Полная версия
Путь домой. На Север и обратно
Старик поднял голову и из сотни морщин глянули на Мофея прозрачные, бесцветные глаза.
– Значит, парень, решил на Юг не ходить? – прокаркал сухим голоском.
– Да бывал я уже там, – досадливо отмахнулся тот. – Мухи, жара, пыль, песок… Мерзость и запустение.
– Там девки, говорят, красивые, – подмигнул старый.
– Девки везде так говорят.
Хохотнули понятливо, головами покачали.
– Ну, а куда тогда?
– Два было варианта, дед, – вздохнул Мофей. – В храм Великого Гончара или в кабак. В кабак не получается. Не хотят наливать вина в долг, торгаши несносные!
– Совсем люди совесть потеряли! – скрипуче поддержал дед и сокрушенно покачал седенькой головой. – Не то, что раньше было.
– А что, старый, раньше у людей совесть была? – встрепенулся Мофей заинтересованно. Вороной тоже недоверчиво скосил на деда грустный глаз. Видано ли дело – совесть у людей? У лошади-то не у всякой сыщешь.
– Раньше у гвардейцев деньги были! – в сердцах выдохнул дед. – Да ты молодой, вряд ли помнишь.
Помолчали. Конь тихонько всхрапнул и помотал тяжёлой башкой – похоже, тоже о чём-то сокрушался. Видно, было и у него своё раньше, и по всему выходит – было там лучше.
– Ну ладно, – проскрипел дедок. – Сейчас по-человечески тебя выпущу, шлагбаум открою.
– Да я и так просочусь, впервой, что ли? – смутился гвардеец.
– За двадцать лет службы, разок-то можно и с почётом выехать.
Мофей только сейчас прочувствовал, что действительно уезжает навсегда.
– А ты, дед, чего делать думаешь? – потупился виновато.
– А что мне думать? Это ты мужик крепкий, не пропадёшь, а мне-то куда? Авось не дадут с голодухи помереть старому псу.
Мофей одной рукой неловко обнял деда, нет привычки к таким нежностям, осторожно похлопал по сухонькому плечику, не спеша забросил себя в седло.
– Ну, дед, бывай!
– Удачи тебе, парень!
Конь величаво переступил невидимую черту, отделявшую привычный, служивый мирок от остального, огромного мира, и легла под крепкие копыта твёрдая, чуть влажная от вездесущей мороси, дорога. А Мофей, помня о примете, оглядываться не стал – чтобы не вернуться.
Глава 2
Город встретил Мофея угрюмо и настороженно и это вполне можно понять. Серые мокрые стены каменных домов и не могут выглядеть весело, а воспоминания о прошлых, гвардейских посещениях, вызывают у города обоснованную тревогу. Конь, звонко цокая подковами по выщербленным булыжникам мостовой, привычно повернул в тихую улочку налево, но тут же поскользнулся на чём-то вонючем и желеобразном, едва не грохнувшись вместе с седоком в это самое.
– На скользкую дорожку ступил ты, друг мой, – укоризненно проворчал Мофей и направил коня прямо – по широкой, главной улице столицы королевства.
Вороной молча снёс незаслуженный упрёк. Никаких личных дел на той улочке у коня не было, а был там любимый кабачок Мофея, построенный на самой окраине города. Дабы загулявшие гвардейцы не поганили отвратительным видом светлый облик столицы. Так что, в городе конь никакой другой дорожки и не знал.
Мофей не спеша ехал посреди улицы, никто ему не мешал и не возмущался. Город словно вымер, лишь редкие прохожие боязливо жались к стенам и торопились поскорее скрыться в тихих дворах.
Уже подъезжая к ограде храма, Мофей заметил единственного нормального человека, что сидел, прислонившись к стене, кутался в драный, серый балахон и пытался петь. Выходило пьяно и гнусаво, видимо, голос и слух потерялись ещё вчера. Или не было их никогда – разве важно, если настроение хорошее? Мофей остановил коня рядом и наклонился к весёлому мужичку.
– Что это у вас тут, мил человек, атмосфера как на кладбище? Умер кто?
– Все! – твёрдо заверил тот и временно покинул серый, мокрый мир, завалившись набок.
– Ну, я так и подумал.
Конь слегка повернул голову, скосил глаз на умиротворённое тело на мостовой и осуждающе вздохнул.
– Не суди – целей будешь! – остепенил животное Мофей, отвёл к ограде и крепко привязал.
Ох, мрачно и неуютно нынче в столице! Брюхатые тучи раздирают животы об острые шпили башен, да так и остаются на них драным, грязным тряпьём. Здоровенный, рыжий котяра на соседней помойке, угрожающе взлохматив мокрую шерсть вдоль хребта, хрустит грустноглазой рыбьей головой, на всю улицу от удовольствия взмяргивает.
– Никуда не уходи, копытный! – строго наказал Мофей вороному. – Я быстренько душу молитвой освежу и рванем отсюда туда, где дышится полегче. Склеп, а не город. Столица, туда же…
– Ты, служивый, с душой-то, погодил бы чутка! О брюхе подумать тоже не грех.
Мофей понял, что хрипловатый и нагловатый голос обращается к нему, обернулся. За спиной обнаружилась тётка квадратного телосложения: совершенно одинаковой высоты, длины и ширины. Этак, метра полтора во все указанные стороны. На том месте, где Гончар предполагал поместить шею, сразу же, без перехода, нахлобучилась голова с роскошными, красными щеками, толстым носом и весёлыми, не по сезону, глазёнками. Совершенно не поддавалось объяснению, каким образом держится на тётке нагромождение платков, лоскутков и тряпочек, но, тем не менее, всё это составляло одежду. На брюхе возлежал обширный лоток с румяными булками.
– Ай, не скажи, роскошная! – невесело хмыкнул Мофей. – Твои думы о брюхе уже точно грехом обернулись.
– Здоровый аппетит – признак здорового организма! – жизнерадостно сообщила толстуха.
– А здоровый зад – признак нездорового аппетита. Ты бы поуняла слегка жевательный рефлекс, а то ведь не в каждую калитку уже протиснешься.
– Будет нужда – в ворота пропихнусь, – легкомысленно отмахнулась тётка. – Зато у меня с мужиками проблем быть не должно. Аль народную мудрость не слышал: мужик не собака, на кости не бросается!
– Отчего же, слыхал, – с готовностью откликнулся гвардеец. – Только говорят это исключительно женщины, и исключительно не худые. А остальным, похоже, такие басни без надобности. И вообще – что за похабные ограничения? Либо толстые, либо тощие. Нормальных-то баб куда подевали?
Тётка на слова Мофея внимания не обратила – свято блюла свой коммерческий интерес.
– Ты обо мне шибко-то не печалься, служивый, и не о девках сейчас размышляй. Ты на булочки мои лучше глянь… В лотке которые! Пышные, румяные, с изюмчиком!
Мофей скептически оглядел тёткин товар.
– Чего-то не торчит из твоих булок ни одной изюмкиной попки. Стесняются, что ли?
– А мне ведь заняться нечем больше, только ради тебя изюм кверху попками рассаживать! Как замесились – так и разместились. Ты их ещё шеренгой предложи построить!
– А вот не надо меня службой попрекать! – ласково предупредил булочницу Мофей и глянул неласково. – Лучше скажи, как мне быть, если в твоих булках изюму не отыщется?
Тётка гордо выпрямилась и оскорблённо фыркнула.
– У нас по-честному всё! Если расковыряешь и изюм не найдёшь – смело товар обратно сдавай! Но предупреждаю: повреждённый товар возврату и обмену не подлежит.
Мофей посмотрел в честные глаза торговки и угрюмо поинтересовался.
– А если я тебя сейчас саблей наверну, короста безразмерная?
– Ну, уж изюму-то из меня точно не насыплется! – неунывающая булочница тряхнула лотком, булки подпрыгнули и обдало Мофея волной одуряюще-тёплого, хлебного аромата. – Бери, расхватают ведь!
Мофей не спеша огляделся. Желающих расхватать булки в опасной близости не обнаружилось. А с другой стороны…
– Ладно, черепок с ним, с изюмом. Давай, возьму булки. В дорогу.
– Сколь брать-то будешь: одну, две? По медяку за штуку, дешевле только даром! А даром – только в лоб за амбаром!
Мофей выгреб из кармана медяки, поглядел на широченную ладонь, где монетки прикорнули стыдливо и сиротливо, места почти не занимая.
– А давай все пять. Вот и медяков аккурат хватает.
– О как! – возрадовалась тётка. – Подставляй мешок, складывай припасы. Кстати, как оптовому покупателю, разрешаю тебе ещё немного над моим задом поржать – веселье бонусом пойдёт. Можешь даже коня своего позвать поучаствовать – хором-то ржать сподручнее. Ему, опять же, дело привычное.
Мофей утрамбовал булки в суму и тщательно застегнул ремешок.
– Не-е. Он у меня парень серьёзный, воспитанный, не то, что я. Над чужой бедой ржать не будет. А беда у тебя такая, что, пожалуй, целым эскадроном не оборжёшь!
– Будете товар оптом забирать – так хоть всем полком ржать приходите. Вам веселье, мне доход!
Тётка озорно подмигнула Мофею и враскачку двинулась по узкой, кривой улице, заставляя редких встречных прижиматься к стенам. У неё день сложился удачно.
* * *
Пузатый, островерхий храм напомнил гвардейцу перевёрнутый кувшин без ручек – да таковым, собственно, и замышлялся. На широких, каменных ступенях привычно расположились нищие, числом с десяток; кутаются в свою рабочую рванину, мокнут под нудным дождичком, костерят вполголоса погоду. Но не расходятся: работа – дело святое.
– Не торопись, служивый, – услышал Мофей вкрадчивый, тихий голос за спиной и нехотя обернулся. Повадились мягконогие со спины подкрадываться! Принято у них так в городе, что ли?
На него уставился служитель Гончара, в глиняно-коричневом, едва ли не до пят, ритуальном одеянии. Напоминает платье, перевязанное верёвкой. Выглядит служитель убедительно: круглая, абсолютно лысая, голова, розовые, пухлые щёки, губы – как два жирных, скатанных блина, маленькие глазки-щёлочки. И всё остальное: плечи, живот, спина – округлое, мягкое, холёное. Из-под подола ритуального платья с любопытством выглянули добротные, кожаные сапоги, и Мофей профессиональным взглядом оценил: маловаты будут, обидно. Поистрепались свои-то.
– Пожертвуй на храм Великого Гончара, сколько можешь, добрый человек!
И вперёд выдвинулась угрожающих размеров железная кружка с крышкой. Продолговатая щель плотоядно ощерилась в ожидании монет. Мофей с недоумением покосился на громадину храма и пожал плечами.
– На постройку жертвовал! А сейчас-то с ним что не так? Не похоже, чтобы разваливался, добротно слеплен. Да и служители в нём… не измождённые.
Голос служителя моментально затвердел и приобрёл жёсткую суровость.
– Тебе для Великого Гончара денег жалко, жмот бессовестный?! В кабак-то, поди, монеты мешками таскаешь, греховодник несусветный?!
Мофей опешил от святого напора.
– Ты подожди для меня смолу-то кипятить, душа глиняная! Просто, я так думаю: если уж у Гончара финансовые проблемы – тут нам всем конец. Да и вообще, зачем ему деньги? На что он их тратить-то будет, если всё создать может? Нет нужды по лавкам за товарами таскаться. Не постигаю!
– Да не нужны ему твои деньги! – воскликнул с досадой пухлый. – Это ты ему так показываешь, что тебе для него ничего не жалко.
– Странный ты какой-то, – проговорил Мофей и глянул на служителя слегка смущённо. – Не жалко мне для него, а деньги отдай тебе! Какая связь? И вообще, налицо недоразумение: чего ради лезть к нему со своей мелочью, если она ему и не нужна вовсе? Он, может, пообедал сейчас, отдохнуть прилёг, а тут я! Огорчится, старый, расстроится. Вот ведь на что ты меня подбиваешь, подстрекатель гнусный! А ещё служитель, туда же!
Служитель раздул щёки, покраснел густо, вознамерился сказать что-то обличающее, но лишь выдохнул шумно и негодующе.
– Так хоть нищим денег дай, если Гончару зажал. Зачтётся тебе! И снизойдёт на тебя благодать.
Нищие встрепенулись и дружно закивали головами: всё так и есть, зачтётся обязательно, вот те круг во всё лицо!
– А на них что снизойдёт? – искренне заинтересовался Мофей. Говорили, что скучно в храме, а здесь так всё увлекательно, оказывается. Видимо, потому, что непонятно.
– Деньги твои снизойдут, придурок! – вовсе уж рассвирепел служитель. – Ещё один день проживут, сыты будут.
– То есть, им ничего не зачтётся? Просто пожрут, бедолаги, и не видать им Гончарова Царства?
– Да они, за все муки и лишения свои, попервей тебя в то царство определятся! – вконец разгневался служитель.
Мофей озадаченно поскрёб затылок, по привычке прищурил глаза, хотя шлема на башке уже нет – на глаза съезжать нечему.
– Как тут у вас всё запутано… Если я их накормлю – попаду в Гончарово царство, а они ещё вернее туда попадут, если пожрут за мой счёт. Ты сам-то понял, чего сказал? Молотишь, прости Гончар, несусветное. Я гляжу, они вообще получше моего устроились. Так может, я к ним присяду, а ты меня покормишь? Чай, тебе благодать тоже не лишняя? Вон, местечко аккурат, почти свободное.
Служитель окинул взглядом могучую фигуру Мофея, которому едва доставал до середины груди голой, полированной макушкой.
– Давай-ка, тебе сначала подрубим ноженьки, по самую попоньку – тогда и сиди себе, благоденствуй.
Мофей укоризненно поцокал языком.
– Злой ты какой-то, служитель. Я бы даже сказал – недобрый. Да и не вижу я среди них ни одного безногого.
– Это я к примеру сказал, – пояснил тот.
– А вот не надо на меня свои примеры примерять! – загородился широкой ладонью гвардеец. – А то ведь я тебе самому ноженьки подрублю… по самую шею. Если шею найду, конечно.
Ближайший нищий – тощий, длинный мужичок с реденькой бородёнкой, отчаялся дождаться милостыни и решил ускорить процесс.
– Ты деньги-то давать собираешься? – грюкнул в меру негодующе.
– Нет у меня денег! – отмахнулся было Мофей, но природная доброта пересилила. – Овса могу дать, целый мешок.
– Я тебе что, лошадь, овёс-то жрать? – искренне возмутился нищий. – Уж в крайнем случае молочка…
– А я что, кормилица, грудью тебя кормить? Сказано – проблемы у меня.
Редкобородый не поленился воздеть себя на худые ноги, прижал кулаки к груди и возопил на весь белый свет.
– Посмотрите на него, люди добрые! У него проблемы, а мы, значица, с голоду подыхай? Упырь черепковый!
И тут же, словно по команде, подхватилась в общем порыве вся разношёрстная, нищая братия. Загомонили негодующе, один даже клюкой о каменные ступени хрястнул от избытка чувств.
– Жмотяра безгончарная!
– Сам-то, поди, овёс не жрёт!
– Раскормил харю – ни в один храм не пролезет!
Мофей обернулся к служителю, недоуменно могучие плечи сдвинул.
– Чего это они на тебя вызверились? Ты ж, вроде, за них тут ратовал?
– Почему на меня? – в свою очередь изумился тот, попытался опустить голову, но три подбородка отпружинили её обратно. – Это они, вообще-то, тебе кричат.
– Мне?!
Мофей опустил ладонь на рукоять сабли, грозно заскрежетал клинок, хищно блеснуло лезвие.
– А я вот, сейчас, все страдания ваши одним махом закончу и будет вам Царство Гончарово скоропостижно, и без очереди!
– Это я, значит, недобрый? – подленько хихикнул служитель за спиной Мофея.
Нищие замолчали и даже приуныли как-то. Не входило в планы сегодня мучения заканчивать. Лишь с дальнего конца длинной ступеньки кто-то неуверенно протянул.
– А ведь грех это…
Прозвучало неубедительно, словно и сам сомневался.
– А я вон служителя попрошу, – не убоялся Мофей. – Он за меня перед Гончаром заступится – мне прощение-то и выйдет.
– Денег будет стоить, – честно предупредил служитель.
– Найдём, – твёрдо заверил Мофей. – На святое-то дело!
Служитель повеселел, повесил кружку на пояс и радостно потёр пухлые ладошки друг о друга.
– Вот и славно! Ты в первую очередь вон того, мослатого, сабелькой хряпни. Он мне давно уже надоел!
Мослатый не стал дожидаться горькой участи и слинял первым; за ним шустро потянулись остальные. Ясно же, не задался денёк, нечего и рассиживаться попусту.
– Так и скажи, что денег жалко! – крикнул один из них издали, и слова эти жестоко покоробили Мофея.
– Денег у меня нет – я так и сказал! А вот были бы, так я бы их не дал, потому что жалко. И скрывать бы это не стал! Ишь, повадились, худосочные, оскорблять… почти честного человека.
Сабля с разочарованным визгом влетела обратно в ножны и Мофей предусмотрительно засунул руки в карманы, чтобы не врезать кому-нибудь сгоряча. Служитель этот жест молча одобрил – он тут под рукой один сохранился.
– Вот соберётся человек Гончару помолиться – и что? Одному на храм денег давай, других корми, пока не треснут, в храм войдёшь – там ещё с десяток ухарей просьбы приготовили… Так доброму человеку до Гончара и не добраться вовсе! Правильно это, служитель?
Пухлый служитель ответил горестным вздохом.
– Без работы я опять остался, вот что неправильно.
– Да не реви, душа коричневая, денег-то у меня всё равно пока нет. Овсом возьмёшь?
– Да что я тебе…
– Знаю, знаю, не лошадь. Хотя похож… сзади.
– А ну-ка, оборотись ко мне лицом, брат мой!
Голос, прозвучавший со ступеней, принадлежал высокому, худому старцу с длинной, седой бородой, что жидким ручьём струилась по коричневому одеянию. Лицом старец оказался сух и морщинист, желтоватая кожа обтягивает кости не хуже, чем на полковом барабане. Большие, выцветшие глаза поблёскивают фанатичными искорками. Не иначе, важная персона, поскольку толстый служитель едва из платья не вывернулся в резком развороте.
– Ну, и как дела твои, брат? – сочно поинтересовался старикан. – Есть успехи в сборе пожертвований?
Служитель понурился и даже отвис отдельными местами дородного тела.
– Совсем о душе не радеют люди! – посетовал горестно. – Ни ломаной монетки не бросили.
– А чего это в кружке побрякивает? – усомнился старый.
– Да я туда гвоздичков положил – для пробуждения у народа энтузиазма к пожертвованию.
– Пробудил? – язвительно прищурился старик.
– Да ни черепка! – служитель спохватился и поспешно осенил лицо символическим гончарным кругом. – Спит энтузиазм.
– А вот у других братьев будить получается.
Старец обличающе ткнул костлявым пальцем в сторону съёжившегося служителя.
– А у тебя только храмовую похлёбку трескать хорошо получается! Вот и решили мы с братьями отправить тебя в мир – слово Гончарово народу нести. Авось и похудеешь заодно, а то ведь правильно тут люди кричали: скоро в ворота храма пролезть не сможешь!
– Так они это не мне кричали! – возмущённо взвился служитель. – Это ему вон!
Старец оценивающе глянул на Мофея и презрительно фыркнул.
– А ему в храм и вовсе незачем. Гвардейца туда только бутылкой можно заманить.
Мофей гордо выпрямил спину и втянул живот.
– Я службу бросил!
– А пить-то вряд ли! – грозно сдвинул старец кустистые, седые брови. – Да и вообще, не о тебе разговор, грешник беспробудный. А ты, брат, ступай к людям! Неси им свет слова Гончарова. Мы тут за тебя пред Гончаром порадеем. Вот прямо после обеда радеть и начнём. Ступай!
И старец чинно удалился, на прощание демонстративно массивной дверью шваркнул.
– Знаю я, как ты там после обеда радеешь, – в отчаянии, громко пробормотал служитель. – Храп на всю улицу, аж фонари жестяные дребезжат! Братья молитвы свои расслышать не могут.
– Ты Гончара-то побойся – опасливо буркнул Мофей. – Видно же – заслуженный дедуган, во бдениях измождённый. Заморенный, можно сказать!
– Да видел я, как он себя морит! – обиделся служитель и пухлой ручкой возмущённо взмахнул. – Куда только и лезет столько?! Я думаю, от глистов у него худоба, вот что!
Мофей вздохнул удручённо, подтолкнул служителя к воротам, да и сам возле храма задерживаться не стал.
– Давай-ка, хоть за ограду выйдем. А то ты, мил человек, святость от глистов отличить не можешь. Не к добру это! Как бы тебя святые братья на костёр не пристроили, за такую неразборчивость. Да и меня, упаси Гончар, заодно. Я, конечно, не святой, но на костёр ещё не нагрешил.
Вышли на пустынную улицу, никто с вопросами следом не увязался. Мофей отвязал коня, но садиться не стал, повёл в поводу; служитель засеменил рядом. И перебирает добротными сапогами в два раза чаще, чем Мофей своими растоптанными! У гвардейца от такой расточительности сердце кровью не раз облилось – износятся же в два раза быстрее! Интересно, дорого будет стоить растянуть сапожки до нужного размера? А то, может, вставыши какие втюхать посерединочке? Эх, нет опыта в таких делах! В полку всегда готовые выдавали, по размеру.
Служитель, тем временем, одобрительно поцокал языком и похлопал коня по упругому крупу.
– Справная у тебя лошадина!
– Это конь! – едва не подавился от возмущения Мофей. – Он мужик! Поэтому перестань гладить его по заднице, пока копытом по горбу не получил. Не одобряют порядочные кони такого отношения. И кстати… Хотя нет, конская задница тут некстати. Просто, не грех познакомиться уже. Меня зовут Мофей, с сегодняшнего дня вольный человек.
– А я Апар.
– Апар, ишь! С А начинается или с О?
Служитель побагровел лицом, у него это легко получается, и остановился, преградив дорогу Мофею.
– А ты вот позубоскаль ещё, упырь! Прокляну!
Мофей изумлённо присвистнул.
– Да у тебя, похоже, проклятий на сто лет припасено. Злободневный ты какой-то: что ни день – то злой. Вот чего взъелся? Я не расслышал просто. А мало ли, доведись твоё имя где написать, я и не знаю, как правильно. Опасаюсь, как бы конфуза не вышло.
– А ты что, писать умеешь? – опешил служитель, глазёнки светленькие изумленно выпучил.
Мофей даже хохотнул от такой беспросветной наивности.
– Да зачем гвардейцу писать уметь? Гончар с тобой, скажешь тоже! Но вдруг придётся, поди знай?
Служитель озадаченно помолчал, потёр ладошкой лысину, а когда не помогло, благоразумно решил не заморачиваться по пустякам.
– А ты, Мофей, куда путь держишь? – спросил со всей положенной вежливостью.
– А черепок его знает, если честно, – простодушно ответил тот. – А если нечестно, так и вовсе невдомёк.
– Да ведь нам по пути с тобой! – возрадовался пухлый. – Мне, рядом с твоей сабелькой, куда спокойнее людям свет нести! А тебе прямая выгода и очевидный профит: каждый вечер грехи отпускать буду. Чаю я, грешить ты любишь!
– Для меня любить и грешить – не одно и то же. Полагаю, любить – дело гончароугодное.
– Ну, значит мне работы меньше. По рукам?
Мофей осторожно пожал пухлую ладошку. Не самый плохой попутчик образовался. Городит, правда, несусветное, но человек, по всему, не вредный. Вот, даже и не проклял ещё ни разу, хоть и обещал. Правда, плакали теперь новые сапожки, не разувать же друга новоявленного.
Тут со стороны храма звук донёсся: то ли собака завыла, то ли кот истошно завопил. Мофей поспешно под ноги глянул, не придавил ли кого сапожищем? Однако обошлось, никого не разлепёшило. А источник заунывности обнаружился быстро. Сидящий у самой ограды оборванец, пацанёнок лет десяти, подвывает тихонько, слова старательно выводит, гримасничает горестно. По всему выходит – песню поёт. Задушевную.
Какие сны бывают необычные…
Приснился город, серый от дождей.
Там кошки, словно граждане приличные,
Живут в домах, под крышею своей.
И шубки пряча под зонты огромные,
Спешат с работы кошки по домам.
А человечки, стайками бездомными,
Шныряют по подъездам и дворам.
А впереди ещё и зимы снежные!
Так человечкам неуютно тут.
И смотрят кошкам вслед они с надеждою,
Вдруг обернутся, да и подберут?
Обсушат нежно существо дрожащее,
Парным его накормят молоком.
И имя, человечку подходящее,
С котятами придумают потом.
И сыто разомлев на подоконнике,
Под умилительный, кошачий смех.
Уже не очень человечку помнится,
Что подбирают далеко не всех.
Уж лучше бы замучила бессонница!
Иначе мыслям не хватает дня.
Подумалось: а если сон исполнится?
То подберёт ли кто-нибудь меня?
Мофей оглядел щуплую фигурку, печальные, серые глазёнки, личико чумазое…
– А что, многомольный, давай подберём малого? – проявил милосердие. – Вишь, как жалобно завывает!
– Самим жрать нечего! – огрызнулся служитель, на дитё глянул немилостиво. – Да и вообще…
– Но ведь ты служитель Великого Гончара! – изумился гвардеец. – А как же сердоболие? Доброделие и сребролю… А, нет! Последнее вычеркни, до поры.
– Так ведь я со всей жалостью! – возмущённо воскликнул служитель. – Ежели мы его с собой возьмём, он всенепременно с голоду подохнет. При таких-то добытчиках. А так, глядишь, кто чего и подаст. Вон как жалостливо песню выводит! Даже у меня рука зачесалась бросить чего-нибудь!
– Надеюсь, не камень? – Мофей сдобрил удивление сомнением. – Или действительно, последнее бы отдал? Прям кружку свою пустую?
– А вот не надо мне тут! – не поддался на провокацию служитель. – Для примера сказал. Какой-то ты несообразительный!
– Чего нет- того нет, – протянул покладисто Мофей. – Дурак и есть, чего уж там.
Пацанёнок выслушал внимательно, поднялся; штаны, сто раз латаные, на коленях прохудившиеся, небрежно подтянул. Ухмыльнулся озорно, во все четыре потерянных зуба.