Ведьмино колечко

Маман растерялась.

– Ты меня не поняла… я хотела, чтобы Сережа у тебя пожил. Ну, устроился здесь на работу…

– Ерунда какая. Чужой мужик в одной комнате со мной?

– Он брат тебе родной!

– Какая разница? Сережа, а ты что молчишь? Ты взрослый мужик. Тебя устраивает наше совместное проживание?

– А что?

– Ясно. Такой же козел, как и мой бывший. Согласен бесплатно питаться моими продовольственными запасами и наблюдать за моей сексуальной жизнью.

– Бессовестная!

– Да нет, мне бы в голову не пришло подселяться к малознакомому мужику.

Так, непринужденно обмениваясь любезностями с родительницей и сама себе удивляясь, я побросала предметы первой необходимости и кое-что из одежды, выложила для гостей постельное белье и присела передохнуть. Муля вернулся на удивление быстро:

– В одиннадцать выезжаем.

– Ладно. Сейчас что-нибудь на ужин соображу.

– Да не надо ничего соображать! Сейчас по дороге куда-нибудь заскочим и поедим. Ты же весь день в погонючках, да еще дорога впереди. Побереги силы.

– И правда!

Мы быстро оделись, сделали гостям ручкой и пошли на вокзал.

В купе мы оказались вдвоем (это был СВ!). Муля спросил:

– Слушай, что за странные у тебя взаимоотношения с родными? Бабка говорит, что тебя у нее нет, мать ты в глаза никак не называешь, а за глаза – родительницей, брата зовешь чужим мужиком. Ты же хорошая девчонка! Почему у вас в семье такие контры?

– Ох, Муля, в двух словах это не расскажешь, – плюхаясь на диван и с удовольствием вытягивая ноги, ответила я. – Чтобы ты это понял, придется, как говорят романисты, поведать тебе печальную тайну моего рождения и горестную историю моей жизни.

– А была тайна?

– А то! И я в этой тайне так до конца и не разобралась…

И я ему поведала о двух моих матерях: родившей и растившей от семи до пятнадцати лет.

А когда я училась в восьмом классе, на комбинате случилась авария. Приехала комиссия. Все вокруг шептались, будут ли судить отца. Но он до решения комиссии не дожил. Однажды утром он не проснулся. А виноваты в аварии оказались какие-то комплектующие, которые делали на другом заводе…

Вскоре после похорон на горизонте появился Павел Алексеевич. Это был инженер из Людмилиного отдела. Даже если бы меня не просветили насчет него, я бы и сама догадалась. Людмила вся светилась при нем. К счастью, у моих приемных родителей были хорошие друзья. Соседка зазвала как-то меня к себе и завела разговор о том, как я вижу свое будущее и будущее мамы. «Не волнуйтесь, тетя Света, – выслушав ее, ответила я. – Я понимаю, что моя мама молодая и может еще не только выйти замуж, но и родить ребенка. Не считайте меня дурой бессердечной». Получив свидетельство об окончании 8 классов, я стала укладывать вещи. Людмила, застав меня за этим занятием, схватилась за сердце: «Ты что, насовсем?» – «Я решила поступить в педучилище». – «Но ведь оно и здесь есть!» – «Мама, ты же выйдешь замуж за Павла Алексеевича». – «Нет! Если он тебе не нравится…» – «Мама, если не сейчас, то через два года я все равно уеду поступать в институт. И ты все равно останешься одна. Не будь дурой, выходи замуж!» – «Но он тебе не нравится!» – «Он тебе нравится. А мне с ним не жить». В общем, повторила аргументы тети Светы. Людмила была растрогана: «Какая ты у меня умная!» Хорошо мы с ней поговорили, откровенно. Тут она и про выкидыш проговорилась. Я была потрясена: «Неужели ты думаешь, что я, тогда совсем маленькая, на тебя порчу напустила? Давай я тебе теперь напророчу, что ты в новогоднюю ночь мальчика родишь!» Людмила засмеялась: она еще не знала, что беременна. Через несколько дней я улетала. В аэропорту Людмила схватила меня за руку и сказала: «Наташенька, не заблуждайся насчет мамы… твоей бабушки. Она всегда делает так, как считает нужным, не задумываясь, каково это нам. Ты уступчивая, но попробуй не поддаваться!» – «Мам, ну ты что? Бабушка нам жизнь посвятила!» – «А вот после смерти папы… она бы хоть копейкой нам помогла…» – «Мама, нас же у нее много!» Людмила вздохнула и замолчала.

В Москве меня встретил Алексей Иванович, муж Александры, чему я совсем не обрадовалась. «Что вещей так много?» – удивился шофер. – «Бабы…» – пробормотал мой… не знаю как назвать: дядя? отчим? Впрочем, в поезде Алексей Иванович пытался меня разговорить; я отвечала вежливо, но односложно, и он замолчал.

На 88-м километре нас встретил Валера. Я взвизгнула и повисла у него на шее. Он смеялся и отбивался от меня: «Туська, дай вещи принять!» Вещи погрузили в багажник машины, за рулем которой оказался приятель Валеры Толик. Я и у него на шее повисела, на что Алексей Иванович глядел с явным возмущением, и поспешно усадил меня на заднее сидение, сев рядом. Но я обняла сидящего впереди Валерку за шею, прижавшись щека к щеке, и всю дорогу ехала стоя и непрерывно тараторя, рассказывая и расспрашивая.

И дома меня встречали с восторгом. Первой вырвалась за ворота и закружила меня прямо на дороге Алла. Степенно вышли из дома бабушка и беременная Сима, живущая теперь в доме мужа, но пришедшая повидаться; обнимая меня, обе прослезились. Вышла гостящая в родном доме Тоня с сыном на руках. Тоню я не видела лет пять, а братца увидела впервые: «Ну-ка, мама Тоня, покажи своего Кузнечика!» – «Моя мама!» – отпихивая меня, сказал братец. – «Да ладно, не жадничай, пусть будет немного и моя!» Только семейство Александры стояло в стороне. Не складывались у нас отношения. Виделись мы раз в год-два, но как-то не сближались. Потом, пересилив себя, Александра подошла ко мне и сказала: «Ну, как вы там? Что на похороны дедушки не приезжала?» Все резко замолчали: Георгий Павлович умер за два дня до дедушки. Потом Тоня сказала: «Ты, Сашка, скажешь, как в лужу… Наташенька, давай в дом!»

Вечером, уложив своего Кузнечика, Тоня зашла к нам с Аллой в комнату и сказала: «Нечего тут трещать, айда в беседку к Валерке!» И мы до полночи болтали вчетвером, как в детстве. Всё я им рассказала: и про Людмилину любовь, и про мое решение не возвращаться. А назавтра я сказала о своем решении бабушке. Она поцеловала меня в голову и сказала: «Как я тебя люблю! Но все-таки давай во вторую школу, а?»

К концу лета в доме внезапно появилась бабушка Катя. Возвращаюсь от подружки, а дома новое лицо. И бабушка говорит: «Это наша родственница…». А она: «Зови меня бабушка Катя». Новая бабушка небольшого росточка, очень толстая, глаза какие-то выцветшие, голова при ходьбе слегка покачивается. И в шляпе с цветочками. Норовом не сахар: говорит безапелляционно, словно с небес послание получила. Со всеми разговаривает приветливо, а ко мне все время придирается: и посуду я не так мою, и одеваюсь безвкусно, и разговариваю неправильно. А через две недели вдруг приглашает меня в Ленинград: чего, мол, тебе жить в деревне, все равно через два года в институт поступать. Я ей старалась не противоречить, а тут взвилась: я нигде не хочу жить, кроме Утятина! Бабушка ей: я же говорила, не захочет она. Вернемся к этому разговору через год.

А через год я сама вызвалась уехать: мой парень переметнулся к приехавшей на каникулы Лариске, я тайком поплакала и сказала бабушке: хочу в Ленинград! Бабушка пожала плечами: твоё решение. За прошедший год много всего случилось, но главное – Людмила в новогоднюю ночь сына родила, не доносив почти два месяца! Что уж она обо всем этом подумала, не знаю, мы с ней с тех пор ни разу не виделись. Сдается мне, что она этого и не хочет.

А я оказалась в Ленинграде. У бабушки Кати в коммуналке неподалеку от Московского вокзала была комната, в которой я уже девять лет живу. Закончила школу, поступила в пединститут, познакомилась с Димкой, выскочила за него замуж, едва отпраздновав восемнадцатилетие. Забеременела. Димка возражал: рано! Бабушка Катя уговаривала: роди! Решила рожать. Но тут бабушка Катя, давно болевшая, умерла. На похороны прилетела бабушка с Симой и ее мужем Колей и поговорила со мной: «Я против абортов, сама шестерых родила. Но наследственность… забыла про психушку?» В общем, нет у меня детей и не будет! А потом бабушка говорит: расходись с Димкой, переходи на заочное и айда в Утятин. А здесь пусть Сима с Колей живут, я давно запланировала, что им эта комната достанется. Я с Димкой расстаться не захотела, соответственно, и он с моей комнатой тоже. Вот тогда бабушка меня подвергла остракизму: «Я на тебя жизнь положила, а ты за комнатенку паршивую готова порвать с самыми близкими людьми!». А Александра каждый год наезжает. И дочерью даже стала звать. Вот и вся песня.

– Как-то все это… неадекватно, – сказал Муля. – Она же тебя любит, бабушка то есть, про мамашу я не говорю.

– В первый свой приезд Лариска повинилась: это, мол, бабушка попросила ее на спор Вовку у меня отбить, чтобы я захотела в Ленинград уехать. Вредная она, Лариска, но я ей поверила. А Коля закатил скандал тут же: вы обещали, что мы будем в Ленинграде жить! И от Симы ушел. А бабушка любит, чтобы все выходило так, как она запланировала.

– Можно подумать, в Ленинграде бы не ушел! Еще бы и жилплощадь отжал! Знаю я таких альфонсов!

– Ну да, мой бывший тоже такой…

– Слушай, а как ты его выселила?

– Он сам выписался. Через год у его родителей стала очередь на расширение подходить. Он к ним переписался, ну, чтоб им побольше получить. А Инка, подружка моя, тогда в четвертой, маленькой комнате жила. «Давай, – говорит, – все вместе свои комнаты приватизируем». Он об этом не знал, Инка все быстро сделала. Не сразу, но через два года родители на проспекте Металлистов трехкомнатную квартиру получили. Тогда все и выяснилось. Бедный, он хотел перед уходом к своей кошечке еще и мою комнату поделить!

– Удивительно, комната в коммуналке, а сколько вокруг нее битв!

– В моей среде люди всё небогатые…

Рано утром поезд прибыл на Ленинградский вокзал.

Шмелев выглядел совсем неплохо. У него даже лицо стало меньше дергаться.

– Ну, какие проблемы? – спросила я развязно. – Котик-то жив?

– Сдох на днях.

– Так бывает. У меня одна коллега… тридцать восемь ей было. Грудь оттяпали. Вышла на работу. Вроде не мешки в библиотеке ворочают, а приходила вечером без сил. Откинется в кресле и сидит. А кот заползал на нее и орденской лентой на грудь ложился. И так они минут сорок. Потом, говорит, вставала и за дела принималась. А до этого – ни-ни, дочь с мужем к ней даже не приближались, боялись, что убьет. И так полгода. Потом кот сдох. А она живет. Говорят, всю болезнь на себя оттянул. Кота вы себе другого заведите, вам без него нежелательно. Только не породистого, а помоечного. Они благодарные. А теперь о проблемах.

– Тут такое дело… Митрохин ведь тогда тебя взял, чтобы опасность увидеть. Вот и мне теперь это нужно…

Ну, влипла!

– Что, на стрелку поедем?

– Нет, это несерьезно. Я что, совсем бессовестный, девчонку подставлять? Мне просто надо определить, на что мой будущий компаньон способен. Ты на него погляди издалека и скажи мне, сразу он меня убьет или еще поживу?

Как легко все верят в мои невероятные способности! Родная тетка, которая восемь лет старалась быть мне матерью, считает, что я всерьез предсказала ей выкидыш и роды, и оттого боится увидеться. А эти бандиты, которые мочат друг друга не за понюх табаку, думают, что я читаю в их примитивных башках, как в букваре!

– Ну ладно… а если ошибусь?

– Я не в претензии. Я очень тебе обязан! Мне доктор сказал, что с операцией мы в последний вагон вскочили. Еще бы чуток – и конец. А ты ведь так и сказала!

– Ладно, давайте своего бандита.

– Вечером мы с тобой пойдем в ресторан, и ты на него посмотришь. И еще… лучше, если никто не будет знать, кто ты. Скажем, племянница.

– Лучше дочь друга. Да, Муля-то ведь знает!

– Он предупрежден.

Меня поселили в комнате для гостей и дали в сопровождение девицу по имени Лена. Она была холеная, красивая, но выглядела не вызывающе, а деловито, значит, сотрудница, а не любовница. Мы с ней прошвырнулись по магазинам. Собственно, магазин был один. Вкусы у нас не совпадали, но к консенсусу мы пришли. Она была настроена на прикид для ресторана, я же предпочла приобрести что-то универсальное (в чем потом можно ходить в Инкино турбюро): «Александр Александрович поведет в ресторан не путану, а родственницу из провинции». Лена согласилась.

Вечером мы вошли в ресторан. Насколько он был крут – не знаю, опыта нет. Сели под каким-то балконом, на стене бра, освещение приглушенное. Народа не очень много, половина столиков свободна. Официант с поклоном подал меню. Тут только Шмелев меня рассмотрел и остался недоволен:

– Вы что, подороже ничего не нашли?

– В очень дорогом я, сама простая как веник из сорго, выглядела бы смешно. А этот прикид соответствует девушке не первой свежести из провинции. Вы же не любовницу погулять привели.

Вернулся официант.

– Наташа, ты даже в карточку не заглянула. Что будешь?

Я, не чинясь, заказала:

– Салат мясной, еще что-нибудь мясное (рыбу не выношу!) Напитки на усмотрение кавалера, но лучше безалкогольные – я во хмелю дурная.

Шмелев заржал и стал делать заказ. Я тем временем огляделась, прикидывая, кто объект моего наблюдения. Публика вокруг была пестрая. Были и красные пиджаки, и кожаные куртки, и смокинги. Физиономии были тоже разные: надменные, простецкие, интеллигентные, бандитские. А вот дамы все в вечернем прикиде. Так что на этом балу я Золушка, прав Шмелев. Пока вертела головой, передо мной поставили вожделенный салат. Взяв вилку в руку, сказала:

– Могу показать, кто тут самый опасный.

– Ну? – напрягся Шмелев.

– Не знаю вашего… приятеля, но самый опасный в этом зале – через два столика от нас мужик в костюме-тройке в полосочку, с простецким таким круглым лицом. У него хобби – людей давить, он от этого тащится.

Тут я могла фантазировать вволю. Даже если Шмелев этого кадра знает как кроткого и доброго, всегда можно сказать, что зверь в нем пока дремлет. Но помрачневший Шмелев сказал:

– Это он и есть.

Я уткнулась в салат. Ну что тут будешь делать! Что ни ляпну – все впопад!

– Разрешите пригласить вашу даму?

Вот тебе на! Наш кадр тоже нами интересуется. Ладно, нос пока сигнала не давал.

– Вы не обидитесь, если я откажусь? Я с поезда, есть хочу как из пушки!

– О, это у нас в Перегудах так говорят!

– Так я из Заводского! Ох, извините! Вы знакомы?

– Да! – это они почти в один голос.

– Может, присядете?

– Ну, разве что на минутку. Я вижу, вы действительно проголодались. Так где вы там живете?

Оказалось, соседи. Не совсем, конечно, но в двух троллейбусных остановках.

– О! Это же дом заводоуправления! Видно, у вас родители из заводского начальства?

– Папа умер 11 лет назад.

– Может быть, мы были знакомы?

– Он был директором.

– Значит, вы дочь Георгия Павловича? А я слышал…

Надо же, этот бандит умеет смущаться! А вот меня такие намеки не смущают!

– Вы слышали, что его дочь сумасшедшая? Есть немножко.

– Ну что вы, Наталья Георгиевна. Я слышал, что у вас что-то эндокринное. А вы нормальной комплекции.

– Значит, больше пятнадцати лет назад вы оттуда уехали.

– Да, шестнадцать. А наш Александр Александрович, как я слышал, из соседней области.

– Для Сибири 500 километров – не расстояние. А если отцы охотой увлекались…

– Вот оно что! А я-то думаю, что общего у сына егеря и дочери генерального директора? Конечно, охота!

Господин в полосочку ретировался.

– Наташа, – начал Сан Саныч.

– А не выпить ли нам чайку?

– Да, конечно. Чаю принесите!

– С пирожными! – в спину официанту. И тише. – Как вы думаете, у кого он мое имя узнал?

– Понял, молчу.

Я ковыряла пирожное и зевала.

– Я идиот, – покаянно вздохнул Шмелев. – Ты же весь день на ногах. Поехали домой!

– Так мы не потанцуем? – голос из-за спины.

Однако!

– Пойдем, а то подумаете, что я вас избегаю. Сан Саныч, потом сразу домой!

Двигаясь в медленном танце, мой партнер спросил:

– Услышал я, что вас в компании с Митрохиным видели.

– Еще бы! Если вы имеете в виду Сергея Митрохина, так мы с ним с рождения знакомы… с моего то есть рождения, он старше.

– Так это вы свели Митрохина со Шмелевым?

– Нет, они по делам пересеклись.

– Но вы летом на стрелке были?

– Так ведь оба люди не чужие…

Выходя из ресторана, я видела, как мой партнер по танцам что-то шипел своему холую. Поэтому в машине я сказала:

– Если я правильно поняла, этот господин хочет приватизировать ваши дела, как вы в свое время приватизировали митрохинские. Я бы посоветовала вам не спешить. Потяните время, съездите за границу, проверьте у буржуазных медиков ваш организм. Сдается мне, что этого хама свои же грохнут. И еще. Он знает, что я на той стрелке была. Если вы это скрываете, значит… а?

– Подумаю.

Наутро я проснулась поздно, натянула дорожный спортивный костюм (чай, не у графьёв заночевала!) и вышла в поисках удобств и завтрака. На кухне сидела Лена, что-то строча в блокнот и бормоча в телефонную трубку. Кивком поздоровавшись, показала рукой на помповый термос, хлебницу на столе и холодильник, мол, чем богаты… Я, не чинясь, наделала тарелку бутербродов и заварила большую кружку кофе. Положив наконец трубку, она с одобрением сказала:

– Ну и рацион! А я себя мучаю…

– Это на халяву, – с полным ртом ответила я. – В моем холодильнике нет такого разнообразия.

Лена прыснула:

– Пожалуй, и я кофейку выпью, – и подсела к столу.

Тут же зазвонил телефон. Лена, извернувшись, дотянулась до трубки и ответила:

– Слушаю! – услышав голос, нахмурилась и поставила чашку на стол. – Александр Александрович в больнице. Да, так. Нет, поехал на текущее обследование, но его попросили пройти всё в стационаре… Насколько серьезно, сказать не могу, надеюсь, просто перестраховка со стороны больницы. Во всяком случае, звонил он оттуда лично… Да, конечно, передам… А… она до сих пор спит… Да, с дороги… Нет, я пару раз заглядывала… Да, конечно. До свидания.

– Что, мой партнер по танцам?

– Да, Барракуда, – потом до нее дошло, и она поперхнулась кофе. – Ты с ним танцевала? Я даже когда по телефону его слышу, у меня озноб по коже. Я и подумала, что ты с ним говорить не захочешь.

– Конечно, не хочу. Я так поняла, Сан Саныч в больницу загремел? Может быть, за границу лечиться поедет?

– Он об этом упомянул…

– Тогда, наверное, я могу уехать?

– Наверное… А не будет это подозрительным? Вчера приехала – сегодня уезжаешь?

– А я проездом из Сибири в Калининград.

– Тогда ладно. Слава тебя проводит. А… Александру Александровичу ничего передать не надо?

– Да нет, я его просьбу выполнила. Передавай привет! На всякий случай пригляди подходящие рейсы, если этот тип будет спрашивать. И еще. Не трепись здешним обо мне, а?

– Я предупреждена. Слушай, ты очень домой спешишь?

– Я спешу отсюда куда угодно.

– А может, ты в Воронеж поедешь?

– А зачем?

– Я тут путевку одному нашему сотруднику в соцстрахе взяла. А он передумал ехать. Путевка бесплатная, билет туда и обратно куплен. Может, поедешь?

– А поеду!

Я никогда в жизни не ездила в отпуск. Как перешла после бабушки Катиных похорон на заочное, седьмой год работаю в этой долбанной библиотеке, получаю копейки и весь отпуск сплю. А Димка: у меня отпуск, я в Сочи, меня родители с собой берут. А потом оказалось, кошечку возил!

– Я тебе карту сейчас в соседней поликлинике сделаю, а то поезд завтра, – заспешила Лена. – Посидишь на телефоне? А, Барракуда, чтоб его!

– Ничего, поговорю и с Барракудой, – ответила я. – Прочим-то что отвечать?

– Спрашивать будут или босса, или меня. Сан Саныч отсутствует, позвоните в офис. Лена с ним.

– Ой, мне же самой позвонить надо!

– Так звони!

Я позвонила Инке. Она одобрила мое решение отдохнуть и спросила, что делать с моей родней.

– Господи, я про них забыла!

Лена спросила, что случилось. Я объяснила.

– А если их пугануть?

В трубке заверещала Инка.

– Что, Инна?

– Да позвони ты им, скажи, что твой Муля оказался бандит, и ты на некоторое время скроешься. Если кто будет ломиться, мол, дверь не открывайте. Мамаша сама свое чадо от греха увезет.

– Молодец твоя Инна, – сказала Лена. – А ты чудная: с Барракудой танцевать не боишься, а родственников на место поставить не можешь!

Я перекрестилась и набрала свою квартиру. Ответила, конечно, Любовь Михайловна:

– Что там у тебя, гулёна?

– У меня неприятности. Бандитом оказался этот Вячеслав. Решил обменять мою жилплощадь на собачью будку в деревне. Теперь я некоторое время буду прятаться, пока ему не надоест меня искать. Вас он не тронет, а вот родне моей скажите, чтобы никому не открывали.

– Наташка, ты что творишь?

– Любовь Михайловна, вас никто не тронет. Не бойтесь!

– Дурочка, я за тебя боюсь, – заплакала вдруг соседка.

– Не бойтесь, я у родственников поживу. А вам буду позванивать!

– Не пропадай, Наташенька, не рви мое сердце!

Я отключилась, удрученная этим внезапным сочувствием. Я-то злилась на нее в последнее время. А она вон что…

Никто не звонил. Я прошлась по квартире. Ничего особенного, две объединены в одну. Свежий ремонт, но не с душой, видно, хозяину начхать, а исполнители не заморачивались. Живет явно один, но есть домработница (не Лена же с ее маникюром такую махину убирает), наверное, и охранники здесь ночуют, одна из комнат явно ночлежка. Фактически та же коммуналка, что и у меня, только попросторнее, да окружение… какое, кстати, окружение? Наверняка ведь никто из них не скажет ему «не рви мое сердце» и не заметит, как дядя Паша, что ему любимые дарят. И не прибьет криво, зато прочно, дверную ручку по собственному почину. Правда, Северские из четвертой комнаты… но не все же должны меня по шерсти гладить! В общем, не стоит конкурентов мочить, чтобы сменить одну коммуналку на другую. И смогу ли я кого-нибудь замочить? Я даже засмеялась. Даже со зла… а часто ли я злюсь? Ну, на родных. А они меня достают не от желания обидеть, а от непонимания. На заведующую? Так она от глупости, ее пожалеть надо. А убивать без эмоций? Разве это люди? Друг детства Митрохин наверняка кого-нибудь… ой! Меня передернуло. Пищевая пирамида, как в учебнике биологии: Троха съел кого-то, Шмелев съел Троху (по крайней мере, обобрал, а собирался убить), теперь этот Барракуда собирается схарчить Шмелева. И все они думают, что я поворожу и будущее предскажу! Нет, бежать надо, пока Барракуда меня на стрелку не пригласил!

Зазвонил телефон. Вздрогнув, я кинулась в кухню. Но звонок звучал где-то в другой стороне. У него, наверное, не один аппарат! Нанималась я, что ли, от аппарата к аппарату бегать. Пошла на кухню. Аппарат упорно звонил. Полезла в холодильник, стала вытаскивать продукты. Надо же что-то на обед сварганить. Телефон все звонил. Я показала ему язык. Он как будто обиделся и замолчал. Я перевела дух и взяла в руки нож. А приготовлю я солянку!

Воронеж оказался городом хмурым и обшарпанным. Я ехала на автобусе, разглядывала ветхие дома и грязные улицы. Была оттепель. Выйдя на конечной остановке, я промочила ноги в снежной каше. Уже совсем заведенная, заселилась в номер. Но после обеда вышла в обширный лесопарк и постепенно настроение поднялось. «Что я как ведьма бешусь?» – подумала я и вдруг наткнулась взглядом на указатель «Лысая гора». Захохотав, полезла на гору, оказавшуюся просто небольшим холмиком.

Через пару дней втянулась в санаторскую жизнь. Процедуры, танцы, поездки в город. Барахолка на стадионе и магазины в центре, оперный театр и музеи… Конечно, все это для старух, но я, не избалованная светской жизнью, и тому была рада. Купила карточку, позвонила домой. Нарвалась на родительницу. Она спросила, долго ли я буду отдыхать, у Сережи сложности с поисками работы, нужна прописка. Мой писк о преследовании бандитами был пресечен строгим окриком: «Не выдумывай!». Я попыталась отстоять свою собственность, но она возмущенно завопила: «Я большее право на эту комнату имею. Да ты знаешь, кто мне бабка Катя?» Тут железный женский голос заявил, что на карточке средств недостаточно, и связь прервалась. За карточкой ехать нужно на почту, так что подробностей о родственных связях я не услышала. Надо бы Инке позвонить, пусть она ряженых на моих родичей натравит, может, испугаются? Два дня звонила, Инкин телефон не отвечал. Эх, ей бы сотовый телефон, как у моего соседа по столу! Впрочем, он не везде «ловит сигнал», как этот дядька сказал. А сколько стоит, я и спрашивать не стала! Даже у Шмелева я такого не видела. У него пейджер, тоже не для нас, лапотных.

Пришлось звонить домой. К счастью, ответила Любовь Михайловна:

– Наташенька, если можешь, задержись, не приезжай! Приходили какие-то мордовороты. Я их пускать не хотела, но они меня оттолкнули, зашли, в комнату твою вломились, даже в шкаф заглянули. Мать твою напугали, брата двинули об стенку.