Призраки летнего сада

Из дневника Лёсика

11.05.199… г.

В эту ночь мне, похоже, опять не заснуть, так что запишу то, что случилось. Возможно, тогда смогу во всём разобраться. Хотя уже сейчас понятно, что мы со Стасом влипли в какую-то дикую историю. Вернее, я влип, потому что Стас как сквозь землю провалился. Некоторые детали, ещё недавно смущавшие своей нелогичностью, сейчас становятся понятны. К примеру, зачем старить те части предметов, которые не видны зрителю? Стас что-то говорил о композиции выставочного стенда. Всё равно не ясно, на кой чёрт возиться с основанием чаши, если его ни в каких ракурсах не видно?

Вчера объявились двое: один седой, вежливый, представился коллегой Стаса, всё расспрашивал, что я знаю про Станислава Богуславского. А что я мог сказать? Ведь ничего о нём, считай, не знаю. Даже фамилию впервые слышу. Откуда приехал, где живёт, он мне не говорил. Так и сказал: извините, мужики, ничего не знаю… А они: на фига нам твои извинения, и ушли. Но, видимо, не совсем. Когда выносил мусор, видел, что эти деятели сидят за столиком у кафе на углу. Караулят, значит. Теперь ясно: они ищут Стаса и никакие копии их не интересуют. Поэтому Стас так резко сбежал и дело до конца не довёл.

Матери ничего не собирался рассказывать, да вышло всё по-дурацки. Этот прохвост, Леон, наговорил ей про Стаса разных мерзостей. Проходимец, мол, он и мошенник, наделал делов, а сам смылся с деньгами. Пришлось его обрывать и даже пару раз двинуть, но Леон был невменяем. Бедная матушка! Она заплакала, а когда я пытался её обнять и утешить, отстранила меня и сказала, что нам пора жить раздельно, что я уже вполне взрослый, состоявшийся человек. И теперь очень холодна со мной. Вот, что мне устроил этот паразит! Матушка ведь не видит между нами разницы, в этом проблема.

Леон

Половину лета Лёсик провёл на даче в Борках. С отцовским стареньким аппаратом Зенит облазал все уцелевшие постройки в радиусе полусотни километров: церкви, барские усадьбы, купеческие двухэтажные дома с каменным низом и деревянным верхом; хозяйственные дворы из пиленого камня, связанного раствором, секрет которого утерян; подвальные камеры, облицованные песчаником, завезённым из Грузии; заросшие парки с остатками прудовых каскадов и дубовых аллей, обрушенные подземные ходы и развалины крепостных стен.

Вернувшись из очередного вояжа, шёл прямиком в заброшенную библиотеку, книжный фонд которой располагался в просторной, ветхой избе с не протекающей крышей. Там в свободном доступе – абсолютно свободном, потому как ни библиотекаря, ни замка́ на двери не было – доживали свою давно уже не блестящую жизнь остатки книг из семейной библиотеки рода Добужинских. Эта сокровищница, пригодная, по мнению местных мужиков, лишь для растопки или сворачивания цигарок, не раз выручала Лёсика, открывая ему малоизвестные факты истории края. После целого дня походов хватало сил только наскоро поесть и прочесть несколько страниц.

Но лето подошло к концу, пора было возвращаться к городским делам. Последний день перед отъездом Лёсик провёл в библиотеке, спасая намокшие книги: крыша в нескольких местах всё же прохудилась. Часть фолиантов он забрал домой, понимая, какая участь им уготована. Уходя, навесил на пробой двери старый замок, а ключ оставил в сельсовете у секретарши.

Добравшись стопом до въезда в Питер, Лёсик спустился в метро и встретил там Катю, с которой когда-то они вместе работали в мастерской. Оказалось, что завтра приезжает Света, пробудет дней десять, остановится в гостинице. Странно, что об этом он от Катьки и узнал, причём случайно.

А что если он не входит в её планы? Видимо, именно об этом Катька и подумала, взглянув на его растерянную физиономию. Что-то плела про сюрприз, который она своей болтовнёй испортила. Только не похоже это на Свету. Если не сказала, значит, не хотела, чтобы он знал. У неё теперь совсем другая жизнь. И она уже другая. Та, прежняя Света, существует лишь в его снах-воспоминаниях и с теперешней, конечно, не имеет ничего общего.

Тем не менее, он решил ехать в аэропорт – мол, тоже сюрприз готовит – и по Катиным неуверенным кивкам и быстрому морганию догадывался, что делает что-то не то. В этот момент он не любил Свету, её чужое лицо в рамке ноутбука, неприятно ухоженный интерьер комнаты, в которой по розовым обоям угадывалась спальня, скучные вопросы о здоровье, планах на будущее. А он жаждал услышать от неё правду. Какую? О чём? Он и сам до конца не сознавал. Просто хотелось окончательного решения, хотелось свободы.

Да ведь он и так свободен! Предельно свободен! До тошноты, до спазм! Полощется драным флагом на ветру, и единственное, что ещё греет робким светом, что не даёт погрузиться в безвременный хаос – это надежда. Колкая мыслишка – а вдруг! Вдруг она измучается ностальгией и вернётся. Вдруг у них с Джорджем не заладится, вдруг Ваничу всё надоест, вдруг… И вот она приезжает! Но ему – ни слова. И все эти «вдруг» теперь ничего не стоят.

Но всё же он поехал в Пулково, явился туда слишком рано, видел Катьку, но не подошёл, дожидаясь прибытия Светы. С трудом гасил злобную волну, бьющую под дых и требующую выхода. Никогда с ним такого не бывало. Совсем недавно он всей душой стремился к Свете и вот теперь, за пять минут до встречи, всей душой её ненавидит. Впрочем, ту Свету он любит по-прежнему, тут ничего не изменилось. Но ведь её уже нет!

Лёсик чувствовал себя загнанным волком. Решение немедленно сбежать разворачивало его к выходу. Прошлое, незабвенное прошлое преследовало его! С этим надо было кончать! Вот прямо здесь, сейчас. Когда Света заметит его… тут всё и решится. Если смутится, он просто уйдёт без слов и уже никогда! никогда!.. А если обрадуется, кинется к нему – тогда он… будет сдержан, будет немногословен, будет думать…

Протиснувшись сквозь толпу встречающих, Лёсик спрятался за колонной, одновременно наблюдая и за выходящими пассажирами, и за Катей. И по её вспыхнувшей улыбке понял, что появилась Света. Катька бросилась навстречу высокому рыжеволосому мужчине в плаще и сером берете, и тут Лёсик узнал в идущей с ним под руку спутнице Свету. Вернее, не узнал, а догадался. Узнать Свету в этой стильной, смуглой девушке было никак невозможно. Стройная, худощавая, с короткой стрижкой, в ладном клетчатом пальтишке и брюках-клёш… Но главное – лицо. Куда делась устойчивая морщинка лба, вечные тени под глазами, зеленоватость кожи? Какие там сорок лет!

Значит, Света приехала не одна… Вот почему не сообщила ему, вот для чего гостиница… Надо срочно сматываться, пока не заметили. И забыть, забыть! Но, оторвавшись от колонны, в ту же минуту почувствовал, как прозрачный потолок терминала резко потемнел и ещё несколько секунд угрожающе близко пульсировал контурами ночных созвездий. И в эти несколько секунд он явственно увидел спину Леона, вынырнувшего по обыкновению, как чёртик из табакерки…

Очнулся Лёсик на своём диване. Из окна на него глядел с детства знакомый двор. Зеркальная дверца шкафа отражала фестончатый лист с жёлудем на обрубке мёртвого ствола – фрагмент отцовской картины «Остановка „Дуб Петра“». Тишина в квартире не была тотальной: монотонные звуки за стенкой выдавало чьё-то присутствие. Затаив дыхание, Лёсик пытался угадать, что там, на кухне, делается. Попытка встать привела к витку головокружения, он покачнулся, сделал пару неловких шагов и снова бухнулся на диван.

В ту же секунду он вспомнил всё: Катьку, аэропорт, мужчину в плаще. С которым приехала Света! Хорошо, что успел смыться, обошлось без сюрпризов. Так… с этим покончено. Только голова болит, и отражение в зеркале глядит отчуждённо, будто… будто… Будто он чем-то провинился. Ах да! Там был Леон… этот выскочка, от которого одни неприятности! Лёсик видел его спину, в походке читался вызов. А потом? Он не помнит, что было потом… А это значит, с ним потом ничего не было! А с тем, другим?…

Лёсик прислушался: звуки за стеной продолжались, но к монотонным клацающим добавились другие. Шуршание сминаемой бумаги или шелест сухой листвы под ногами… Кое-как поднялся и, хватаясь за выступы мебели, вышел в коридор. Звуки усилились, и теперь не вызывало сомнений, что на кухне кто-то есть. Матушка? Не похоже. Она бы уже с кем-то говорила по телефону или, занимаясь хозяйственными делами, включила музыку.

Ему вдруг стало страшно, даже пот прошиб, и сердце неровно застучало. Кто бы там ни был на кухне, он должен был услышать скрип двери и его шаги. Должен был подать голос. А если… если это Леон? А что, вполне возможно: видел же Лёсик его в Пулково… Тем лучше – пусть-ка расскажет, что он там натворил! В том, что его двойник вчера устроил в аэропорту какую-то пакость, Лёсик уже не сомневался. Он вроде даже знал об этом, только без подробностей… кто-то ему рассказывал… плакал и шептал: за что… за что…

Дверь на кухню оказалась открытой. А там – распахнутое окно… занавески плещутся по подоконнику – вот откуда шуршание листвы!.. вода из неплотно закрытого крана капает на стопку немытой посуды… Уф! Всё нервы!

Слегка успокоившись, Лёсик хотел уже было поставить чайник, но позади вдруг раздался смешок. Он резко обернулся и увидел в зеркале прихожей своё отражение. Да нет же, не своё! Этот горделивый взгляд… эта усмешка… с кривящейся нижней губой… Он шагнул к зеркалу, но отражение скользнуло в сторону входной двери и исчезло. Защёлкал открываясь замок, и в квартиру вошла Дарина. Увидев сына, отвела взгляд, повесила на вешалку пальто и молча протянула зелёный пакет.

В пакете, завёрнутая в тонкую бумагу, лежала чёрная ветровка: с капюшоном, на молнии, с множеством карманов. От неё пахло югом, тем непередаваемо чудесным ароматом специй, кофе, чуть подгнивших водорослей, который запомнился по Чёрному морю. Подарок от Светы, вот что это. А значит, всё не так уж плохо.

Ему захотелось поговорить с матушкой, объяснить ей всё, как есть. Стараясь не смотреть в зеркало трюмо, Лёсик открыл дверь кухни. Дарина стояла у окна с чашкой в руке, и по сжатым губам было ясно, что разговора не получится. Скандал – да, а разговора, необходимого им двоим, не выйдет.

Лёсик тихонько прикрыл дверь, накинул новую куртку и вышел из квартиры, провожаемый тишиной.

Из дневника Лёсика

27.08.200… г.

Ну, вот и всё. Я её больше никогда не увижу. Лучше бы мне Катьку не встречать и ничего не знать! То, что вчера произошло, подвело черту не только между мной и Светой, это положило конец всему, что мне было дорого. Матушка от меня отказалась, а, главное, Свету я потерял навсегда. Да что там Свету – я себя потерял!

Меня больше нет, слышишь Ленон?! Если ты сейчас читаешь эти строки – дочитай до конца, невзирая на вчерашнее. И, пожалуйста, поверь – я сейчас честен как никогда! Ты ведь помнишь, я тебе говорил об этом, да ты, похоже, мне не верила. И матушка не верила. Только Света вроде понимала, но, конечно, после всего, что я натворил… Да о чём я? Не эта Света всё понимала, а та, прежняя. А я попался, как последний кретин!

Я ведь действительно ничего не помню – честно, честно, поверь хоть этому! – и знаю о случившемся только из ваших разговоров да гадких признаний того, кто это всё затеял. Для вас нет разницы, что это он выступает в моём обличье, но мне-то что с этим делать?

Чтобы честным быть до конца, оговорюсь: некоторые моменты я всё же помню. Стоп, стоп! Это не признание вины, просто я кое-что видел и слышал. К примеру, бо́льшую часть пьяного ночного эпизода. Как Света плакала и просила у этого гада прощения. После всего, что он ей наговорил и после хамского плевка! Припоминаю, что Катька пыталась меня оттаскивать. Конечно, не меня, ведь это был не я. Во всяком случае, не тот я, которого ты знаешь. Твоё появление, Ленон, прошло мимо меня, хотя что-то мне мерещится, связанное с пощёчиной. Только вроде она досталась мне от матушки.

К чёрту, к чёрту объяснения и припоминания! Либо вы мне верите, либо нет. Если верите, то поймёте, что я так же заинтересован в прекращении всех безобразий, как и вы. Только ума не приложу, каким способом… Если не верите – тем хуже для нас всех! Остаётся принять единственное решение – покончить с этим навсегда. Меня это не страшит, лишь боюсь остаться в вашей памяти жестоким чудовищем.

Загранпаспорт

Пришла пора начинать самостоятельную жизнь. Это Лёсик осознал с предельной ясностью. Получить полную независимость от всех, кто его окружает: от матери, от друзей, от государства. И прежде всего, ничем этих окружающих не обременять. Ни просьбами, ни общением.

Кое-какие шаги он уже проделал. Сам готовил простейшую еду, следил за чистотой одежды, убирал свою комнату. Устроился на газетную типографию ночным оператором, чтобы заработать на жизнь и в то же время сократить нежелательные контакты.

Подробности скандала он узнал от Катьки, и хотя она с недоверием отнеслась к его «амнезии», поведала всё в красках, так что Лёсик и сам много чего вспомнил. Это вызвало новый прилив безысходного отчаяния. Но в то же время и вселило надежду. Ведь ему удалось-таки поговорить со Светой наедине, в номере гостиницы.

Лёсик уже знал, что она рассталась с мужем, живёт во Флоренции, работает в Национальном археологическом музее Италии. Что Ванич остался в Штатах, с Джорджем, учится и помогает отчиму в его транспортном бизнесе. В Питер Света приехала по работе вместе с коллегой, на которого в Пулково он, вернее, Леон, наскакивал петухом с оскорбительными обвинениями, благо тот ни слова не понимал по-русски. А потом тащился за ними до гостиницы, где и учинил позорные разборки с плевками и пощёчинами. Но так и не смог вспомнить, за что Света просила прощения. И вроде бы уговаривала его ехать с ними, но в это уже плохо верилось.

Тем не менее, её приглашение лежало на столе, и Лёсик решил, что должен поехать. Хотя бы для того, чтобы сказать, что у него ничего не прошло, и не было ни одного дня, чтобы он не думал о ней. Что теперь, раз она свободна, а он стал взрослым, они могли бы…

Ну, для начала нужно получить загранпаспорт. Можно сделать его через коммерческую контору «Виза-тревел», которой пользовались сотрудники матушки, но Лёсик не хотел у неё одолжаться, а ещё решил воспитывать характер и преодолевать трудности, обычные для людей со скромным достатком.

И он направился в ОВИР6, где наткнулся на шокирующую картину: длинная очередь с нарисованными номерами на ладонях тянулась со второго этажа. Люди жили в этой очереди по три-четыре дня, уходя ненадолго поесть, поспать и отправить естественные надобности, поскольку туалетов в этом присутственном месте, как, впрочем, и в остальных подобных местах, не было.

Лёсик с трудом нашёл хвост, который махрился невнятными ответвлениями, и послушно приготовился выдержать всё до конца. После ночной смены сильно хотелось спать, он пристроился на широком подоконнике и закемарил.

Настал обеденный перерыв, сотрудникам ОВИРа пришло в голову отправить всю очередь на улицу, прямо на мороз. Людей окриками перебазировали во двор, к мусорным бакам. Это выдворение проводилось двумя милицейскими тётками с красными мордами и таранной грудью. Они отжимали очередь из коридоров, скандируя: всем уйти за решётку. И народ не ропща покатился вниз по лестнице, а когда последняя партия была задвинута, и решётку закрыли на замок, обнаружили свернувшегося калачиком Лёсика.

Ментовские гурии чуть не задохнулись от возмущения. Приглядевшись к нарушителю, они сочли его вид не вызывающим доверия: забрался с ботинками на подоконник, волосы длинные, весь в чёрном и, скорее всего, в отрубе. Либо пьяный, либо наркоман. Стражницы правопорядка растолкали нарушителя и предложили немедленно покинуть помещение, но Лёсик начал упрашивать «тётенек» оставить его поспать, он ведь никому не мешает, к тому же холодно.

Тут охранницы окончательно взъярились, вызвали подмогу, и вскоре к ОВИРу подкатила «синеглазка7» с решётками и группой захвата. Лёсик продолжал мирно спать на прежнем месте, когда трое в масках, с автоматами, схватили его, закрутили руки назад и, подталкивая в спину дубинками, потащили к машине. Народ молча и безучастно проводил глазами отъезжающий автомобиль, поинтересовавшись лишь, за кем занимал парнишка.

Когда Дарина принимала звонок от сына, шло совещание. Она сказала: «Перезвоню позже», – и только через некоторое время до неё дошёл смысл фразы: «Мам, я в девятнадцатом отделении, если через час не отзвонюсь, приезжай за мной». Но через час звонка не было, и Дарина помчалась в это девятнадцатое отделение. Она ещё не знала, когда и за что Лёсик попал в ментовку, но ничего хорошего не ожидала.

Дежурный милиционер, молодой, но уже обрюзгший, в упор рассматривал уверенного вида гражданку в шикарной меховой накидке. Чёрт знает чего можно ожидать от таких дамочек, и он на всякий случай принял добродушный вид, а Лёсика в разговоре называл «забавным пацаном». Когда же, оборвав его на полуслове, Дарина потребовала немедленно предъявить сына, дежурный насупился и, нашарив в ящике тумбочки ключи, хрипло процедил: «Пошли, посмотришь на это чучело».

Лёсик лежал на цементном полу узкой, как мешок, камеры. Он подстелил своё длинное пальто и мирно спал, подложив под щёку сложенные ладошки. Его еле растолкали, что для дежурного являлось безусловным доказательством, что «нарушитель не адекватен, в состоянии опьянения». И протокол, мол, подписал, не хотите ли взглянуть?

Дарина принялась читать, но на полдороге бросила: больно уж много гадостей, грязных ругательств, которые якобы произнёс сын. Лишь метнула глазом в конец документа: простенькая, как у первоклассника, подпись Лёнчика не вызывала сомнений. Выбили угрозами, – решила Дарина и кинулась к сыну посмотреть, нет ли следов побоев.

– Вы лучше у меня посмотрите, – щербато оскалясь, произнёс дежурный и закатал рукав. – Ишь, ногти отрастил, топ-модель сопливая!

Действительно, от локтя тянулось пара свежих «кошачьих» царапин.

– Не ногти, а ноготь, – подал голос Лёсик и вытянул указательный палец, – я им бумагу режу.

– А я при чём? – дежурный не скрывал злости. – Интеллигент хренов, а ругается как шпана. Здесь в протоколе всё изложено, так что пока можете своё сокровище забирать под расписку, а там уж как судья решит. Но не меньше пятнадцати суток, и то если я не пойду увечья снимать.

Дома Лёсик сразу отправился досыпать, игнорируя все вопросы матери, а Дарина всё же прочла подписанный сыном протокол. Не может это быть правдой, ужаснулась она, обнаружив в документе обвинения в применении силы, сопротивлении при задержании, а главное, множество гнуснейших ругательств, которые были приведены якобы дословно. И под всем этим подпись сына!

Ждать, пока Лёсик проснётся, не было сил, и Дарина позвонила Мише, соседу по площадке и участковому милиционеру, теперь уже бывшему. Миша, а, вернее, Михаил Егорович, оказался дома и вскоре уже сидел на кухне, попивал кофе и, многозначительно хмыкая, читал протокол.

Да, бумажка гадкая, даже если заставили подмахнуть, поди докажи. И вообще там ушмарки одни остались после его ухода, форменные беспредельщики, хорошо ещё не избили. Может, всё-таки в больничку лечь, обследоваться? Помнится, у него какие-то неувязки были с реальностью, путался в эпохах… Попробует своему бывшему шефу позвонить, вдруг удастся как-то изъять эту гнусь. Вот если б не подпись… Зачем, балда, подписывал?

Этот же вопрос задала Дарина, когда разбудила сына утром. Но Лёсик божился, что не помнит, как подписывал, и вообще ничего из того, что в протоколе, на самом деле не было. А что же было? Ну, пришёл в ОВИР после ночной, народу кругом туча, сел на подоконник, потом заснул, а проснулся уже дома. Дарина побледнела. Он что, забыл, как был в ментовке, как ей звонил, как она за ним приехала? Нет, ни в какой ментовке он не был, просто спать страшно хотелось, да и сейчас бы поспал…

Михаил Егорович навёл справки, с кем-то поговорил и советовал просто ждать, пока всё уляжется и о Лёсике забудут. Пусть никуда не выходит, с работы – сразу домой, а если повестка в суд придёт, звонить ему, тогда уж будет действовать, хотя эти собаки на всё способны, тем более, оказал сопротивление, царапался, дурень.

Тогда Дарина ещё не знала, что всё, написанное в протоколе, – правда. Твердила себе и окружающим про ментовский беспредел. И хоть душу жгла тревога, но материнская логика отводила глаза. Она не связывала грубое поведение сына, приступы сумеречного сознания и этот немыслимый милицейский протокол.

Из дневника Лёсика

11.03.200… г.

Как теперь жить дальше? Как контролировать этого негодяя? Все прошлые попытки – если я о них помнил, а ведь, как правило, и не помнил ничего! – эти попытки ничем хорошим не кончались. Как бы я ни старался, отталкивая, затыкая рот, умоляя и стыдя, сделать с ним ничего не мог. Иногда матушка перестаёт со мной разговаривать, и я понимаю: это Леон опять что-то учинил, пока я спал после ночной.

Все вокруг думают, что я таким стал: циничным, наглым и грубым. И никакие извинения и объяснения уже не помогают. Я перестал общаться с людьми, боюсь, что в любой момент этот гад выскочит и всё испортит. Одно благо: он никогда не появляется, если я пишу дневник. И читать моих записей не может. Так что дневник – моё единственное надёжное прибежище.

21.04.200…г.

Ещё вчера полагал, что могу владеть собой. А сегодня вышло, что не могу. Наверно, если бы матушка была дома, ничего этого не произошло. Но она три дня как в командировке, и, конечно, Леон этим воспользовался. Тысячу раз себе твердил: плюнь, не обращай на его выходки внимания, ведь его, по сути, и не существует. Плод воображения, не больше. Оказалось, совсем не так.

То, что случилось сегодня, напугало меня по-настоящему. Я полез на антресоли, где спрятаны Светины дощечки с клинописью, и обнаружил, что их всего две. Каменный воробей был на месте, а одну из трёх дощечек я так и не нашёл. Всё перерыл и уже было решил, что Валя разбирала и куда-то сунула, но вдруг мне попался под руку конверт, а в нём – триста долларов.

Тут Леон вынырнул из ванной и с ухмылочкой вещает: не парься, продал я одну, деньги нужны на переезд. Я принялся его трясти, а он только хохочет и паясничает. На меня такая злость напала! Куда, падла, собираешься переезжать?! Так с тобой вместе: куда ты, туда и я! Бить его принялся, но этот чёрт уворачивается ловко, себе лишь навредил, стукнувшись об угол шкафа.

Сволочь, сволочь, чтоб он сдох! Не денег жалко – хотя продал, зараза, по дешёвке! – и не древнего артефакта, а память Светину. Хотя, бог мой, не мог же он сам что-то продавать! Это я сам, сам, своими руками сотворил такое – поменял то, что мне дороже всего, на кучку вонючих баксов! Что теперь делать, как избавиться от этого негодяя?!

Может, правда, во мне сидят доктор Джекил и мистер Хайд8? Хотя при раздвоении личности активен только один, они друг с другом не встречаются. Кто знает, возможно, для окружающих так оно и выглядит, но только не для самого больного.

Вот и написал это слово. Я – больной, это надо признать.

Часть 2. У ЛЕТНЕГО САДА

Убежище

Постоянное ожидание неприятностей в корне изменило жизнь Лёсика, которая теперь отличалась отсутствием целей и перспектив. Он мерил пространство ближайшими часами, всё обязательное шло на автоматизме. Из его комнаты редко раздавались звуки, он либо спал после ночной смены, либо сидел за компьютером в наушниках. Когда Дарина уходила «поруководить», Лёсик вылезал из своей берлоги, заваривал чай, подолгу стоял под душем, включая на всю мощь электронную музыку своего детства. Либо без устали, в любую погоду ходил по городу, забираясь в глухие переулки, где время застыло в вековой давности.

Мать и сын почти не общались, и это тяготило обоих. Дарина решила поговорить с сыном. К разговору подтолкнуло одно важное обстоятельство: у неё появился Антон, скрипач и джазмен. Очень близкий, очень нужный, но абсолютно бездомный.

Разговор получился предельно конструктивным: подыскивается квартира для Лёсика, тем более что переезду он не противится. Не в новостройках – это главное условие. Была вызвана на разговор рекомендованная верными людьми риэлторша Анна Васильевна, дама в возрасте и с опытом. Выслушав все пожелания матери и сына – именно с таким приоритетом: она понимала, кто за всё платит, – она взяла небольшой тайм-аут, по истечении которого явилась уже с вариантами.

Анна Васильевна оказалась настоящим профи. Как опытный кукловод, держала в своих сухоньких, птичьих лапках все нити и, обладая уникальным чутьём и пониманием людской природы, не позволяла обстоятельствам руководить процессом. Это была её игра, и никакие преграды и сложности не могли повлиять на желаемый результат. В том числе и создаваемые самими клиентами. Умело направляя беседу, она быстро разобралась в их семейных делах. По сути, Анна Васильевна сразу поняла, что подойдёт Лёсику, но имитировала свободный выбор, подвигая его к своему варианту.