Ведьмино колечко

– Вчера прооперировали.

– А кто донор?

– Умерший. С аварии.

– Вы же говорили, что в ее состоянии врачи не рекомендовали.

– Жизненные показания.

– И как?

– Пока неизвестно. Как приживется… Вы извините, Наташа, я к вам прямо из клиники. Ночь мы там сидели… просто так, к ней не пускают. И чувствую, что заснуть все равно не смогу. Мне выговориться надо.

Человек был явно в неадеквате. Умница Любовь Михайловна притащила большой бокал горячего чая и булочку. Он, обжигаясь, прихлебывал чай так, что на глазах слезы выступали. Чтобы отвлечь его, я спросила:

– Вы мне не рассказали, как ваша встреча с экстрасенсом.

– А я к нему только вчера попал. И разочарован. Он очень не хотел со мной разговаривать, а когда согласился, ничего внятного не сказал.

– А все-таки?

– Ну, тоже говорил, что вещь для меня опасная и должна законному хозяину вернуться. И что надо не завещания предков исполнять, а о потомках заботиться. И потомков спросить.

– Золотые слова!

– А вот фигушки…

Видя, что он засыпает, я все-таки попросила:

– А нельзя ли поточнее? Что дословно он сказал?

Уже с закрытыми глазами Ефрем вытащил из брючного кармана диктофон:

– Все предусмотрено. Я, как вы, записывал…

И отключился. Я бросила ему подушку и опустила его голову на нее, накрыла пледом и вышла из комнаты.

На кухне оказались и дядя Паша, и Любовь Михайловна, и даже Маруся.

– Давайте послушаем и обменяемся мнениями.

После прослушивания мнения разделились.

– Намекает, что сын кольцо спер, – вздохнула Маруся.

– Не, Марусь, не должно, – сказал дядя Паша. – Видел я его. Мужик противный, но отца уважает.

– Не сын, а потомство, – возразила Любовь Михайловна. – Там же еще внук обиженный есть.

– Не, Михална, он к ним не вхож.

– Нанял кого-нибудь.

– Он об этой цацке не знал.

А я, кажется, поняла, как кольцо исчезло из дома. Но говорить соседям об этом не стала. Вдруг ошибаюсь?

– Наташа, а ты к девочке пойдешь?

– Зачем?

– А вот он говорит… прокрути, Пашка, до середины.

– Сейчас… тоже аллигатор, не мог технику получше купить! Вот… нет, раньше. Ага!

«…вы бы лучше попросили хозяйку кольца к ребенку прийти. Вдруг поможет?»

– Ладно, схожу.

Все получилось случайно. Кирилл послал меня проконсультироваться в клинике по поводу одной очень скандальной врачебной ошибки. Такие интервью, даже не интервью, а реплики по поводу, без участия в кадре и за кадром интервьюера, мне частенько приходилось записывать. Обговорив с доктором все моменты, я попросила высказать свое мнение на фоне операционной или какого-нибудь умного диагностического оборудования, а то для публики высказывания за письменным столом будут восприниматься как мнения кабинетных ученых, а не практиков. Мэтр ухмыльнулся, но повел нас в операционный блок и в коридоре на фоне приоткрытой в операционную двери отбарабанил на камеру свои аргументы. Когда мы возвращались, то столкнулись с Ефремом и его женой.

– Как вы тут? – растерянно спросил он.

– По работе. А что, ваша внучка тут? Можно ее навестить?

– Э…

– Знаете, я вспомнила слова экстрасенса, что хозяйке кольца нужно к девочке прийти. Раз уж я здесь, почему бы не зайти? Ну, что?

– Ну, не знаю…

– Что за экстрасенс? – заинтересовался доктор.

Ефрем назвал. Доктор сказал:

– Знаю его. Один раз на моих глазах мужика с того света вытащил. Силища! Если приведете, возражать не буду.

– Да нет, он мне сказал, чтобы Наташа пришла.

– Пойдемте.

Мы пошли к палате. Вася спросил:

– А мне куда?

– Пускают, так иди. Приглядывайся, может, что снимешь, – сказала я.

Девочка лежала в большой послеоперационной палате одна. Бледненькая, вся в датчиках и проводах.

– Нас только на несколько минут впускают, – сказала жена Ефрема, присаживаясь на кровать внучки.

Вдруг аппаратура запищала. Врач крикнул: «Отойти всем!» и кинулся к ребенку. Вбежало еще несколько человек. Видно, дело было серьезное.

– Кажется, всё, – сказал молодой человек с бородкой.

Мэтр ругнулся на коллегу, выпрямился, посмотрел на нас и сказал:

– Наташа, подойдите, быстро! Возьмите девочку за плечи, вот так, пальцы в подключичные впадины. Думайте, что у вас одно сердце на двоих. И слушайте!

– Григорий Семенович… – возмутился бородатый.

– Цыц! – гаркнул мэтр.

Я держала девочку. Все молчали. Было страшно. Вдруг аппаратура запищала.

– Умница! Не отпускай…

И начал командовать коллегами. Кто-то надевал ей маску, кто-то колол что-то в трубки капельницы, а он периодически орал мне: «Не отпускай!».

Мне казалось, что у меня сердце работает с трудом, дышать тяжело. Как будто у нас с девочкой одна на двоих сердечно-сосудистая система. Но я не очень задумывалась об этом, я просто очень хотела, чтобы она жила. Вдруг стало легко.

– Кажется, она выправилась, – сказала я.

– Да, отпускай, но далеко не отходи.

Я отпустила. Аппаратура замигала и запищала.

– Держи, милая!

Я снова схватила девочку за плечики.

– Придется потерпеть полчасика, – сказал мне доктор. И коллегам. – Датчики оттуда.

Ко мне подкатили большой железный ящик и наклеили датчики.

– Видите? Абсолютная синхронность! Ее сердце гоняет за двоих!

– Так не бывает! – возразил борода.

– Ну, считай, что все тебе приснилось. Эх, заснять бы это! Эй, ты что это делаешь?!

Я не могла повернуться, но догадалась, что это относится к Васе, потому что он ответил:

– А что такого? Вы меня сами впустили.

– Нахал! Возьми в кадр оба аппарата.

– Делаю.

Девочка открыла глаза и спросила:

– Ты что меня так сильно держишь?

– Чтобы не убежала.

– Я не убегу. А дядя что делает?

– Он тебя в кино снимает.

– А можно посмотреть?

– Конечно, можно. Вася, дай ребенку камеру.

– Ты что, она тяжелая.

– Не жмотничай, дай в глазок посмотреть.

– Ой, тетя, там муха на потолке!

– Безобразие, развели, понимаешь, антисанитарию! Теперь давай я буду тебя одной рукой держать, а ты скажешь, что будет.

– Вот здесь… воздух… не выходит…

– Да, придется пока двумя руками держать.

– Вы меня лечите, да?

– Да. Доктор, ей говорить можно?

– Ничего, пусть говорит.

– Как тебя зовут?

– Ирочка.

– А скажи-ка мне, Ирочка, куда ты колечко дедушкино унесла?

– Оно волшебное.

– И что?

– У нас баба Галя злая очень. Я ей отнесла. Вовка сказал, она наденет и станет принцессой.

– Стала?

– Не знаю…

– А ты ей в руки отдала?

– На коврик положила.

– Понятно. А теперь глазки закрой и спи. Во сне все болезни проходят.

Невыносимо болели плечи, затекли ноги. Но сердце, кажется, справлялось. Как действует кровообращение, по часовой или против? Я почему-то решила, что руки надо отпускать не одновременно. Так, попробую слева оставить… подняла голову и, глядя на аппаратуру, в которой ничего не понимала, разжала правую руку. Одна кривая дернулась, но потом все восстановилось. А теперь левую. Опять кривая дернулась, но потом восстановилась. И рисунок сместился. Кривая изменилась, как гармонь, свернувшая меха.

– У вас вообще обычно нормальный ритм сердца? – спросил доктор.

– Брадикардия. А нельзя мне где-нибудь поспать?

– Вот сюда ложитесь.

– Имейте в виду, меня невозможно разбудить, – пробормотала я, засыпая. – Давление будет очень низкое. Не надо меня колоть, я сама проснусь, только очень нескоро.

Когда я проснулась, в палате горел свет. Ого, уже ночь! Я села на кровати. Зашевелилась Ирочка:

– Тетя, ты зачем так долго спала? Тут все ходят, слушают тебя, слушают…

– А ты чего не спишь? Ночь же!

– И день спи, и ночь спи… надоело!

– Ну ладно, не спи, только не двигайся. Мало ли, вдруг швы разойдутся.

Открылась дверь, заглянула медсестра:

– Обе проснулись? Пять часов утра, спите!

– Нет уж, – сказала я. – Мне непременно прогуляться нужно.

Оказалось, это была не та ночь. Это была уже следующая ночь. Я проспала больше полутора суток!

Вернувшись домой на рассвете, я, к удивлению, не обнаружила дома Любови Михайловны. Дядя Паша сказал, что она пошла… в церковь!

– Это надо обдумать… чудно… но мозги не работают, есть хочу!

– Колбасу будешь? А еще Маруська мне щей наварила.

– Ставь щи! И колбасу тащи.

Отвалившись от тарелки, я сказала:

– Самое главное для меня все-таки не ее внезапно проявившаяся религиозность, а твое семейное положение. Дядя Паша, мы с тобой 16 лет соседи. Но Марусю я люблю не меньше. У вас что, по второму кругу семейная жизнь начинается? Ты понимаешь, чем это ей грозит?

– Понимаю, Наташенька. Бабка твоя меня всё на непостоянство ругала. Я не знаю, что у нас. Когда она ушла, я рад был, а теперь я без нее скучаю. У нас нет ничего, ты не думай. У нее же есть кто-то?

Глядел он тревожно. Ага, а вот не скажу!

– Если вы никто друг другу, значит, ни к чему нам это обсуждать. Если что-то есть, наверное, это стабильнее, чем с тобой.

У дяди Паши губы дрогнули обиженно:

– Спасибо, Наташенька. Я думал, мы с тобой не чужие…

– Дядя Паша, – я обняла его. – У тебя душевные терзания, а у нее ни кола, ни двора. Знаешь, где она живет? На дачном участке в гараже. Мужик, у которого она в доме убирается, пустил. И это большая удача! Сойдетесь вы еще на полгода, а потом ей куда?

– Старый я уже, Наташенька. Ты знаешь, что я пенсию оформляю?

– Господи, это же десятого. И ты молчишь? А как же юбилейное застолье?

За разговором мы не услышали, как зашли Любовь Михайловна с Марусей.

– Мы ей молебен во здравие, а она с Пашкой обнимается и выпить собирается! – зашумела с порога соседка.

– Любовь Михайловна, ему десятого шестьдесят будет! А он молчал!

– Я вас в ресторан приглашу… коллегам в подсобке поляну накрою, там женщины все оформят, а вас, самых близких, в ресторан. Коля-электрик, Степанида из девятой квартиры и нас четверо.

– Ерунду ты, Пашка, говоришь. Кому удобно будет в твоем ресторане? Нам со Стешкой, старухам, или Коле-электрику? Да из нас в рестораны только Наташа ходит, и не скажу, что часто.

– А что делать? Дома будет не торжественно.

– Давайте пикник устроим, – сказала Маруся. – Устроимся на природе, будем шашлыки жарить.

– А вдруг дождь?

– Тогда в лес не пойдем, а сядем во дворе, где я квартирую, под навесом.

– Принято!

Когда я шла на студию, меня провожали такими взглядами, что я поняла: Вася запись не таил.

– Все, Кирилл, я рассчитываюсь. Подписывай заявление.

– Не кипятись, Наташа. Что произошло?

– На меня глядят как на слониху в бассейне. Вася свое кино, наверное, уже не по разу всем показал. Давай-давай, подписывай!

Я огорчилась, что стала мишенью для взглядов, а вот потеря работы не огорчила меня совсем. Это было даже более не мое, чем работа пиарщиком. И все равно через неделю будет юбилей, к которому нужно готовиться, а потом уезжать на другой юбилей – бабушкин.

Пришел Ефрем, долго благодарил за внучку.

– Да бросьте, – сказала я. – мы с вами оба не понимаем, что там было.

– Я ведь ходил к экстрасенсу еще раз. Он сказал мне, что у нас родственная связь, поэтому вы смогли Ирочке помочь. Теперь я верю, что кольцо надо вам вернуть. Я уже расспросил соседку. Представляете, она решила, что это подклад!

– Что?

– Подклад – это когда, оставляя свои вещи на улице, ведьмы переносят свои болезни на других людей. Считается, что, взяв вещь, человек берет с собой и болезни, оставленные с нею. Она поступила по ритуалу: взяла кольцо платком, отнесла к контейнерам и бросила в костер.

– Боже!

– У нас таджик дворником, я с ним поговорил и узнал, что кольцо нашел один местный алкаш и продал за две бутылки соседке. Соседка с досадой сказала, что потеряла кольцо.

– Может, врет?

– Да нет, я ей обещал большие деньги. Она помнит, что надела его. Отчистила от копоти помадой и надела. А через некоторое время спохватилась – нет кольца! Где потеряла, не знает. Могла и дома, и на работе, и по дороге.

– На работе не могли украсть?

– Кто знает… но искать там бессмысленно. Она на мясном производстве работает, небольшом, за городом. У фермера. Там и откорм, и забой, и линия полуфабрикатов.

Я прыснула, представив, как хрюшка съедает колечко… или надевает его на хвостик. Если кольцо ко мне само не придет, я его никогда не найду. Ладно, бог с ним.

Наступило десятое. С утра мы поздравили дядю Пашу. С коллегами он отметил это дело еще позавчера, а сегодня микроавтобус ЖЭКа, пригнанный электриком Колей, должен был доставить нас в дачный поселок, где жила Маруся.

Как здесь было здорово! Несмотря на заброшенное строительство, участок был ухожен Марусиными руками. В палисаднике цветы, перед домом травяной газон, за домом огородик. По газону вела к крытой беседке выложенная плиткой дорожка.

– Вот что, Маруся, ни в какой лес я не пойду, – сказала тетя Стеша, приятельница Любови Михайловны и вдова дяди Пашиного друга. – Такая тут благодать! Накрываем в беседке.

Пока мы готовили стол, подъехали еще Андрей с владельцем нашего первого этажа, Инна с Севой и Альгисом, потом Ефрем с женой. В общем за столом оказалась чертова дюжина. И каждый привозил продукты.

– Куда такую страсть? – возмущалась Любовь Михайловна.

– Ничего, на свежем воздухе много едят, – утешала ее Степанида. – Да и выпивки много, без закуски придется драку заказывать.

Ефрем привез колбаски для жарки: «Ох, не знал я, что будет шашлык!»

– Вот с них и начнем, – решила Степанида и послала Колю к мангалу.

Я бы предпочла шашлык из курятины, но с массами не поспоришь. Все ели, кусая колбаски, наколотые на вилку, а я решила прежде отрезать кусочек. Резанула по колбаске кухонным ножом, и у него отломилась рукоятка.

– Что за черт? – вскочил обрызганный жиром Сева. – Там какая-то железка.

Взял у меня из рук вилку и, действуя своей и моей, разобрал колбаску на кусочки. На тарелке лежало траурное кольцо.

– Небось, колбаски с того самого комбината? – спросила я Ефрема.

– Да почем я знаю! – отмахнулся он. – Главное, теперь я уверен, что это судьба! И не вздумайте возвращать мне деньги, обижусь! Не хотите их принимать – пусть лежат. Случится что – поможете кому-нибудь.

Через пару дней, когда я собиралась в Утятин, Любовь Михайловна мне сказала:

– Кольцо возьмешь с собой. На цепочку Екатерины Семеновны длинную, которую починила, наденешь, и будешь на шее носить.

– Потеряю.

– Не такая это вещь, чтобы теряться. А вот помочь оно в чем-то может, недаром в тебе хозяйку признало.

Я махнула рукой. Действительно, старухе может быть неуютно рядом с этой сакральной вещью, да еще в отсутствие хозяйки.

Поезд в Уремовск пришел с небольшим опозданием, и я поняла, что попадаю в «окно» между автобусными рейсами. И махнула на «перекресток», площадь на окраине областного центра, где проезжали все автомобили в сторону Утятина. Сойдя с городского автобуса, я остановилась, чтобы купить мороженое, Рядом притормозил микроавтобус. Водитель спросил, как доехать до Утятина.

– А вы возьмите меня с собой, и я не дам вам заблудиться, – весело сказала я.

– Садитесь. Только у нас тут надгробие. Не напрягает?

– Нет.

Я устроилась на заднем сидении, и мы за час доехали до поворота на Утятин.

– А в Утятине вам куда?

Трое мужчин оказались иногородними, которые выполняли поручение матери одного из них установить памятник на могиле ее сестры. Поэтому они собирались сразу выполнить работу и, не заезжая в город, вернуться домой.

– А место знаете?

– Вот, мама план нарисовала.

Я посмотрела на бумажку и сказала:

– Это рядом с мемориальным. Сейчас будет поворот направо, надо ехать через новое кладбище, а то ворота старого открывают только для похоронных процессий.

– Как же вы?

– Нормально. Зайду на дедушкину могилу и выйду в калитку.

Я пересела вперед и указывала водителю дорогу. Когда мы выехали к мемориальному и остановились у искомого захоронения, водитель сказал:

– Какое вам спасибо! Сами никогда бы не нашли.

– Ребята, я в автобусе сумку на время оставлю, ладно? У меня тут дедушка похоронен метрах в двадцати.

Вышла и побрела в сторону дедушкиной могилы. После душного, нагретого солнцем автобуса в тени кладбищенских деревьев казалось прохладно, хотя день был жарким. Я села на скамейку и скинула туфли, вытянув ноги на густой сочной траве.

Какая неудачная фотография на памятнике! Я помню дедушку сердитым, помню его веселым, но таким надутым я его не видела. Это фото с какого-то документа, не то паспорта, не то партбилета. А лет-то ему было… до шестидесяти не дожил! Скоро старшие дочки его догонят.

– Тусь, что это у тебя на шее болтается? – услышала я.

Повернулась – Митрохин.

– Да так, фамильная реликвия.

– Ты носи эту реликвию, чтобы не видно было. Нечего слабых соблазнять.

– Ладно, не буду. Сам-то как?

– Да видишь…

Скрипнула скамейка под мощным телом севшего на нее Митрохина.

– Тусь, ты жизнью своей довольна?

– А чего? Живу…

– Не слышу энтузиазма в голосе.

– Да понимаешь… без работы я.

– Это ерунда. А вот семья…

– Да не нужна она мне!

– Не свисти! Всем нужна, а тебе не нужна! Хоть бы ребенка завела, что ли…

– Ты же меня навещал в психушке?

– Это была истерия. Ничего страшного. Перегрузили детскую психику, вот и возникла реакция. Я тебя уверяю, будешь заботиться о ребенке, сразу и к работе отношение изменится. Я вот и то сына имею, хоть и незаконного. Правда, кровь дурная.

Еще Троха будет меня семейным ценностям учить! Сам-то!

– Пойду Валеру навещу…

– Я тебя немного провожу.

Да? А я рассчитывала, что он меня до дома довезет. Наверное, без машины, иначе бы предложил.

– Как с бабушкой будешь общаться?

– Да обычно. Обниму и поцелую.

– Вот это правильно. Твоим близким еще понадобится твоя помощь. И сыну моему. Не растеряйся в трудную минуту!

Не попрощавшись, на развилке он свернул на тропинку, ведущую наверх. Я некоторое время растерянно смотрела ему вслед, потом встряхнулась и пошла к Валериной могиле. Странный у нас получился разговор. При последней нашей встрече он был какой-то пришибленный и виноватый, а сейчас вроде бы получил право меня поучать.

Когда я выходила из кладбищенских ворот, подошел Васильевский автобус. Так что через десять минут я уже сворачивала на Банную. Как все улицы, расходившиеся от площади, бывшей самой высокой частью города, она шла вниз, поэтому идти к дому было легко. Открывая калитку, я увидела, что на скамейке у дома сидят Людмила и Павел Алексеевич, но даже не успела удивиться, что мне не сообщили об их приезде, как на меня набросилось что-то грязное, мокрое и визжащее.

– Здравствуйте все! Сашка-племяшка! Ты что, домой уезжать собралась?

– Почему?

– Набрала на память родной землицы. Домой приедешь – отскребешь и на память в платочек завяжешь.

– В платочек не завяжешь. На ней её столько, что можно все цветы в доме пересадить, – сказала выходящая из-за угла бабушка.

– Я знаю, вы шутите! Да помоюсь я сейчас, ладно! – засмеялась Саша.

– Вот только домой не заходи, – одной рукой удерживая девочку, а другой обнимая бабушку, сказала я. – Ба, мы в душ. Кинь нам что-нибудь Сашке после бани одеть.

Вытащила из сумки пакет с халатом и прочие мелочи и кинула ее на крыльцо. Вышла Тоня, на ходу вытирая руки о фартук, подхватила сумку и сказала:

– Ты с нами в вашей бывшей комнате, не возражаешь?

– У нас отличная компания, – подхватила Сашенька.

– Только невыносимо грязная, – сказала я, и, взяв ее под мышку, потащила в летний душ.

Когда мы сели обедать, я спросила:

– А мальчишки где?

– На работе, – ответила Саша.

Оказывается, отдохнув недельку, Кузя с Жорой устроились на комбинат разнорабочими.

– Круто! – восхитилась я. – И не разочаровались?

– Нет, ходят исправно, – сказала Тоня. – Мне, конечно, хотелось, чтобы они отдыхали, но раз уж решили… в конце концов, мужики же они!

– Твой, может, и мужик, а Жорику всего 16! – возмутилась Людмила.

– У нас сплошь и рядом шестнадцатилетние детьми обзаводятся, – сказала бабушка. – Чем девок портить, пусть лучше картошку на конвейере сортируют.

– Ты, тетя Наташа, правду говорила, у прабабушки все по струнке ходят, – сказала Саша.

– И ты?

– А я немножко шалю.

– А бабушка тебя прутом стегает?

– И стегает, и шлепает.

– А ты что же не исправляешься?

– Я потом немножко исправляюсь, а потом опять немножко шалю. А тебя она шлепала?

– А как же! С внучками иначе нельзя.

Хлопнула дверь, зашла соседка тетя Клава. Увидев меня, даже всплакнула:

– Наташенька, думала, не увижу тебя больше. Теперь и помирать можно.

– Что ты, тетя Клава, какие твои годы!

– Да ладно, пожила! Своих детишек не нажила, зато соседских любила, особенно таких шкодливых, как эта егоза. Тихенькие не помнятся, а вашу компанию всё-то вспоминаю. Валерка, Сережка, Толик… он один из них жив, и даже начальником стал.

– Как же, а Митрохин?

– Ты что, аль не знаешь? На год он только друга своего пережил. В 96-м привезли его из Чехии. Свои же бандиты, говорят, убили.

– Тетя Клава, это точно?

– Куда уж точнее. Они и лежат недалеко. К Валере вниз от развилки, а к Сереже – наверх. Рядом с Милочкой Пурит он похоронен и в один день.

Я будто оглохла. Как же так? И ведь что-то меня цепляло в этом разговоре с ним. Что? Он же простой как веник был, а сегодня разговаривал культурно: истерия, расстройство детской психики…

Очнулась я, когда бабушка с силой сжала мое плечо:

– Сейчас Тоня с Сашей на комбинат на экскурсию с Толиком поедут, а ты поспи.

Когда Тоня с Сашей пошли к воротам, где их ожидала машина Толика, бабушка крестила их вслед. Что за притча, все в религию ударились!

Я думала, не засну после всего этого. Однако отключилась почти сразу. Вроде бы, что-то говорила надо мной Людмила, потом бабушка на нее шикнула. Ничего не снилось. Проснулась только к ужину.

За столом, накрытым во дворе, сидело двенадцать человек. Пришли с работы мальчики, пришли в гости Сима с Кристиной и Алла с мужем. Возбужденная Сашенька трещала без умолку, и мне приходилось то и дело ее одергивать. И все равно волнение Тони бросилось в глаза. Это вскоре объяснилось: она объявила, что возвращается в Утятин. Я наблюдала за реакцией родных. Сестры были рады (кроме Людмилы, которая поджала губы), мальчики тоже отнеслись к этому с одобрением. Вот почему бабушка крестила их вслед! Тоня ходила договариваться о работе на комбинате.

Вечером, с трудом угомонив Сашеньку, мы долго разговаривали с Тоней. Но сначала отношения с сестрой пыталась выяснить Людмила. Тоня ей сказала: главное, что нужно помогать деньгами Кузе; с наемной квартирой ничего не отложишь, а тут родительский дом пустует. Людмила возмущалась: зачем ты ушла на квартиру, у нас места на всех хватит! В старости хочется иметь свой угол, отвечала ей младшая сестра. Мать будет тобой командовать, нападала Людмила. Как и ты, не выдержала наконец-то Тоня, и Людмила хлопнула дверью. Да, с матерью ей будет жизнь не сахар, сказала мне Тоня, но от нее команды воспринимаются все же легче, чем от сестры. Да и старенькая она, хоть и хорохорится, присмотр за ней нужен. И Кузя после университета будет устраиваться либо в столице, либо в каком-нибудь наукограде, так что нет смысла держаться за их хоть и большой, но промышленный город, где академической науке места нет. А что Тоня испытала за два месяца, живя с Людмилой и Павлом, пока не сняла квартиру! Бедный Жорка! И как ей больно за то, что они не уберегли меня от этой долбёжки!

– Ладно, Тоня, что вспоминать об ошибках 25-летней давности! Спи, поздно уже.

Мне не спалось, и я пошла в зал, где бормотал телевизор. Бабушка на экран не смотрела, считая петли на своем вязании. Когда я вошла, она отложила вязание и сказала:

– Ну что, все с тобой поговорили? Садись, теперь я спрошу. Правда, что ль, Людмила больная?

– Жорка сказал? Ба, неужели ты не знала?

– Значит, правда… Наташа, я же с ней 17 лет, считай, не виделась!

– А мне кажется, она всегда была больная. Во всяком случае, с тех пор, как я ее знаю.

– Господи, грех-то какой! Нет, ну была она истеричная, особенно в переходном возрасте. Но сумасшествия я в ней не замечала. Что врачи-то говорят?

– Мне не докладывали. Один раз Жорик в Питере затащил ее к психиатру. Больше, мне кажется, никто ее не лечил. Могу поставить диагноз по аналогии. У меня были знакомые дамы с диагнозом маниакально-депрессивный психоз. Что-то очень похожее у нее. Болезнь циклична, обострение два раза в год, осенью и весной. Начинается с маниакальной фазы. Мы с папой называли это «на метле полетать». Цепляется ко всем, поучает, ищет что-то обидное в чужих словах, кричит, оскорбляет. Ей становится немного легче, когда кого-нибудь доведет. Я первое время плакала, когда она ругалась. Потом поняла, что ей это приятно, и перестала. Еще один урок усвоила чуть позже: не просить у нее ничего. Если попросишь, она обязательно поступит наоборот, даже если просьба разумна. Я мечтала о коньках и самокате, поэтому их у меня никогда не было. Зато в моей комнате был угол, в котором пылилось с десятка полтора кукол, в которые я и маленькой не играла, а уж школьницей и подавно, ты же знаешь! Уже подростком я научилась ее болезнью пользоваться. Например, в последний год перед отъездом, помню, в моде были черные джинсы. Ну, умирала я, как мне хотелось появиться в них на вечере в школе! Если папу попросить купить, надо потом эти джинсы от мамы прятать, иначе она их порвет или порежет и папе скандал закатит. Было уже такое… Вот я и говорю как-то ей… по улице мы шли и встретили мою одноклассницу… а я Людмиле говорю: ужас какой эти черные джинсы, как спецовка. То ли дело традиционные. Нипочем такие не надену. На следующий день она мне их купила: ты толстая, а черное стройнит. Я померила – велики. Говорю, как мне их не хотелось, так и не подошли. Она не поленилась, бегала обменивать.