Лист Мебиуса. Часть первая

– Что происходит? – я с интересом следил за рассуждениями путевого обходчика.

– Замедление, остановка времени. Читал теорию Альберта Эйнштейна?

– Какую из них? Частную теорию относительности или общую теорию относительности?

– Молодец, студент журфака! Конечно, общую. При скорости, превышающей скорость света, мы имеем замедление времени пропорционально увеличению скорости. Так?

– Наверное, – пожал я плечами, – вы еще спросите, как звали Мебиуса.

– А что, не помнишь? Август Фердинанд его звали, математик, который…

– Давайте ближе к теме, Иван Григорьевич… – я постучал по стеклу наручных часов.

– Как возник Лист Мебиуса, почему ему приглянулся маршрут «Москва–Чита», я еще не разобрался. А вот то, что существуют входы-выходы на него и что их всего четыре (Григорьевич опять наглядно указал карандашом на отверстия в листе, тыкая в дырки с обеих сторон), это я уяснил.

– Что-то похожее на путешествие во времени?

– Нет, никакой научной фантастики, – запротестовал Иван Григорьевич. – Читал я «Машину времени» Герберта Джорджа Уэллса, это всего лишь беллетристика, хоть и талантливая, хоть и умная, но нисколько не обоснованная с точки зрения материализма. Путешествуя во времени, ты можешь наткнуться на себя самого в прошлом или будущем. Есть вероятность что-то испортить, повлиять на развитие событий. Лист Мебиуса скорее всего движется в параллельном пространстве, но не времени. Аномальное явление наподобие Бермудского треугольника или Черной дыры, как я уже говорил.

– У Черной дыры есть множество определений, теорий тоже немерено на тему – что она из себя представляет, – закусил я слишком большим количеством зеленого лука и поморщился.

– Я рассматриваю здесь эффект Черной дыры, как вход-выход. Лист Мебиуса передвигает людей со сверхсветовой скоростью, и время для них замедляется. Проходят одни сутки, а там, за окном поезда, на Земле, месяц прошел, а то и два.

– И что же будет с тем, кто в конце концов сойдет?

– Никто и никогда не сойдет, если не знает как. Это может произойти случайно, если попасть в Черную дыру. Вышел человек на своей остановке, а его уже никто и не ждет. Он ехал пару дней, а прошло полгода, год, пять лет. Сверстники уже институты окончили, хорошими специалистами работают, детей растят, положение в обществе занимают, а сошедший перепрыгнул через пять лет…

– …и как был дуб дубом, так и остался? – начал понимать я.

– Примерно, – улыбнулся Григорьевич. – Помнишь роман Жюля Верна «Вокруг света за 80 дней»? Обогнув Землю, герои этого романа неожиданно в подарок получили ровно сутки. На Листе Мебиуса в подарок можно получить не сутки, а целую жизнь. Даже больше. Десять жизней, двадцать. Необходимо только знать об этом, а дальше – вопрос техники. Если постоянно переходить через входы-выходы на Листе Мебиуса, который и есть поезд, можно добиться немалого.

– Бессмертия?

– Относительного бессмертия, вспомни старика Эйнштейна.

– В итоге люди, совершенно случайно севшие на этот поезд Мебиуса, попадают в ловушку бесконечности и бессмертия?

– Почему ловушку? – железнодорожник с профилем Цицерона пристально посмотрел на меня.

– Ну, ведь это же ад! Мчаться неизвестно куда всю жизнь и даже не знать об этом!

– Я атеист и материалист, ни в какую загробную жизнь не верю. Но готов применять эти термины в нашем с тобой разговоре, подразумевая под адом – плохую жизнь, а под раем – хорошую. Вспомни, что я тебе сказал, когда мы познакомились – жить здесь можно. Смотря кто и чего от жизни ждет. Если человеку срочно надо куда-то приехать, а от его приезда зависит успех на производстве, благополучие в семье, удача в проведении мероприятия, спортивного состязания, тогда, конечно, это ад – бесконечно двигаться к цели и не достигать ее. А если у человека отпуск, он лежит в больнице, если он никуда особенно не торопится? Если он вдруг внезапно понимает, что судьба подарила ему удивительный шанс – неисчерпаемый запас времени? И такое бесконечное движение и есть его жизнь? Тогда, наверное, это рай.

– Сел на… Лист Мебиуса, и поминай, как звали! Это же, наоборот, добровольная смерть. Тебя больше никогда не увидят родные и близкие, друзья будут вспоминать добрым словом за рюмкой, и ты для них… умер. Такой поезд годится только для преступников, приговоренных к смерти.

– Ты прав, все это так, но только в том случае, если не знать, где и когда сойти с этого поезда. Все пассажиры ни о чем не догадываются, поэтому в той или иной степени довольны жизнью.

– Это какой-то «Летучий голландец» на колесах, бегущий не по волнам, а по рельсам, – я нервно налил себе рюмку и выпил, спохватился, налил Григорьевичу и тот тоже принял свою порцию.

– На «Летучем голландце» обитают призраки, скованные проклятием, а на поезде – живые люди. Живые! – подчеркнул Иван Григорьевич, подняв указательный палец.

– Что-то мне совсем не улыбается садиться обратно в эту ловушку бесконечности и бессмертия.

– У тебя выхода нет, дорогой друг-товарищ, – сказал путевой обходчик и показал пальцем на стену, на которой в коричневой деревянной рамке висел портрет Сталина. – Видишь? Почему он здесь висит, не догадываешься?

– Почему, почему, – проворчал я, – просто ты убежденный сталинист, фронтовик все-таки…

– Я не сталинист, ни в коем случае! – возразил Григорьевич. – Коммунист – да, потому атеист и материалист. Портрет здесь висит потому, что сейчас 1953 год.

– Как? Ты же говорил, что никакой научной фантастики, никакой «Машины времени»! – я даже не заметил, как перешел на «ты», не заметил этого и Иван Григорьевич.

– «Машины времени» нет, зато есть моя «теория соскока». Я же сказал, что несколько месяцев изучал феномен Листа Мебиуса. И пришел к выводу, что поезд, находящийся в аномальной зоне бесконечно крутится во временном промежутке от тридцати до сорока лет, может от тридцати до пятидесяти. Точные границы я не определил, так как это смертельно опасно, но то, что он не захватывает Отечественную войну – точно. Предел в будущем теряется где-то в девяностых годах, может, и дальше. В течение полного цикла – двух недель – можно пройти сквозь четыре входа-выхода – это двадцать лет. Соскочить на двадцать лет назад. Но учти, при этом ты ни сколько не молодеешь. Назад возвращаться надо точно также, стареть тоже не будешь. Основная проблема не в этом.

– В чем же тогда?

– Как вернуться в свое земное время, к своей нормальной жизни, к своей реальной работе? Ведь во время «соскоков» на Земле проходит от нескольких суток до одного, двух месяцев, смотря, сколько блуждать по Листу Мебиуса. Поэтому я это делаю во время отпуска или командировки, или находясь на лечении. В эти периоды моего отсутствия практически никто не замечает.

– Иван Григорьевич, я не понимаю смысла. Зачем тебе все это нужно, если после всех манипуляций, «соскоков» этих твоих во входы-выходы, ты не молодеешь и не стареешь? Я понимаю, что ты романтик железной дороги и все такое, но не до такой же степени, чтобы бесполезно проживать десять-двадцать жизней под стук колес?

– Я не говорил тебе про физические жизни. Жизнь у нас, к сожалению, одна. И за всю жизнь среднестатистический развитой человек использует 5 процентов ресурсов и возможностей своего мозга. Гений – 10 процентов. Использовать все сто процентов – вот задача! Получение новых знаний, навыков, информации до тех пор, пока мозг не наполнится до последней клетки, до последнего атома! Когда я прожил большую часть жизни, работая, заботясь о семье, занимаясь общественной деятельностью, то вдруг понял, что упустил огромное количество возможностей! Любил читать с детства, а прочитал всего-ничего сто-двести книг. Как я мечтал наверстать упущенное! И вот мне вдруг улыбнулась удача. Я нашел этот Лист Мебиуса и способ получить от него пользу. Я сажусь в поезд – и читаю, читаю, читаю… – римский оратор протер свою вспотевшую лысину платком.

– Все это здорово, Григорьевич, – после долгой и изнурительной сессии я испытывал исключительное отвращение к чтению. Более того, во время сессии я представлял большие костры из книг. – Но у меня нет такой сверхзадачи. Моя сверхзадача – добраться до дома. Поезд твой мне нисколечко не приглянулся, а потому я думаю, что надо мне добраться до станции Неведа и попытаться оттуда сесть на нормальный поезд.

– О чем ты говоришь? 1953 год! Тебя тут же загребут эмгэбэшники. Твои документы будут для них шпионской пиктограммой. И куда ты приедешь?

В самом деле, если все-таки то, о чем говорил железнодорожник, правда – ехать получалось некуда.

– Тебе надо – до дому? Надо! Я тебе предлагаю что-то неестественное? Сесть в поезд, билет есть, два билета, и ехать до…, – он показал место на карте, – …до станции Половина, есть такая недалеко от Иркутска. Выйти на полустанке за три километра до Половины и опять зайти уже в поезд Забайкальской железной дороги №322 «Москва–Чита». И вот тебе на дорожку, захвати моей «бойковки», – Бойко извлек откуда-то непочатую бутылку самогона, настоянную на кедровых орешках. Наверное, он был хорошим психологом, так как вид емкости с горючим содержимым сразу отбросил все мои сомнения, и я сказал:

– Куда идти?

– От выхода прямо до железной дороги – десять шагов. Увидишь синеватое свечение – это вход-выход. Через минуту притормозит поезд, тот самый Лист Мебиуса, заходи в вагон и переговори с проводницей. Все.

– Прощай, Григорьевич!

– До свидания.

13.

Ах, эта свадьба пела и плясала! Какой праздник может сравниться с искрометной, разухабистой, жизнеутверждающей, пьяной и драчливой, пляшущей и поющей, похмельной и совсем нецеломудренной русской свадьбой? Да никакой! Новый год, и тот отдыхает. Ей-богу, когда я смотрел, как организовали Сашкину свадьбу сарапульцы, какие древние, несомненно, языческие традиции Руси они вытащили на свет из темных чуланов, отряхнули с них пыль и сбрызнули их свежей росой современности, мне на ум приходили бессмертные образы Николая Гоголя: «…Русь, куда ж несёшься ты? дай ответ. Не даёт ответа…» или «Редкая птица долетит до середины… ».

С утра действо должно было начаться с того, что дружки жениха доставляют ему ведро воды из ближайшего колодца. Для каких целей – хрен его знает! Нужно и все, а то выкуп невесты пойдет наперекосяк, жизнь молодых не удастся и родителям на старости лет никто стакана воды не поднесет. Примерно так.

Как же на деле оказалось непросто это сделать! Команда жениха оказалась немногочисленной. Парней, которые противостояли нам, оказалось больше. Им еще помогали подвыпившие тетки (а весело! а потому что!) – рьяно и без всяких правил. За неимением традиционного колодца воду набирали из простой уличной колонки, и первое ведро нам милостиво разрешили наполнить почти до краев. Наполнить, а не донести! Всей этой водой нас тут же окатили, благо стояла жара. Следующее ведро уже выбивали из рук, не давая наполнить. Эх, раззудись плечо! Но пасаран! Я начинаю отшвыривать всех подряд, бегать от одного нападающего к другому, оттесняя от колонки. В ход шли все приемы из футбола, хоккея, даже регби и вольной борьбы. Но соперники наступали как саранча, и ведро не удавалось пронести даже несколько метров – и тогда расстояние до жениха, а он стоял у подъезда пятиэтажки, где жила его невеста на четвертом этаже, всего-то в тридцати метрах – показалось долгой дорогой в дюнах, путешествием из Петербурга в Москву, двадцатью тысячами лье под водой! Именно под водой, так как нас непрерывно окатывали и окатывали из отобранного ведра. Все! Я решил переходить на русский народный бокс, и приготовился со всего размаху зафинтить кому-нибудь в глаз так, чтобы сомнений не было, что это не английский апперкот, а славянский хук!

До мордобоя, слава Богу, дело не дошло. Дружков жениха выручил, кто бы мог подумать, Федор Толсторюпин – Винни Пух! Вот же проявился природный дар водовоза! Поглазев издалека на наше Мамаево побоище, Федя принял самое простое с точки зрения военной тактики решение: он пошел в другую сторону, попросил у кого-то на время ведро, нашел другую колонку и принес жениху воды.

– У вас товар, у нас – купец! – наступил момент выкупа. Девчонки, девушки, молодухи выстроились у подъезда – одна другой краше, кровь с молоком, упругие бедра и груди, яркие губы!

– Ах, вы сени мои, сени, сени новые мои!

Сени новые, кленовые, решетчатые!

Смуглолицая девушка с прической «каре» – Наталья Варлей да и только! – обнажая белоснежные зубы, заливалась соловьем:

– Я не слушаю отца, а потешу молодца!

Я за то его потешу, что один сын у отца,

Он один сын у отца, уродился в молодца,

Зовут Ванюшкою-пивоварушкою.

Пивовар пиво варит, зелено вино курит,

Зелено вино курит, красных девушек манит:

«Вы пожалуйте, девицы, на поварню на мою!

На моей ли на поварне сладко пиво на ходу,

Сладко пиво на ходу, на холодном на леду!» – красная юбка на черном лаковом ремне подобно японскому зонтику поднялась вверх к талии, обнажив стройные ножки и красные же трусики: певунья закрутилась в такт песне под неописуемый восторг представителей сильного пола!

Илья сунул мне в руки гитару – и я запел для Натальи Варлей «наш ответ Чемберлену» от Юрия Антонова:

– Ты мне в сердце вошла,

Словно счастья вестница!

Я с тобой для себя новый мир открыл.

Но любовь, но любовь – золотая лестница!

Золотая лестница – без перил!

Женская стена дрогнула и нас впустили в подъезд. Теперь надо бросить на поднос денежку, взять с подноса рюмку водки и выпить. Нам дают подняться еще на несколько ступенек. В подъезде – плакаты, шары, цветы. Мы пикируемся песнями и прибаутками. Сашка сильно волнуется, покрылся красными пятнами, они сильно выделяются на его белом лице, оттеняемом черными прямыми волосами с пробором посередине. Почти Пол МакКартни, если бы не грузинский нос с горбинкой. Но Сашка не грузин, у него, как и у Толсторюпина, голубые глаза. К тому же, в отличие от флегматика Феди, Сашка ужасный холерик. Он увидел, что у меня нет никакой наличности, и незаметно сунул в карман моих джинсов горсть мелочи и рублевок. Двигаемся дальше, нет таких преград, которые бы не преодолел советский студент с целой горстью наличности! Не нервничай, Сашок! У меня в запасе тысяча и одна песня. А кончатся они – сочиним на ходу. Я однажды на спор, когда работал в агитбригаде, сочинил за два часа сто частушек и выиграл бутылку коньяка!

На помощь девушкам выскакивают «двое из ларца» – группа десятилетних ребятишек, они козыряют знанием старинного русского фольклора:

– Захотела меня мать

За Ивана отдать, –

«Нейду, нейду, маменька,

Нейду, не подумаю:

У Ивана в саду яма,

Завсегда я буду тамо».

Захотела меня мать

За Степана отдать, –

«Нейду, нейду, маменька,

Нейду, не подумаю:

У Степана три стакана,

Завсегда я буду пьяна».

Захотела меня мать

За Филиппа отдать, –

«Нейду, нейду, маменька,

Нейду, не подумаю:

У Филиппа в саду липа,

Завсегда я буду бита».

…Я опять давлю на современность – «Машину времени» знают и любят везде:

– Зато любой сюда зайдет за пятачок,

Чтоб в пушку затолкать бычок,

А также посетить кафе и винный зал,

А также сняться на фоне морской волны

С подругой, если нет жены,

Одной рукой обняв ее,

Другой обняв штурвал!

Бастион рухнул – Нетленному выводят за белы ручки невесту Катерину… на восьмом месяце беременности!

14.

Вход-выход выделялся среди ночи слабым синеватым свечением и имел расплывчатую форму, близкую к овалу. Я бы его и не заметил, если бы не знал точно, что он существует. Он еле слышно гудел, как лампы неонового света или мечи джедаев. «Мы-ы-ы ту-у-ут!» – гудок тепловоза – и из темноты выполз, сбавляя ход, железнодорожный состав. «Тугук-тугук, тугук-тугук» – выбивалось квадратурой круга на стыках рельс. «Полоз, – усмехнулся я, чтобы скрыть необъяснимую робость, неожиданно возникшую перед этим привычным творением человеческих рук, – сказочный дракон из русских былин».

Дверь в вагон оказалась напротив синеватого свечения и, кажется, была приоткрыта. Мне оставалось лишь пройти сквозь вход-выход и запрыгнуть в тамбур. Что-то тормозило меня, сковывало, я робел все больше и больше. Счет шел на секунды, потом поезд умчится.

«Ну?! – сказал я сам себе. – Слабо?!». Ощущение было, как перед первым прыжком с парашюта, или перед дракой. Под ложечкой подсасывало, я напружинил ноги и…

«Стой, стрелять буду!» – послышалось мне. Конечно, послышалось! «Тра-та-та-та-та!» – застрочил пулемет «Максим». Почему «Максим»? Я никогда не слышал, как стреляет пулемет «Максим». Как стреляет РПК – ручной пулемет Калашникова – слышал, а как «Максим» – нет.

Сначала искры, высеченные пулей из обшивки вагона, а затем неприятные «фьють-фьють-фьють-фьють» над головой заставили вскочить на подножку. Гитара жалостливо запела – лопнула струна, и я ввалился в тамбур, попав в объятья черноволосой проводницы лет тридцати-тридцати пяти. Следуя какому-то тайному звериному инстинкту, я левой ногой захлопнул за собой дверь и повернулся: яркий фонарь выхватывал из темноты зеленые гимнастерки с красными погонами, фуражки с синими околышами и автоматы ППШ с круглыми магазинами. Из дул автоматов вместе с короткими вспышками вылетали пули и застывали в синем свечении. Они висели в воздухе и ни на йоту не продвигались дальше. Эта картина так изумила меня, что я сам застыл с открытым ртом, судорожно глотая воздух, как карась выброшенный на берег.

– Молодой человек! – специально растягивая гласные и сделав шаг назад, сказала сердито проводница. – Не портите, пожалуйста, казенное имущество! Вы всегда так садитесь в поезд?

Вопрос повис в воздухе, так как я продолжал наблюдать за происходящим снаружи. Железнодорожный состав двинулся в путь, и застывшие, как на фотографии, люди в гимнастерках, автоматы с вспышками, пули поплыли – все быстрее и быстрее, так же, как и столбы, – к хвосту Полоза. Пули полетят дальше после того, как поезд будет далеко-далеко. Их скорость во много (неизмеримо много!) раз меньше скорости света.

– «Москва–Воронеж» – хрен догонишь! – подытожил я и добавил уважительно, поворачиваясь лицом к проводнице:

– Альберт Эйнштейн.

– Закира Шихановна, – машинально откликнулась она и улыбнулась. – Эстонец, что ли?

Почему я почувствовал море? Видимо, потому что бескрайние степи мне всегда казались изнанкой морских просторов. На протяжении всего горизонта ничего, кроме солнца и неба. Только тут появляются мысли о бесконечности и связи твоего Эго с Вселенной. Закира Шихановна, безусловно, являлась дочерью степей – раскосые глаза, на удивление большие, а потому почти круглые, скуластое и смуглое лицо… На какие глубины океана опускаются потопленные корабли и полетевшие за борт матросы? Есть ли спасение от притягивающей темноты бездны, в которой пляшут морские дьяволы, грозя трезубцами и обнажая острые зубы, а рядом смеются русалки? Именно это я увидел в черных глазах кочевницы. Морские ассоциации возникли еще и потому, что она сказала: «Эстонец, что ли?»

– Кто эстонец? – мы бесцеремонно разглядывали друг друга. Она – с апломбом опытной женщины, я – с энергичностью молодого жеребца, рвущегося из загона топтать и топтать вольные степи! Мне показалось, что я читаю ее мысли. Прямо как Иван Григорьевич читал мои! Я хороший ученик или это последствия употребления «бойковки»? Закира Шихановна откровенно выставляла мне плюсы и минусы: высокий, стройный, широк в плечах – плюс; молод и неопытен – минус; гитара за спиной – плюс; лицо испуганное – минус; тембр голоса приятный – плюс; пахнет потом – минус. В свою очередь, я ощупывал ее взглядом, скользя по выпуклостям, юбке, обтягивающей плотные бедра. И ставил сплошные плюсы. Единственный минус – она старше меня на 10–15 лет.

– Ты – эстонец. Имя у тебя странное – Альберт, – сразу на «ты» и слегка охрипшим голосом, как перед… – Ты же так представился?

– Нет, – …как перед близостью. – Я – Олег. А Альберт – это… Эйнштейн. Великий ученый.

– А… – томно протянула она. – А Олег – великий музыкант?

Что ответить? Я покраснел, засмущавшись. Один–ноль в пользу проводницы. Мое смущение ей ужасно понравилось, Закира Шихановна засмеялась и протянула руку, показывая жестом, мол, билет надо предъявить. Достал. Сначала один, потом – второй. Это произвело впечатление. Пока ничья. Один – один.

– Ты уверен, что сел на тот поезд? – смеются ее глаза.

– Да, уверен. Тут такая история…

Закира Шихановна изучила билеты и опять засмеялась:

– У тебя билеты на завтрашнее число. Оба!

15.

После регистрации в ЗАГСе всех родственников, друзей и гостей усадили в два «Икаруса», три УАЗика, четыре «Волги» и пять «Жигулей». Возглавляла свадебную процессию «Волга» с двумя большими обручальными кольцами на крыше. Весь транспорт, кроме «Жигулей», принадлежал колхозу «Солнечный», директором которого был тесть Александра Нетленного – Борис Николаевич Пыльцин. Лет пятнадцать-двадцать назад, после окончания сельскохозяйственного института, он работал сначала агрономом, а потом главным агрономом этого колхоза. В те времена Первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев, нахватавшись в Америке вредных агропромышленных идей, заставил всю страну сеять кукурузу. Борис Николаевич тоже сеял, скрипя зубами. Параллельно сокращались посевы злаков, кукурузу в таких огромных количествах можно было отдавать только на корм скоту…

Вскоре власть переменилась. Надо было что-то делать с этой бесценной инициативой главы государства в отставке. На совещании в обкоме партии Борис Николаевич предложил, раз уж такое дело, перепрофилировать колхоз из зернового в животноводческий. Инициатива наказуема, и Пыльцина назначили директором колхоза, возложив все бремя перепрофилирования на его плечи.

Несколько лет агроном пурхался, как говорится, выбивая стройматериалы под коровники, закупая ценные «молочно-мясные» породы парнокопытных, заманивая специалистов-зоотехников, обучая на курсах доярок и животноводов. Дело пошло, Пыльцин был пробивным мужиком. Немало сил стоило ему создать свой колбасный цех и цех по переработке молока. Свежие продукты из его колхоза нравились многим руководителям районного и областного масштаба, Борис Николаевич получил медаль «Героя Социалистического Труда». А колхоз – модную тогда приставку «миллионер». Колхозу-миллионеру понадобился свой собственный Дворец культуры, потому что у директора подрастала дочка, и нужно было ее обучать музыке и другим искусствам в приличном месте. Красавец-дворец вырос в ударные сроки (колхоз не скупился, и строители постарались). Он блестел на солнце мраморными стенами, архитектурные излишества в виде бетонных треугольников, ромбов и прямоугольников символизировали, видимо, технический прогресс, или олицетворяли скрытую гармонию гениальной мысли инженера-конструктора. Напротив входа был задуман фонтан. Но водопровод так и не провели, зато скульптурная композиция, подсмотренная кем-то у художников-модернистов 20-х годов 20-го столетия, торчала посередине, привлекая внимание окружающих. Скульптор, скорее всего, хотел соединить красоту античности с достижениями Страны Советов в освоении космических просторов, и первоначально его проект назывался: «Венера Милосская, держащая в руке Первый Спутник Земли». Секретарь парткома колхоза, посмотрев эскизы, узрел идеологическую крамолу, так как композиция напоминала Статую Свободы. Просто вместо факела Венера держала Спутник. Надо было что-то делать, и скульптор обратился к своему однокашнику по художественному училищу. Тот, посмотрев на проект, присвистнул, и повертел пальцем у виска.

– Пить меньше надо. И не только ваять в мастерской бесконечное количество бюстов Владимира Ильича и Леонида Ильича, но и заглядывать иногда в альбомы по истории искусства.

Скульптор последовал совету и заглянул. К своему ужасу он обнаружил, что Венера Милосская… рук не имеет! И куда теперь этот Спутник, прикажете, сунуть?! Ведь заготовка в виде шара была давно готова, пристроить ее надо было во что бы то ни стало. Полистав альбом с репродукциями более тщательно, скульптор и наткнулся на авангардистов. Идея пришла быстро: отсечь не только руки, но и голову! а на место головы поместить Спутник! Новый эскиз окончательно должен был утвердить Пыльцин. Он долго пялился на страшилоподобное ваяние, а потом спросил: