Полная версия
Богомол Георгий. Генезис
– Там Старый Город, – отвечая на его вопрос, сообщила Сонька.
Он, завороженный, едва выплыл из полусна:
– Зачем все это? Старый Город давно закрыт. Интересно, что там осталось?.. – Вновь окунулся в сказочное пространство небывалого квартала: – А здесь разве тоже живут люди? Никого не видно.
– Ну, почему?.. – Вскользь ответила Сонька и осмотрелась: – Куда сядем?
– Все равно. Как интересно. Будто сидим на улице.
– На улице и сидим.
– Нет, прямо вот… как будто здесь может проехать машина. А почему так тихо?
– Вечер.
– Здесь совсем другой воздух, – поделился своим наблюдением Жорка.
Она пожала плечами, предположила:
– Кофе пахнет.
– Нет, вообще… – Повел рукой. – Вдали он качается. Улица тает. Тянет весной. Вольным ветром. Там в конце – загадка. Несбыточное. Дорогое.
– Здесь хорошо, – просто сказала Сонька.
– Голова кружится, как будто праздник Весенних выборов суперканцлера Юлия – суперканцлером…
– Не начинай!
…
Кофе в белых небольших чашечках. Коричневая пена. Дымком поднимается пар.
Жорка пробует.
– Ничего так…
– Ничего?
– Да.
– Ты пил такой кофе?
Жорка молчал.
– Ты что?
– А что?
– Нос побелел и щеки.
– Просто так. Скоро уходить.
– Не последний день живем.
Жорка с трудом перевел дыхание и выдохнул, имея в виду что-то свое:
– Да?
Сонька махнула синей с серебром картой перед автоматом. Запустила руку за шторку и извлекала тарелку.
На тарелке лежали два желтых тоста.
– Я ел такие. Мама…
Вырвалось, и он тут же замолчал. Глянул на шлагбаум.
– Что мама? – Легкомысленно взбила Сонька свою желтую челку.
Она ничего не замечала.
Пододвинула к нему тарелку.
– Что мама?
– Ничего. Я не хочу.
– Давай за кампанию. Целый день не ели.
– Пять часов. Я ел в обед. Морковку.
Она засмеялась:
– Какая это еда! Бери…
На зубах у нее похрустывало. Поджаренный хлеб, масло…
Жорка невольно принюхивался. Отворачивал голову.
– Поэт – бог в мире суеты, – сказала она.
– Как это?
И тут же понял – как.
Она все тянула его к небу, от ложных страхов:
– Забей, чувак. На всякое такое… – Покрутила двумя пальцами над головой, точно щекотала это самое небо. – На дребедень.
Он пролетел взглядом по блестевшей стеклами брусчатой улице.
– Просто я не привык.
Взял тост и захрустел еще громче нее.
Они хрустели и хохотали.
Жорка повторял:
– Дребедень…
И они смеялись еще больше.
…
Смех улетел. Мелькнули прекрасные с горящими закатно стеклами дома.
Жорка поднялся над ними, пролетел мимо пальмы и упал на перекресток. На перекрестке стоял Чорный.
– Ну, как там? На полигоне? – Спросил его Жорка.
– Да всего завались. Горы продуктов.
– Я так и думал. А морковка есть?
– Ее больше всего.
Жорка улыбнулся. Он был счастлив. И тут еще Ванька так кстати!
– А от тебя опять чем-то разит! – Потянул носом Чорный.
– Так и от тебя тоже.
– От нас разит по-разному, Жорик! От меня продуктами, – поднес руку к носу, поморщился, – а от тебя опять деликатесами.
– Ты пил кофейный напиток «Золотой Ярлык»?
– Ну. Было дело. Один раз.
– Так вот это не кофе.
– Что?
– Там кофе. За шлагбаумом.
– Где? – Никак не мог понять Сорный.
– Там. У стен Старого Города. Не доходя… Там есть такое кафе как на картинках в старых книгах. Вдел? – Вздохнул и восхитился: – Там удивительная улица, Ванька! Такая вся… блестит. Но тихо. И там стучит трамвай по рельсам, мягко-мягко! И тоже тихо.
Чорный посмотрел удивленно.
– Добегаешься, мальчик! Заплачешь после.
– Я не боюсь.
– Не от страха. Заплачешь, когда ее не станет. Когда тебя туда не пустят, как и других. Как нас всех. Сейчас ты полетел. А завтра?
– Завтра?.. А пойдем завтра в зоопарк, – чувствуя странную тоску, предложил Жорка. – На Сёму поглядим.
– Пойдем!.. – Осекся. – Нет, не пойдем. Мне к восьми на работу.
– Выходной же!
– Кому как. – Чорный не спеша погладил плечи. Постучал ладонями по груди. Сказал солидно: – Роза вызывает.
– Заездила тебя. Чего ей надо?
– Отчетами займемся. Пока другие отдыхают.
Жорка засмеялся:
– Не сбейся со счета. Счетовод!.. Вань, я тоже с девушкой сегодня познакомился.
И улыбнулся тихо.
Чорный глянул на него, определил:
– Как дурачок. – Не зло сказал. С участием и странным сожалением.
– До самого вечера мы гуляли по улицам. Я даже не заметил – где…
– В подвалах укромнее. Теплее.
Ванька улыбнулся с превосходством, но на глазах его (у Ваньки!) блеснули слезы. Ему хотелось погладить Жорку по голове. Но это слишком! Он сжал кулак и ткнул приятеля в плечо.
– Бросай ее. Бросай. Она тебе не пара. Ты ей не пара. – Вновь с сожалением: – Ду-ра-чок…
…
Полусвет. Жорка осматривается. Вновь переживает воскрешение. Недоумение. Смотрит на губы Соньки. Надеется.
Она не целует. Но дышит близко-близко.
Глаза девушки от удивления распахнуты.
– Ты как сюда попал? Здесь же закрытый объект. Лежишь под пальмой. Зеленый.
Жорка вновь не согласился:
– Синий.
Осмотрелся. Как странно. На улице конец лета, первые желтые листочки, а здесь просто зелень. Просто деревья. Безвременье.
Глянул на Соньку пристальнее.
– Что? – Не поняла та.
– А когда ты покрасила волосы? Вот только что, за углом, они были желтые, а стали рыжие. В голубых зайчиках.
– Вот еще! Они в твоих глазах. Да и глаза косят по-зайчачьи… – Внимательно глянула ему в самые зрачки: – Бредишь ты или нет? За каким углом?
Он мотнул головой куда-то.
– Чудик! Ты как оказался в зимнем саду?
– А это сад?
– Сад. Зимний.
– Как странно. Даже летом он зимний.
Сонька прикрыла ему рот ладонью:
– Харэ, чувак! Так мы ни до чего не договоримся. Давай по порядку. С самого начала.
Жорка обиделся:
– Авраам родил Исаака…
– Допустим. Теперь так: не с самого начала, а с начала этого дня.
…
Утро минувшего воскресения встретило Жорку солнечной дымкой. Он вышел из автобуса на знакомой улице и зашагал по тротуару. Рукой подать до зоопарка.
Одно плохо: улицы перекрыты. Отряды ССиП просеивают горожан.
Легко узнавая по глазам отступников, не желающих соблюдать спокойствие, гвардейцы вытягивают их из толпы. Одних отшвыривают, других бьют дубинками. Битые сами идут к зарешеченным автобусам. За одного битого никаких двух небитых здесь не дают. Смысл битья в другом: один битый сто небитых пугает.
Гвардеец увидел жоркину эмблему дворника и пропустил его, поскольку дворники вроде добровольных помощников. Мелкое племя.
Лёжа в зимнем саду, грезил наяву. Он вдруг научился не вспоминать, а видеть, проживать прошлое. Даже то, что прежде было забыто.
Он маленький. В полутьме, в серой дымке мужчина с усталым лицом.
Они в комнате. У стола.
Это отец, Жорка знает. Но образ размыт. Лицо проступает пятном.
– Сын, у тебя цех «D» по рождению, – говорит отец. – Главное в нашей жизни любовь к Полису и Категории Справедливости, Цеха. Благодаря категориям жизнь устроена разумно и прочно. Каждый должен знать, кто он и зачем живет. Так проще. Так легче.
– Я могу быть только водопроводчиком – как ты?
– Нет! Можно кем угодно. Хоть дворником!
– А на завод?
– На завод нельзя. На заводе рабочие, это цех «N». Зачем тебе на завод?
– А выше? Выше «А» есть кто-нибудь?
Отец смотрит внимательно. Думает.
– Общность «Р» стоит выше всех. Это «Новые кухаркины дети».
– Кухаркины?
– Так повелось со времен установления Полного Порядка. Так решил суперканцлер Юлий и преданные ему сподвижники. Они свергли Всеблагого. Он жил только для себя.
– А Юлий?
– Суперканцлер Юлий живет для тебя.
– Для меня?
Отец погладил Жорку по голове.
– Конечно. А для кого еще?
Жорка сомневается:
– Не знаю. Как он живет для меня?
– Он канцлер. И в этом вся его жизнь для других. А ты будешь дворником.
– А если я не хочу?
Отец неодобрительно поводит головой.
– Так устроена жизнь. Помнишь на нашем гербе надпись?
– «Каждый получит свое».
– Молодец. Главное Покой и Порядок.
Заградотряд зажимает толпу в узком месте. Просеивает. Наведение порядка идет полным ходом. Жорка продолжает путь. В голове звучит (уже не отцовский, а какой-то иной – вкрадчивый волшебный) голос: «Так устроена жизнь!» И совсем неожиданное: «Сказал и помер». Кто? Кто помер? И кто об этом только что сказал?
Голубоватое спокойное лицо отца проплывает перед глазами и тает возле гвардейца, рвущего за воротник какого-то одутловатого человека.
Жорка с замершей улыбкой мелкой походкой лояльного гражданина протекает мимо.
Впереди вновь маячит лицо. Но не забытое, едва различимое лицо отца, а яркое рыжее лицо орангутанга Сёмы.
Жорка старается сосредоточиться на нем, чтобы не видеть того, что происходит вокруг. Чтобы не так было страшно. Видит, как читает Семену свои стихи.
Из года в год листва меняется,
И солнце в землю обращается,
Идет, идет круговорот.
Из года в год.
Лишь не меняется, не разлагается
Любовь, и вот –
Эфемеридой обращается,
И зыбко в воздухе качается,
и не живет.
А лишь поёт!..»
Семён одобрил его. Развернул губяки до самых глаз и ударил в ладоши.
Другие орангутанги, тоже рыжие и независимые, сидели кто где, всяк себе на уме и лениво смотрели на людей. Что думали они об этих испуганных с гладкой кожей обезьяноподобных приматах?
Жорка завидовал орангутангам.
«Сидеть бы на ветке, – рассуждал он. – Рядом с ними. И глядеть в небо. И все тебе нипочем».
Размышляя о счастье орангутаньей жизни, он шел дальше.
Впереди, исчезая за углом, мелькнула желтая голова. Она подлетала кверху при ходьбе, и волосы – за ней следом. Сонька!
– Ээй! Э-эй!
Серая с синими кантами униформа на мостовой вздернулась. Будто курок взвели. Гвардеец, прижимая стоящего на карачках человека коленом, обернул к Жорке тускло блестевшее забрало.
Прижатый коленом горожанин, склонился к самой земле, дыша со свистом.
Жорка, не спеша, чтоб не подумали, будто он убегает, спокойно шел дальше.
Гвардеец, выворачивая руку задержанному, через стекло маски сурово посмотрел на орущего посреди улицы дворника, дотянулся и ударил пинком под зад. Ощутимо.
У Жорки слезы брызнули из глаз.
– Спасибо, офицер! – Сказал он дружелюбно.
Еще раз улыбнулся, демонстрируя радость, и пошел дальше.
За спиной охали и волокли.
Впереди – никого. И за углом никого.
Стеклянная дверь высокого вестибюля чуть колыхалась, играя светом.
«Вошла!» – Догадался Жорка.
Переведя дух, побежал к двери, оглядываясь на ходу.
Облава осталась за углом.
– Эээй! – Закричал он сдавленным шепотом. – Соня!
Она не отзывалась.
Жорка оглядел дом. Серый, громоздкий. Поднялся, чуть сгорбившись, как медведь на задние лапы, нависая над улицей.
Жорке это место не знакомо. Он прочел таблицу на углу дома: «Сенная, 24» и удивился странному названию.
Зайчики со стекла все еще носились по тенистой стороне улицы. Перепрыгивали друг через друга. Те, что крупнее, затихая, раскачивались в ложбинке тротуара. Сливались боками.
Жорка, видя этот переблеск, понимал: Сонька здесь! За дверью. Качнула стекло и оживила солнечные пятна.
Поднялся по ступеням. Осторожно потянул огромную ручку полированного дерева с бронзовыми резными шишками на концах.
Заперто.
В тот же миг чья-то сильная рука, возникнув из-за его спины, легко отстранила поэта и, крепко охватив дерево ручки, потянула дверь на себя.
Огромный человек в льняном пиджаке, все так же не глядя на Жорку, никак его не учитывая, произнес единственное: «Стерх».
Не Жорке. Двери.
Стекло в тот же миг качнулось. Свет ожил и поплыл.
…
Оперевшись спиной о пресловутую пальму, Жорка теперь вспоминал это, воскрешая события и чувства. Навалившаяся было на него темнота, отступала.
– Я тебя увидел на углу. Но не догнал. – Рассказывал он Соньке. – Кричал тебе, кричал… Не слышала? А я громко кричал!
Перекатился осторожно с одного бока на другой. Копчик ломило от пенделя стража порядка.
– Как ты вошел в здание? – Никак не могла понять Сонька.
– Это не я. Это мужик один. Он сказал «Стерх», и дверь открылась.
– Стерх? Он затащил тебя?
– Почему? Сказал «Стерх», ему отворили.
– А ты как?
– Я вошел в открытую дверь, после того, как он развернулся и ушел.
– Ушел?
Жорка хорошо помнил, как поплыл зеркальный блеск стекла. Помнил широкую спину в белом льняном пиджаке. Ниже такие же широкие штаны и бежевые туфли с кожей наизнанку.
Помнил, как разозлился вдруг. На собственное ничтожество.
Но тут из-за его собственной узкой спины возникла еще одна рука, выскользнув из пространства. Невесомая, изящная. И полетела к плечу громадного мужчины.
Все, следовавшее за рукой, было такое же легкое, утонченное и грациозное.
– Стелла! – Сказала обладательница космической руки.
Жорка, дойдя в рассказе до этого места, вздохнул:
– Высокая, вся такая… какая-то перламутровая девушка!
Сонька поморщилась:
– Без метафор! И без подробностей. – Одумалась: – Нет, давай с подробностями.
Жорка вновь разозлился. Теперь уже на нее:
– Поискать таких! И не найдешь! Во – ростом!
И задрал руку на всю длину. Вытянулся. Но сидя на полу, должным образом рост Стеллы не передал. Рука его едва достигла подбородка Соньки.
– Ну, я поняла, – сказала та, – не пыжься, сиди ровно. А то опять упадешь.
– Никто не упадет.
Дверь была открыта. А Стерх и Стелла уходили. Медленно, точно уплывали.
Она что-то говорила, невесомо поводя рукой, отбрасывая и выворачивая кисть. Легкая, летучая. И здоровяк шел за ней, как на веревочке.
А потом шагнул за дверь, пока та не затворилась.
3
Солидный кабинет. Не офисный, а домашний, профессорский, писательский. Книги. И еще пятнами – тусклое какое-то золотое, что-то цветное стеклянное, вязкое красное, злое почему-то синее, пестро-вязанное на стене за креслами. Еще темное дерево стола. Яркая медь часов болтается за стеклом. И лампа.
Много чего. И кожаный диван.
В кабинете Жорка, Сонька и еще один человек. Пожалуй, старик, но железный. Он высок, широкоплеч, сухощав, с жесткими складками у крыльев носа, заходящими под большие роговые очки. Лицо остается суровым даже тогда, когда он глядит на Соньку. Глаза чуть теплеют при этом, но тут же проблескивают сталью, когда он обращает голову к Жорке.
– Куда же вы исчезли, молодой человек?
Жорка отвечает честно, хотя и не уместно при девушке:
– В туалет.
Старик глядит на Соньку.
– Лежал в зимнем саду, – говорит та. – Без сознания.
Хозяин кабинета неподвижен за своим столом. Монументален. Лишь глаза выбрасывают маленькие колкие искры.
Жорке кажется, что он опять без чувств или погружен в страшный неразрешимый сон. Моргает усиленно, но это не помогает.
– Он был в лаборатории, – сообщает доверительно Соньке старик. – Потом сбежал. Теперь его необходимо проверить.
– Меня! – Вскричал Жорка. – Зачем?
– Можно и не проверять. Он все рассказал, – сообщила Сонька.
Лицо ее мрачно, озабочено и почему-то вопросительно.
Жорка не понимает смущения девушки, вообще ничего не понимает:
– А что происходит? Где я и вы кто такой вообще-то?
– Лучше бы вы спросили об этом тогда, когда вошли сюда, молодой человек!
Ну, вошел! А что было делать? Соньку он не нашел. А из-за двери вот этого самого кабинета его позвали:
– Входите! Я здесь!
И вот этот самый старик встретил его глазами полными льда. Как деревянным молотком по лбу стукнул. Жорка пошатнулся, понял, что оплошал, сунувшись туда, куда его не звали и пролепетал:
– Я – Стерх.
– Стерх! – Старик опытно скрывал возмущение за каменными желваками. Но желваки так заострились, что говорили громче всяких слов.
– Идемте, – сказал он сурово, и провел Жорку через небольшую дверь за портьерой в другое помещение.
Приборы, экраны и металлические ящики, мигающие индикаторами шкафы – все говорило о том, что это какая-то научная лаборатория. Перепуганный Жорка испугался еще больше.
Оба молчали. Старик размышлял.
Чучело крокодила, лежащего в прозрачном зеленоватого стекла ящике под большой электрической лампой, неожиданно моргнуло, превратившись в живого крокодила, и тут же вновь обратилось в чучело, засохло недвижимо.
Жорка вопросительно поднял голову к незнакомцу, тот не обратил на мигания крокодила никакого внимания.
Несколько змей ремнями лежали без движения на песке в соседнем ящике. Может, давно издохли. Может, прикидывались. Глаза стеклянные, тусклые. У одной далеко вперед торчал бледный с синевой раздвоенный язык.
Большой лысый кот, пузатый и кожистый, весь какой-то обвислый, похожий телом на похудевшего в спине серого с сиреневыми складками небольшого ящера, показал Жорке зубы.
Тот, недолго думая, ответил ему тем же. Кот был поражен. У него внутри тела заходили заметно кости. Двинулись лопатки под кожей из вышарканного плюша. Голый хвост, болтавшийся веревкой, стукнул об пол.
Обдумав Жоркино поведение, кот еще раз ощерил свои зубы и зашипел. Закашлял от злобы и залез под стол.
Жорка поежился. Откуда-то тянуло холодом.
– Я пойду, – уверенно заявил Жорка. Страх придал ему силы.
– Нет уж, – твердо сообщил старик.
И тут уж страх лишил Жорку сил. Он безвольно подчинился, оставшись на месте, и сказал, лишь бы что-то сказать:
– Всех кошек перебили, чтобы не было блох, а эта?
– А это кот, а не кошка, – не глядя на него, сообщил хозяин роскошного кабинета и тайной лаборатории, имевший теперь на Жорку какие-то научные виды. – И блох на нем нет. Подождите здесь.
Указал на металлический стул и, выходя, прикрыл плотно за собой дверь. Пошел думать в свой кабинет, что делать с Жоркой.
Тот стоял посреди комнаты. К стулу не подходил. Вдруг он электрический?
– Ну, влип!
Огляделся: ничего утешительного.
Недружественно шипел кот из-под стола.
– Ты-то еще!.. – Жорка наклонился, пытаясь рассмотреть кота. – Шипишь засранец…
Кот обиделся. И к шипению добавил клёкот горлом.
– Кожаная сволочь, – неопределенно сказал Жорка, и припугнул кота: – Даже не затевайся.
Тот затих, копя злобу.
Жорка, желая досадить коту, сел к столу и, чтобы проверить положение животного и выяснить его намерения, пошуровал ногой, пытаясь достать его.
Тот от неожиданности подпрыгнул и ударился о крышку стола снизу.
Всякая научная дребедень, банки и склянки подлетели и повалились. Покатились к краю стола. Жорка принялся лихорадочно их ловить.
– Ат ты!.. – И сунул ногой глубже, даже со стула сполз слегка.
Кот в ответ дернул Жорку лапой по штанам.
Слышно было, как щелкнули когти, срываясь с ткани, разрывая ворс острыми крючочками.
– Злобная тварь!
Мстя за нападение, Жорка, сориентировавшись по точке выпада котячьей лапы, пнул мелкого хищника наугад. И попал.
Неприязненный кот взвыл, шипя и урча кишками.
Под столом произошла короткая, но бурная потасовка. Ноги и кота.
Рука нырнула вниз – на помощь ноге, кот в бессильной злобе отступил, ударив когтями напоследок.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.