и уверенно.

– Послушай меня спокойно. Я сейчас договорюсь с администратором, мы с ним немного знакомы. Тебе дадут возможность с ней поговорить. Только дай слово, что будешь спокоен. Давай без резких действий, ладно?

– Даю слово, – процедил сквозь зубы Селиванов.

Он увидел Аню в маленькой прокуренной гримёрной. Сестра укладывала какие-то вещи в спортивную сумку. Длинная тонкая сигарета повисла в уголке её ярко накрашенных губ. Селиванов заметил на её теле Ани татуировку в виде змеи, которой раньше не было. Тёмно-фиолетовая змейка обвивала плечо и, как бы подкрадываясь сзади, со стороны лопатки, подбиралась изогнувшимся раздвоенным языком к тонкой и грациозной шее девушки.

– Не говори мне ничего! Я знаю всё, что ты можешь мне сказать, – сухо отрезала Аня при появлении брата, – мне и без того больно. Послушай меня и сделай всё так, как я скажу. Вчера я говорила по телефону с мамой. Ей очень нездоровится. Бросай свою работу и немедленно поезжай к ней. Плевать, что дома нет нормальной работы. Я буду присылать вам деньги каждый месяц. Только будь с ней рядом, пожалуйста, я прошу тебя, Вовка.

Аня отвернулась лицом к стене, и Селиванов почувствовал, что она плачет.

– Анечка, ответь мне хотя бы на один вопрос. Как это всё получилось? Это останется между нами, но я хочу знать, почему?

– Это долго рассказывать. Я должна очень приличную сумму денег. Да, и потом ещё… – она замолчала недоговорив. Её тонкие пальцы постоянно пытались стряхнуть с сигареты пепел, который ещё не успел нагореть. Лишь сейчас Селиванов заметил на её запястье три розовых поперечных шрама с внутренней стороны.

– Неужели нет выхода? Ведь так не бывает, – тихо произнёс Вовка.

– Со мной всё кончено. А ты немедленно возвращайся к матери, если хочешь хоть как-то мне помочь.

– Нет, подожди…

– Всё, Володенька, уезжай. У меня нет больше времени. Мы сейчас едем в другой клуб. Меня внизу ждёт водитель. Не пытайся забрать меня с собой. Это кончится плохо. В первую же очередь, для тебя.

– Я вытащу тебя отсюда, – произнёс Селиванов решительно, – слышишь?! Я вытащу тебя отсюда!

Ему захотелось обнять Аню, но он почувствовал, что если сейчас позволит себе это, то уже не сможет отпустить её добровольно. Сделав над собой усилие, он резко вышел из гримёрной и плотно закрыл за собой дверь.

Несколько следующих дней Селиванов и Войцеховский обдумывали варианты спасения Ани. Как действовать в чужом городе в непростой ситуации никто из них не знал.

Брат Генки обещал позвать для консультации какого-то знакомого опера, но тот оказался в отъезде.

Генка искал способы быстро и легально достать деньги, с помощью которых, возможно, удалось бы помочь. Вспоминал об одинокой вдове крупного чиновника, с которой якобы у него завязалась двусмысленная дружба.

Селиванов день ото дня мрачнел. Он перестал ходить на курсы менеджмента, и всё свободное время проводил дома в раздумьях.

На работе Вовкину оплошность с рекламой постепенно забыли, и начальство по-прежнему радушно относилось к провинциальному парню. Тем более что дела в предприятии шли неплохо.

Компания взяла на реализацию десяток самосвалов и намеревалась в дальнейшем добиться статуса официального дилера завода. Новенькие КАМАЗы, сияя яркими оранжевыми кабинами, разместились в одном из ангаров на территории склада, где дежурил Селиванов. Поскольку это налагало на охрану дополнительную ответственность, Вовке обещали подыскать напарника и немного подняли зарплату.

Этот факт подбодрил Владимира и придал ему дополнительные силы.

Однажды, в конце рабочего дня, с территории склада выезжал старый внедорожник одного из кладовщиков. Селиванов по обыкновению подошёл к автомобилю, чтобы забрать пропуск и попрощаться. Когда тонированное стекло медленно опустилось, Селиванов увидел на пассажирском сидении человека, приветливо улыбавшегося ему во весь рот золотыми зубами. От неожиданности Вовка потерял дар речи. Он вцепился двумя руками в руль внедорожника, не давая ему уехать и сбивчиво начал объяснять кладовщику, что его пассажир причастен к краже рекламы.

– Не суетись, Володя, – ответил ему кладовщик, – присядь к нам в машину, разговор есть.

Селиванов заскочил на заднее сиденье автомобиля.

– Извини меня, брат, – начал пассажир с золотыми зубами, обернувшись назад к Селиванову, – Я знаю, ты на меня обижен. Тебя на деньги из-за меня кинули. Я готов тебе их вернуть. Жора – честный фраер.

Золотозубый продолжал улыбаться, открыто и по-отечески, глядя Селиванову в глаза. Его взгляд излучал доброжелательность, в которую невозможно было не поверить.

– Я верну тебе деньги, – продолжал он, – я даже помогу тебе заработать намного больше. Ты славный парень и я хотел бы, чтобы ты стал моим другом. Не сердись на меня.

Он протянул Селиванову руку.

Синяя от наколок рука с изуродованным коротким мизинцем цепко схватила Вовкину ладонь.

– Я слышал у тебя какие-то неприятности. Тебе срочно нужны деньги? Жора всегда готов помочь. Ты всегда можешь обращаться ко мне. Я нежадный и мне нужны такие парни, как ты. У меня сегодня работа для тебя есть. Слушай меня внимательно.

Улыбка исчезла с лица Жоры, и его глаза сверкнули таким холодом, что Вовка на миг оцепенел. Жора продолжал пристально смотреть Селиванову в глаза, и взгляд этот обладал невероятной гипнотической силой. Этого человека невозможно было ослушаться, ему нельзя было возражать, он полностью завладевал волей и разумом собеседника.

– Слушай меня внимательно, – повторил он, – сегодня в четыре утра ты обесточишь склады. Просто выруби автомат. Вся сигнализация перейдёт на резервное питание. Ты прекрасно знаешь, где находится аккумулятор. Просто скинь с него клемму. Как будто, так и было, мол, забыли нацепить. Потом ты пойдёшь к себе на пост, возьмёшь бутылку водочки, хорошей закусочки и выпьешь за моё здоровье. Очень тебя прошу. Выпей за меня, пожалуйста. Выпей и поспи спокойно, потому что теперь у тебя начнётся новая жизнь. Настоящая, фартовая.