Англичане едут по России. Путевые записки британских путешественников XIX века

Несмотря на то, что большинство западноевропейских исследований XIX в. носят крайне этноцентрический характер, в которых незападные народы почти неизменно находятся на низких уровнях в иерархии культурного развития[78], а начиная с середины века в их классификации все больше проникал расизм[79], у Споттисвуда, Брауна и даже изучавшего Россию в основном из окна железнодорожного вагона Ридли наша страна показана как сложная в культурном, социальном и географическом отношениях территория. Это достигалось ими с помощью создания на страницах своих сочинений «сложноподчиненного синтаксиса природного и культурного пространства и многомерной системы ориентиров»[80]. Такая репрезентация России выглядела в тогдашней Англии весьма необычно, являлась маргинальной[81] и не оказала решающего воздействия на образ нашей страны, сложившийся к тому времени в обыденном сознании англичан, – отчасти потому, что проигрывала стереотипам, господствовавшим в более массовой литературе[82].

Споттисвуд путешествовал по царской империи вскоре после окончания Крымской войны 1853–1856 гг., в которой Великобритания являлась противником России, но русофобские настроения, доминировавшие в то время в английском общественном мнении и прессе, совершенно не сказались на записках этого искателя приключений: он сразу предупреждает читателя, что не будет касаться вопросов политики, потому что «за столь короткое время объективно оценить политическое и общественное устройство России и ее экономику невозможно», и его «как простого путешественника прежде всего интересовали… особенно малоизвестные места». Что ж, британская политика по отношению к России всегда отличалась прагматизмом, и сотрудничество двух стран имело место даже в периоды их военного противостояния[83], о чем также упоминает Споттисвуд.

Браун, изобретая свою Россию, опирался на публикации, рассказы (зачастую субъективные) друзей и обобщал в рамках тогдашнего западного дискурса собственный опыт, полученный вне Урала (на основе «посещения» которого делал широкие выводы): известно, что «на построение травелога большое влияние оказывают и предшествующие путешествия по тем же самым местам. Последующие травелоги наследуют ту систему авторской ритмизации природного и первично окультуренного пространства, которую предприняли в своих травелогах путешественники-авторитеты, и кажутся (а часто и являются) пересказом и литературной обработкой предшествующих. В результате. в общественном сознании формируется определенный образ пространства, ритмические и аритмические признаки которого могут быть довольно далеки от реальной действительности»[84]. На примере Урала, которого он никогда не видел, Браун сделал попытку охарактеризовать российскую цивилизацию в целом. Отдельные антироссийские коннотации в его книге, очевидно, были вызваны внешнеполитическими факторами[85], но при этом не приобретают у автора патологических форм. И все же в созданном им образе России пропорции и расстояния в сравнении с реальностью искажены, из него изъяты целые пласты (преимущественно, положительные) – напомним, что «травелог далеко не всегда адекватно отражает реальное пространство путешествия, в особенности его природные и первичные культурные ритмы и аритмию»[86].

По-своему стремясь достичь достоверности при описании чужой культуры, Браун намеренно концентрирует внимание на негативных сторонах русской жизни[87], зачастую делая на их основе широкие обобщения, а при рассказе о тех или иных бытовых явлениях часто прибегает к экспрессивным номинациям, в чем-то напоминая Кюстина, знаменитое сочинение которого он не мог не знать. «Взгляд путешественника – всегда взгляд чужака, который способен увидеть то, что слишком привычно для аборигенов и потому не замечается ими самими. С другой стороны, он свободнее в своих оценках (хотя, разумеется, свобода оценок не означает беспристрастности) и может позволить себе быть нелицеприятным. Поэтому образ внимательного и вдумчивого путешественника является весьма подходящей маской для критически настроенного автора»[88]. Для того, чтобы Продукт (итоговый отчет) Путешествия был востребован своим обществом и отвечал на его физические и метафизические запросы, он должен быть создан на языке Своей культуры[89], поэтому Браун не выходит за рамки многовековой традиции восприятия нашей страны на Западе как азиатского царства варваров, несущего угрозу Цивилизации. Кстати, этим объясняется и то, что все три публикуемых нами автора в той или иной мере подспудно ощущали определенную потенциальную опасность, исходящую от империи царей. К тому же на аксиологии книги Брауна сказался вектор его «путешествия». Все реальные европейские путешественники попадали из Цивилизации в Дикость и Варварство с запада, ведь до появления современных средств сообщения до отдаленных мест приходилось добираться через «цивилизованные» территории. Напротив, воображаемый путешественник может начать свой путь откуда угодно и совершать в пространстве произвольные перемещения, поэтому, в отличие от Споттисвуда и Ридли, шотландский лесовод в основном «двигался» из Хаоса в Цивилизацию.

Через несколько лет после «путешествия» Брауна наступила, как сказали бы сегодня, «разрядка», и в конце XIX в. англичане видели в русских не извечных врагов, а «народ, только находящийся на пути к цивилизации, ибо, несмотря на величайшие произведения науки и культуры, созданные просвещенной верхушкой общества, большинство населения было неграмотно и находилось во власти многочисленных предрассудков»[90]. Считается, что чем сложнее система (а родная цивилизация трех путешественников была одной из самых сложных в мире), тем она более открыта для приема материи, энергии и информации[91]. В путешествиях западноевропейцы учились и приобретали новые знания, становились, как считалось, более добродетельными, и в конечном счете восстанавливали единство человечества, утраченное после вавилонского разделения[92].

«Российский опыт социокультурного развития, – отмечает уральский историк Е. В. Алексеева, – вызывал большой интерес у западных специалистов, представлялся заслуживающим внимания и привлекательным для представителей европейской культуры»[93]. Встретив в России исключительно теплое к себе отношение, Ридли постарался ответить взаимностью, увидев в образе жизни русских прежде всего положительные моменты, а кое-что даже посчитав нужным перенять. В этой связи стоит заметить, что одной из функций записок о путешествии является стремление «изменить [собственный] социум, помочь ему совершить акт самотранценденции, избавиться от каких-то стереотипов, стать духовно богаче, пропитать его кодами и смыслами других культур или метафизических миров»[94] (ср. в этой связи замечание А. Камю, что «путешествие как самая великая наука и серьезная наука помогает нам вновь обрести себя»[95]).

В отличие от Ридли, Браун и Споттисвуд прибегают к историческим экскурсам, ведь исторические, географические и языковые особенности региона будущей поездки обычно учитываются при составлении маршрута путешествия[96]. А обращение к этнографии и юмору («анекдотами полны в обязательном порядке все травелоги иностранцев (быть в варварской России и не увидеть ничего замечательно смешного просто невозможно)»[97]) позволяет авторам преодолеть пресловутую скуку отдельных фрагментов российского ландшафта и усиливает его пространственное восприятие (у Брауна этнографические наблюдения используются еще и для весьма субъективных политических обобщений).

Важное место в сочинениях всех трех авторов занимает экзотика. Споттисвуд, Браун и Ридли стараются растолковать читателю «душу России» посредством описаний необъятных просторов страны, золотых куполов ее церквей, березовых рощ, сурового климата, плохих дорог, красных рубах крестьян, необычных видов транспорта, дружелюбию людей, а также нищеты и различных человеческих пороков, якобы отличающих русских. Как и, в принципе, все путешественники, публикуемые в настоящей книге авторы, используя ограниченный круг источников, создавали свой субъективный, обобщенный образ России, который лег в основу восприятия нашей страны на Западе. Для этого они не ограничивались собственными полевыми материалами, а широко привлекали географические, политические, исторические и лингвистические сведения (вдобавок Споттисвуд и Браун использовали рассказы своих предшественников).

Для всех трех путешественников характерно уважительное отношение к нашей стране. С большой любовью, а часто и с сочувствием они пишут о России и ее населении, нередко пытаясь переубедить себя и вызвать положительные эмоции и интерес у читателя даже при описании того, что внутренне не могут принять или понять, – поволжских и уральских пейзажей, которые кажутся им скучными и однообразными (впрочем, об унылости ландшафта России писали очень многие западные путешественники[98]), особенностей характеров отдельных социальных и этнических групп и т. д., а для снятия потенциально негативного восприятия того или иного явления зачастую прибегают, как уже говорилось, к иронии и юмору. Все три публикуемых сейчас английских путешественника, наряду с некоторыми другими своими соотечественниками (в частности, с упомянутым выше Д. Александером), стояли у истоков деконструкции английского и, шире, западноевропейского мифа о «дикости», «варварстве» и вообще «неправильности» России[99], деконструкции, которая в полной мере началась только на рубеже XIX–XX в. и не завершена до сих пор[100].

В русском переводе книги Споттисвуда снято приложение, состоящее из статистико-экономических сведений, не представляющих интереса для современного читателя. В английском оригинале книга Брауна называется «Лесное хозяйство в горнозаводских районах Урала, что в Восточной России», но такого рода информации в ней немного, к тому же автор часто выходит довольно далеко за рамки своей темы, поэтому при подготовке русского издания было предложено более точное название его работы и значительно сокращен текст. Сочинение Ридли печатается целиком. Все постраничные примечания принадлежат автору вступительной статьи. Иллюстрации, помещенные в книге – авторские (у Споттисвуда – его собственные акварели, у Ридли – фотографии).

И. В. Кучумов,

кандидат исторических наук

Уильям Споттисвуд

Путешествие на тарантасе по Восточной России осенью 1856 года

Предисловие

Несмотря на то, что места, доступные для посещения в летнее время, с точки зрения географии изучены хорошо, они все еще таят в себе немало интересного, которое может обнаружить любитель после того, как первопроходцы и научные миссии завершат свою работу. Ни один уголок земли нельзя считать полностью изученным, пока его не опишет целый ряд людей, побывавших в нем в разное время и при различных обстоятельствах: это могут быть частные лица, посланцы правительства и пассажиры, чьи наблюдения ограничиваются мимолетными впечатлениями и повседневной дорожной рутиной, а также более широкий круг странствующих.

За исключением самоотверженного вояжа Олифанта[101] вдоль Волги, Восточную Россию обследовали почти исключительно ученые экспедиции Гумбольдта[102], Мурчисона[103], Оммер де Гелль[104], Гёбеля[105] и ряд более ранних исследователей. Их поездки носили научный характер, поэтому позволю себе предположить, что кому-то захочется совершить простое турне по этим землям. Почему турне? Да потому что его может осуществить всякий, кому не жалко потратить на это три месяца и провести несколько бессонных ночей. Поскольку в ходе поездки со мной не случилось никаких происшествий или невероятных приключений, эти записки могут показаться широкому читателю скучными, но, возможно, будут полезны тем, кто захочет повторить мой маршрут. Я отнюдь не хочу сказать, что мне недоставало храбрости и решимости, просто задержка в пути – это самая большая неприятность, которая только может выпасть на долю ограниченного во времени туриста.

Для будущих путешественников сообщаю, что я отправился в Санкт-Петербург через Берлин и Варшаву, выбрав почтовый тракт вместо поездки по морю, – с одной стороны, чтобы увидеть всю совокупность территории, которую планировал посетить, а с другой – чтобы набраться опыта езды на русских перекладных еще до того, как окажусь там, куда редко попадают мои соотечественники. Из Санкт-Петербурга я отправился поездом в Москву, откуда и начну свой рассказ. Даты и время моего прибытия в ключевые пункты маршрута и пребывания в них я стараюсь указывать достаточно точно, чтобы читатель мог представить, как мы передвигались, однако подробные сведения о расходах, расстояниях и ночлеге можно получить из «Путеводителя по России»[106], чье новое издание, надеюсь, со временем выйдет[107]. Замечу еще, что у нас на руках были обычные паспорта, выдаваемые полицией во всех губернских столицах.

Моим единственным спутником в этой поездке был Джеймс Лозерон (в книге он обозначен инициалом Л.), человек очень ответственный и деловой. В основном благодаря его неутомимой энергии и энтузиазму мы за короткое время преодолели огромное расстояние.

За исключением шестой и десятой глав, в основе книги лежат мои беглые путевые заметки. Встреченные нами народности описаны по моим личным наблюдениям и работам ведущих исследователей, в частности, публикациям и устным рассказам профессора Макса Мюллера[108]. Что касается сообщения о посещении буддийского храма, то я не стал сухо излагать калмыцкую религию и теологию, а попытался заговорить языком буддийского паломника, при этом ничего не придумывая и заимствуя обороты речи из буддистских сочинений, обычаев, обрядов и нынешнего мировоззрения приверженцев этой религии.

В написании имен собственных я нередко нарушаю нормы, чтобы, не претендуя на научное открытие, передавать звуки русского языка как можно точнее – например, букву «ж» я обозначаю буквосочетанием «zh», а не «j», ибо с точки зрения языка русская буква «ж» имеет такое же отношение к «z», как «sh» к «s» и фонетически она ближе к английскому звуку [ʒ], чем к французскому [ʒi] и уж совершенно не похожа на наш [dʒeɪ][109]. В остальных случаях – когда, в частности, звук конечного согласного заменяется следующей за ним непроизносимой гласной, возникали трудности, но я все же полагаю, что эти буквы вполне можно произносить по-английски – за исключением v в окончаниях – ov, которое выговаривается ближе к [ef], поэтому в данном случае я пишу v вместо привычных нам f или ff, ибо русское «в» – это и есть наша буква v (я сохранил ff на конце лишь в случае с фамилией Saposhnikoff, потому что этот джентльмен подписывается на латинице именно так[110]).

Я сознательно не касаюсь политических вопросов, потому что не это было моей целью ни во время поездки, ни сейчас: меня как простого путешественника прежде всего интересовали земли, по которым мы проезжали, особенно малоизвестные места. Действительно, за столь короткое время объективно оценить политическое и общественное устройство России и ее экономику невозможно, можно лишь подивиться почти неисчерпаемым природным богатствам этой страны – лесам, черноземным полям, лугам и удивительным водным артериям, связанным друг с другом короткими протоками. Столь же поразительны обусловленные большими расстояниями между селениями и фактическим отсутствием отдельно стоящих построек слабые социальные и хозяйственные связи ее сельского населения. И, наконец, низкий культурный уровень русского народа, его очевидная неспособность усваивать все лучшее и новое, своеобразие религиозных представлений и множество других особенностей страны и ее институтов приводят к тому, что в России западная культура лишь едва прикрывает восточное варварство подобно меховой шубе, наспех наброшенной на окоченевшего и беспомощного путника, который, однако, в один прекрасный момент пробудится и станет похожим на остальной западный мир.

Глава I

Отъезд из Москвы. – Владимир. – Прибытие в Нижний. – С высоты Нижегородского кремля. – Ярмарка. – Пароход. – Пассажиры. – Макарьев. – Староверы. – Пристань. – Прибытие в Казань.

Колокола московских «сорока сороков»[111] церквей извещали о том, что армейские части, стоявшие лагерем у города, и разношерстная толпа людей, прибывших со всех концов империи, приветствуют нового царя[112]. Иноземные экипажи, туземные дрожки и казачьи курьеры мчались по улицам, и, казалось, целиком были поглощены этим великим событием. Когда я в последний раз бросил взгляд с кремлевского вала, солнце уже перевалило за Воробьевы горы, с которых этот город лицезрел Наполеон[113], и приближалось к горизонту. В вечернем свете позолоченные и разноцветные купола церквей приобрели еще более насыщенный окрас.

Я не сразу отправился в путь, а решил, как и хотел, дождаться 3 сентября рассвета. К тому же пришлось долго объяснять полицейским чинам, что нам нужно получить разрешение на выезд из Москвы до окончания коронации, и что времени на сборы и загрузку дилижанса у нас мало. В Нижний Новгород дважды в неделю ходит почтовая карета, а в остальные дни – дилижанс: первая преодолевает этот путь за 36 часов, а второй – за пару суток. Нам выпало отправиться на дилижансе, но, дав кучерам деньги «на водку», т. е. на выпивку, мы сумели доехать до пункта назначения за 41 час. Большую помощь в подготовке нашего турне нам оказал управляющий почтовыми каретами, немец по национальности мистер Рейнбот, умственная одаренность и учтивость которого хорошо известны всем москвичам[114]. Наши экипажи были довольно тяжелые, но крепкие и надежные, а их колеса вызывали восхищение всякого, кто имел опыт езды в довольно шаткой повозке из Варшавы в Петербург в качестве правительственного курьера. Новое шоссе было превосходным, и салон дилижанса для нас, взявших с собой много провизии, находился вне всяких похвал.

Местность между Москвой и Нижним холмистая и большей частью покрыта сосновыми и березовыми лесами, землепашеством здесь занимаются главным образом на возвышенностях по причине заболоченности низин. В пути мы встретили лишь несколько великолепных деревьев, ибо пространство по обеим сторонам дороги всегда стараются держать открытым, чтобы устранить всякую опасность для проезжающих. Уничтожение лесов давно вызывает тревогу. Бесспорно, что вблизи судоходных рек потребляется огромное количество строительной древесины, а в Петербургской и Московской губерниях с каждым годом все сложнее бывает достать дрова. Но пока леса покрывают треть всей Европейской России, по-видимому, беспокоиться особо не стоит, к тому же потребность страны в древесине, а также побудительные мотивы и возможности для ее расточительства в последнее время снизились в результате активной разработки торфяников в Московской губернии и других частях империи, открытия залежей угля на Урале и антрацита на Донбассе. Как известно, дефицит обычно приводит к более экономному хозяйствованию. Использовать торф в качестве топлива выгоднее – говорят, его 2 куб. фута заменяют 3 куб. фута дров.

Единственным крупным городом между Москвой и Нижним Новгородом оказывается Владимир, некогда являвшийся столицей владимирских князей, которые долго и успешно боролись со своими восточными соседями – татарами. Сейчас он знаменит своими вишневыми садами[115]. Мы прибыли туда на следующий день после отъезда из Москвы и, перекусив в экипаже, отправились гулять по городу, пока наш ямщик обедал. Владимир красиво расположен в широкой зеленой долине Клязьмы, впадающей в Оку. Несмотря на погожий день и радующее глаз изобилие церковных куполов, мне не терпелось ехать дальше, поэтому я с тоской поглядывал на дорогу, тянущуюся по восточному холму в направлении Нижнего.

На следующее утро мы прибыли в Нижегородскую губернию. Казалось, что дороге, деревьям и длинным вереницам повозок – по двадцать, пятьдесят и даже по сотне сразу, везущих с ярмарки азиатские товары, – не будет конца, как вдруг с очередной возвышенности и поредевшего леса показалась Волга. Нижний (Нижний Новгород) расположен на склонах высокого мыса в месте слияния Оки и Волги. Замечено, что правый берег почти всех русских рек высокий, а левый – низкий. Так в основном обстоит дело и на той части Волги, где я побывал. Кроме того, Ока издалека видна с равнин юго-западнее нее, она огибает уходящие в голубую даль холмы до места, где стоит Нижний. Дорога, которая уже несколько часов была совершенно прямой, свернула налево, когда мы приблизились к этому месту, открыв нам вид на деревянный городок, в котором проходит ярмарка, и на небольшой лес мачт, тянувшийся вдоль рек за ней. Ярмарка расположена в низине между двумя реками у их слияния, и в августе и отчасти в сентябре это, вероятно, очень людное, если не одно из самых оживленных мест в мире, а в остальное время оно пустует. Застроена ярмарка строго регулярно: у всех улиц имеются названия, дома пронумерованы. В центре расположено большое каменное здание, в котором находятся резиденция губернатора, полиция, почта и прочие учреждения[116], а на окраине имеются русская церковь[117] и мечеть[118]. На территории ярмарки находится множество кафе, где, кстати, подают не кофе, а чай, и лучший в Нижнем ресторан. В ярмарочном городке под мощеными улицами проложены канализационные трубы – говорят, что их общая протяженность весьма велика. За порядком здесь следит особый казачий полк[119].

В Нижний нужно въезжать со стороны ярмарки, поэтому мы очутились на какой-то ухабистой улице с лавками, набитыми сибирскими товарами и снующими грузными, неторопливыми мужиками. Наш тарантас на несколько минут остановился у почтовой станции, и прохожие забросали меня вопросами, на которые я не успевал отвечать, а потом с грохотом поехал по плавучему мосту через Оку[120] до «гостиницы» (так русские называют отель), расположенной сразу на другом береге реки[121]. Видимо, сервис в ней со времен Олифанта значительно улучшился. Правда, нам пришлось самим подмести комнату, отказаться от матрацев и добиться значительного снижения платы за проживание.

Из моего окна открывался прекрасный вид на мост с его бесконечным потоком телег, дрожек и людей, двигавшихся на ярмарку и обратно, и на любопытное скопище речных судов – от огромных восточных астраханских барж до маленьких каноэ, которые курсируют по реке, когда мост разводят для пропуска больших челнов. Отель очень удобно расположен – менее чем в пяти минутах езды от центра ярмарки. На противоположной от моста стороне картина совершенно иная. Через загородные леса можно попасть на вершину холма, с которого открывается великолепный вид. Нижний, подобно Москве, Казани и другим русским городам обладает собственным кремлем, и прогулка по его валу – одно из самых приятных занятий, какие только можно себе представить. На западе виднеются медленно текущие навстречу друг другу две реки и прямое, пересекающее лес Московское шоссе, а потом все теряется за горизонтом. Ниже нас раскинулся деревянный город, погруженный в облако пыли, которая в дни ярмарки окутывает его весь день. Реку заполняли медленно плывшие с обвисшими в штиль парусами суда, туда-сюда снующие пароходики – одни сами по себе, а другие с длинными рядами барж, которые искривлялись, когда буксиры бросали якорь напротив города. Едва различимые песни моряков приятно ласкали слух. Река текла на восток, и на следующий день мы надеялись последовать за ней.

Вид с Нижнего Новгорода

В ярмарочном городке насчитывается примерно две с половиной тысячи лавок и чуть ли не двести тысяч человек, но, кажется, это число всех его посетителей. Однако изобилие здесь того, что может представлять интерес для путешественника, а именно европейских и азиатских товаров, не подлежит сомнению. Больше всего изумляют уральские железо и медь, китайский чай – как дорогих сортов, так и кирпичный, привезенный бухарскими купцами индийский и китайский хлопок, сибирские меха и разнообразная продукция закавказских губерний. Поскольку здесь не принято рекламировать свой товар и даже рассказывать о нем, приходится заходить в лавки и перебирать там все подряд: я, например, обшарил примерно шестьдесят-семьдесят лавок и в итоге стал обладателем сибирского ковра, жестяного фонаря, двух накидок из черной бухарской овчины, или, как их называют, карагасов, чая и трех карикатур на военную тематику. Все это я отослал на родину через англичанина, которого неоднократно встречал на пути сюда и уговорил приехать в Нижний, правда, не смог убедить его поехать со мной дальше.

Наше пребывание в Нижнем совпало с завершением ярмарки, и об этом возвестил спуск флага с ее офиса[122]. Процессия священнослужителей в торжественных одеяниях с хоругвями и прочими священными атрибутами шла по улицам, чтобы помолится благополучному завершению мероприятия и за всех его участников, и удачи ему в будущем – у русских это составляет большинство молитв. Приближение процессии православные встретили, сняв головные уборы и кланяясь, а несколько фигур восточного типа изгибом губ и покачиванием голов, облаченных в тюрбаны, демонстрировали гордую магометанскую надменность. Многие лавки уже закрылись, но после официального окончания торгов купцы со своими товарами оставались в городе еще две с лишним недели.