Где же Лизонька?

Я растрогалась:

– Ну хорошо, милый, завтра утром пойдем в парк, но только когда станет светло, и желательно, чтобы на платформе было побольше народу. Надеюсь, никого ненужного нам мы не встретим.

Хвост вильнул и опять исчез в кустах.

Ненужная встреча

Всю ночь опять шел снег, но утро было прекрасным! Тучи разошлись, и впервые за много дней засияло солнце.

Злодей Мартин все утро напоминал мне о моем обещании. Сначала стягивал с меня одеяло, потом поругался с Кубриком и, наконец, демонстративно улегся посредине кухни на самом проходе, не спуская с меня глаз, пока я резала куриное мясо для кошек, пила кофе, убирала посуду. Он мешал проходу и не делал ни малейшей попытки убраться с дороги. В общем, лежал над душой. Выхода у меня не было!

Закончив дела, я произнесла наконец заветное слово:

– Гулять!

Мы дошли до железнодорожных путей, я остановилась и прислушалась к себе: никакого предчувствия опасности, никакой тревоги или страха. Платформа была полна людей, собирающихся в город. На противоположной платформе – той, что на стороне парка, – куда приходили электрички из города, тоже были люди; солнце ярко сияло, прекрасно освещая куст за путями; мимо него по тропинке вглубь парка скользнули пара лыжников и подростки с санями.

Пути перейти мы не успели: запищали предупредительные сигналы, – подходила электричка из города.

И я, и Мартин, и мои внучки – все мы любим смотреть на проходящие электрички; только пес ведет себя неприлично, – он машет хвостом, прыгает от восторга и громко лает, соревнуясь с поездом: кто громче.

Электричка прошумела мимо, и вдруг Мартин насторожился. Я проследила его взгляд и увидела на другой стороне путей, среди сошедших пассажиров, человека в черной куртке, по фигуре и походке очень напоминающего того, кого я видела и испугалась в тот злосчастный вечер.

Сейчас пугаться было нечего: позднее утро было солнечным и ярким, платформа полна людей, в парк по тропе идут люди, да и не видел меня никто, поэтому и узнавать некому. Но привлекать к себе внимание тем не менее не хотелось.

Я натянула поводок, и мы с псом, так и не переходя путей, прошли небольшое расстояние до платформы в город, поднялись на нее и присоединились к ожидающим поезда. Отсюда, с высоты платформы, было очень удобно наблюдать за подозрительной личностью на противоположной стороне. Большинство сошедших с поезда пассажиров уже перешло железную дорогу и направилось к улицам нашей деревни. Сама же подозрительная личность прошла немного дальше вдоль парка, подошла к тому самому кусту и начала внимательно осматривать снег вокруг. Нисколько не скрываясь, человек в черном присел и стал методично и неторопливо разгребать руками снег вокруг куста. Со стороны выглядело, как будто он что-то потерял и просто пытается найти. Теперь я уже не сомневалась, что это тот самый человек, который нес женщину. Таких совпадений не бывает.

Я подошла к расписанию: электричка в город придет через пять минут – все войдут в поезд, и я останусь торчать в одиночестве на высокой платформе как маяк, видимый со всех сторон. Надо срочно сваливать, пока поезд не пришел, и не дожидаться окончания его поисков. Да и Мартину трудно объяснить, почему, находясь около вожделенного для него леса, он околачивается на платформе и до сих пор не разрыл ни одной норы и не грызет ни одной палки.

Я уже развернулась было к лестнице, чтобы спуститься и войти в парк с другого конца платформы, как вдруг подозрительная личность отошла от куста, быстрым шагом перешла пути, поднялась на мою платформу и пошла в моем направлении. В груди непроизвольно ёкнуло, я быстро повернулась к нему спиной, взяла пса за ошейник и заняла место на платформе, где народ стоял поплотнее.

Личность тем временем быстрым шагом прошла мимо меня и окружающих меня людей. Я увидела его удаляющуюся спину. Он повернул голову, и я смогла заметить его профиль, правда нечетко и мельком. Я увидела черную щетину, прямой нос, жесткий подбородок. Быстренько отойдя от уже приготовившихся к посадке людей и проследив взглядом за удаляющимся человеком, я увидела, что, пройдя вдоль всей платформы и спустившись по лестнице с другого края, он подошел к стоявшей там машине. Машина завелась и, постояв еще пару минут, отъехала по единственной дороге, по которой можно подъехать к станции.

В этот момент запищали предупредительные сигналы и вдали показалась электричка.

Конечно, я хорошо рассмотрела автомобиль и запомнила его номер.

*

Память у меня куриная, то есть никакая. Все время прогулки и по дороге домой я, как попугай, судорожно повторяла номер машины, чтобы донести его до бумаги, наивно полагая, что автомобиль может открыть полиции дверцу в коридор расследования моего происшествия. Увы, позвонив Пряхе по телефону, номер которого он мне любезно оставил, я поняла, что ошибалась и происшествие так и осталось «моим». Я, похоже, рассмешила несмешливого майора своим предположением. Запинаясь и строя фразы по только ему понятным правилам, он втолковывал мне, что состава преступления нет и я напрасно трачу его и свое время, подозревая бедного мужичка, потерявшего что-то под кустиком, возвращаясь после баньки в соответствующем состоянии, получившего за это нагоняй от жены и пытавшегося теперь найти потерянное, чтобы восстановить мир в семье. Впрочем, это было только мое толкование его малопонятного спича.

– Иван Авдеевич, вы совсем мне не верите? – спросила я наконец.

– Почему, верю. Я верю, что в стране коррупция и можно сажать каждого пятого чиновника, если не второго… Давайте рассчитаем всех на первый-второй и под каждого второго начнем копать… Понятно, о чем я говорю? На все есть правила и законы.

– Понятно… Но все-таки вы же можете определить владельца машины: вдруг он окажется страшным-престрашным бандитом, и у вас появится повод открыть дело? Это же не секретная информация, и вы не затратите на это много времени?

Пряха тяжело вздохнул:

– Да, могу, конечно… И не секретная, поскольку не является следственной тайной. Хорошо, наведу справки и позвоню вам, – может, это вас успокоит…

– Да, именно этого я и хочу! – воскликнула я.

Не прошло и получаса, как Пряха перезвонил и сообщил мне, что машина, десятилетний синий опель, принадлежит Семену Алексеевичу Коробову, женат, детей нет, зарегистрированному в деревне Мёдуши, Ленинградской области, и за последние десять лет провинившемуся перед законом всего один раз, превысив скорость, за что и был оштрафован. Штраф оплачен через два дня после его выписки.

– Теперь вы успокоились? – устало спросил он.

А что мне оставалось… Утро кончилось, пора было заняться уборкой и приготовлением хоть какой-то еды. Твердо решив выбросить все из головы и заняться делом, я уселась в кресло. На колени тут же забралась Машка и, включив урчальный аппарат, заглушающий шум холодильника, начала месить мои колени. В голове крутились мутные, плохо определяющиеся мысли. Мёдуши… Я знаю эту деревню. Примерно в двадцати километрах отсюда. Когда-то мы с дочкой ездили туда за грибами и набрали рыжиков.

Повинуясь все тем же малопонятным мыслям, я встала и кликнула Мартина:

– Вставай, лоботряс: выходные все равно пропали – сегодня твой день! Поехали в Мёдуши!

Мёдуши

Население Мёдушей составляет около ста человек. В паре километров от деревни расположено небольшое озеро. Мёдуши избежали участи многих маленьких деревенек, которые были покинуты своими жителями и в которых в лучшем случае осталось доживать свой век несколько стариков. Произошло это благодаря близости к городу и, главное, тому, что на берегу озера было обустроено предприятие по выращиванию рыбы, где нашло работу большинство деревенских жителей. Какой-то советский чиновник районного масштаба, насмотревшись на такие фермы в соседних скандинавских странах, решил, что у советских людей это выйдет не хуже, чем у буржуев, и надумал прославиться как рачительный хозяин. Закупив оборудование и мальков на деньги районного бюджета, лишив тем самым район новых дорог, ремонта школ и больниц, он настроил подобных ферм на всех прудах и озерах района. Однако все вышло как всегда. Оборудование вскоре стало выходить из строя, рыбу воровали; мальки дохли, не получая необходимого ухода, поскольку на обучении работников было сэкономлено. Да и, правду сказать, зачем советскому человеку чужой опыт: советский человек горд, и не нужно нам было никаких уроков, – невелика наука, сами с усами!

Рыбные хозяйства грустно окончили свое существование. Бюджет был опустошен, руководителя района срочно перевели на вышестоящую должность, а затраченные средства списали на полученный ценный опыт. Но некоторое время фермы все-таки просуществовали, и для Мёдушей это сыграло существенную роль. Рыбная ферма на соседнем с деревней озере продержалась дольше всех, проработав в каком-то виде до перестроечных времен. Ее постигла было участь всех остальных подобных хозяйств – но времена настали уже другие. Не все оборудование, пристани и садки успели сгнить, и ферма через некоторое время была выкуплена каким-то предпринимателем и восстановлена.

Я ехала по дороге, почти пустой по случаю зимы и выходного дня, и переваривала информацию, выкачанную из интернета. Нагулявшийся утром Мартин дрых на заднем сиденье. Разные мысли и воспоминания лезли в голову. Я вспоминала пустоту и разруху девяностых, думала о стариках и старушках в брошенных деревнях… И еще мне было очень жалко мальков.

Двадцать километров – это почти ничто для автомобиля на пустой трассе. Вскоре я увидела разрушенную церковь с поникшей маковкой и указатель «Мёдуши». Деревня располагалась вдоль дороги, как и огромное количество других русских деревень, но отличалась от прочих наличием второго ряда домов через узкую разделяющую ряды улицу. И эта деревня тоже начала преображаться, как преображаются сейчас многие из них, особенно расположенные около мегаполисов, жители которых скупают в деревнях дома для обустройства загородного жилья. Да и сами деревенские стали обновлять свои домишки, пользуясь появившимися новыми материалами и их относительной дешевизной. То тут, то там уже виднелись дома, обшитые сайдингом, с новыми крышами из ондулина или металлочерепицы. Ряд домов вдоль дороги разрывался небольшой площадью, в глубине которой располагалось типовое здание деревенского продуктового магазина. Точно такое же здание сельского магазина сохранилось даже в деревне, где я живу, и находится на улице, параллельной моей.

И все же чем-то Мёдуши отличались от многих других деревень, которые я только что проехала. Я припарковалась на площади и осмотрелась. Во-первых, внутренняя улица деревеньки и некоторые проезды между домами, заметные с площади, были заасфальтированы и тщательно очищены от снега. Во-вторых, здание затрапезного сельского магазинчика прекрасно отремонтировано, сделан пандус для колясок, крыльцо накрыто навесом. И – да! – заборы… Нет старых покосившихся заборов – непременного атрибута российской деревни. В Мёдушах почти все видимые заборы были новые, сделанные по одному образцу. Я обратила внимание, что деревенская площадь, если так можно назвать площадку перед магазинчиком, тоже была хорошо очищена от снега и обсажена ровным рядом живой изгороди, которую осенью тщательно подстригли. Стояли скамейки и урны! Последнее было совсем удивительно. Впрочем, может, я просто давно не бывала в деревеньках… только проезжала мимо, а проезжая мимо, много не увидишь…

Вдоль всех дорог в России – рыночки на ящиках, табуретках, а то и просто на земле на постеленной клеенке.

И Мёдуши были не исключение, но здесь для торгующих были сооружены небольшие прилавки с пластиковыми крышами, оберегающими от дождя и снега нехитрый деревенский товар. Был разгар дня, и у прилавков стояло несколько закутанных бабушек.

Мой порыв приехать в Мёдуши был ничем не объясним. У меня не было ни одной мысли или даже предчувствия: а что же, в сущности, я собиралась здесь найти? Машину? Но даже если бы я и увидела синий опель, мне бы и в голову не пришло подойти и поинтересоваться… м-м-м, а чем, собственно? «Скажите, это не вы ли тащили женщину третьего дня около университетской платформы?»

Да я и расспрашивать никого не собиралась: «А не знаете ли вы Семена Коробова, он мне исключительно подозрителен!»

Напротив, я точно знала, что ни при каких обстоятельствах нельзя ни намеком выдать себя! Меня никто не видел, и никому и в голову не должно было прийти, что я интересуюсь кем-либо или чем-либо, имеющим отношение к тому происшествию или к его участникам. Я как бы приехала на разведку, зацепившись за единственную известную мне ниточку, которая связывала происшедшее с каким-то реальным человеком. Но что именно нужно разведывать, я и представления не имела. Мне хотелось убедиться, что мое ночное приключение не плод моего воображения, на что явно – насколько он вообще мог быть понят – намекал Пряха. Что моя тревога – это не неврастения усталой задерганной тетки. Впрочем, пусть неврастения; но мне надо было убедиться в этом. Приключение не выходило из головы, мешало спать, воображение рисовало всевозможные сценарии происшедшего. Картины увиденного и пережитый ужас уже измучили меня совершенно. Я чувствовала себя в противной липкой паутине, которая вроде существовать и не мешает, но душит и сковывает каждое движение. Мне хотелось освободиться от нее, и я интуитивно искала способ: лазейки, щелочки – разрывы, в которые можно прорваться.

Об этом я размышляла, стоя у деревенского магазина. А вдруг в этой деревне случилось что-то – произошло какое-то событие, которое помогло бы мне выпутаться из оплетшей меня сети? Надо поговорить с местными жителями…

Бабушки с маленького рынка – вот кто мне нужен!

Оставив Мартина в машине, я подошла к прилавкам. Н-да, как раз бабулек-то там и не было. Дородные, румяные от мороза тетки торговали вязаными носками, маринованными и сухими грибами, разными соленьями и вареньями – я не очень обратила внимание на товар. Впрочем, одна бабушка, расположившаяся на самом краю ряда, все же была. Как пузатые стражи, перед ней стояли две трехлитровые банки с солеными огурцами.

Я взглянула на старушку – сердце мое ёкнуло и почти остановилось. Бабушка была исключительно похожа на мою собственную бабушку, мамину маму, моего милого ангела, мою бабунечку с Кубани, светлую память о которой я храню всю свою жизнь. Даже старенький пуховый платок был повязан точно так, как носила бабунечка, наверное, как и очень многие деревенские бабульки. Старушка сидела за своими огурцами как нахохлившийся воробей на жердочке. Наверное, устала, бедная, такая родная… В носу защипало, в глазах стало мокро.

Я непроизвольно сделала шаг по направлению к ней, чем вызвала призывный оклик тетки, занимавшей место рядом:

– Дамочка! Дамочка! Так вам огурчиков? Берите мои! У баб Ани они мягкие и кислятина, а мои крепкие, острые; под водочку после бани – мужик крепче любить будет! Подходите, подходите, дешево отдам! – масленым голосом увещевала она.

От злости слезы мгновенно высохли! И, надев мину беспредельного восторга, я радостно воскликнула:

– Да что вы! Кислые и мягкие? Мои любимые! Нигде не могу таких найти! Спасибо, что подсказали! Дай вам Бог здоровья! Баба Аня, а у вас только две банки? Я бы еще взяла парочку!

– Ох, доченька, дома еще есть, я недалече тут, – засуетилась бабушка, – не дотащить мне больше двух банок. Может, дойдешь, заберешь? А то подожди, я сбегаю.

«Доченька»! – именно так обращалась к молодым женщинам моя бабушка…

Чтобы не защипало опять, я схватила банки и потащила к машине; за мной засеменила старушка:

– Я недалече, недалече… Тут сразу за магазином…

Тетка еще минуту таращилась на меня в недоумении, потом, сбитая с толку, задрала подбородок и отвернулась.

Я положила огурцы на заднее сиденье, надела поводок на пса и, предупредив бабушку: «Подождите меня, я на секунду», вернулась к прилавкам.

Держа Мартина на коротком поводке, я очень тихо, но строгим голосом объявила тетке:

– Гражданочка, а вы знаете, что нарушаете Закон Российской Федерации о рекламе? Вы позволяете себе некорректные сравнения с товаром другого продавца. Статья пятая! Это влечет наложение административного штрафа на граждан в размере от двух тысяч до двух тысяч пятисот рублей! Аккуратнее, аккуратнее, гражданочка…

Это был единственный пункт единственного закона, кроме правил вождения, который я могла процитировать. Просто как-то услышала разговор Верочки по телефону…

Оставив обалдевшую тетку отмораживаться, я поспешила к ожидавшей меня старушке.

*

Следуя за бабой Аней, я посматривала по сторонам в невнятной надежде увидеть знакомую машину в каком-нибудь дворе. Что бы я сделала, если бы увидела, даже не представляю. Но синей машины не было, как, впрочем, и какой-либо другой.

Дом бабы Ани находился сразу за зданием магазина. Такой же новый однотипный забор, как и большинство в деревне, а сам домик старенький: давно не крашенный, но с виду крепкий. А вот крыльцо к дому было новое, просторное, с навесом от дождя и пандусом для колясок.

«Ага! – подумала я. – Дети в доме есть, а значит, и родители. Что же заставляет ее торговать у дороги?»

– Баба Аня, я Мартина привяжу к крыльцу? – спросила я.

– В дом, в дом заводи, доченька, что же милой собачке мерзнуть!

Милая собачка в благодарность легонько боднула бабу Аню и завиляла хвостом. Любопытством Мартин переплюнет любую кошку. Я подозревала, что новый дом и новые знакомства были для него не менее интересны, чем прогулки по лесу.

Мы зашли в дом – чистенько, бедно… За столом, покрытым клеенкой, давно просившей замены, сидела девочка-подросток, лет двенадцати-четырнадцати, и что-то сосредоточенно писала в тетрадке. С ее левого и правого локтя на столе развалились две серые кошки. Они похлопывали по столу хвостами и сонно таращили глаза на тетрадку. Кошки блаженствовали – рокот их мурлыканья слышен был от двери. Но до моей Машки им далеко!

Услышав, что кто-то вошел, девочка подняла голову и посмотрела на нас. Нежное лицо, светлые волосы, распахнутые голубые глаза.

Русская, да и не только русская литература изобилует персонажами, описанными таким образом: «светлые пушистые волосы обрамляли ее нежное лицо». К счастью, и сейчас в нашем стремительно темнеющем мире еще много светловолосых девочек и мальчиков с голубыми или серыми глазами. Особенно в наших северных широтах.

Да, внешность девочки была, на первый взгляд, совсем обычной. Но я не могла оторвать от нее взгляд. Лицо просто лучилось радостью, светом, каким-то ощущением покоя. Я утонула в этих лучах, укуталась в них, мне стало тепло и спокойно, как будто дома, давно… раньше…

– Катенька! – воскликнула баба Аня. – Огурчики доченька у нас купила.

Она просеменила куда-то в соседнюю комнату, видимо за другими банками.

– Ой! Собачка! Здравствуйте! А как ее зовут? Да вы проходите, пожалуйста, садитесь! – открыто улыбаясь, пригласила Катенька. – Вы не смотрите, что кошки на столе, – они чистые, да и клеенка эта для них. Когда чай будем пить, я постелю скатерть.

Мартин подбежал к девочке знакомиться. Кошки, вытянув головы и перестав урчать, настороженно разглядывали большую собаку. Но и не подумали сойти со стола.

– А почему вы решили, что я беспокоюсь из-за кошек? У меня своих пять; и, к сожалению, некоторые из них не поддаются никакому воспитанию и очень любят валяться на столе, причем именно на скатерти, на которой я пью чай. И ужасно волосят при этом, – заговорила я, подходя и присаживаясь. – Я всегда смущаюсь, когда заходит какой-нибудь гость и видит эту картину. Начинаю махать руками и возмущаться: «Ах! Ах! Безобразники!» – подхожу к ним, тихонько глажу и прошу уйти. У меня даже есть специальные щетки для уборки их шерсти со столов, диванов, да и с людей, присевших на эти самые диваны.

Я рассказывала про своих кошаков, Катенька заливалась смехом, слушая меня, гладила Мартина, и мне было очень хорошо и спокойно. Прошло не больше пяти минут, но мне казалось, что мы уже давно сидим и разговариваем с удивительной девочкой, которая умеет излучать счастье и слушать взахлеб.

Наконец, вернувшаяся баба Аня прервала нас:

– Вот, доченька, я в прихожей поставила три банки – ты возьми, сколько тебе еще хочется. А ну-ка чайку, девоньки. Попьете с нами? Катенька, поставь чайник, а я чашки принесу; у нас и конфетки есть.

Катенька, немного оттолкнувшись, отъехала от стола. Инвалидное кресло! Как же я не заметила!

От неожиданности глаза наполнились слезами и невольно вырвалось:

– Как же так!

Баба Аня, посмотрев на меня, грустно улыбнулась:

– Да, ножки у Катеньки парализованы, после аварии, – спокойно сказала она. – А ее родители в той аварии и погибли. Сынок и невестка.

– Вы так… так говорите об этом… – пробормотала я, пытаясь прийти в себя.

– Как? Спокойно? – улыбнулась баба Аня.

– Обыденно…

Баба Аня подошла ко мне, погладила по плечу:

– Долго горевать грех, доченька. Вот и ты горюешь… Глаза у тебя больные… Нехорошо. Да кто мы такие, чтобы понимать, как нам лучше? У тебя детки есть?

– Да, – дочка, но она взрослая уже; у меня внучки…

– Вот когда она маленькая была, ты ее учила, наставляла. Сладкого много не разрешала, гулять без шапки не пускала, а она плакала – ведь плакала?

– Конечно. Рыдала, будто мир разрушился.

– Так он у нее и правда рушился! Понимаешь? Именно рушился! Но она же успокаивалась. А потом она стала старше и поняла, что мир на своем месте и плакать совсем не надо из-за такой ерунды. Вот и мы так. Мы – дети, просто постарше. Человек и умирает ребенком. Когда нам плохо, мы думаем, что мир разрушился. Но мы же ничего не знаем… Для Бога мы дети: только Он знает, зачем нам все это и почему. Что же горевать-то… Хотя непослушные мы дети, горюем… Ох, горюем…

– Но как вы справляетесь!

– Так крест-то по силам дается, доченька! Взамен потерь что-то другое появляется… Вот нам помогают много, пенсия у меня хорошая и у Катеньки… Да и огурчики вот продаю: мало-мало, а добавочка к пенсии…

– Да вы не думайте, что я ничего не умею, – с горячим чайником в руке в комнату въехала Катя. – Вот посмотрите, какая у меня коляска отличная – сама едет, или руками могу. А я и в огороде сама. Посмотрите, какие у нас грядки!

Катенька подъехала к окну, выходящему во двор, и поманила меня. Взглянув в окно, я увидела высокие грядки из плоского шифера, заваленные снегом. Расстояние между ними было достаточное для проезда Катиной коляски.

– А между грядками у нас плитка лежит – сейчас не видно из-за снега; коляска идет ровно и не вязнет. Вперед я на руках, – экономлю батареи, а назад моторчик включаю. Я все сама в огороде делаю. Баба Аня совсем немного помогает.

– Я и с туалетом сама справляюсь, у нас везде ручки и приспособления, – продолжала хвалиться Катя. – А крыльцо наше видели? Арсений Андреевич в прошлом году сделал. И дрова нам Сеня привозит и раскладывает так, что мы почти не носим. И заходит часто. Я даже в магазин сама езжу, – там можно въехать на коляске, и недалеко.

– Арсений Андреевич? Это кто? Сосед? Или родственник ваш? – скорее машинально, чем на самом деле заинтересовавшись, спросила я.

– Не совсем… Хотя, конечно, сосед. Он живет примерно в километре отсюда, ближе к рыбной ферме. В усадьбе, – отозвалась баба Аня. – Да вы идите чай пить, уже все на столе.

Я обернулась: стол был застелен скатертью и на столе стояли чашки с дымящимся чаем, вазочка с конфетами, печенье. Катенька уже подкатила к столу, рядом с заговорщицким видом устроился Мартин, и все трое в ожидании уставились на меня. Я с радостью присоединилась.

Чай оказался с сухой малиной и мятой – с запахом лета, теплых листьев, скошенных трав…

– Катюшка малинку собирала и сушила, – рассказывала баба Аня, – мы малину посадили невысокую, обрезаем хорошо – вот она у нас и раскидистая, богатая на ягоды…

– Баба Аня, а кто у вас так деревню в порядок привел? Заборы, скамейки…

– А-а! Все спрашивают! Это Арсений Андреевич все заботится…

– Да что он, на все руки мастер, что ли?

– Да нет! – рассмеялась баба Аня. – Он рабочих прислал. Да и не сразу все сделалось-то. Сначала он площадь перед магазином в порядок привел, прилавочки вот нам поставил, чтобы мы не на ящиках сидели… Потом помог сельсовету магазин отремонтировать: настоял, чтобы непременно для колясок удобно было, – у нас на такую маленькую деревню три инвалида-колясочника. А уж потом и заборы нам сменил и дорожки заасфальтировал… А инвалидам всем коляски в самой Германии заказал и подарил. Но, кроме Кати, остальные это старики совсем…

– Да кто же он такой, ваш Арсений Андреевич? – меня уже пробрало любопытство.

– Здесь и дед его, и отец жили… Дом ему в наследство достался. Совсем развалюшка…

Баба Аня уселась поудобнее, сложила руки перед собой и рассказала мне историю появления в Мёдушах Арсения Андреевича Резникова. Впрочем, «появление» не совсем правильное слово… Он здесь часто бывал, навещая отца… А сам обосновался только лет пять назад. Его дед, Илья Алексеевич Резников, появился здесь после войны, построил себе дом в полутора километрах от Мёдушей, ближе к озеру, поскольку был нелюдим и любил рыбачить. Его мало кто помнил в деревне. Только несколько стариков вспоминали, что он продавал пойманную рыбу у дороги, где всегда торговали все деревенские. Он был, видимо, разведен: у него был сын, Андрей, который жил в городе с матерью. Сын приезжал только летом и всегда один. Когда Илья Алексеевич постарел и ослабел, Андрей стал приезжать чаще, привозил продукты, помогал. Их часто видели вместе на озере с удочками. Перед самой смертью старика Андрей почти месяц безвылазно провел с отцом. Сам и схоронил… Мать на похороны не приехала.