Олимпийские игры в политике, повседневной жизни и культуре. От античности до современности

В промежутке между Геллаником и Аристодемом находится свидетельство из «Элейской политии» Аристотеля, дошедшей до нас в нескольких небольших фрагментах. Известно, что Аристотель был не понаслышке знаком с историей Элиды и работал в Олимпии над уточнением списка олимпиоников, используя различные источники, что можно видеть на примере сообщения о его попытке прочесть надпись на диске с договором Ифита, Ликурга и Клеосфена (Plut. Lyc. 1). Аристотель имел доступ к весьма ценной информации и по истории олимпийского празднества, и по истории полисного строя Элиды, в свете этого его свидетельство приобретает особенно важное значение[11].

Гарпократион, прямо ссылаясь на «Элейскую политию» Аристотеля, сообщает, что первоначально существовал один гелланодик, затем два и, наконец, девять (Harpocr. s. v. ἑλλανοδίκαι; Etym. Magn. s. v. ἑλλανοδίκαι = Arist. Fr. 492). Выделенные таким образом этапы развития магистратуры отчасти совпадают с предложенной Павсанием последовательностью: со времени Ифита и до 580 г. до н. э. – один, с 580 г. до н. э. – двое, а после – девять. Такое соотнесение сведений Аристотеля и Павсания напрашивается само по себе и, будучи принято, должно означать, что приводимые у лексикографа свидетельства Аристотеля об этапах развития должности гелланодиков завершаются указаниями на время, которое, согласно гипотезе К. О. Мюллера – Г. Бузольта, приходится на 480 г. до н. э., а известия о дальнейших изменениях в составе коллегии этих магистратов, о которых Аристотель не мог не знать, по каким-то причинам не были использованы Гарпократионом. А. И. Доватур полагал, что приводимая у Гарпократиона ссылка представляет собой не объединение сведений о гелланодиках, взятых из разных мест «Элейской политии», а одну прямую цитату из той части труда Аристотеля, где он систематически рассмотрел все данные о современном ему строе Элиды и, в частности, о гелланодиках. В подтверждение этому он приводил аналогичную организацию материала в «Афинской политии», где речь идет о судьях по демам (53.1), секретаре притании (54.3), стратегах (61.1) (Доватур 1965: 175–176).

На наш взгляд, убедительно объяснить, почему в указанном эксцерпте не содержится упоминаний о современном Аристотелю положении дел (а он должен был быть современником и увеличения числа гелланодиков до двенадцати, и его сокращения до восьми, а потом и нового увеличения опять до десяти), можно будет, если предположить, что в руки Гарпократиона попало то место политии[12], где речь шла о государственных институтах Элиды до синойкизма 471 г. до н. э. (т. е. из исторической части сочинения). Увеличение же числа гелланодиков до десяти, происшедшее через восемь лет после того, как их стало девять, было тесно связано с синойкизмом, а элейский политический строй после синойкизма был, скорее всего, в составе политии выделен в особый раздел в связи с тем, что он в основных своих чертах совпадал с современным Аристотелю государственным устройством Элиды, которое в политиях рассматривалось в систематической части. В таком случае это может послужить в качестве дополнительного косвенного аргумента как в пользу «средней» хронологии исследуемых перемен, так и в пользу ранней связи между численностью гелланодиков и административно-территориальным устройством элейского полиса (числом элейских фил и синойкизмом). В любом случае, сохраненные Гарпократионом данные Аристотеля в целом подтверждают свидетельство Павсания, особенно в части, касающейся раннего периода существования должности гелланодиков.

Таким образом, свидетельства Аристотеля, Гелланика и Аристодема служат подтверждением датировки важных изменений в численности и принципах формирования коллегии гелланодиков 480 и 472 гг. до н. э. и позволяют уверенно привязать испорченное в рукописи сообщение Павсания к этому времени. Также чрезвычайно важно, что уже применительно к тому времени можно вполне обоснованно говорить о принципе избрания на должность гелланодика по филам, о чем Павсаний напрямую говорит только для того времени, когда гелланодиков было двенадцать[13].

Уточнение времени, когда гелланодиков стало двенадцать, имеет также немалое значение. Павсаний в своем кратком обзоре как будто относит это событие к 368 г. до н. э., говоря ἐπὶ δὲ τῆς τρίτης καὶ ἑκαστῆς φυλαί τε Ἠλείοις δώδεκα καὶ εἷς ἀπὸ φυλῆς ἑκάστης ἐγένετο Ἑλλανοδίκης. Указание на время в данном пассаже с предлогом ἐπί давало основание для его буквального понимания как отсылки к 368 г. до н. э. Сторонники такой интерпретации в связи с этим делали выводы о крупных административно-территориальных и политических изменениях, происшедших в это время в Элиде, и предполагали, что тогда элейские периэки получили гражданские права и были включены в число элейских фил, увеличившихся до двенадцати (Bultrighini 1990: 159–165; Kiechle 1960: 356–357). Однако ни подобная интерпретация свидетельства Павсания, ни основанные на ней далеко идущие исторические выводы не могут быть признаны удовлетворительными[14].

Во-первых, как мы говорили выше, соответствие между числом гелланодиков и фил прослеживается уже в начале V в. до н. э., будучи связано с синойкизмом Элиды; во-вторых, текст Павсания с указанием на наличие двенадцати фил допускает и иную интерпретацию. Олимпиаду 368 г. до н. э., в ходе которой было избрано двенадцать гелланодиков, Павсаний мог привести только для того, чтобы показать последующий контраст в 364 г. до н. э., когда элейцы, число фил у которых сократилось в связи с серьезными территориальными потерями, сократили и численность коллегии, но на деле 368 г. до н. э. не был годом появления двенадцати гелланодиков, а наоборот – последним в истории случаем, когда коллегия имела такой состав (Jones 1987: 144–145). В таком случае двенадцать фил появились в Элиде раньше, и имеющиеся в нашем распоряжении данные о численности элейского совета позволяют приблизительно определить это время.

Если надписи первой половины V в. до н. э. говорят о существовании в Элиде Совета Пятисот (IvO. 7, cf. IvO. 3), и для этого времени известно о десяти элейских филах[15], то в 420 г. до н. э. мы находим у Фукидида уже Совет Шестисот (Thuc. V.47.9), и это число также соотносится с двенадцатью филами: чтобы сформировать представительный орган из шестисот членов, требуется избирать от каждой филы по пятьдесят человек. Вполне логично предположить, что порядок избрания в Совет и на должности в рассматриваемое нами время совпадали. Следовательно, число фил увеличилось с десяти до двенадцати уже к 420 г. до н. э. Поскольку элейские филы в V–IV вв. до н. э. имели территориальный характер[16], увеличение числа фил должно было быть следствием увеличения территорий, включенных в состав элейского полиса. Такие территории в регионе как раз имелись: это, прежде всего, Писатида. Именно эта область уже не была периэкской территорией к концу V в. до н. э., когда по итогам элейско-спартанской войны периэки получили независимость от Элиды. Вероятно, и другие территории (например, гавань Фея и прилегающая область Нижнего Алфея, также оставшиеся за элейцами), прежде не входившие в состав земель элейского полиса, могли быть включены в его состав в течение промежутка времени между 471 и 457 гг. до н. э. (Roy 1997a: 284), что, вероятно, связано с упоминаемыми Геродотом и Павсанием событиями (Hdt. IV.148; Paus. V.10.2–4).

Таким образом, античная традиция рисует следующую динамику развития должности гелланодика в исторически обозримом прошлом: от Ифита и до 580 г. до н. э. – один агонофет, с 580 по 480 гг. до н. э. – двое, в 480–472 гг. до н. э. – девять, с 472 г. до н. э. – десять, чуть позже (до 457 г. до н. э.) и по 368 г. до н. э. – временно число гелланодиков возросло до двенадцати, а затем, в 364 г. до н. э., сократилось до восьми, и после 348 г. до н. э. их снова стало десять.

Политический аспект истории гелланодиков

Исследователи давно обратили внимание на связь между изменениями в составе, порядке комплектования и характере деятельности распорядителей Игр, с одной стороны, и процессом становления и развития полисных структур Элиды, с другой. Античная традиция, специально рассматривающая проблему происхождения этой должности, довольно единодушно свидетельствует о том, что первоначально (т. е. со времени «восстановления») агонофетами Олимпийских игр были представители элейского рода Оксилидов (Paus. V.9.4; Schol. in Pind. Ol. III.22b; 22 (Th.)), стало быть, первым агонофетом восстановленных Игр был Ифит, а после него – его наследники. Это положение дел перекликается с тем, как в «Илиаде» на примере Ахилла показана роль царя-предводителя на погребальных играх в честь Патрокла[17]. Гомеровский Ахилл тоже выступает здесь как верховный и фактически единственный распорядитель состязаний: он объявляет о начале очередного состязания, заранее определяет вид награды за то или иное место (Hom. Il. XXIII.258, 651–663, 700–707, 740–753, 798–810), осуществляет жеребьевку участников (Hom. Il. XXIII.354) и награждение победителей (Hom. Il. XXIII.735–757, 795–797). Можно видеть, что в этом случае не обходится без споров при установлении победителя, и на принятие решения о победе в каждом конкретном случае на басилея-агонофета могли повлиять не только непосредственно наблюдаемый результат состязания, но и другие внешние факторы и институты: клятва, которую требует от Антилоха Менелай в доказательство того, что тот обошел его честным путем (Hom. Il. XXIII.580–585); знатность и авторитет среди ахейских вождей того или иного участника, так что Ахилл даже решает предоставить вторую награду пришедшему последним, но зато весьма уважаемому и известному своим искусством ристателя Эвмелу (Hom. Il. XXIII.535–562); сопротивление, которое встречает данное решение в лице пришедшего по факту вторым Антилоха, предъявляющего свои претензии на награду и готового защищать свое право в рукопашной схватке (Hom. Il. XXIII.541–554); согласие и одобрение принятого агонофетом решения со стороны других ахейских вождей (οἳ δ’ ἄρα πάντες ἐπῄνεον ὡς ἐκέλευε: Hom. Il. XXIII.539) и т. д. Небезынтересно отметить, что и в эллинистической истории мы встречаемся с возможным воспроизведением этой древней практики, когда монархи, организуя спортивные состязания по образцу Олимпийских на новом месте, также выступали в роли их первых агонофетов-гелланодиков; о таком эпизоде из истории своего родного города вспоминал Либаний в «Похвале Антиохии» (Liban. Or. XI.269).

Такие атрибуты должности гелланодиков, как пурпурное одеяние и венок на голове (Schol. in Pind. Ol. III.19–24; Liban. Or. XI.269), исследователи также объясняли как унаследованные от царской власти (Gardiner 1925: 83–84; Mezoe 1930: 52; Drees 1968: 54). Существует мнение, что принятые ими решения не могли быть подвергнуты каким бы то ни было обсуждениям и изменениям: гелланодики клялись, что никому не будут открывать причину, почему тот или иной участник не допущен ими до состязания (Paus. V.24.10). Как показывает случай с атлетом Леоном из Амбракии (96-я Олимпиада – 396 г. до н. э.), даже заведомо пристрастное решение, вынесенное гелланодиками, не могло быть отменено Олимпийским советом, а виновные гелланодики лишь подвергались штрафу (Paus. VI.3.7)[18]. Все эти детали, вместе взятые, дают представление о том, что власть агонофета-гелланодика с самого начала носила сакральный характер, что вполне соответствует сакральному характеру власти царя, как это можно наблюдать и на собственно греческом материале, и благодаря различным синхростадиальным этнографическим параллелям. Так, О. М. Фрейденберг, рассматривая фигуру гелланодика именно в таком широком контексте, пришла к выводу о структурной связи определявшего исход состязаний гелланодика с божеством, для которого гелланодик являлся представителем и своего рода «инструментом» для выражения божественного приговора (Фрейденберг 1997: 90–92, 140, 169). Поэтому в течение длительного времени наличие одного агонофета-распорядителя исследователи связывали с существованием в Элиде монархической власти. Серьезные исследования по проблеме монархии в раннеархаическое время (Drews 1983; Андреев 2003: 89–129, особ. 118–125; Kõiv 2016a, Kõiv 2016b), а также сообщение Павсания о том, что потомки Лая, сына Оксила не были царями (Paus. V.4.5), позволяют предположить, что речь идет не столько о монархической власти в собственном значении этого слова, сколько о руководящей роли на Играх одного из знатных элейских аристократических родов.

Дальнейшие изменения в системе управления Олимпийскими играми были тесно связаны с изменениями в политической структуре элейского полиса и положении Олимпийского святилища. Наиболее проблемной, пожалуй, является интерпретация самого первого из зафиксированных Аристотелем и Павсанием изменений – когда вместо одного распорядителя Игр их стало двое. Для объяснения этого давно было предложено две гипотезы. Первая из них связана с представлением о связи между составом коллегии и политическим строем элейского полиса (что, как мы видели, в общем, верно для V в. до н. э.) и заключается в том, что появление двух распорядителей вместо одного, которым был потомок Ифита, связано с внутриполитическими преобразованиями в Элиде: ликвидацией царской власти (Gardiner 1925: 101; ср. Bultrighini 1990: 149), пресечением рода Оксилидов или сменой элитарной аристократической формы правления более умеренной олигархической (Swoboda 1905: 2381, 2390; Gehrke 1985: 365–366). Однако такие объяснения нельзя признать полностью удовлетворительными.

Сам Павсаний прямо говорит, что царская власть в Элиде была упразднена много раньше, и Оксилиды, согласно местной же элейской традиции, были частными лицами (Paus. V.4.5), к тому же представления науки о монархии в эпоху архаики за последние сто лет были сильно скорректированы (Андреев 2003: 118–125; Drews 1983; Kõiv 2016a, Kõiv 2016b; Crielaard 2011). По справедливому замечанию ряда исследователей, в элейской исторической традиции фигура Оксила играла роль, аналогичную той, которую Тесей сыграл в традиции афинской: к Оксилу возводились основание города Элиды (Strab. VIII.8.5), первый синойкизм (Paus. V.4.3), аграрный закон, запрещавший залог минимальной части первоначального надела (Arist. Polit. 1319a (Bekker)); в Элиде классического времени было несколько памятников, связанных с Оксилом: статуя самого Оксила в городе Элиде, на постаменте которой имелась стихотворная надпись, называвшая Оксила основателем города и свидетельствовавшая о его родстве с Этолом (Strab. X.3.2)[19], на агоре в Элиде имелось сооружение, которое во времена Павсания отождествляли с могилой Оксила (Paus. VI.24.9), в воротах, ведущих из Элиды в Олимпию, локализовали могилу сына Оксила Этола (Paus. V.4.4), с женой Оксила, Пиерой, связывали источник на границе Элиды, водой которого совершали очищение распорядители и участники празднеств в честь Зевса и Геры.

Вопрос об историчности Оксила и достоверности связанной с ним традиции является весьма важным во многих отношениях. Некоторые исследователи склонны доверять традиции об Оксиле и приходе этолийцев в Элиду вплоть до мелочей (Блаватская 2003: 96–97, 118, 186). Для других он является символической фигурой, обозначающей новую волну мигрантов – северо-западных греческих племен и дорийцев, пришедших из Этолии на смену эолоязычным эпейцам, в этом исследователи склонны видеть т. н. «рациональное зерно» легенды об Оксиле (Swoboda 1905: 2380). Иногда предпринимаются попытки проверить отдельные вопросы ранней истории Северо-Западного Пелопоннеса, в связи с чем фигура Оксила и связанные с ним сообщения традиции как будто получают косвенное подтверждение (Eder, Mitsopoulos 1999) или, напротив, становятся фактом мифологии и пропаганды (Link 1991: 147; Demand 1990: 26). В целом же, в большинстве специальных работ, посвященных истории Элиды, эта фигура устойчиво сохраняет за собой эпитет «легендарный» и выносится за скобки, по ту сторону собственно истории. Остается только пожалеть, что до сих пор легенда (или легенды) об Оксиле не сделалась (сделались) объектом специального рассмотрения в качестве явления истории элейского самосознания, поскольку сам факт, что в историческое время к этой фигуре, видимо, неоднократно обращались, на наш взгляд, вполне заслуживает того, чтобы быть осмысленным в историческом контексте.

По всей видимости, род Оксилидов действительно восходит к переселенцам из Этолии, в эпоху Темных веков он занимал среди них ведущее положение и в результате миграций обосновался на территории среднего Пенея, где в классическое время помещалась столица элейского полиса (Eder, Mitsopoulos 1999: 1–40). Представитель этого рода Ифит в элейской традиции рассматривался как личность, с деятельностью которой связывалось «восстановление» агонов в Олимпии и учреждение священного перемирия – экехейрии, что позволяло принимать участие в Олимпийском празднестве представителям разных политических общностей, которые в повседневной жизни могли враждовать друг с другом (Евдокимов 2014: 173).

В более позднюю эпоху память об основателе этого элейского рода актуализировалась в связи с масштабными структурными изменениями внутри элейского полиса (серьезное преобразование урбанистического полисного центра – Элиды-на-Пенее, синойкизм, демократизация политического строя и принятие аграрного закона, запрещающего ипотеку первоначальных наделов), с которыми были связаны преобразования в порядке проведения Олимпийского праздника (введение обязательного срока предварительной тренировки в гимнасиях Элиды, установление культов героев Оксила, его сына Этола и жены Пиеры в качестве общеполисных и связь с церемониями начала Олимпийского празднества). Эти нововведения были легитимизированы путем привязки их к герою легендарного прошлого, что в целом является достаточно широко распространенным средством для традиционных обществ. Надпись римского времени фиксирует, что род Оксилидов в Элиде не пресекался и его потомки занимали видное место в полисе (IvO. 456). Таким образом, вероятно, что и указанные изменения в Элиде в конце VI – начале V в. до н. э. могли происходить при активном участии представителей этого рода, однако подробности нам остаются неизвестными.

Таким образом, наиболее вероятным из вариантов «политической» гипотезы, положенной в основу объяснения факта появления второго устроителя игр в 580 г. до н. э., остается предположение, что руководство Олимпийскими играми сначала находилось в руках одного рода, а затем было изъято у Оксилидов, превратившись в собственно магистратуру – выборную полисную должность, на которую избирались по жребию граждане Элиды. Принимая во внимание общепризнанную роль греческой знати в социально-политических процессах эпохи архаики, элитарный характер греческой атлетики и агонистики (Зайцев 1985: 89–111), руководящую роль аристократических родов во многих культах (в той же Олимпии на протяжении всей ее истории руководство оракулом осуществляли аристократические роды Иамидов и Клитиадов (Parke 1967: 166–175)), а также то огромное почитание, которого удостоился Ифит в Олимпии, такое положение дел на раннем этапе видится вполне приемлемым. В этом случае появление двух распорядителей действительно должно объясняться превращением Игр из частного мероприятия Оксилидов в достояние элейского полиса, а точнее – корпорации элейской знати (поскольку, вероятнее всего, именно знатные элейцы были теми, кто, как свидетельствует Павсаний, участвовали в жеребьевке на право занимать пост судьи и распорядителя Игр). Такое важное изменение произошло, очевидно, в результате не известной нам в подробностях борьбы между представителями знатных элейских родов в VII – начале VI в. до н. э.

Слабым местом данной гипотезы является отсутствие прямых указаний источников на факт такой борьбы внутри элейской знати, в то время как имеются сведения о том, что в указанную эпоху шла борьба другого характера, а именно борьба за распорядительство Играми между элейцами и писейцами, в которую на определенном этапе включился также Фидон Аргосский (Hdt. VI.127). В связи с этим была выдвинута другая гипотеза происхождения второго гелланодика. Согласно этой версии, вплоть до 580 (или 572) г. до н. э. председательство на Играх осуществлялось совместно представителями Элиды и Писатиды, а после утраты Писатидой самостоятельности в связи с антиэлейскими выступлениями писейского царя Пирра оба поста руководителей Игр заняли представители элейской полисной общины (Gardiner 1925: 83; ср.: Swoboda 1905: 2386). В качестве косвенных подтверждений справедливости данного предположения можно привести такие факты, как принадлежность святилища на протяжении длительного времени писейцам и двойной элейско-писейский контроль над проведением Герей (Paus. V.16.5–8). Однако, как было уже сказано выше, сам по себе факт владения святилищем еще не означает, что писейцы проводили там спортивные агоны в честь Зевса, т. е. игры в том виде, в каком они существовали и развивались после Ифита. Даже если допустить, как это склонны делать некоторые исследователи, что писейцы на самом деле некогда осуществляли деятельность по подготовке и проведению Игр (Gardiner 1925: 83; Scott 2010: 31, 147), из этого напрямую не вытекает, что с распространением элейского влияния на долину Алфея элейцы стали проводить панэллинские игры, разделяя власть над ними с прежними хозяевами.

Гипотеза о совместном управлении Играми и втором гелланодике исходит из вполне логичного предположения о необходимости для элейцев учитывать интересы писейских общин, которые обитали в непосредственной близости от Олимпии, не мирились с ростом элейского влияния в святилище и регионе в целом и при благоприятных условиях неоднократно пытались взять руководство Играми в свои руки. При этом подразумевается намеренное умолчание восходящей к захватчикам Олимпии – элейцам – традиции, нашедшей отражение в сочинениях Аристотеля, Эфора, Страбона, Павсания и Юлия Африкана.

Заметим, что из вышеперечисленных авторов трое: Эфор (а значит, и опиравшийся на него Страбон), Павсаний и Юлий Африкан – с большой долей вероятности пользовались одним первоисточником – сочинением Гиппия об олимпийских победителях[20] и, конечно, отражают элейский взгляд на историю Олимпийских состязаний, причем взгляд политически ангажированный, если учесть конкретно-исторические обстоятельства написания Гиппием этого сочинения: поражение Элиды в войне со Спартой, не только лишившее элейцев гегемонии над периэкскими территориями, но также поставившее под угрозу их председательство на Олимпийских играх. Однако, несмотря на всю свою пристрастность, данные источники не скрывают фактов временного писейского руководства Играми и прямо свидетельствуют о событиях VII в. до н. э., когда Игры оказывались под писейским руководством (Paus. VI.4.2; 22.2; Strab. VIII.3.30; Euseb. Chron. I. P. 198 (Schoene)), но ничего не сообщают о совместном управлении; напротив, здесь речь идет именно об исключительно писейском руководстве, на основании чего элейская традиция и признавала эти олимпиады нелегитимными. В этой связи предположение о том, что письменная традиция намеренно «замалчивает» писейское участие в руководстве Играми и сообщает только «половину правды», кажется неубедительным.

Гораздо более сложным остается на сегодняшний день другой вопрос: а не мог ли появиться на Играх второй, писейский, агонофет именно как итог не прекращавшихся в течение VII – начала VI в. до н. э. претензий Писатиды на руководство, став результатом временного и вынужденного компромисса? Учитывая события 28-й и 30-й (или 34-й) Олимпиад (668 и 660 (или 644) гг. до н. э.), а также сообщение Юлия Африкана о сохранении писейской власти на Играх в течение двадцати двух праздников (660–572 гг. до н. э.), мы не можем сбрасывать со счетов возможность допуска писейского агонофета до участия в руководстве Играми на какое-то время в период между 668 и 580 гг. до н. э. Если предположить, что при Панталеонте писейцы захватили председательство на Играх 660 г. до н. э., то в следующую олимпиаду мог быть достигнут компромисс между элейцами и писейцами и установлено совместное руководство: именно этим можно более или менее удовлетворительно объяснить, почему в качестве «неолимпиад» (т. е. олимпиад, когда руководство играми осуществлялось, с точки зрения элейцев, нелегитимно: Paus. VI.22.2–3) в элейских списках фигурировала только одна олимпиада второй половины VII – начала VI в. до н. э., а не все двадцать две, о которых сообщает Африкан[21].

Предание об элейском посольстве в Египет ко двору Псамметиха II или Амасиса, содержащее в себе критическое отношение к исключительно элейскому распорядительству на Играх, также может рассматриваться в качестве косвенного свидетельства в пользу того, что до VI в. до н. э. могла иметь место принципиально иная ситуация, когда распорядительство на Олимпийских играх не принадлежало целиком элейскому полису (Евдокимов 2010). Но даже в своем наиболее непротиворечивом виде гипотеза о наличии второго, писейского распорядителя игр до 580 г. до н. э. остается не более чем гипотезой, ее принятие не объясняет, в частности, порядок занятия поста распорядителя Игр в промежутке между 580 и 576 гг. до н. э., когда, если верить Павсанию, элейцы уже избирали двух распорядителей, а, по Африкану, писейцы в это время все еще продолжали руководить состязаниями[22]. В условиях явной неполноты сведений, предоставляемых источниками, и невозможности воссоздать подлинный ход событий в деталях, не прибегая к насилию над источниками, стоит признать, что гипотеза о совместном руководстве Играми имеет ограниченные возможности и на сегодняшний день, не будучи подкреплена независимыми источниками, едва ли может быть безоговорочно положена в основу реконструкции истории магистратуры гелланодиков на ее раннем этапе.